§ 22. Священная природа месопотамского властителя

В Вавилоне поэму "Энума элиш" читали в храмах на четвертый день празднеств Нового Года. Этот праздник - по-шумерски загмук("начало года"), по-аккадски акиту- длился первые двенадцать дней месяца нисан. Он включал целый ряд действий. Назовем наиболее важные из них: 1) день царского искупления, соответствующий «заточению» Мардука; 2) освобождение Мардука; 3) ритуальные битвы и триумфальная процессия в Бит Акиту (дом новогоднего празднества) под водительством царя, завершающаяся пиршеством; 4) иерогамия царя с храмовой жрицей, олицетворяющей богиню; 5) определение судеб богами.

Первое действие мифо-ритуального сценария - унижение царя и заточение Мардука - обозначает регрессию мира в докосмогонический хаос. В святилище Мардука первосвященник снимал с царя символы его власти (скипетр, кольцо, меч и корону) и бил по лицу. Затем, стоя на коленях, царь делал заявление о своей невиновности: "Я не совершал греха, о Господь моей страны, я не оставлял заботу о твоей божественности". Первосвященник отвечал от имени Мардука: "Не бойся… Мардук услышит твою молитву. Он расширит твое царство…". [150]

Тем временем народ искал Мардука, "заточенного в горе", - формула, обозначавшая смерть божества. Как мы видели в случае Инанны-Иштар, эта смерть не считалась окончательной, однако богиню надо было выкупить из преисподней. Мардука тоже заставляли спуститься вниз, "далеко от солнца и света". [151]В конце концов его спасали, и боги воссоединялись (т. е. их статуи ставили рядом) для определения судеб. (Этот эпизод соответствует утверждению Мардука в качестве верховного божества в "Энума элиш".) Царь ведет процессию к Бит Акиту, зданию, расположенному за пределами города. Процессия представляет воинство богов, выступающее против Тиамат. По одной из надписей Синнахериба можно предположить, что так имитировалась первоначальная битва. Царь олицетворял Ашшура (бога, который сменил Мардука). [152]Иерогамия происходила после возвращения с пиршества в Бит Акиту. Последним актом было определение судеб [153]каждого месяца года. «Определяя» их, осуществляли ритуальное сотворение года, т. е. обеспечивали благополучие, плодородие, богатство вновь рожденного мира.

Акиту представляет собой месопотамскую версию довольно распространенного мифо-ритуального сценария, по которому, в частности, праздник Нового Года рассматривался как повторение космогонии. [154]Поскольку периодическое возрождение Космоса составляет великую надежду традиционных обществ, мы будем часто обращаться к теме новогоднего праздника. Отметим сразу, что множество эпизодов акиту встречается (если ограничиться Ближним Востоком) в Египте, у хеттов, в Угарите, в Иране, у мандеев. Так, например, «хаос», ритуально реализуемый в последние дни года, ознаменовывался оргиастическими эксцессами типа сатурналий - попранием всех общественных норм, тушением огней и возвращением мертвых (представляемых масками). Бои между двумя группами актеров отмечались в египетских, хеттских и угаритских документах. Обычай "фиксировать судьбы" будущих 12 месяцев в течение 12 дней, вставляемых для выравнивания календаря, еще сохраняется на Ближнем Востоке и в Восточной Европе. [155] [156]

Роль царя в акиту недостаточно известна. Его «унижение» соответствует возвращению мира в «хаос» и заточению Мардука в горе. Царь изображает бога в битве против Тиамат и в иерогамии с храмовой жрицей. Однако идентификация с богом отмечается не всегда: по сценарию своего унижения, как мы видели, царь обращается к Мардуку. В то же время сакральная природа месопотамского суверена подтверждается совершенно достоверно. Мы упоминали священный брак шумерского царя, представляющего Думузи, с богиней Инанной: эта иерогамия происходила в ходе новогоднего праздника (§ 19). Для шумеров царская власть была дана небом; ее источник считался божественным, и эта идея сохраняется до самого конца ассиро-вавилонской цивилизации.

Сакральная природа суверена утверждалась множеством способов. Его называли "царем стран" (т. е. мира) или "четырех сторон света". Первоначально эти титулы предназначались богам. [157]Точно как у богов, вокруг его головы сиял сверхъестественный свет. [158]Еще до рождения боги предопределяли его верховность. Хотя признавалось земное происхождение царя, он рассматривался как "сын богов" (Хаммурапи объявляет, что рожден Сином, Липит-Иштар - Энлилем). Это двойное происхождение делало царя наилучшим посредником между богами и людьми. Царь представлял народ перед богами и брал на себя грехи своих подданных. Иногда он должен был принять смерть за их преступления; по этой причине у ассирийцев был "заместитель царя". [159]В текстах говорилось, что царь живет в непосредственной связи с богами, в сказочных садах, где растет Древо Жизни и течет Живая Вода. [160](На самом деле это он и его свита съедали пищу, ежедневно подносимую статуям богов.) Царь - «посланец» бога, "пастырь народа", призванный богом [161]установить на земле справедливость и мир. "Когда Ану и Энлиль призвали Липит-Иштара царствовать в стране и установить в ней справедливость […], тогда я, Липит-Иштар, скромный пастух из Ниппура […], установил справедливость в Шумере и Аккаде, как повелел Энлиль". [162]

Можно сказать, что царь разделял с богами их природу, но богом не становился. Он представлялбога, и на архаических стадиях культуры это подразумевало, что в каком-то смысле он был тем, что представлял. Во всяком случае, месопотамский царь как посредник между миром людей и миром богов осуществлял собственной персоной ритуальный союз между двумя модальностями существования, божественной и человеческой. Благодаря этой своей двойной природе царь рассматривался, по крайней мере, метафорически, как творец жизни и плодородия. Однако он не был богом, еще одним членом пантеона(каким был египетский фараон: ср. § 27). Верующие не обращали к нему свои молитвы, наоборот, они просили у богов благословения для их Царя, поскольку последний, несмотря на свою близость к божественному миру, несмотря на иерогамию с некоторыми богинями, не достигал преобразования своей человеческой природы. В конце концов, он оставался смертным. Все помнили, что даже легендарный Гильгамеш, царь Урука, потерпел фиаско в своей попытке достичь бессмертия.

§ 23. Гильгамеш в поисках бессмертия

"Эпос о Гильгамеше" - это, конечно же, самое знаменитое и популярное из вавилонских произведений. Его герой, Гильгамеш, царь Урука, прославился уже во времена архаические. Найдены шумерские версии многих эпизодов его легендарной жизни. И все-таки, несмотря на эти перенятые мотивы, "Эпос о Гильгамеше" является продуктом гения семитского. Именно на аккадском языке была создана из раз-розненных эпизодов одна из самых трогательных историй о поисках бессмертия или, точнее, об окончательном провале попытки, которая имела, казалось бы, все шансы на успех. Эта сага, открывающаяся сценами эротических эксцессов ее героя, царя-тирана, раскрывает, в конечном счете, неспособность радикально преодолеть человеческую природу с помощью чисто «героических» достоинств.

Между тем Гильгамеш был на две трети существом божественным, сыном богини Нинсун и смертного. [163]Уже в самом начале текст превозносит его многознание и созданные им грандиозные строения. Но тут же нам представляют деспота, насилующего женщин и юных девушек и изматывающего мужчин на непосильных работах. Жители призывают богов, и те решают создать существо гигантского роста, способное противостоять Гильгамешу. Этот полудикарь, которому дают имя Энкиду, мирно живет с дикими зверями, пьет с ними вместе из одного источника. Гильгамеш узнает о его существовании сначала из сна, потом от видевшего его охотника. Он подсылает к нему куртизанку, чтобы та околдовала его своими чарами и заманила в Урук. Как и задумали боги, два героя, встретившись, меряются силой. Гильгамеш оказывается победителем, но проникается к Энкиду дружескими чувствами и берет его в товарищи. Все же планы богов не сорваны: с этого момента Гильгамеш тратит свои силы в героических приключениях.

В компании с Энкиду он направляется в далекий сказочный кедровый лес, который охраняет могущественное чудовище Хувава. Герои убивают его, срубив предварительно его священный кедр. Вернувшегося в Урук Гильгамеша замечает Иштар. Она предлагает ему жениться на ней, но он высокомерно отказывается. Иштар умоляет своего отца Ану создать "Небесного быка", чтобы уничтожить Гильгамеша и его город. Сначала Ану отказывается, но потом, когда Иштар пригрозила вызвать мертвых из ада, соглашается. "Небесный бык" нападает на Урук, и от его рева люди царя падают сотнями. Однако Энкиду ухитряется схватить его за хвост, и Гильгамеш вонзает ему в затылок меч. Разгневанная Иштар взбирается на городскую стену и проклинает царя. Опьяненный победой, Энкиду отламывает бедро быка и бросает под ноги богини, осыпая ее оскорблениями. Это кульминационный момент в жизни двух героев, но одновременно это и пролог к трагедии. В ту же ночь Энкиду снится, что он приговорен богами. Наутро он заболевает и через двенадцать дней умирает.

Неожиданный поворот событий меняет Гильгамеша до неузнаваемости. Семь дней и семь ночей он оплакивает друга и отказывается его хоронить. Он надеется, что его плач вернет того к жизни. И только при первых признаках разложения тела он сдается, и Энкиду с пышными почестями предают земле. Царь уходит из города и бродит по пустыне, причитая: "Неужели и меня не станет, как Энкиду?" (табличка IX, столбец I, строка 4). [164]Мысль о смерти ужасает его. Героические подвиги не утешают. Поэтому его единственной целью становится избежать человеческой судьбы, обрести бессмертие. Он знает, что знаменитый Утнапишти, спасшийся при потопе, все еще жив, и отправляется его искать.

Его странствия полны испытаний в духе инициации. Он приходит к горам Машу и обнаруживает дверь, через которую каждый день проходит Солнце. Дверь охраняют два человека-скорпиона, "увидеть которых достаточно, чтобы умереть" (IX, II, 7). Бесстрашный герой скован страхом и униженно падает ниц, но люди-скорпионы распознают божественную часть Гильгамеша и разрешают ему проникнуть в туннель. Через двенадцать часов хождения в темноте Гильгамеш попадает по другую сторону гор, в волшебный сад. Затем доходит до берега моря, встречает нимфу Сидури и спрашивает, где найти Утнапишти. Сидури пытается уговорить его изменить свои планы: "Когда боги делали человека, они предназначили его для смерти, а жизнь оставили себе. Набей живот, Гильгамеш, и веселись дни и ночи. Сделай из каждого дня праздник, пляши и играй день и ночь…". [165]

Однако Гильгамеш упорствует в своем решении, и Сидури направляет его к Ур-Шанаби, лодочнику Утнапишти, который находился поблизости. Они пересекают Воды смерти и выходят на берег, где живет Утнапишти. Гильгамеш спрашивает, как ему удалось достичь бессмертия. Так он узнает об истории Потопа и о решении богов «породниться» с Утнапишти и его женой, поселив их в "устьях рек". Но "для тебя кто созовет богов на совет, чтобы ты обрел жизнь, которую ищешь?" (IX, 198). Дальше следует неожиданное продолжение: "Попробуй-ка не спать шесть дней и семь ночей!" (IX, 199). Речь, несомненно, идет о самом трудном из посвятительных испытаний: победа над сном, «бдение» равносильно преодолению человеческой природы. [166]Надо ли это понимать так, что Утнапишти, зная, что боги не удовлетворят просьбу Гильгамеша о бессмертии, предложил ему получить бессмертие через инициацию? Герой уже выдержал некоторые испытания: переход через туннель, соблазны Сидури, преодоление Вод смерти. Это были испытания героического типа. На сей же раз речь шла об испытании духовном, поскольку только исключительная сила воли могла продержать человека бодрствующим шесть дней и семь ночей. Гильгамеш тут же засыпает, и Утнапишти саркастически восклицает: "Гляньте на сильного человека, возжелавшего бессмертия, - сон, как буйный ветер, подхватил его!" (203–204). Он спит шесть дней и семь ночей, и когда Утнапишти его будит, Гильгамеш еще и ворчит, что ему не дали даже вздремнуть. Однако он вынужден признать очевидное и снова ударяется в плач: "Что мне делать, Утнапишти, куда идти? Демон захватил мое тело, в комнате, где я сплю, живет смерть, и куда бы я ни пошел, смерть всегда рядом!" (230-34).

Гильгамеш снова готовится в путь, но в последний момент Утнапишти по совету жены открывает ему "секрет богов" - место, где находится растение, восстанавливающее молодость. Гильгамеш спускается на дно моря, достает растение [167]и, довольный, отправляется назад. Через несколько дней пути он замечает источник с чистой водой и спешит умыться. Привлеченная запахом растения, из воды выплывает змея, съедает растение и сбрасывает с себя старую кожу, [168]Рыдая, Гильгамеш жалуется Утнапишти на свою несчастную судьбу. Этот эпизод можно толковать как неудачу еще одного испытания типа инициации: герой не смог воспользоваться неожиданным подарком, т. е. ему не хватило «мудрости». Текст обрывается на возвращении Гильгамеша в Урук, где он зовет Ур-Шанаби подняться на городскую стену и полюбоваться зданиями. [169]

В "Эпосе о Гильгамеше" мы видим драматическую картину человеческой судьбы, определяемой неизбежностью смерти. С другой стороны, этот первый шедевр мировой литературы дает понять, что некоторые могут рассчитывать на бессмертие без помощи богов при условии, что выдержат ряд испытаний типа инициации. С этой точки зрения история Гильгамеша - это скорее повесть о провале инициации.

§ 24. Судьба и боги

К сожалению, нам неизвестен ритуальный контекст месопотамской инициации, если предположить, что он существовал. Инициатический смысл поисков бессмертия надо расшифровывать по особости испытаний, которым подвергся Гильгамеш. Романы о короле Артуре представляют ту же ситуацию, они тоже изобилуют символами и посвятительными мотивами, хотя невозможно определить, составляют ли они прямой ритуальный сценарий, воспроизводят ли кельтскую мифологию, сакральное герметическое знание или просто являются плодом воображения. Но в случае этих романов мы, по крайней мере, знаем посвятительные традиции, которые предшествовали их написанию, в то время как предыстория сценария инициации, предположительно заключенного в похождениях Гильгамеша, нам неизвестна. Утверждается, и не без оснований, что аккадская религиозная мысль делает акцент на человеке. В конечном счете, история Гильгамеша парадигматична: она заявляет о непрочности человеческого существования, о невозможности даже для героя достичь бессмертия. Человек сотворен смертным, и сотворен единственно для услужения богам. Эта пессимистическая антропология была сформулирована уже в "Энума элиш", и мы обнаруживаем ее же в других важных религиозных текстах. "Диалог хозяина и слуги" кажется продуктом нигилизма, усугубленного неврозом: хозяин не знает даже, чего он хочет. Он подавлен тщетой всякого человеческого усилия: "Поднимись на возвышения старых руин и пройди их вдоль и поперек, посмотри на людские черепа прошлых времен и нынешние: кто здесь злодей, а кто милостивый благодетель?". [170]

В другом знаменитом тексте, "Диалоге о человеческом ничтожестве", который называют "Вавилонским Экклезиастом", отчаяние еще горше. "Курит ли благородный лев, насытившись лучшим мясом, фимиам, чтобы утешить свою богиню?.. А я, разве я уклонялся от жертвоприношений? [Нет], я молился богам, я приносил положенные жертвы богиням…" (строка 51 и сл.). С самого детства этот добродетельный человек старался понять мысль бога, скромный и благочестивый, он внимал богине. Между тем, "бог дал мне вместо богатства скудость" (строка 71 и сл.). И, наоборот, негодяй и безбожник разбогател (строка 236). "Толпа прославляет слово знаменитости, поднаторевшей в преступлениях, но унижает существо скромное, не совершавшее насилия". "Злодей оправдан, а добродетельного преследуют. Разбойнику достается золото, а слабый тем временем голодает. Могущество дурного человека они укрепляют, а немощного губят, слабого сокрушают" (строка 267 и сл.). [171]

Это отчаяние идет не от размышлений на тему тщеты человеческого существования, но от чувства общей несправедливости: плохие люди торжествуют, молитвы не помогают, боги кажутся безразличными к человеческим делам. Со II тысячелетия схожие духовные кризисы происходят и в других местах (в Египте, Израиле, Индии, Иране, Греции) с разными последствиями, поскольку реакция на нигилистические переживания этого типа варьируется в зависимости от специфического для каждой культуры религиозного духа. Но в месопотамской мысли боги не всегда оказываются бесчувственными. В одном из текстов описаны физические и умственные страдания невинного человека, которого сравнивали с Иовом. Это настоящий праведник; он страдает, лишенный помощи богов. Бесчисленные болезни превратили его в существо, "погрязшее в собственных нечистотах". Близкие уже оплакивали его как мертвого, когда в ряде снов ему открылось, что Мардук его спасет. Словно в экстатическом трансе, он собственными глазами видит: бог уничтожает демонов его болезни и вырывает из его тела боль, как с корнем вырывают растение. В итоге праведник, уже здоровый, выражает благодарность Мардуку, пройдя ритуально через 12 дверей его храма в Вавилоне. [172]

В конечном счете, делая акцент на человеке, аккадская религиозная мысль показывала пределы человеческих возможностей. Расстояние между богом и человеком непреодолимо. Но при этом человек не замкнут в своем одиночестве. Во-первых, он причастен стихии духовности, которую можно считать божественной: это его «дух», илу (букв. "бог"). [173]Затем у него есть надежда посредством ритуалов и молитв получить благословение богов. И главное, он знает, что составляет часть вселенной, проникнутой гомологиями: он живет в городе, представляющем собой imago mundi,где храмы и зиккураты выступают как Центры Мира. Тем самым обеспечивается сообщаемость человека с небом и богами. Вавилон был Баб-ил-ани, "Воротами богов", поскольку именно в этом месте боги сходили на землю. Очень многие города и святилища назывались "Связью Неба и Земли". [174]Другими словами, человек жил не в замкнутом мире, отделенном от богов и полностью изолированном от космических ритмов. Кроме того, система соответствий между Небом и Землей позволяла понять и земные реалии, и влияние на них небесных прототипов. Вот пример: поскольку каждой планете соответствовал какой-то металл и какой-то цвет, все, что было окрашено, находилось под влиянием какой-либо планеты. Но каждая планета принадлежала какому-то богу, который тем самым оказывался представлен соответствующим металлом. [175]В результате, ритуальным образом манипулируя тем или иным металлическим предметом или полудрагоценным камнем определенного цвета, человек считал, что попадает под покровительство того или иного божества.

Наконец, многочисленные техники прорицания, большая часть которых была развита в аккадскую эпоху, давали возможность узнать будущее. Считалось, что таким образом можно избежать некоторых несчастий. Разнообразие техник и значительное количество оказавшихся доступными письменных документов свидетельствует о престиже, котором пользовалось гадание во всех социальных слоях. Наиболее разработанным из методов было гадание на внутренностях жертвенного животного, самым же дешевым - гадание на воде: в воду заливалось немного масла (или наоборот), и толковались «знаки», которые можно было прочесть по формам пятен, образуемых двумя жидкостями. Астрология, развившаяся позже других техник, практиковалась главным образом в окружении правителей. Что касается толкования снов, то его к началу II тысячелетия дополнили методами «отвода» дурных предзнаменований. [176]

Все техники гадания имели целью обнаружение «знаков», дешифровка которых производилась по некоторым традиционным правилам. Таким образом, мир открывался уже структурированным и управляемым законами.Расшифровав знаки, человек достигал знания будущего, или, иначе говоря, "овладевал" временем,поскольку он предвидел события, которые только должны были произойти. Внимание, уделяемое «знакам», приводит к открытиям, имеющим реальную научную ценность. Некоторые из этих открытий были подхвачены и усовершенствованы греками. Однако вавилонская наука оставалась наукой «традиционной» в том смысле, что научное знание сохраняло «целостную» структуру, т. е. несло в себе космологические, этические и «экзистенциальные» импликации. [177]

Похоже, что приблизительно к 1500 г. творческая эпоха месопотамской мысли завершилась. В течение последующих десяти веков интеллектуальная деятельность сводилась, по всей видимости, к упражнению эрудиции и компиляциям. Но мировое влияние месопотамской культуры, отмечаемое с самых древних времен, сохраняется и растет. Идеи, верования и техники месопотамского происхождения циркулируют от Средиземноморья до Гиндукуша. Знаменателен тот факт, что вавилонские открытия, которым суждено было широкое распространение, касались, в той или иной степени, связи между Небом и Землей, макрокосмом и микрокосмом.

Глава IV

РЕЛИГИОЗНЫЕ ИДЕИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ В ДРЕВНЕМ ЕГИПТЕ