Человек храбрый и благородный (солдаты его называли честный князь), он был лишь исполнительным начальником штаба, отнюдь не волевым военачальником. Имея Высочайшее повеление идти на Силистрию, он повеления этого не выполнил, боясь Паскевича, запретившего идти вперед (так молодой солдат больше боится фельдфебеля, нежели ротного), и потерял таким образом целый месяц. Приказав отступать от Силистрии за два часа до штурма и более чем вероятной победы, он лишил русское оружие одной славной страницы и деморализовал войска. Слепо выполняя приказание далекого начальника, Горчаков забыл суворовское местный лучше судит: я - вправо, ты видишь, надо влево, - меня не слушать. Впрочем, суворовские заветы совершенно были позабыты командирами русских войск середины XIX века, прошедшими школу мертвящей формалистики и линейного учения...
      К Паскевичу армия относится как-то с формальной стороны, - записывает в свой дневник Алабин, один из участников Дунайского похода, - видит в нем начальника, поставленного властью Государя выше всех, приказы которого она должна исполнять и распоряжениям которого она должна подчиниться - и только; но не видят в нем близкого к себе излюбленного вождя, одно слово которого зажигало бы кровь каждого и заставляло устремляться хоть в пропасть...
      Затем князь М. Д. Горчаков. Его нерешительность, какая-то порывчатость, непоследовательность всем известны. Его чрезвычайная рассеянность сделалась притчей во языцех. Его маршей и контрмаршей боятся как мучительного огня.
      Коцебу{154} терпеть не могут. В главном штабе не видят ни одного выдающегося лица... Чего же, говорят, ждать от них, когда начнутся боевые дела, если при расквартировании войск они забыли указать квартиры целому стрелковому батальону!
      Из армейских генералов знают одного только Хрулева, про него только и говорят...
      Странную фигуру представляет собою князь Меньшиков (правнук светлейшего князя Ижорского). Кавалерист, моряк и дипломат, он обладал большим умом, обширными способностями. Но этот ум и эти способности пропали даром, их заглушило черствое себялюбие, ледяной скептицизм, какая-то бездушность, отсутствие какой бы то ни было привязанности к кому-либо и чему-либо. На примере Меньшикова мы лишний раз видим бесплодность ума, даже блестящего, при отсутствии души - бессилие знания, не согретого верой.
      Командиры корпусов были ниже посредственного. Меньшиков писал Горчакову: Очень жалею, любезный князь, что у Вас под командой ученик Куруты Даненберг и генералы V корпуса, в котором еще не угас дух Литовского корпуса... Прибыв с корпусом под Севастополь, генерал Даненберг до Инкерманской битвы так и не удосужился ознакомиться с местностью, где надлежало действовать его войскам. Встретив Нахимова, он стал перед ним извиняться, что до сих пор не имел возможности нанести ему визит. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ответил Нахимов, - никак я этого не ожидал. Вы лучше сделали бы визит Сапун-горе-с. Даненберга никогда не видели на позициях, зато бездарный, но храбрый Реад был заколот в рукопашном бою. Большинство начальников дивизий и командиров бригад, проявив себя безусловно с хорошей стороны на бастионах и укреплениях, оказались совершенно несостоятельными в полевом бою.
      У Паскевича на Дунае было до 140000 войск. С половиной этих сил (принимая во внимание трудности довольствовать армию в Болгарии и необходимость обеспечить тыл от Австрии) можно было нанести ряд поражений Омеру, весной нигде не имевшему более 40000 и, двинувшись за Балканы, заставить отступить не успевшую еще сосредоточиться союзную армию. В июне отнюдь не было поздно: пойди Горчаков по взятии Силистрии к Варне, союзная армия (подточенная изнутри холерой) попала бы в критическое положение. Ее разгром вдвое сильнейшим противником был бы более чем вероятен - и Россия не знала бы тяжелой Крымской кампании и унизительного Парижского мира. Но для этого нужна была дипломатия, нужен был полководец. А ни дипломатов, ни полководцев у Императора Николая Павловича не было...
      * * *
      Исследуя боевую работу русских войск в эту тяжелую войну, мы не можем не поразиться разницей между геройским неумением воевать на Дунае и в Крыму и блестящими победами Кавказской армии.
      Тут - генералы, заколотые в штыковом бою, но своевременно не сумевшие распорядиться... Сбивчивые приказания и путаные контрмарши... Застывший под ядрами строй, смыкающий ряды и подравнивающий носки в ожидании приказа, который будет отдан лишь тогда, когда окажется невыполнимым... Батальный огонь, не причиняющий особенного вреда противнику; колонны, атакующие в ногу, с соблюдением равнения на середину, с потерей половины состава - и без всякого результата... Эти войска учились воевать - и платили за уроки кровавой ценой, хоть и брали за то полную дань восхищения с врага. Эти войска отстаивали свои ложементы до последней капли крови, но были бессильны вырвать победу из рук врага. Они умели (и как умели!) умирать, но не умели побеждать, не имели 4 сноровки к победе.
      Этой сноровкой к победе как раз в избытке наделены кавказские полки. Те же русские офицеры, те же русские солдаты, но воспитанные и закаленные совершенно в другой школе!
      Одни воспитаны в школе Паскевича, на шагистике линейного учения и очковтирательстве военных поселений. У других в недавнем прошлом - Гимры и Ахульго. Свои заветы они получили от Ермолова и Котляревского, как те - от Суворова. На Кавказе дерется и побеждает армия Петра Великого - в севастопольских траншеях агонизирует армия Императора Павла.
      На Кавказе никому и в голову не пришло бы ослаблять ружейные болты, чтобы ружья звенели на приемах. Тут винтовка{155} всегда в порядке и всегда бьет метко. Парады, может быть, не столь картинны, штыки, быть может, кое-где и колеблются, зато в бою уходят в грудь врага по самую шейку. Традиции Котляревского, традиции Асландуза - на пушки, братец, на пушки! - соблюдаются свято, да и немудрено: башкадыкларские карабинеры - родные сыновья асландузских егерей. Утверждать, что на Кавказе и на Дунае противники были разные, не приходится: при Ольтенице были такие же турки, что и при Башкадыкларе - разные лишь русские командиры и разно обучены их войска.
      Равным образом следует опровергнуть ходячее мнение, что основная причина наших неудач заключается якобы в лучшем вооружении союзных войск. Французская пехота вся проделала Крымскую кампанию с кремневым ружьем образца 1777 года, утвержденным еще Людовиком XVI. Нарезное оружие имели только зуавы (3 полка) и пешие егеря (5 батальонов) - пропорция примерно та же, что и у нас (1 батальон на корпус и, кроме того, полурота штуцерных на полк). Англичане были все вооружены нарезными рифлями, но англичан-то как раз мы и били.
      Наша армия в Крыму была побеждена французской Кавказской армией. Все дравшиеся в Крыму французские полки прошли суровую боевую школу африканских походов, во всех отношениях сходную с кавказской. Абд-эль-Кадер - африканский Шамиль. Французы имели своего Ермолова - Бюжо, своего Пассека - Шангарнье, Слепцова - Ламорисьера. У них была своя сухарная экспедиция - поход под Константину, свое Михайловское укрепление - марабу Сиди-Брагим, давший бессмертную традицию их синим дьяволам - пешим егерям. Африканская эпопея хронологически совершенно совпала с Кавказской. У их начальников был боевой глазомер - у наших был лишь плацпарадный, для войск Воске, Канробера и Мак-Магона война была привычным делом - совершенно, как для войск Пассека, Бебутова и Врангеля. Четыре года спустя - в 1859 году в Италии - французские командиры и войска пожнут новые лавры, разгромив закосневшую в рутине Австрию, и победитель Малахова кургана станет герцогом Маджентским, не подозревая, какой конец готовит судьба его боевой карьере...
      Французская армия не имела чего-либо подобного нашей Военной академии - и наши старшие начальники были, конечно, образованнее французских (не говоря уж о традиционных военных невеждах-англичанах). Однако приобретенные ими в школе Жомини познания имели исключительно отвлеченный, канцелярский характер, и наши военные столоначальники, блиставшие в канцеляриях и на полигонах, оказались беспомощными применить свои теоретические познания на практике в чужой им органически боевой обстановке - на войне, к которой они не готовились и о которой они серьезно никогда не помышляли. Уступая им в академизме, в отвлеченном знании, французские командиры превосходили их в искусстве, в умении - и это обстоятельство оказалось решающим.
      Обращает на себя внимание то, что к активному участию на Восточной войне не были привлечены такие крупные деятели, как победитель Гергея генерал Ридигер, которого современники считали единодушно лучшим боевым генералом царствования Николая I, и генерал Лидере, столь блестяще зарекомендовавший себя в Трансильвании. Оба они обречены на бездействие, тогда как действующие войска были вверены Меньшикову и Горчакову. Совершенно так же, отправляясь на войну 1877 года, не подумают о Тотлебене и Леере, а Скобелеву не дадут сперва и роты.
      Показателем высокой доблести русских войск в эту войну служит отсутствие трофеев у неприятеля. Альма, Инкерман, Черная - жестокие поражения, но врагу здесь не отдано ни одного знамени, ни одной пушки. За всю кампанию в полевых боях нами потеряно лишь 6 орудий - в неудачном деле у Евпатории, захвачено же одно знамя и 11 орудий (при Балаклаве). В плен русские не сдаются - количество пленных составляет не свыше 4 процентов потерь за всю кампанию, и все это раненые, оставшиеся на поле сражения.
      Злоупотребления в интендантской части превзошли все наблюдавшееся до сих пор. Начиная от Симферополя, - пишет один из севастопольцев, - далеко внутрь России, за Харьков и за Киев, города наши представляли одну больницу, в которой домирало то, что не было перебито да севастопольских укреплениях. Все запасы хлеба, сена, овса, рабочего скота, лошадей, телег - все было направлено к услугам армии. Но армия терпела постоянный недостаток в продовольствии; кавалерия, парки не могли двигаться. Зато командиры эскадронов, батарей и парков потирали руки... А в Николаеве, Херсоне, Кременчуге и других городах в тылу армии день и ночь кипела азартная игра, шел непрерывный кутеж, и груды золотых переходили из рук в руки по зеленому полю. Кипы бумажек, как материал удобоносимый, прятались подальше. Даже солома, назначенная для подстилки под раненых и больных воинов, послужила источником для утолщения многих карманов... Разгул глубокого тыла, где шампанское лилось рекой, был умопомрачителен. В этом отношении, как в очень многих других. Восточная война явилась как бы прототипом войн, веденных Россией впоследствии.
      В общем же русская армия, воевавшая у себя дома, потерпела поражение от неприятельского десанта, подвезенного за три тысячи верст! Жестокая расплата за сорок лет застоя. На язвы, раскрывшиеся решительно во всех отраслях нашей военной системы, и обратилось все внимание начинавшегося царствования.
      * * *
      БОЕВЫЕ ОТЛИЧИЯ ЗА ВОСТОЧНУЮ ВОЙНУ:
      13-й Лейб-Гренадерский Эриванский полк - георгиевское знамя за Башкадыклар и Кюрюк-Дара;
      16-й гренадерский Мингрельский полк - георгиевское знамя за Чингильские высоты;
      13-й пехотный Белозерский и 14-й пехотный Олонецкий полки - георгиевское знамя за Севастополь;
      15-й пехотный Шлиссельбургский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Фридланд);
      16-й пехотный Ладожский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      17-й пехотный Архангелогородский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Альпийский поход 1799 г.);
      18-й пехотный Вологодский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Варшаву);
      19-й пехотный Костромской и 20-й пехотный Галипкий полки - поход за отличие 1855 - 1856 гг.;
      21-й пехотный Муромский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      25-й пехотный Смоленский полк - георгиевское знамя за переправу через Дунай (уже имел за Альпийский поход 1799 г.);
      26-й пехотный Могилевский полк - знаки на шапки за 1854 г.;
      27-й пехотный Витебский полк - георгиевские трубы за Севастополь, поход за отличие 1853 - 1856 гг.;
      28-й пехотный Полоцкий полк - знаки на шапки за Севастополь;
      29-й пехотный Черниговский полк - георгиевское знамя за Севастополь (уже имел за 1812 г.);
      30-й пехотный Полтавский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      31-й пехотный Алексопольский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Варшаву 1831 г.);
      32-й пехотный Кременчугский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Варшаву 1831 г.) и знаки на шапки за то же;
      33-й пехотный Елецкий полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      34-й пехотный Севский полк - георгиевское знамя за Севастополь (уже имел за 1812 г.) и знаки на шапки 7-й роты (бывшая 5-я мушкетерская - благодетели Хрулева);
      35-й пехотный Брянский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел уже за 1828 г.);
      36-й пехотный Орловский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      37-й пехотный Екатеринбургский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за 1814 г.);
      38-й пехотный Тобольский полк - георгиевское знамя за Четатю 1853 г. и Севастополь, знаки на шапки за Четатю;
      39-й пехотный Томский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Трансильванию);
      40-й пехотный Колыванский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Трансильванию);
      41-й пехотный Селенгинский и 42-й пехотный Якутский полки - георгиевское знамя за Севастополь;
      43-й пехотный Охотский и 44-й пехотный Камчатский полки - георгиевские знамена за Севастополь (оба имели за 1812 - 1814 гг.);
      45-й пехотный Азовский полк - георгиевское знамя за Кадыкиой 1854 г. и Севастополь;
      46-й пехотный Днепровский и 47-й пехотный Украинский полки - георгиевские знамена за Севастополь;
      48-й пехотный Одесский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Бриен и Ла-Ротьер 1814 г.);
      49-й пехотный Брестский полк - георгиевское знамя за Ахалцых 1853 г. и Чолок 1854 г.;
      50-й пехотный Белостокский полк - георгиевское знамя за Ахалцых и Чолок (имел за 1828 - 1829 гг.);
      51-й пехотный Литовский полк - георгиевское знамя за Чолок (имел за Анди и Дарго 1845 г.) и Севастополь, поход за отличие 1854 - 1855 гг.;
      52-й пехотный Виленский полк - георгиевское знамя за Ахалцых и знаки на шапки за 1854 - 1855;
      53-й пехотный Волынский, 54-й пехотный Минский и
      55-й пехотный Подольский полки - георгиевские знамена за Севастополь;
      56-й пехотный Житомирский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Анди);
      57-й пехотный Модлинский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      58-й пехотный Прагский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Анди 1845 г. и Темеш 1849 г.);
      59-й пехотный Люблинский полк - георгиевское знамя за переход Дуная и за Севастополь (имел за Анди и Дарго);
      60-й пехотный Замосцкий полк - георгиевское знамя за переход Дуная и за Севастополь (имел за Анди и Трансильваиию), знаки на шапки за отличие за 1854 г.;
      61-й пехотный Владимирский, 62-й пехотный Суздальский, 63-й пехотный Углицкий и 64-й пехотный Казанский полки - георгиевские знамена за Севастополь;
      65-й пехотный Московский полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      66-й пехотный Бутырский полк - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Краон 1814 г.);
      67-й пехотный Тарутинский и 68-й пехотный Бородинский полки - знаки на шапки за Севастополь;
      69-й пехотный Рязанский полк - георгиевское знамя за Каре 1855 г.;
      70-й пехотный Ряжский полк - знаки на шапки за 1854 - 1855 гг.;
      71-й пехотный Белевский полк - знаки на шапки за 1854 г.;
      72-й пехотный Тульский полк - знаки на шапки за Кюрюк-Дара;
      79-й пехотный Куринский полк - георгиевское знамя за Нигоети и Чолок 1854 - 1855 гг. (имел за Ахульго, Анди и Дарго);
      4-й стрелковый полк - знаки на шапки за Черную 1855 г.;
      9-й стрелковый полк - знаки на шапки за осаду Силистрии;
      11-й стрелковый полк - георгиевское знамя за Севастополь;
      13-й стрелковый полк - знаки на шапки за отличие за 1854 г.;
      16-й стрелковый полк - знаки на шапки за 1854 - 1855 гг.;
      1-й Кавказский стрелковый полк - георгиевское знамя за Кюрюк-Дара (имел за Анди и Дарго);
      1-й пластунский батальон - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Анапу);
      2-й пластунский батальон - георгиевское знамя за Севастополь;
      3-й драгунский Новороссийский полк - георгиевские трубы за Кюрюк-Дара;
      16-й драгунский Тверской полк - георгиевский штандарт за Кюрюк-Дара;
      17-й драгунский Нижегородский полк - георгиевский штандарт за Кюрюк-Дара (имел за 1826 - 1827 гг., 1828 г. и за Чечню за 1841 г.), георгиевские трубы за Башкадыклар;
      11-й казачий Донской полк - георгиевское знамя за Чолок;
      20-й казачий Донской полк - георгиевское знамя за Кюрюк-Дара;
      23-й казачий Донской полк - георгиевское знамя за Чингильские высоты;
      1-й казачий Кубанский Уманский полк - знаки на шапки за 1854 г.;
      1-й казачий Кубанский Кавказский полк - знаки на шапки за 1854 г.;
      1-й казачий Терский Кизляро-Гребенской полк - знаки на шапки за Кюрюк-Дара и Пеняк 30 августа 1855 г.;
      1-й казачий Терский Горско-Моздокский полк - знаки на шапки за 1854 г.;
      1-й казачий Терский Волгский полк - знаки на шапки за Пеняк;
      1-й казачий Терский Сунженско-Владикавказский полк - знаки на шапки за 1855 г.;
      Кавказская гренадерская артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Баяндур, Чингильские высоты, Башкадыклар и Кюрюк-Дара (имела за Салты);
      5-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Черную (имела за Венгрию за 1849 г.);
      7-я артиллерийская бригада - знаки на шапки за 1854 г.;
      8-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Черную, знаки на шапки за 1855 г.;
      10-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Четатю и Севастополь, знаки на шапки за Севастополь;
      11-я артиллерийская бригада - знаки на шапки за 1853 - 1855 гг.;
      12-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Кадыкиой за 1853 г., знаки на шапки за Севастополь;
      13-я артиллерийская бригада - серебряные трубы за Ахалцых, золотые петлицы за Чолок, знаки на шапки за Нигоети и Каре;
      14-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за 1854 - 1855 гг. (имела за Венгрию);
      15-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за переход Дуная;
      16-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы и знаки на шапки за Севастополь;
      17-я артиллерийская бригада - знаки на шапки за Севастополь;
      18-я артиллерийская бригада - георгиевские трубы за Кюрюк-Дара, знаки на шапки за 1854 г.;
      21-я артиллерийская бригада - знаки на шапки за 1853 г.;
      11-я конная батарея - знаки на шапки за 1855 г.;
      14-я конная батарея - георгиевские трубы за Калараш 11 февраля 1854 г.;
      6-я Донская батарея - знаки на шапки за 1854 - 1855 гг.;
      7-я Донская батарея - серебряные трубы и золотые петлицы за Башкадыклар и Кюрюк-Дара, знаки на шапки за 1854 г.;
      12-я и 14-я батареи - знаки на шапки за 1854 - 1855 гг.;
      3-й саперный батальон - георгиевское знамя за переправу через Дунай и Севастополь;
      4-й саперный батальон - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Венгрию) и знаки на шапки за Севастополь;
      5-й саперный батальон - знаки на шапки за Севастополь;
      6-й саперный батальон - георгиевское знамя за Севастополь (имел за Варну за 1828 г.) и знаки на шапки за Севастополь;
      1-й саперный Кавказский батальон - георгиевские трубы за Башкадыклар и Каре.
      Глава Х.
      Эпоха преобразований
      Русское общество эпохи реформ
      Военные преобразования Александра II, совершенно изменившие облик армии, явились лишь одной из составных частей всех реформ Царя-Освободителя. Раньше чем приступить к их изложению, нам необходимо напомнить в общих чертах сущность этих реформ, дав краткую характеристику и русскому обществу в том виде, в каком оно сложилось в середине XIX века.
      Великие политические события первой четверти столетия, расцвет русской словесности во вторую вызвали могучее движение умов в тогдашнем обществе и вообще читавшей и мыслившей России. Этому способствовало и развитие среднего и высшего образования, понемногу становившихся общедоступными. Результатом такого обширного интеллектуального процесса явилось создание нового, как бы внесословного класса - интеллигенции. Явление это было в высшей степени характерным и ярко подчеркивало огромную разницу между русским обществом и западноевропейским. Там главным мерилом, определяющим критерием был кошелек общество создавалось по признаку материального благополучия. У нас в России в XVIII веке мерилом явилась сословность, а в XIX веке общество создавалось по признаку интеллектуальности. Русская интеллигенция не имела ничего общего с западноевропейской буржуазией. В Европе интеллектуальность, универсальная культура - удел очень небольших замкнутых кружков, у нас же она затронула самые широкие круги. {156}
      С самого начала - еще в сороковых годах - в интеллигенции наметилось два основных течения. Одно из них искало света на Западе, наивно преклоняясь перед всем тем, что носило европейский штамп, и хуля все русское - ненавистные русские порядки в первую очередь. Другое течение, наоборот, отстаивало русскую самобытность, считало раболепство перед духовно нищей Европой унизительным и вообще бессмысленным, указывало на все глубокое различие основ русской культуры от западной и вообще считало Запад прогнившим.
      Представители первого течения - сторонники благоговейного равнения по загранице - получили название западников, представители второго течения патриархально-националистического - славянофилов. Западники отстаивали начала рационалистические - славянофилы ратовали за начала спиритуалистические. Борьба этих двух течений закончилась полной победой западников, к которым примкнула огромная часть интеллигенции, завороженной модными рационалистическими теориями западной философии, преимущественно немецкой. От Вольтера через Гегеля к Марксу - таков был путь передовых (какими они себя искренне считали) мысливших русских людей.
      Значение славянофилов постепенно сошло на нет. В этом виноваты главным образом они сами, не сумев создать прочной базы своему учению, не разработав его научно. Им не хватало диалектики их противников, а самое главное, не хватало государственного образа мысли (которым так или иначе были наделены петербургские столоначальники - объект добродушного брюзжания московских славянофильских кружков). Государственные идеи славянофилов поражают своей наивной, чисто детской трактовкой. Сознавая все капитальное значение православной церкви в истории русского государства, они не сумели сделать вывода, который сам напрашивался: необходимости освобождения церкви от гнета светской власти, гнета, парализовавшего всю церковную жизнь страны. Отдавая себе отчет в огромных преимуществах самодержавно-монархического строя{157} как единственно возможного для России, они в то же время смотрели не вперед - на охватившую два континента империю, а назад - на прогнившее царство дьячков-крючкотворцев XVII века, упадочной эпохи Царя Алексея. У славянофилов не было меха для их прекрасного по качеству вина. Их движение запоздало на полстолетия, а то и на больше - русское общество середины XIX века считало уже себя слишком ученым для того, чтоб им удовлетвориться. По той же причине правительство Александра II (а затем Александра III) не придавало советам славянофилов никакого значения - неумелая и негосударственная трактовка обесценивала в глазах столоначальников самую сущность идеи.
      Пятидесятые, и особенно шестидесятые, годы характеризовались стихийным левением русского общества, превращением его из оппозиционного в революционное. Стоило лишь объявиться в Европе какому-нибудь радикальному материалистическому учению, как неизменно русская общественность оказывалась на левом его крыле. Антигосударственные теории охватывали это духовно неокрепшее общество с быстротой пожара, охватывающего сухой валежник.
      Разрушительные микробы не встречали никакого противодействия в общественном организме. Интеллигенция вырывала из себя, втаптывала в грязь все, что было в ней как раз самого ценного и сильного - свое национальное лицо, свою национальную совесть, свое русское естество. Вырвав, вытравив из себя все свое, природное, русское, более того - прокляв его, русская интеллигенция сама себя обезоружила, сама лишила свой организм сопротивляемости. И семена убогого, псевдонаучного материализма дали бурные всходы на этой морально опустошенной ниве. Русский радикальный интеллигент уподобился сибирскому инородцу - остяку либо тунгусу, падкому до огненной воды и гибнущему от нее на третьем поколении по той причине, что его организм лишен сопротивляемости ее разрушительному эффекту. Огненная вода Бакунина и Маркса и привела к гибели этих образованных (подчас даже ученых) дикарей на четвертом их поколении. Противоядие совершенно отсутствовало: у русской радикальной интеллигенции не было в прошлом пятнадцати веков рационалистической римской культуры, позволившей Западу преодолеть марксизм. Духовную же сокровищницу православия она проглядела{158}...
      В более умеренных, то есть не столь радикально-революционных кругах, господствовало преклонение пред европейским либерализмом. Материализм и марксизм тут осуждать боялись из страха прослыть отсталыми (смертный грех, которого русское общество больше всего боялось и никогда не прощало). Однако главной идеей этих кругов была мистика Прогресса (с большой буквы), мистика, проникшая и в правительственные и даже в высшие военные сферы. Преклонение перед Европой и здесь составляло основу мышления, с той только разницей, что если радикальные, революционные круги вбирали в себя отбросы европейской мысли с надеждой превзойти учителей, сказать миру новое слово и засадить человечество в свиной хлев усовершенствованного в России марксизма, то вожделения кругов либеральных были более скромными. Они не тщились сказать миру новое слово, все помыслы их были направлены к тому, чтобы идти вровень с веком, подняться до уровня Европы. Своего русского естества здесь стеснялись, национализм считали зоологическим понятием. Все русское огульно осуждалось, объявлялось отсталым. Создался культ некоего гуманного, просвещенного, мудрого сверхчеловека - европейца, типа, на Западе в действительности никогда не существовавшего.
      Памятником этого культа является уцелевший до наших дней нелепый термин европейско-образованный, когда хотят показать высшую степень культуры, ее универсальность. На Западе имело и имеет место как раз обратное. Европеец говорил лишь на своем языке, учен лишь в своей специальности. Универсальная образованность являлась общим достоянием лишь России, так что справедливее было бы говорить о немногочисленных действительно культурных европейцах, что они русско-образованны. Русский интеллигент, как правило, отлично знал иностранную литературу, музыку, живопись (не говоря уж о своих, которые иногда недооценивал, но знал всегда). Европейский буржуа, как правило же, не знал и своей литературы и искусств (не говоря уж о чужих), а европейский интеллигент (если только он не русски-образован, что, впрочем, случается редко) знает лишь свои, причем лишь одну какую-нибудь отрасль (например, только литературу, только музыку). Если европеизм считать синонимом культурности, то единственными подлинными европейцами были русские интеллигенты, в своем самоунижении этого как раз и не сознававшие.
      Реформы Царя-Освободителя совпали с этим стихийным процессом полевения общества. Они не только не остановили его, но косвенно даже способствовали ему.
      Главной реформой было уничтожение рабства. Эта капитальная реформа носила, однако, половинчатый характер. Крестьяне освобождались без земли, точнее - без своей земли. Заветная их мечта не получила осуществления - земля осталась за миром - общиной. Известную отрицательную роль сыграли здесь славянофилы, доказывавшие вопреки самой природе, что аграрный коммунизм свойствен русскому крестьянству. В первые же недели по объявлении воли сказались последствия этого рокового заблуждения. Повсеместно происходили бунты крестьян, утверждавших, что господа настоящую золотую грамоту о воле утаили, а пустили подложную - без царской печати и без земли. Более чем в двухстах случаях пришлось прибегнуть к вызову воинских команд и применению оружия. Убитые и раненые в ту весну 1861 года считались сотнями во всех концах России. Разорив дворянство, реформа не удовлетворила чаяний крестьянских масс, не утолила их земельной жажды. Ненависть крестьянина к помещику с тех пор лишь усилилась.
      Судебная реформа 1864 года даровала суд скорый, правый и милостивый, равный для всех сословий. Характерной чертой русского суда являлась его неподкупность и редкая независимость{159}, столь отличавшие его от продажной западноевропейской магистратуры, целиком находящейся в руках политических партий, финансовых кружков и политической полиции.
      Наконец, земская реформа вводила широкую и либеральную децентрализацию страны. Императорское правительство добровольно уступило русскому обществу, русской общественности все те отрасли, где, по его мнению, общественная деятельность могла оказаться полезнее правительственной деятельности (в силу того, что местный лучше судит). Такой широкий либерализм на много десятилетий опередил передовую Европу (где о подобной децентрализации и частной инициативе не смели и мечтать). Но им сразу же злоупотребила русская либеральная и радикальная общественность. В ее руках земский аппарат оказался мощным антиправительственным орудием.
      Все эти реформы явились слишком поздно. Освобождение крестьян запоздало на полстолетия. Манифест Осени себя крестом, православный народ должен был быть прочтен Александром Благословенным в тот рождественский сочельник, когда на льду Немана его верная армия служила благодарственный молебен об избавлении Отечества от двадесяти язык. 19-го же февраля 1861 года надлежало провести столыпинскую реформу отрубов 1911 года, тоже запоздавшую, по меньшей мере, на полстолетия.
      Одновременно с этими правительственными мероприятиями и общественными сдвигами огромными шагами развивалась экономическая жизнь страны.