Я не знаю, что было с теми, кто попал на “Мирдат” – корабль, на который мы хотели сесть в Хейшеме. Мне хочется верить, что они ждали, сколько могли, потом неохотно подняли якорь, пошли на юг и нашли себе тропический остров. Я то и дело представляю себе их всех, особенно тех, кого знал со школьных лет, – как они жарят себе рыбу на берегу или весело играют под кокосовыми пальмами.

А Кейт?

Да, у нас общая каюта. Мы отлично уживаемся, и – да, я так думаю – эти отношения надолго. Иногда она злится на меня, когда я раздражаюсь. Зеленые глаза горят лазерами, и она грозится выбросить меня за борт. Но через десять минут мы оба опять смеемся и чаще всего выкраиваем часок-другой, чтобы уединиться в каюте. И когда мы там не наслаждаемся телами друг друга, Кейт придумывает что-нибудь дельное по организации быта группы или обновлению архива, который так тщательно собирал Стивен.

И знаете что? Каюта выглядит почти по-домашнему. Малышка Ли лепит на стены свои рисунки с улыбающимися рожицами и большими лучистыми солнцами. А рядом я прикрепил фотографии из бумажника Стивена. У них на обратной стороне бурые отпечатки пальцев – когда Стивен брал их окровавленными руками. И вы правы – действительно, не проходит дня, чтобы я о нем не думал. Особенно когда вижу фотографию, на которой ему четырнадцать, а мне восемь. Мы держим рожки с мороженым, как микрофоны, широко раскрыв рты, свободная рука взнесена в воздух, будто мы поем какую-нибудь отвязную рок-песню.

Первые недели, когда я смотрел на эти фотографии на стене, у меня к горлу подкатывал ком. Глаза щипало. А потом это прошло. Я знал, что уложил память о Стивене где-то у себя в душе. Да, конечно, его тело, зашитое в саван, бросили в кровавые воды. Но он не весь умер и исчез. Часть его души, или духа, или назовите как хотите, часть его вплавилась в мою душу. И потому я ощущаю себя цельным. И теперь, глядя на эти фотографии, я не грущу. Наоборот, я улыбаюсь невольно.

Июль

Недавно перестал падать снег. Небо очистилось. Сегодня утром впервые за много месяцев показалось солнце.

Мы с Кейт взяли надувную лодку, завели подвесной мотор и поплыли на восток, петляя среди разрушенных зданий, которых все больше и больше – вода стала отступать.

Большой корабль остался на якоре посреди озера пресной воды. И она сейчас выглядит как добрая старая вода. Красные окислы, придававшие ей цвет крови, осели на дно русла, и вода чиста, как стекло.

Через двадцать минут я заметил сушу прямо перед нами. Просто куча грязи, оставленная отступающей водой.

– Зачем туда приставать? – спросила Кейт. – Там же ничего нет.

– Есть кое-что... кое-что есть.

Я не знал, что там, но меня кольнуло предчувствие. Я знал, что туда надо подойти.

Что-то особое? Что-то волшебное?

Я не знал, но шел туда, будто меня позвали по имени.

Я выскочил из лодки на подсыхающий берег. Кейт за мной.

Остановиться я не мог. Я слышал зов. Сердце колотилось, кровь гудела в ушах.

Возбуждение просыпалось в теле, как пробивающееся сквозь бурю солнце. Вот-вот оно прорвется и разгонит тьму величественной вспышкой света.

Земля передо мной круто поднималась, и что там за гребнем – я не знал.

И я побежал вперед. Я должен увидеть, что там!

Ноги оскользались на жирном иле – перегное растений, животных, людей.

Я дошел до края кручи. И встал, пытаясь отдышаться, оглядывая возникший из потопа остров.

– Что там такое? – тяжело дыша, спросила Кейт, выбираясь на обрыв. – Что ты увидел?

Я ничего не сказал. Не мог.

А только протянул руку и помог ей вылезти.

Я глядел в лицо Кейт. У нее округлились глаза, и вдруг лицо озарилось улыбкой.

– Цветы! Рик... здесь же все в цветах!

И мы, рука в руке, пошли по зеленому лугу, а он был и золотым, и красным, и белым от одуванчиков, маков и тимьяна.

Это было начало.