8

На следующий день в субботу старик Робинс, менеджер небольшого супермаркета, где я работал все лето, заметил, что под глазами у меня мешки побольше тех сеток с морковью, что я ворочал на складе. Он мне задолжал несколько часов отгулов и был столь любезен, что предложил мне их взять, пока есть возможность, и малость поспать.

Так что в этот великолепный июльский день я вернулся в Ферберн в 2.30 дня, когда сияло солнце и детишки в садах обливали друг друга из шлангов, а девчонки в шортах и в топах демонстрировали акры золотистой кожи.

Напевая музыкальную фразу из песни, которую сочинял на ходу, я срезал путь с Бойкот-драйв на Трумен-вей и направился к дому, где ярко-зеленый плющ наполовину скрыл кирпичные стены. Последние десять лет это был мой дом. Он стоял в ряду таких же домов, одинаковых, но все же не настолько, чтобы было неприятно смотреть. На садовых дорожках кое-где стояли машины.

– Привет, Роджер! – крикнул я мужчине средних лет, который мыл свой “порше”. Это был ведущий местной телепрограммы новостей.

Трумен-вей была заселена совладельцами небольших фирм, высшими чинами полиции и преуспевающими спортсменами. Уж точно не худшее место из тех, где проходило мое отрочество. В школе я притворялся, что терпеть его не могу, но в глубине души любил эту широкую улицу, обсаженную вишнями – они, когда цвели, будто покрывались клубничным мороженым. И я гордился своим соседством. Можно было пройти по улице сквозь строй дружеских приветствий:

“Салют, Рик!.. Как жизнь... Правда, отличная погода?”

Позади дома открывался вид на поля внизу долины, которая уходила в туманную даль к городу Лидс. Из передних окон виднелся луг, известный как “Миля Короля Элмета”. Почему ее так называли – никто не знал, поскольку эта Миля была двухсотметровой полосой травы, тянущейся вдоль Трумен-вей. А это куда меньше полумили.

– Кого я вижу! Рик Кеннеди! – донесся звучный голос Стивена с веранды, когда за мной захлопнулась задняя дверь. – Я тебя до шести не ждал.

– У меня были отгулы. Меня отпустили с обеда.

– А почему ты не позвонил? Я бы тебе приготовил чего-нибудь перекусить.

– Не стоит, я ел. А ты в приличном виде? – весело крикнул я ему. – В смысле, ты один или Рут зашла?

– Да, я в приличном виде, и да, Рут сегодня заходила. – Стивен вошел в кухню, глотая колу прямо из двухлитровой бутылки. Одет он был в просторные шорты, широкую хлопковую рубашку и шлепанцы.

– И?

– И мы с ней встречаемся завтра вечером.

– Нормально.

– И Кэрол звонила. Она меня везет в понедельник в Йорк в поход по музеям.

Я ухмыльнулся и покачал головой:

– Тебе придется к отлету домой сдавать инструмент в ремонт, чтобы его нарастили. Он подмигнул:

– Нет покоя грешнику.

Я вытащил из холодильника пакет апельсинового сока и сделал большой жадный глоток.

– Ну и жара сегодня!

– Ты знаешь Сью Ротвелл?

– Ага, наследница семейного состояния Ротвеллов. У них самый большой дом в Ферберне. А что?

– Звонила сегодня. Спросила, не хотим ли мы поплавать у нее в бассейне.

– Разыгрываешь?

– Ни капельки.

– Иди ты! Она же никогда со мной двух слов не сказала, не говоря уже о приглашении побарахтаться в бассейне. Ты его видел? Там авианосец может свободно плавать.

– Держись меня, мальчик, побываешь там, где никогда раньше не был.

– А когда?

– Сказала, что заедет к семи. Ей еще кое-кого из друзей надо собрать.

– Они же все снобы!

– Ну, так мы собьем им тон. Им это понравится. – Стивен щелкнул кнопкой телевизора, стоящего на морозильнике. – Я только вот это хотел досмотреть.

– Тебе стал нравиться крикет?

– Крикет? Да нет, я уже много лет ни одной игры не видел. И сам уже играть не смог бы. – Стивен кивнул на телевизор. – Ты вот на это посмотри. Гора Сент-Элен взорвалась в штате Вашингтон.

– Так это же за много миль от твоего дома в Сиэтле?

– Да, но все равно впечатляет, а? Лет семь-восемь назад мы там с отцом путешествовали. Последние наши совместные каникулы, пока он совсем не свихнулся на бабах. Смотри, смотри, какой поток лавы! На такой волне только на асбестовом серфе кататься!

Минуту мы смотрели на языки пламени и оранжевые выбросы лавы в небо. Потом замелькали кадры, показывающие засыпанные пеплом дома и автомобили. Репортер сообщил о шести погибших в извержении. Четверо из них оказались зеваками, не знавшими, какая судьба ждет любопытных кошек.

Новости сменились обзором насчет того, как резко возросла активность вулканов за последние полтора года. Ученые уже связывали исчезновение некоторых судов с вулканической активностью океанского дна. Пошла обычная компьютерная анимация, чтобы скучающим у телевизоров беднягам легче было понять. У восточного побережья Америки, где находится что-то с красочным названием Черная гряда – Каролинский подъем пласта, под грунтом океанского дна лежат обширные карманы, полные метана. За последние три месяца четыре таких газгольдера взорвались без предупреждения, погубив миллионы голов рыбы и разорвав пару торговых судов.

Тут вступил эксперт, связывающий эти взрывы метана и вулканическую активность с какими-то серьезными геологическими изменениями, к которым привязал еще россыпь землетрясений по разломам земного шара.

Здесь включили запись землетрясений, снова разорвавших Лос-Анджелес на два города и убивших половину населения в Тампико в Мексике.

– Необходимо помнить, – говорил профессор чего-то там сквозь пышные усы, будто прибитые гвоздем к верхней губе, – необходимо помнить, что Земля – это расплавленный лавовый шар, покрытый сравнительно тонкой коркой остывших пород. Иногда она играет мускулами, и вот тогда действительно горит земля у нас под ногами.

Перебивка – симпатичная репортерша нервно хихикает над этой мрачноватой шуткой.

– Двести пятьдесят миллионов лет назад, – продолжал профессор, – вулканический взрыв планетарного масштаба привел к массивному вымиранию видов на переходе от пермского периода к триасовому. Знаете ли вы, что в это трагическое время вулканического холокоста погибли девяносто процентов морских видов и семьдесят процентов наземных позвоночных?

– Знает свое дело, правда. Малыш? – зевнул Стивен, а тем временем на экране мелькали снимки лавы, рушащейся в море в облаках пара.

А проф уже оседлал своего конька и гудел сквозь усы-рукоятки:

– Всего за миллион лет вулканы извергли от двух до трех кубических километров лавы. Выбросы серы в атмосферу в результате этих опустошительных извержений привели к резкому глобальному похолоданию. Ледяные шапки расширились, уровень моря понизился и целые виды были стерты с лица земли.

Пошел следующий репортаж о гидротермальных скважинах, извергающих кипящую воду в районе посреди Атлантики, который называется Сломанный След. Сейчас они расползаются по всему океанскому дну. Репортер, как всегда, закончил рассказ словами “а теперь посмотрим, что поближе к нам” и перешел к каким-то грязевым источникам в Уилтшире. Показали кадры, на которых какой-то гидрогеолог опускает в дыру зонд, похожий на древнюю консервную банку из-под бобов, и объявляет, что всего за последние десять месяцев температура источника возросла на три градуса по Цельсию.

– Боже мой, Каррузерс! – воскликнул Стивен с акцентом сноба из сливок общества. – Три градуса! Это действительно может означать конец цивилизации, как мы ее понимаем? Бой, оседлайте мою кобылу, мы поедем на холм.

– Мы уже там. Это самая высокая точка на много миль вокруг.

– Ладно, все равно мы оседлаем какую-нибудь кобылку посимпатичнее и будем гонять ее вокруг сада, пока она не свалится.

– В такую жару я свалюсь первым, – сказал я, сделав приличный глоток сока.

– Такой молодой парень? – рассмеялся Стивен. – Из тебя энергия должна бить ключом. Эй! – Он остановился, пораженный идеей. – Давай наперегонки до моста на Оук-лейн.

– Ты шутишь.

– Нет, серьезно, Малыш.

– Мне надо обзвонить ребят из оркестра насчет завтрашней репетиции.

– Это можно и потом.

Он глядел на меня, все еще улыбаясь, но в синих глазах читался вызов.

– А сколько ты мне форы дашь?

– А нисколько!

С этими словами он бросился через кухню, распахнул дверь и рванулся вперед по газону.

Не в силах перестать улыбаться, я кинулся за ним.

Он уже добежал до стены, отделявшей сад от грунтовой дороги, сбегавшей позади дома в поля. Я запетлял между кустами травы, перемахнул длинным прыжком декоративный пруд и припустил следом.

И про себя посмеивался. Вдруг время откатилось назад, мне стало девять, ему пятнадцать. Мы всегда проделывали это по воскресеньям. “Давай наперегонки до моста”, – говорил он. В эти годы я никак не был соперником для пятнадцатилетнего парня, и потому он давал мне фору. Иногда он лениво валялся в постели, жуя яблоко и листая “Плейбой”, а мне говорил – беги, я тебя догоню. И потом прибегал к мосту первым.

Всегда первым. Я бежал изо всех сил, шлепая кроссовками по гаревой дорожке. Потом за спиной раздавался четкий стук подошв, и со мной всегда происходило одно и то же – при этом звуке меня покидали силы. Будто у него были способности вампира и он высасывал силу из меня. Ощущение было такое, будто я бегу еле-еле, хоть кусты по бокам сливались в зеленую ленту.

Иногда он отпускал меня почти до самого моста. Потом раздавался крик, я оборачивался. Он показывал себе на ногу, лицо его было искажено болью, и рот будто произносил слово “лодыжка”. Я останавливался, тяжело дыша, ожидая, пока он подковыляет ко мне.

И тут вдруг гримаса боли сменялась широкой ухмылкой, и он проносился мимо с криком: “Обдурили!” И, конечно, всегда прибегал к мосту первым и победно вскидывал кулаки в воздух.

Сейчас я его видел впереди. Он ушел шагов на двадцать от меня, волосы развевались за спиной, руки ходили поршнями, длинные ноги измеряли расстояние. От скорости белая рубашка на нем раздулась парусом, будто у него торс и руки стали неимоверно массивными.

Я бегал в школе кроссы, но особо спортивным не был никогда. Дело скорее было в отсутствии духа соревнования, чем недостатке мышц или выносливости. Но когда я увидел, как мой брат несется по дорожке, рассыпая гаревую крошку из-под ног, что-то у меня внутри щелкнуло. В животе загорелось, будто я проглотил тлеющее полено. Жар пошел в руки, в ноги. Я все переключил на бег, будто у меня внутри кто-то переключил скорость, и можете мне поверить, я действительно чувствовал, будто лечу над дорогой. Никогда я не был так решительно настроен на быстрый бег.

Я слышал комментарий Стивена: “Давай, ты, улитка! Я видал черепах, которые бегали быстрее...” Но когда я с ним поравнялся, то увидел решимость на его лице, граничащую с одержимостью.

Этого он не предвидел. Маленький братец вырос и может теперь бегать так же быстро...

Нет, вычеркиваем... Заменяем; БЫСТРЕЕ, чем он.

Размахивая руками, пыхтя, как скакуны, мы летели по травянистому склону, отделявшему дорожку от Оук-лейн. Мы вылетели на твердый гудрон, и удары ног зазвучали выстрелами. Теперь река была слева, луг справа. Мост прямо впереди в двух сотнях метров, переброшенный через реку как деревянная финишная лента.

Еще наплыв энергии... Боже, до чего хорошо, до чего дьявольски хорошо! Я был быстрее Стивена, я слышал, как он дышит где-то позади. Я уже видел мысленно, как вскакиваю на мост, как взбрасываю кулаки в воздух, как он это делал на моих глазах, и выкрикиваю дразнилки, которые он кричал мне, девятилетнему, когда я, пыхтя и отдуваясь, тащился по дороге, как старый паровоз, на последнем угле едущий на слом.

Теперь я победитель. Интересно, как отреагирует Стивен. Раньше я ни в чем не мог его победить – никогда.

Реванш!

Господи, вот, значит, какое чувство наполнило меня с бегущих ног до пылающей головы. Реванш, сладкий реванш!

– Рик! Боже мой! Ты только... ты только посмотри на это!

Я решил, что это старый фокус с растянутой лодыжкой. Но было в его голосе что-то такое – удивление, окрашенное чем-то вроде отвращения. Я притормозил и поглядел в реку.

И от увиденного встал как вкопанный.

Тяжело дыша, подбежал Стивен. Хотя он держался за бок, где был шов, он тоже уставился на реку.

– Черт, что там стряслось? – выдохнул он, глядя с крутого берега. – Откуда вся эта кровь?

Я смахнул с глаз пот. Он был прав. Как будто кто-то выкачал всю воду, а потом открыл какой-то шлюз на бойне. По руслу, клубясь и пенясь алым, текла кровь – или что-то очень на нее похожее.

Я потряс головой.

– Странно. Обычно она летом мелеет до половины вот этого уровня. А дождей давно не было.

Мы глядели, загипнотизированные, на текущую к пешеходному мосту кровавую воду. Скользнуло мимо дерево, переворачиваясь на струях кровавой красноты, и густые струйки стекали с остатков ветвей.

– Черт! – сказал Стивен, понизив голос. – Знаешь, откуда это?

– Нет. А откуда?

Он кивнул в сторону какого-то предмета внизу обрыва.

– Посмотри сам.

Я шагнул на заросший травой склон, отделявший дорогу от обрыва, и заглянул вниз. Тут же в горле поднялся неприятного вкуса ком: наполовину в воде, наполовину на берегу лежало...

Я пригляделся пристальней.

– Это старая шина. Это – ох!

Ладонь Стивена хлопнула меня между лопаток, я качнулся вперед. Чтобы не полететь головой в эту красную жижу, пришлось резко повернуться, хлопнуться на живот и схватиться за траву.

– Обдурили!

Я увидел широкую ухмылку Стивена, и он исчез.

Черт! Снова попался. Как тот сопливый веснушчатый мальчишка с болтающейся на шее маской Робокопа.

Яростно ругаясь, я выбрался на дорогу и побежал, будто сам Люцифер хочет вцепиться зубами мне в задницу.

Я летел, подставив лицо встречному ветру, но дело было уже дохлое. Стивен добежал почти до самого моста, осклабился в мою сторону и пошел как в замедленном кино. Шаг за шагом, механически размахивая руками в том же, ритме, он сделал последние пять шагов на мост. Потом подскочил – честно, были у него в этот день пружины в ногах, – взметнул кулак в воздух и крикнул:

– Слабак! Где тебя носило, Рик Кеннеди? Где?

– Мухлевщик!

– Кто, я? – Синие глаза лучились невинностью. – Только не я, братишка. Никогда. Ладно, в следующий раз дам тебе фору в шестьдесят секунд.

– Не надо мне форы.

– Это точно. Тебе надо две прищепки вместо глиняных палок, которые висят у тебя ниже пуза.

– Растут из задницы, ты хочешь сказать.

– Я знаю, что я хочу сказать.

– Ты гадский...

– Верно! Я гадский мухлевщик, гадский победитель, я гадский тот, кто всегда выигрывает. Я такой же, как гадский ты – гадский Кеннеди!

Он спрыгнул с моста и сделал мне захват за шею. Я даже подумал, что он всерьез и сейчас начнется – схватка двух братьев. Но он испустил что-то вроде боевого клича чероки и взъерошил мне волосы.

Чисто от избытка чувств. И вспышка гнева, которая охватила меня секунду назад, прошла. Мы оба засмеялись, и Стивен снова взъерошил мне волосы.

– Мы оба – Кеннеди. У нас яйца стальные. И когда мы чего-нибудь хотим, никто и ничто на этой гадской планете не сможет встать у нас на пути. И не смотри на меня так! Я знаю, что ты адски честолюбив. Ты получишь от жизни ровно то, чего хочешь. Потому что чего наш папочка для нас сделал или не сделал, а волю к победе он нам передал. Ты же ее чувствуешь? Она пылает у тебя внутри. – Он погладил меня по животу. – Здесь. И будет гореть и гореть, пока ты не получишь чего хочешь. И ты знаешь, что я прав. Пошли, Малыш, я тебе пиво ставлю.

Мы пошли обратно вверх по холму, похлопывая друг друга по спинам и громко хохоча. Любой, кто прошел бы мимо, задумался бы, какой это экзотической дряни мы нанюхались. Но это было просто хорошее расположение духа. Братья Кеннеди снова стали командой. И весь мир – розовый сад.

А все это время мимо нас неумолимо текла кровавая река. Не напрягая воображение, можно было себе представить, что земля – один мощный зверь, и кто-то разрубил артерию в ее почвенной коже. И теперь кровь жизни бежит по каналу, бывшему когда-то рекой Тон. Миллионы галлонов крови текут в далекое-далекое море.

9

– Рик, кто все эти люди?

Я открыл глаза. В моей спальне стоял Стивен и смотрел из окна, отодвинув одной рукой штору, а другую приложив к голове, будто видел что-то, чего не понимал.

Я протер глаза.

– Гм... который час?

Он посмотрел на меня, но не ответил. Синие глаза были спокойны, но я прочел в них что-то, отчего в животе свернулся ледяной ком. Я вздрогнул, по коже побежали мурашки.

– Какие люди? – Я выскочил из кровати.

– Вон те. – Он выглянул в окно.

Мне не понравился его голос, не понравилось выражение его синих глаз, недвижно глядящих в окно, будто на вишнях выросли человеческие глаза вместо плодов.

Какие люди? Вон те...не знаю, какие... я ни при чем... я ничего не делал...

На секунду меня ударила кулаком тревога. Впервые с пятницы я вспомнил то лицо в лесу. Которое плавало в воздухе. А потом меня бросило ничком на землю и придавило сверху.

Теперь какие-то таинственные люди. Все с серыми лицами? Все...

– Господи Иисусе!

Все мысли о бестелесных лицах исчезли. Я стоял рядом со Стивеном и глядел на Милю Короля Элмета.

Или, точнее, на то место, где должна была быть Миля.

– Какого черта они тут делают? – приглушенно сказал Стивен.

Я выглянул вместе с ним. Увидел синее утреннее небо, разрезанное одиночным следом реактивного самолета. Увидел сад перед домом. Кирпичную дорожку, ведущую к кованым железным воротам. Увидел газон с угловатой клумбой посередине, на которой росли желтофиоли; мама так ухаживала за этой клумбой, что земля там была рыхлая, как груда хлебных крошек. Увидел изгородь из бирючины и Трумен-вей. А потом увидел явно невозможное.

Людей.

Не дюжину. Не две. Не сотню. Не полтысячи и даже не тысячу.

Тысячи людей.

Тысячи и тысячи. Как будто живое море голов разлилось по дороге, по лугу вверх и, насколько хватал глаз, в лес. Поглядев налево, я увидел дорогу, тоже забитую людьми. Бойкот-драйв была забита людской пробкой.

Тогда я обернулся к часам-радио запомнить время. Воскресное утро, время 7.11. Тогда мне казалось важным запомнить время. Такое было чувство, что мне придется когда-нибудь стоять на свидетельском месте и давать показания о том, что я видел.

А что же я видел? Я видел Ферберн, захлестнутый приливом людей – мужчин, женщин, детей. Закрученными столбами поднимался в недвижный утренний воздух дым пятидесяти костров.

Мы со Стивеном стояли и смотрели. Не двигаясь. Наверное, даже не дыша. Нашим глазам предстало невероятное зрелище. Хоть все общественные места были забиты людьми, частные сады выглядели как обычно. Все еще властвовала цивилизация, и границы частных владений уважались, пусть даже ворота были открыты.

Единственное сравнение, которое пришло мне в голову, – рок-концерт на открытом воздухе. Те же толпы людей, пытающихся устроиться поудобнее, когда сидеть можно только на траве.

– Из них некоторые в ночной одежде, – услышал я приглушенный голос Стивена. – Пижамы и сорочки. А вон смотри, ребенок, завернутый в одеяло.

Стивен смотрел на отдельных людей в толпе, а не на море голов. Я тоже вгляделся пристальнее. Увидел женщин средние лет в ночных рубашках и с наброшенными на плечи, как плащи, пуховыми одеялами. В основном люди сидели или полулежали на траве. Сидели отцы и матери, держа на коленях детей Взрослые мужчины в пижамах или нормальной одежде, а то и причудливой смеси одного с другим. На лицах у них было выражение, как у детей, впервые попавших в новую школу. Выражение потерянное и одинокое, и чуть угадывается надежда, что сейчас вот кто-нибудь придет и скажет им, в какой класс идти.

В 7.17 зазвонил телефон. Потом я узнал, что телефоны у всех зазвонили в одно и то же время. Сняв трубку, я услышал что-то вроде долгого вздоха, потом он затих, оставив эхо, звучавшее еще секунд десять и сменившееся глухим молчанием. Это было странно похоже на то, как вздохнула наша собака Эмбер в саду на одеяле. Был день моего пятнадцатилетия, и после долгой здоровой жизни Эмбер умирала от старости. Когда она уходила, когда погасла искорка в ее глазах, я услышал этот долгий глубокий выдох, будто не из легких, а откуда-то еще глубже. Наверное, оттуда, где был якорь ее души. Теперь душа уходила.

Мы похоронили Эмбер посреди клумбы в саду.

И теперь я слышал такой же звук, будто бы умирало что-то красивое. Конечно, это мог сдохнуть кремниевый чип размером с ноготь мизинца на телефонной станции в Лидсе, но именно такой он издал звук. И в двадцати тысячах домов все телефоны зазвонили погребальным звоном по двадцатому столетию.

Я поглядел на людской ковер, на сгорбленные плечи, на изможденные лица. Я собирался сегодня утром ехать в Лидс на репетицию и строил планы, как потом зайти в “Пицца-экспресс” так, чтобы встретить Кейт Робинсон – наткнуться на нее совершенно случайно, небрежно поболтать, а потом попросить ее о встрече.

Этого не будет.

Я точно это знал, видя десятки тысяч беженцев, сидящих на поле без еды, без крова, без воды. Мир переменился, и будущее будет другим.

Мыбудем другими. Нам придетсястать другими. Или погибнем.

Я потряс головой, испытывая холод и головокружение.

– Стивен... как ты думаешь, что случилось?

Он посмотрел на меня:

– Есть только один способ узнать, – и быстро вышел.

10

Британцы – это британцы. Они скорее подохнут в сточной канаве, чем попросят помощи.

В то воскресенье никто из этих тысяч ничего не просил. В понедельник люди стали подходить к дверям. Не бросились как бешеные, не думайте: просто кто-то один, например, молодая мать с цепляющимся за руку несмышленышем, или старик в пижаме и видавшем лучшие дни дождевике, или отец семейства в спортивном костюме и лаковых туфлях.

– Извините за беспокойство, но мои дети хотят есть. Не найдется ли у вас хлеба?

Или:

– У меня есть с собой пара банок тушенки, но нет спичек развести костер. Вы не могли бы... Нет, не нужно весь коробок, всего несколько штук.

Или:

– Я очень прошу прощения, сэр, извините ради Бога, но моя дочь заболела. Ей всего три года. Я просто хотел спросить... Нет, извините... это слишком назойливо с моей стороны. Извините.

Или:

– Простите, молодой человек, но моей жене плохо. У вас не найдется аспирина?

Или:

– Мой ребенок мерзнет. Мне очень нужно одеяло.

И с каждым часом росли отчаяние и настойчивость. Я делал что мог для подходивших к дверям людей – мы все делали что могли. Но я понимал, что на каждого, кто пришел просить еды или спичек, или пару старых ботинок, есть сотни других, которые страдают молча, слишком гордых или слишком застенчивых, чтобы просить. Это лишь подтверждало то, что я узнал много лет назад: те, кто громче кричит, получают что хотят. Кто вежливо молчит и ждет очереди, получает дырку от бублика. Такова жизнь.