Тузар, или лучше, Тузарка,– так зовут молодую лайку, сравнительно недавно привезенную в Москву с нашего европейского Севера. Не правда ли, странная, несколько непривычная кличка? Когда я впервые увидел Тузара, он не произвел на меня особого впечатления. Веселая морда, добрые живые глаза, но ведь это типично и для дворняг нашего Севера. Правда, калачиком хвост, маленькие торчащие уши, пушистая бурая шерсть с огненной подпушью. Во всем этом есть что-то лаечье, но только это не настоящая лайка.
      – Держать совершенно негде: одна комната. Если есть возможность, устройте в хорошие руки,– попросил меня хозяин.
      По его словам, Тузар – превосходная рабочая лайка. Ему чуть больше года, но с его помощью успели добыть несколько лесных куниц, двух рысей и много белок. Хорошо ходит Тузар также на лося.
      Временно я устроил Тузара под Москвой у знакомых, куда частенько, при всяком удобном случае, приезжал на охоту. Мне хотелось самому проверить, как работает эта собака. Провести испытание оказалось нетрудно.
      Уже с первых минут пребывания в лесу мне стало ясно, что Тузар настоящая зверовая лайка. Приблизившись к хвойному лесу, я спустил его с поводка. Две минуты спустя он уже нашел и облаивал белку. «Там она, там она, там она!»– показывал Тузарка глазами, всей мордой на верхушку ели. Более двадцати белок видел я и мог застрелить за эту дневную охоту. Обладая превосходным чутьем, слухом и зрением, Тузарка быстро находил дерево и, лая, показывал место, где среди густой хвои затаился грызун. Только не по душе мне такая охота, не люблю я стрелять беззащитного веселого зверька нашего хвойного леса. Но как быть? Ведь, не стреляя, легко испортить хорошую собаку-бельчатницу. – Хватит, Тузарка! Пяток белок есть и довольно, лучше пойдем птиц поищем,– пытался я отозвать своего азартного четвероногого спутника.
      И когда, отзывая Тузарку, я отходил в сторону, он хватал меня за куртку или штаны и, повизгивая, тащил к дереву. Как видит читатель, мои и Тузаркины интересы не вполне совпадали. Даже при настоящей охоте меня больше интересовала пернатая дичь, а Тузарка оказался настоящей зверовой лайкой. Впрочем, в этом я убедился еще осенью. Однажды в октябрьский денек я взял на охоту обеих собак, Тузарку и Чока. В этот ясный безветренный день в лесу не было тихо. С деревьев то и дело срывались широкие желтые листья. Они повисали в неподвижном воздухе, раскачивались из стороны в сторону и, касаясь о ветви и стволы деревьев, с шорохом опускались на землю. Минут десять неподвижно простоял я на опушке. Лес был беспокоен. И сообразив, наконец, что здесь не усидят пролетные вальдшнепы, что сегодня здесь нечего делать охотнику, я направился к речке.
      Стояла осенняя тишина. Студеная речка прихотливо извивалась среди голого ольхового мелколесья. По-осеннему тенькала большая синица, да в стороне возбужденно кричали дрозды-рябинники.
      Попав из настоящего высокоствольного леса на речку, собаки вели себя совершенно различно.
      В надежде на вальдшнепа Чок суетливо бегал во всех направлениях, обнюхивал почву, обыскивал заросли.
      Ну, а Тузар? Тузаркё здесь нечем было заняться. Он лениво брел по моим следам, останавливался, как бы ожидая, когда же, наконец, я кончу топтать оголенный ольшаник, и с явным нетерпением поглядывал на ближайший лес.
      Но поиски вальдшнепа продолжались; мы уходили все дальше и дальше от леса.
      Молодой собаке, видимо, стало скучно. «Не поиграть ли с Чо-ком?» Он сделал большой прыжок, ударил собаку передними лапами и, будучи уверен, что его вызов примут благосклонно, отскочил в сторону. Однако Чок реагировал на это иначе. На его морде появилось злое выражение, шерсть на загривке поднялась дыбом. Одно мгновение он с ненавистью глядел на Тузарку. Потом вспышка гнева ослабла, прошла, и собака вновь занялась поиском. Вертя обрубком хвоста, черно-пегий лопоухий Чок опять замелькал среди зарослей. А я с интересом наблюдал, что будет дальше.
      Тузарка не унимался. Улучив удобную минуту, он сделал новый прыжок и на этот раз свалил Чока на землю. В следующее мгновение Чок уже был на ногах. Взбешенный, с оскаленной мордой, он кинулся на обидчика. «Ляск-ляск»,-дважды сомкнулись его челюсти в воздухе. Но не коротконогому спаниелю пытаться поймать шуструю подвижную лайку.
      Острый момент прошел. Чок вновь занялся прерванным делом, а Тузарка стоял в стороне и с удивлением наблюдал за своим вздорным товарищем. «Чего злится, не хочет играть?» Его хвост был опущен, вся фигура выражала обиду. Потом внешность Тузарки мгновенно переменилась. «Шут с тобой!» – заложил он калачиком хвост на спину и с независимым видом весело отправился на лужайку. Минуту спустя, в ожидании нашего возращения, он чем-то занялся. Обнюхивал, потом энергично рыл землю передними лапами, затем, наклонив голову набок, чутко вслушивался в какие-то подземные звуки, делал прыжок в сторону и опять копал землю.
      «Как лисица мышкует»,– подумал я, глядя издали.
      Когда мы возвращались обратно, Тузарка играл мертвым кротом, подбрасывая его в воздух.
      Прошло немного времени с момента нашего знакомства, и я убедился, что Тузарку легко перевоспитать, как мне захочется. Живя на Севере, он хорошо работал по лосю. Но охота на лосей запрещена в средних частях европейского Севера, и эти рабочие качества в наших условиях уже расцениваются не как достоинство, а как серьезный недостаток рабочей собаки. В тех местах, где я проводил воскресные дни, лосей было много, и они частенько причиняли мне неприятности. Привяжется пес к лосю и без толку гоняет его по всему лесу или, облаивая, подолгу крутит зверя и держит на одном месте. Иной раз и приходится бежать на лай, гоняться по следу, чтобы как-нибудь перехватить и отозвать собаку. Нелегкое это дело…
      Как-то я прикрикнул на собаку, тихо подойдя к лосихе с крупным Лосенком; их с азартом облаивал неугомонный Тузарка. Не торопясь, я закинул ружье за плечи, стараясь подчеркнуть этим жестом, что лось вовсе не дичь в Подмосковье. Заслышав человеческий голос, лоси тронулись с места. Широкой рысью, ломая сухие ветви, они побежали от меня по густой чаще. Тузарка же остался на месте. С удивлением он посмотрел на меня, перевел взгляд в том направлении, куда скрылись горбатые длинноногие великаны, не зная, что предпринять, а затем весело поскакал в сторону. Прошло минут пять, и громкий Тузаркин лай оповестил меня, что он нашел белку.
      Вскоре я убедился, что Тузарка идет также по лесной птице и умеет^задержать даже осторожного рябчика.
      Надо отметить, что из населяющих наши леса куриных особенно боится собаки рябчик. Вспугнутый человеком, он охотно садится на старые и густые ели, но, завидя собаку, спешит улететь возможно дальше от беспокойного места. И не случайно сложилось мнение, что даже хорошая лайка не в состоянии посадить на дерево и удержать на месте чуткого и осторожного рябчика. Только при крайне аккуратной работе собаки испуганная птица продолжает сидеть на ветви.
      Однажды во время осенней охоты в лесу мимо меня с характерным шумом пролетел рябчик и скрылся в густом, темном ельнике. Следом за ним, перескакивая через валежник, сломя голову пронесся Тузарка. Погоня затихла вдали, и в лесу воцарилась полная тишина. Не крикнет птичка, не скрипнет дерево. Потом с той стороны, куда улетел рябчик, я услышал лай собаки. Тузарка лаял совсем по-особому, не так, как обычно лаял, остановив лося или найдя белку.
      Боясь наступить на сухой валежник, я стал осторожно подходить к месту, где лаяла собака, и вскоре одновременно увидел собаку и птицу.
      Вытянув шею и подняв хохолок, рябчик неподвижно сидел невысоко на широкой горизонтальной ветви густой старой ели. Тузарка стоял в стороне и сравнительно редко подавал голос. Так прошла минута, другая… Потом, видимо, пытаясь улететь в более спокойное место, рябчик медленно пошел по ветви к ее концу.
      Заметив это, Тузарка, пятясь назад, отошел возможно дальше от дерева и, лая издали, как бы преградил этим перемещение птицы. Рябчик остановился, повернул назад и затаился в густой хвое. Я без труда мог застрелить птицу, но воздержался. Вместо того чтобы выстрелить, я шумно вышел на открытое место. Рябчик сорвался с ветки и полетел сквозь лесную чащу, а Тузарка с визгом и лаем шарахнулся вслед за летящей птицей. Прошло минут десять, когда я вновь услышал отдаленный осторожный собачий лай. Конечно, это вторично отыскал и держал рябчика Тузарка. К сожалению, попав под Москву, Тузар первое время оказался почти бездомной собакой. Он жил во дворе одного деревенского домика и шел за каждым, кто брал его на охоту. Вскоре это отрицательно сказалось на работе собаки.
      Однажды после моего выстрела Тузарка схватил, но долгое время не хотел отдать мне убитую белку.
      – Дай сюда, говорят тебе! Положи сейчас же! – приказывал я собаке.
      Но Тузарка не желал подчиняться, отбегал в сторону и, играя, подбрасывал белку в воздух.
      – Смотрите, испортите вы собаку. Я излупил бы его как следует,-посоветовал бывший со мной охотник.
      «Действительно, заслуживает хорошей лупцовки»,– подумал я, пытаясь поймать собаку. И когда она попалась мне в руки, я наскоро сломал сосновую ветку, размахнулся ею сколько хватило силы, но, представьте себе, не решился ударить испуганную собаку: ведь я хорошо знаю, что лайки тяжело переносят побои.
      Прошла неделя. Я вновь посетил знакомую деревеньку и ранним воскресным утром отправился на охоту за белками. На этот раз, чтобы приучить Тузарку отдавать добычу, я захватил с собой длинный сыромятный ремень. «Возьму на привязь, когда найдет и станет облаивать белку, а потом буду стрелять»,-решил я.
      Не совсем обычное выдалось это воскресное утро. Тяжелый снег – кухта, как его называют в Сибири,– толстым слоем покрыл ветви деревьев. Словно зачарованный, как в сказке, молчаливо стоял лес в зимнем наряде.
      При лае собаки первая белка не усидела на месте и, делая большие прыжки, бросилась наутек по вершинам густого ельника. Позади осыпался снег, образуя снеговую завесу. Я, конечно, забыл о взятом сыромятном ремне и выстрелил в быстро уходящего грызуна. Негромко в морозном воздухе прозвучал выстрел; в тот же момент Тузарка оказался под деревом. Он на лету поймал падающую белку и тут же, положив ее на снег, перевел пытливый взгляд на меня. «Так можно?» – казалось, спрашивали его живые глаза. И, признаюсь, я был поражен его поступком. Ведь я наказал его только один раз, да и как наказал! Причем это случилось целую неделю назад.
      – Тузарочка, умница ты мой,– ласково говорил я собаке, торопясь извлечь из сумки кусок колбасы.
      Проверив работу собаки, я устроил ее, наконец, в хорошие, надежные руки. Там Тузарка живет и сейчас, а иногда ходит и со мной на охоту.
      – Зайдем посмотрим, как поживает Тузарка,– однажды предложил я своей жене.
      Вот и высокий дощатый забор среди леса. Неподвижно стоят большие березы и старые заиндевевшие ели, в глубине двора издали виднеется крыша дачного домика, лает собака. В морозном воздухе скрипит калитка, и обрадованный Тузарка бросается нам навстречу. Он привык, что мое появление здесь всегда связано с выходом на охоту. Но сегодня я без ружья, да и поздно. За зубчатой стеной темного ельника скрывается багровое солнце, к вечеру крепчает мороз. Я треплю Тузарку, глажу его пушистую голову, а он вертится как волчок, старается лизнуть мне лицо.
      – Ну довольно, на охоту пойдем в другой раз. Оставайся дома,-внушительно говорю я на прощание собаке.
      Тузарке не хочется сидеть дома, но послушный пес все же подчиняется, исполняя мое приказание.
      К станции мы идем узкой дорожкой лесной просеки. По сторонам запорошенные старые ели, под ногами звонко скрипит снег.
      – Интересно, неужели усидит дома? – спрашиваю я жену.– Наверное, прибежит посмотреть, куда мы отправились,– вдруг на охоту!
      Но на просеке никого. «Значит, решил остаться»,– успокаиваю я себя и еще раз гляжу назад на дорогу и вдруг замечаю Тузарку: полным ходом он бежит вслед за нами.
      – Ты куда? Это еще что такое! – кричу я собаке.
      Шагах в тридцати Тузарка останавливается на дороге, пытливо смотрит в глаза, вслушивается в интонацию моего голоса – ведь я стараюсь придать ему строгость. Прыжок в сторону, потом несколько прыжков по глубокому снегу, и Тузарка, обойдя меня, прячется за мою жену. Здесь он надеется найти защиту. А она гладит Тузарку и говорит самым обычным спокойным и тихим голосом:
      – Иди-ка домой, Тузарка, нельзя с нами гулять. Ну, беги скорей!
      И Тузарка неожиданно срывается с места и, положив на спину пушистый хвост, весело бежит дорожкой мимо меня до конца просеки и скрывается за ее поворотом к дому.

      С Джеком я познакомился в 1955 году на Дальнем Востоке. В эту весну мне не сиделось на одном месте. Большую часть мая я провел в низовьях реки Большой Уссурки, потом посетил Комсомольск-на-Амуре, а оттуда проехал железной дорогой к Советской Гавани и около двух недель прожил в Усть-Гуре.
      В селении Усть-Гур, в домике местного охотника, где я временно поселился, мне и привелось встретиться с Джеком.
      – Это нас Жека,– заявил мне сынишка хозяина, двухлетний Коля.– С папой он ходит зимой на охоту и не боится медведя.
      – Нет, это мой Джек! – стараясь улыбнуться, запротестовал вал я.
      – Неправда, Жека наш! – пришла на помощь Коле его старшая сестренка Любочка.– Если я скажу, он вас укусит,– продолжала она, обнимая собаку.
      Но Джек, типичная дальневосточная лайка рыжей окраски, вопреки предупреждению ребят, встретил меня вполне дружелюбно. Он обнюхал мою куртку, потом сапоги и охотничий нож в чехле, висевший на поясе, и, видимо, понял, что я охотник.
      После этого между нами сразу установились самые дружеские отношения. Около двух недель обследовал я тайгу по берегам беспокойной прозрачной реки Гур, проникал в соседние сопки и иной раз брал с собой лайку моего хозяина. Для рыжего Джека эти дни были настоящим праздником. Спугнет он с лежки маленького оленька – кабаргу – или найдет белку, и тогда молчаливый и угрюмый кедровник наполнится вдруг громким и задорным лаем. Люблю я, когда в лесной тишине, предупреждая охотника, лает собака. За самое сердце берут эти чудные звуки.
      Однако молодая лайка оказалась настоящей зверовой собакой, меня же несравненно больше интересовали птицы. Но не в том беда, с этим можно было мириться. Был у Джека другой большой недостаток, и он частенько мешал мне при сборах коллекций. Заслышу я в тайге незнакомый крик птицы и пытаюсь выяснить, чей это голос. Держа ружье наготове, осторожно подхожу к месту, откуда исходят звуки, иной разподниму бинокль и рассматриваю перепутанные ветви дерева. Сколько нервного напряжения в этих поисках! И вдруг рядом появляется рыжая лайка. Не понимая, в чем в сущности дело, и всматриваясь туда же, куда смотрю я, она лает от нетерпения.
      – Молчи, рыжий осел! – стараясь сделать злое лицо, шепотом одергиваю я молодую собаку.
      Но в таких случаях назойливый Джек спешит отбежать в сторону и, следя за каждым моим движением, лает на меня издали.
      – Ну погоди, рыжий!.. Не возьму больше тебя на охоту,– грожу я кулаком Джеку.
      И верно, зачем я буду брать эту собаку, если она мне мешает охотиться? Я стал брать Джека только в тех случаях, когда он не мог помешать мне своим лаем, а чаще просто оставлял его на цепи, уходя утром из дому. Не нравилось это рыжему Джеку. Когда с ружьем за плечами я скрывался на окраине поселка, он закатывал невероятный концерт, от которого болели уши даже у самого спокойного человека.
      Как-то в раннее летнее утро, незадолго до окончания полевых исследований на реке Гур, я направился в соседнюю тайгу, чтобы добыть для своей коллекции одну неизвестную для меня птичку. Ни разу не видел я незнакомку, но при посещении глухих участков тайги неизменно слышал ее голос. Короткая, несложная песенка, как загадка, звучала где-то в темно-зеленых вершинах кедровника, но самого певца не было видно. Осторожно приближался я к кедрам, откуда исходили знакомые звуки, и подолгу простаивал на одном месте, стараясь всеми силами сохранить полную непод-. вижность и тишину. Дорого давались такие минуты. Множество комаров, издавая назойливый звон, наполняли воздух над неподвижно стоящим охотником, впивались в шею, лезли в глаза и уши. Вот и сегодня я упорно продолжал стоять под большим кедром, ладонью осторожно давил на своем лице массу крылатых мучителей, но не спускал глаз с того места, где с небольшими интервалами пела незнакомая птичка. Я слышал, как монотонно тикают часы в кармане, как напряженно стучит мое сердце, как звучит простая песенка незнакомой птички. Медленно, бесконечно тянется время.
      «Джиу-джи, джиу-джи»,– вдруг слышу я другой голос, и от этого громкого звука замирает сердце: это кричит кукушка. И, забыв о пении неизвестной птички, я пытаюсь отыскать в чаще леса знакомую мне кукушку.
      «Джиу-джи, джиу-джи, джиу-джи»,– повторяет она где-то там, на самых вершинах высоких кедров. Крик нарастает, становится громче. Но вот он оборвался. Мертвая тишина воцаряется в темной тайге. И опять я слышу тиканье часов в кармане да работу своего сердца.
      Вдруг в стороне хрустит ветка. Невнятный звук, как неожиданный оклик, заставляет повернуть голову. И я замечаю сначала движение, потом вижу – кого же? – рыжего Джека. Он стоит в стороне и всматривается в вершины кедров, где я пытаюсь отыскать ночную кукушку. Неужели залает?
      – Откуда ты взялся? – едва слышным, сдавленным шепотом, глядя прямо в глаза, обращаюсь я к Джеку.– Что тебе надо?
      Последняя фраза – вернее, интонация голоса и недовольное выражение моей физиономии – производит на собаку сильное впечатление. Как от выстрела, будто убитая насмерть, собака валится на бок. Для меня несомненно, что с появлением в лесу Джека трудная охота за ночной кукушкой и неизвестной для меня птичкой закончена. Достаточно воспользоваться биноклем или поднять ружье для выстрела, и лес наполнится собачьим лаем. И, отбросив всякую осторожность, я подхожу к рыжему Джеку. Вытянув в сторону ноги и закатив глаза, он лежит неподвижно, как мертвый, целое облако комаров уже вьется над лежащей собакой.
      – Обморок, что ли изображаешь? – стараясь сохранить грубость голоса, бесцеремонно толкаю я ногой рыжего Джека.
      Но рыжий не реагирует на мою грубость и продолжает лежать неподвижно.
      – Довольно тебе, не пора ли прекратить эту комедию, сдох с перепугу что ли? – говорю я, едва изменив интонацию голоса.
      И это магически действует на собаку: «умирающий» Джек вмиг становится на ноги, бодро отряхивает приставшую к шерсти сухую хвою, и, закинув пушистый хвост на спину, ждет приказания.
      – Ну, отправляйся, ищи там свою четвероногую дичь,– указываю я рукой в сторону, и счастливый пес исчезает за стволами молчаливо стоящих кедров.
      Проходит минута, потом другая, много минут.
      И вот из глубины темного леса до меня доносится отдаленный собачий лай. «На кого лает собака? Наверное, белка. А вдруг, куница-харза или даже мохнатый хозяин тайги?» – думаю я и неохотно иду на лай. Что можно сделать еще? Ведь рыжий – хорошая зверовая лайка, а я только временный его спутник, охотник за редкими птицами.
      Быстро прошли две недели. Закончив полевую работу, я сел в поезд и уехал в Хабаровск, а оттуда в Москву. За короткий срок пребывания на Гуре я так и не познакомился ближе с Джеком. По словам его хозяина, пес, несмотря на молодость, был настоящим, серьезным охотником. Собака проявляла высокие рабочие качества и вправду, как и говорил маленький Коля, не боялась медведя. Ну, а для меня рыжий Джек не всегда был полезен. Своим несвоевременным лаем иной раз он отпугивал птиц, мешал охотиться и часто выводил меня из терпения. Но все это далеко позади. И сейчас, живя в большом, шумном городе, с удовольствием я вспоминаю веселую рыжую лайку и те пасмурные летние дни, которые я проводил с ней в тайге за широким Амуром.

      На Октябрьские праздники в 1955 году меня пригласили на охоту за зайцами.
      – Неплохие места для Москвы, зайца-беляка много, а главное – две гончие собаки, и обе работают,– пояснил мне знакомый, оставляя адрес.
      Несколько дней спустя после этого разговора, переночевав в деревеньке, мы захватили собак и направились в ближайший смешанный лес. В нем, пр словам местных охотников, водились зайцы.
      Обе собаки принадлежали к одной и той же породе, но их отношение к дичи оказалось совершенно различным. Коренастый гончак пятилетнего возраста (имени его я не помню) не проявлял ни малейшего интереса к запаху и к следам зайца. Спущенный с поводка, он деловито направился в лес. Минут двадцать спустя к нам долетел его громкий и настойчивый лай. Не понимая, на кого он лает, я осторожно выбрался на поросшее мелким сосняком моховое болото. Там нервно и напряженно топталась группа лосей; собака деловито и умело держала их на небольшом участке. «Так вот оно что! – сообразил я.– Этот гончак работает только по запрещенному лосю, а его хозяин, бывалый браконьер, предпочитает стрелять крупную дичь – лосей, которых в этих лесах достаточно».
      Оставив лосей на лесном болоте, я, ориентируясь на голос, пошел отыскивать другую собаку.
      «Ай-ай, яй-яй, яй-яй!» – доносился издали не то визг, не то лай. Временами он становился чуть слышным, стихал где-то вдали за покрытыми лесом холмами, потом вновь нарастал, становился громче и вдруг обрывался. Молодая Ледка, путаясь и порой теряя след, безусловно, гоняла зайца. Раза три сначала удалялся, а потом приближался ко мне Ледкин голос. И вот, наконец, среди молодых сосен мелькнул крупный беляк, и в морозном воздухе щелкнул выстрел.
      Откровенно говоря, я был удовлетворен этой охотой – уже давненько мне не приходилось стрелять под Москвой зайца.
      Но Ледка не унималась. Длинные ноги собаки с неудержимой энергией бросали большое тощее тело то в молодой соснячок, покрывающий склоны высоких холмов, то далеко вниз, на моховое болото.
      «Ай-яй» – вновь до меня долетело издали визгливое тявканье. «Ай-яй-яй-яй-яй!» – перешло оно в беспрерывный собачий вопль. «Неплохая собака, опять с лежки подняла зайца,– соображал я, стоя среди мелколесья на вершине холма.– Только интересно, где же хозяин Ледки, где другие охотники? Неудобно ведь стрелять второго зайца из-под чужой собаки». Однако лай вскоре умолк. «Наверное, скололась, потеряла след – еще молодая»,– думал я продолжая оставаться на прежнем месте.
      В лесу стало тихо-тихо по-зимнему, никакого движения, ни звука, словно замерло все.
      И вдруг я услышал над головой знакомый свист крыльев. Около десятка рыжих тетерок и черных самцов-косачей летели над лесом. Опять в морозном воздухе щелкнул выстрел, черный петух камнем свалился на землю и покатился вниз по крутому склону холма; я поспешил к своей добыче. Но мне не удалось взять косача: меня опередила Ледка.
      Она прибежала на выстрел, схватила птицу своей большой пастью и, ласково махая толстым хвостом и улыбаясь глазами, следила за каждым моим движением. Виноватое выражение собачьей морды, помахивание хвостом и какая-то настороженность – все это, безусловно, доказывало, что собака предвидела неприятность. Неизвестно, как поступит, как. поведет себя этот малоизвестный охотник, не попытается ли он отнять ее добычу?
      Терпеть я не могу трепаной дичи. Ведь я зоолог и даже с самой обычной убитой мной птицы снимаю шкурку.
      –Молодец, собака! Ну, дай сюда, Ледка! – ласковым голосом подзывал я костлявую гончую.
      Но не тут-то было! Ледка отбежала в сторону, зажала косача передними лапами и стала драть из него перья.
      –Брось сейчас же! – уже иным тоном приказал я собаке.– Оставь!
      Но и это не помогло. Схватив косача, Ледка отбежала от меня подальше и на этот раз еще сильнее стала драть птицу. Раза три без толку пытался отбить я у Ледки добычу. Ледка уносила ее все дальше и дальше и, ободрав с птицы перья, стала пожирать мясо. Тогда я пустился на хитрость. Сняв с плеча зайца, я помахал им издали. «Ну, смотри!» – и бросил его рядом на снег, а сам настороженно следил за каждым движением собаки – вдруг еще бросится.
      Мой маневр удался: к зайцу Ледка проявила большой интерес. И нечему удивляться: заяц не какая-то случайная птица – для Ледки, гончей собаки, это настоящая дичь.
      – Иди сюда! – подзывал я собаку, толкая зайца ногой. Ледка бросила косача и подошла ближе. Тогда я еще уменьшил разделявшее нас расстояние. Потом резкий прыжок вперед, я лечу на снег, качусь под гору, но все же успеваю схватить убитого косача. Наконец, он в моих руках. Но что это за косач? Жалкие остатки перьев на куске мяса. И это все, что я получил после удачного, красивого выстрела. «Вот тебе результат охоты с чужой незнакомой собакой!» – с огорчением смотрю я на свою добычу и никак не могу сообразить, куда же сунуть этот кусок мяса – не отдавать же его плохо воспитанной Ледке!
      Я решил прекратить охоту и повернул к дому. А Ледка, проводив меня удивленным взглядом, пошла к болоту отыскивать потерянный след зайца.
      Среди гончаков много превосходных собак-работниц. Основная их дичь – зайцы, лисицы. Хорошо идут гончаки также по крупным копытным животным, гонят рысь, медведя и волка. Но, несмотря на все это, я почти равнодушен к подобной охоте; нет у меня большого пристрастия и к самим гончакам.
      Ограниченны и примитивны они по сравнению с другими собаками. В свое время у моего деда был первоклассный по своей работе, даже знаменитый гончак. Но нелепым поведением он частенько поражал окружающих. В холодные зимние вечера дед нередко пускал его в комнаты. Гончак ложился на полу против камина и дремал. Однако тишина и блаженство продолжались недолго. Щелкнув в камине, на пол выскакивал предательский уголек. Глупая собака схватывала его, обжигала рот, и квартира наполнялась визгом и воплями. Такие происшествия регулярно повторялись в течение всей жизни этой собаки.