Современная электронная библиотека ModernLib.Net

История русской церкви (Том 10)

ModernLib.Net / Религия / Макарий Митрополит / История русской церкви (Том 10) - Чтение (стр. 21)
Автор: Макарий Митрополит
Жанр: Религия

 

 


И теперь переходишь к нему, ищешь у него суда по апелляции! Языки же не прокляты, когда в виде огненных языков сошел на апостолов Дух Утешитель. Не говорю по-гречески потому, что ты совсем не знаешь этого золотого языка, но скажу тебе на ухо шепотом по-ромейски: ты, великий законник, откуда научился облекать в иноческое одеяние безбородых мальчиков?" После Паисия заговорил было Иосиф Астраханский, но Никон ему в ответ: "Помнишь ли ты, бедный, свое обещание? Обещался ты и царя не слушать, а ныне говоришь! Разве тебе, бедному, что дали? Я ни слушать тебя, ни говорить с тобою не стану". За духовных заступились бояре, и Одоевский сказал: "Митрополита, архиепископа и архимандрита выбрали освященным Собором и о том докладывали великому государю, а ты их бесчестишь и тем наносишь многое досаждение и великому государю; Газский митрополит приехал к государю, и грамоту с ним прислал к царскому величеству Иерусалимский патриарх Паисий". К этому Газский митрополит прибавил еще от себя: "Меня ты называешь вором, собакою, самоставленником напрасно; я послан к тебе от освященного Собора с доклада великому государю; ты бесчестишь не меня, а великого государя и весь освященный Собор, и я отпишу о том Вселенским патриархам. А что называешь меня самоставленником, за это месть примешь от Бога: я поставлен от Иерусалимского патриарха Паисия, и ставленая грамота за его рукою у меня есть. Если бы ты был на своем патриаршеском престоле, я бы тебе свою ставленую грамоту показал, но теперь ты не патрирах, достоинство свое и престол самовольно оставил, а иного патриарха на Москве теперь нет, потому и грамоты от Вселенских патриархов к Московскому со мною нет". Никон снова закричал на Паисия, называл его вором и отказался говорить с ним. Паисию пришлось замолчать.
      Тогда обратились к Никону Иосиф Астраханский и бояре и спрашивали его по извету Романа Боборыкина: "Для чего ты на молебнах жалованную государеву грамоту приносил, клал под крест и под образ Богородицы и велел читать ту грамоту, для чего выбирал из псалмов клятвенные слова и говорил?" Никон: "26 июля на литургии, после заамвонной молитвы, я со всем Собором служил молебен, и государеву жалованную грамоту прочитать велел, и под крест и образ Богородицы клал, но клятву произносил на обидящего, на Романа Боборыкина, а не на великого государя, за государя же на ектениях Бога молил". Иосиф и бояре: "Хотя б тебе от Боборыкина или от кого другого и была какая обида, клясть их тебе не следовало. А в государевой жалованной грамоте Романовой земли не написано; скажи правду: для чего ты ту грамоту приносил в церковь, клал под образ и на кого произносил клятвы?" Никон: "Клятву произнес я на Романа, а не на великого государя, а если вам мнится, что те клятвенные слова, выбирая, я говорил к лицу государя, будь я анафема. Приносил я в церковь государеву грамоту и велел прочитать потому, что в ней все земли Воскресенского монастыря да и та Романова вотчина записаны в Поместном приказе по государеву же указу. А за великого государя я на молебствии Бога молил и после молебствия читал над грамотою вот какую молитву". При этом Никон вынес из другой комнаты тетрадку и начал было читать по ней ту молитву, но ему заметили: "Вольно тебе показывать нам и иные молитвы - на молебне ты говорил из псалмов клятвенные слова". Никон не запирался, что такие слова из псалмов говорил, и присовокупил: "А хотя б и к лицу великого государя я говорил? Да за такие обиды я и теперь стану молиться: приложи, Господи, злославным земли". Бояре: "Как ты забыл премногую милость и почтение к тебе великого государя свыше прежних патриархов и не боишься праведного суда Божия, говоря такие непристойные речи про государя! Какие тебе от великого государя обиды?" Никон: "Он закона Божия не исполняет и в духовные дела и в святительские суды вступается, делают-де всякие дела в Монастырском приказе и служить нас заставляют". Бояре: "Царское величество, государь благочестивый, закон Божий хранит, в духовные дела и в святительские суды не вступается. Монастырский приказ учрежден при прежних государях и патриархах, а не вновь для расправы мирских обидных дел. Даточных людей и поборы с монастырских крестьян берут для избавления православных христиан от нашествия иноплеменных, а не для прибыли и корысти; издавна бывало в окрестных христианских государствах, что во время нашествия неприятелей брались даже церковные утвари на жалованье ратным людям; сам ты с своих вотчин вспоможения государю никакого не делаешь, хотя вотчины те пожаловал государь же. Неправды же всякие начал делать ты, будучи на патриаршестве, начал вступать во всякие царственные дела и в градские суды, начал писаться великим государем, посылал от себя в приказы указные памяти, и всякие дела без указа государева брал из приказов, и начал многим людям чинить обиды, отнимать вотчины, людей и крестьян беглых принимать. Великому государю о тех твоих обидах много было челобитья; ты поступал не по-архиерейски, противно преданию св. отец, за такие обиды Бог тебе не потерпел. Возгордившись пред великим государем, ты самовольно оставил свой патриаршеский престол, и, живя в монастыре, гордости своей не покинул, и делаешь такие злые дела, чего бы тебе и помыслить не годилось, и повелению великого государя и всему освященному Собору во всем противишься и делаешь все по своему нраву". Еще Никон говорил: "Мне б дождаться Собора, и я великого государя оточту от христианства, и у меня на письме уже все изготовлено". Власти и бояре отвечали: "Ты про великого государя говоришь такие непристойные речи, забыв страх Божий, и за это поразит тебя Бог", а бояре прибавили: "Нам про великого государя такие злые речи и слышать страшно, и, если б ты не был такого чина, мы б тебя за такие речи и живым не отпустили". Никон обратился к властям: "Какой у вас теперь Собор и кто приказывал вам его созывать?" Власти: "Этот Собор мы учинили по повелению великого государя ради твоего неистовства, а тебе до того Собора и дела нет, потому что достоинство свое и патриаршество оставил". Никон: "Я достоинства своего и патриаршества не оставлял". Власти и бояре уличали его письмом, которое он прислал по отречении от своей кафедры и в котором написал, что он, как пес, на свою блевотину не возвратится, и назвал себя бывшим патриархом, и примолвили: "По этому письму тебе и патриархом именоваться не годится". Никон с сердцем: "Я и теперь великому государю не патриарх". Власти: "Ты по самовольному твоему с патриаршеского престола отшествию и по нынешним неистовствам и всем нам не патриарх; достоин ты за свои неистовства ссылки и подначальства крепкого, потому что великому государю делаешь многие досады и в мире смуту". Никон с великим криком: "Явно, что вы пришли на меня, как жиды на Христа". Долго кричал он, и власти, ничего не говоря, пошли от него из кельи к себе. "Разговор, - пишет Паисий Лигарид, - продолжался много часов, и происходило великое смятение. Никон, часто потрясая палкою и стуча ею крепко по полу, волновался, гремел, один противоречил всем... Когда говорил сам, то растягивал речь и оканчивал ее, где ему хотелось, а когда другие говорили, прерывал их слова, путал и не давал кончить... Мы вышли из его кельи совершенно испуганными его дерзостию, раздражительностию и невоздержностию в речах".
      Бояре, выходя от патриарха, сказали, чтобы он прислал архимандрита, наместника, попов и дьяконов и живущих у него иноземцев для допроса. "Никого не пришлю я из своих под мирской суд; берите сами, кто вам надобен". В тот же вечер приглашены были на гостиный монастырский двор, где имели помещение царские посланные, архимандрит и наместник, были допрашиваемы властями по извету Боборыкина и дали сказки, которые и отправлены были к государю. Про иноземцев, живших у Никона, архимандрит и наместник сказали, что знают из них по именам только двух: крестника его, немца Дениску Долмана, да белорусца Наливайку Ольшевского, а эти двое знают имена и прочих. На другой день утром взяты были оба эти иноземца и после допроса посажены под караул. Они показали, что у Никона живут еще иноземцы: Андрей, Александр и Михаил Лыскины - служилые, шкловский посадский человек Евстафий Глумилов, еврей Михаил с женою, Михаил да Иван Магнусовы - немцы, Павел Гиреж и Тихон Булдиский. Этот другой день был воскресный. Некоторые из прибывших с властями и боярами из Москвы пошли в церковь помолиться и там замешкались, потому что Никон, взошедши на так называемую Голгофу, произнес длинную проповедь, в которой, уподобляя себя Христу, прилагал к себе всю историю Его страданий и, между прочим, говорил: "Вот уже пришла воинская спира; явились в суд Ирод и Пилат, т. е. Родион и Никита - бояре, а с ними и Иуда предатель - Алмаз; приблизились также архиереи Анна и Каиафа - Иосиф и Паисий" и пр. Слова эти немедленно были записаны и отправлены в Москву к государю вместе с отписями бояр о всем случившемся. А между тем продолжались допросы и прочей братии монастыря, показавшие, с какою грубою дерзостию произносились Никоном слова проклятия на молебне. Вечером того же дня вокруг монастыря поставлена была стража - стрельцы, потому что Никон, по сказанию Паисия Лигарида, задумал было поскорее бежать (хотя, судя по характеру Никона, это кажется сомнительным) и уже приготовил себе самую легкую повозку, но бегство его тотчас было замечено, он был остановлен, и вокруг его кельи, как и сам он говорит, не упоминая, впрочем, о своем бегстве, поставлены были московские стрельцы с мушкетами, с протазанами да с бердышами. В 21-й день июля, когда ударили в монастырский колокол, призывавший братию на послушание вынимать из печей кирпич для строившейся церкви, и когда Никон собирался туда же идти, к нему явились думный дьяк Алмаз Иванов да архимандрит Феодосий и сказали: "Тебе б из монастыря не ходить, а сидеть в келье". И с того времени, шел ли Никон в церковь или к каменному делу для осмотра, за ним следовали десятник да десять человек стрельцов с ослопьем. В 28-й день июля все члены депутации, светские и духовные, пришли к Никону и с большим шумом говорили: "Государь царь и власти велели тебе жить в Воскресенском монастыре и, кроме кельи да церкви, никуда не ходить". А митрополит Паисий сказал, что с Собора прислана грамота, которую он, Никон, должен выслушать. "Да они все моего рукоположения, - отвечал Никон, - они пишут не от правил, а выдумали новые законы, будто могут судить своего патриарха; но такие новые законы, по первому правилу Седьмого Вселенского Собора, да будут прокляты". Последовало большое смятение, все говорили и кричали. Наконец, князь Одоевский объявил Никону: "Государь указал быть здесь голове стрелецкому с стрельцами для караула". И все вышли от Никона и отправились в Москву. А спустя неделю и стрельцы московские тайком сошли с караулов на гостиный двор да в день Преображения вместе с головою стрелецким рано утром уехали в Москву же.
      Когда возвратившиеся из Воскресенского монастыря власти и бояре представлялись государю, то он, взглянув с улыбкою на Паисия, спросил: "Ну что, видел Никона?" "Поистине, - отвечал Паисий, - лучше бы мне было не видеть такого чудовища, лучше бы я хотел быть слепым и глухим, чтобы не слышать его циклопских криков и громкой болтовни". Не остался в долгу и Никон пред своим соперником. Вслед за тем как царские посланные отправились в Москву, Никон отправил к государю длинный извет, в котором особенно нападал на Паисия, жаловался на его грубость, что он не принял от патриарха благословения, как следовало бы, не приветствовал ласковым словом, убеждал государя не доверять такому самозванцу митрополиту, не имеющему законных свидетельств, и взводил на него множество и других обвинений. Но на извет Никона не обратили внимания.
      Вскоре после этого посетил Никона архимандрит афонского Констамонитова монастыря Феофан. Он был родом не грек, а белорусец и потому, отправляясь в Москву за милостынею для своей обители, упросил, чтобы ему дали грамоту за печатями всех афонских монастырей в удостоверение того, что он действительно есть архимандрит одной из афонских обителей. Находясь в Москве, Феофан отпросился у государя на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, но между тем самовольно отправился в Воскресенский, хотя иноземцам запрещено было ездить туда без позволения государева. Когда об этом узнали, Феофана подвергли допросу, и он не стал запираться, но оправдывал себя, что будто бы не знал о таком запрещении, и ссылался на пример другого какого-то архимандрита Исаакия, который ездил туда тоже без спроса у государя. О своей же поездке в Воскресенский монастырь Феофан показал, что, находясь в Москве, встретил Никонова келейника, новокрещеного Дениса, и сообщил ему, что привез к патриарху грамоту от двадцати монастырей Афонской горы и мощи священномученика Власия. Никон прислал за архимандритом телегу. Представляясь патриарху, Феофан принял у него благословение и поднес ему грамоту от афонских монастырей и святые мощи (архимандрит умолчал, что привез еще Никону, о чем свидетельствует сам Никон, изданную в Риме книжицу "Толкование на песнь "Величит душа моя Господа", где напечатано было письмо Паисия Лигарида под его мирским именем Панталеона к одному архиепископу римской веры). Никон принял архимандрита ласково, умыл ему ноги и звал его к своей трапезе. У патриарха за трапезою ели в тот день много мирских людей, человек с двести. И патриарх говорил про Паисия, митрополита Газского, как он по указу государеву приезжал к нему с боярами, что бояре у его благословения были, а Паисий не был и братского целования не учинил, за что стало патриарху гневно, и между собою учинили они прекословие, и ради гнева патриарх поступил дерзостно - назвал Паисия псом и иные досадительные слова ему сказал. "Но, - продолжал Никон, - хотя я ему такие оскорбительные слова говорил, только гнева на него не держу и, памятуя правила св. отец, не получа с ним прощения, Божественной службы чуждаюсь. А он называл меня латинником, будто я хочу идти под суд папы Римского. И то он на меня взносит, не рассудя: я-то говорил на папино лицо по такому намерению, что у нас глава нового Рима - Цареградский патриарх, и я под суд хочу идти к нему, а не к латиннику. И с того времени по сие число у меня с Паисием пря, и за очи он называет меня не патриархом, а я его - не митрополитом. А как он прежде сего именовал меня патриархом и ходил ко мне под благословение, в то время и я его митрополитом именовал и никаких досадительных и бесчестных слов ему не говаривал. А ведаю я про то подлинно, что он благословен и рукоположением посвящен в митрополиты Цареградским (Иерусалимским) патриархом Паисием". Отпуская Феофана, Никон благословил его иконою, дал ему на милостыню 20 рублей и велел отвезти его в Москву тому же своему келейнику. Если верно передал архимандрит Феофан слова Никона, то они дают невысокое понятие о Никоне. Его объяснение, будто, говоря о суде пред папою, он разумел вовсе не папу, а патриарха нового Рима, т. е. Цареградского, напоминает иезуитскую уловку известного Иоасафа Кунцевича, который, желая привлечь в унию православных полочан, сначала уверял их, что и он, как они, подчиняется Вселенскому же патриарху, разумея под этим именем в своей совести не Цареградского патриарха, а папу. И если Никон подлинно знал, что Паисий посвящен в митрополиты законною властию, то за что же называл его самоставленником, самозванцем и под.
      Вина архимандрита Феофана состояла не в том одном, что он самовольно ездил к Никону, но еще в том, что предварительно не заявил в Посольском приказе грамоту, которую привез с Афона и отдал Никону; по возвращении от Никона в Москву самовольно, без дозволения государева, служил здесь литургию в приходских и домовых церквах и в мирских домах говорил непригодные речи, а спустя немного времени начал часто ходить в Посольский приказ и докучать, чтобы государь пожаловал ему милостыню и отпустил из Москвы на Афонскую гору. Когда же Феофану объявили, что отпустить его теперь невозможно, так как вокруг Киева и во всей Малороссии находится неприятельское войско, польское и татарское, он отвечал, что поляки и татары ему нестрашны, и продолжал упорно настаивать на своем отпуске. Между тем было дознано, что Феофан собирал в Москве тайным образом вести о государевых ратных людях и всякие другие, а некоторые из греков, бывших в Москве, сообщили, что он до приезда в Россию был у польского короля и гетмана Потоцкого, у жены которого состоял прежде отцом духовным, и что Потоцкий отпустил его в Москву как своего лазутчика, чтобы он собрал там нужные сведения и про все разведал. Сделалось понятным, отчего так настойчиво хлопотал Феофан о своем отпуске именно теперь, когда гетман Потоцкий вступил с своим войском в черкасские украинские города. И потому по указу государя от 11 декабря 1663 г. Феофан за все его вины сослан был под строгий надзор в Кириллов монастырь. Оттуда он писал письма к патриарху Никону с просьбою походатайствовать об освобождении его чрез государева духовника и Федора Михайловича (Ртищева); писал о том же к самому Ртищеву и к думному дьяку Алмазу Иванову; писал к находившемуся в Москве какому-то "пану Ериповичови, педагогу детей епископовых", чтоб о заточении его известил епископа, а епископ письменно попросил бы о нем Ртищева и самого государя; писал еще к какому-то дьякону Арсению в Москве, чтобы уведомил о нем чрез писание не только епископа, но и "пана гетмана" через запорожских казаков, какие находятся в Москве. Но, не видя никакого успеха от всех своих писем, Феофан решился бежать и действительно бежал из Кириллова монастыря ночью под 7 октября 1665 г. Как только государь получил известие об этом, тотчас приказал разослать указы в Псков, Киев и другие места с описанием примет бежавшего Феофана (указано было и на то, что он "речью словесен и языком греческим, турским, и волоским, и польским навычен"), чтобы его, где бы он ни появился, в монашеской или в мирской одежде, не пропускали за границу, а схватили и в оковах представили в Москву. Послал государь дьяка Димитрия Шубина и к патриарху Никону, чтобы он дал такой же приказ в монастыри своего строения относительно бежавшего Феофана, и Никон обещался исполнить, но сказал: "Я знаю Феофана и не чаял от него ничего худого; недавно он писал мне из Кириллова, но в письме нет ничего дурного", причем вручил письмо дьяку и присовокупил: "Есть и похуже его, архимандрита, митрополит Газский; он всякой ереси научен, и мясо ест, и на землю молдавского князя навел турского царя, который и овладел ею". Впрочем, все эти хлопоты о поимке Феофана скоро прекратились: 18 октября он был схвачен в Вологодском уезде на устье реки Кубены, в восьмидесяти верстах от Кириллова монастыря, и, будучи приведен в монастырь, пред всем монастырским Собором объявил за собою государево слово в надежде, что будет вызван в Москву для допроса. Но государь приказал (от 13 ноября), чтобы допросили Феофана в монастыре про то слово и отписали в Посольский приказ, а самого Феофана сослали в Соловецкий монастырь. Феофан государева слова не объявил, а дал только за своею рукою письмо к государю и в декабре был сослан в Соловецкий монастырь.
      Судя по тому, что Никон мог угощать своею трапезою разом по двести человек мирян и жаловать по двадцати рублей милостыни, как видели мы из рассказа архимандрита Феофана, нельзя, конечно, предположить, чтобы он, Никон, находился тогда в крайней бедности. А после таких резких, хульных, непростительных отзывов о царе государе, какие позволил себе Никон в своих разговорах с царскими посланцами и особенно в своей книге "Возражений", трудно было подумать, чтобы вскоре за тем не устыдился Никон обратиться к тому же оскорбляемому и унижаемому им государю и говорить ему о своей крайней нужде, просить у него пособия, уверять его, что невинен пред ним, что на него, бедного патриарха, все клевещут и лгут. Между тем Никон так именно поступил. В начале ноября 1663 г. он написал к государю следующее письмо: "Пришли вести, что польские и литовские люди идут в твои государевы города и стоят недалеко от Вязьмы, пойдут и дальше. А мы живем в пустом месте, прискудали до конца, хлеба и денег нет. Милосердый великий государь! Выдай милостивый твой указ, чем нам пропитаться и защититься на пустом месте. Помяни святое свое слово, как присылал я сельничего своего Афанасия Ивановича Матюшкина, и он говорил пред Христовым св. образом много раз: "Великий государь тебе велел сказать, что не покину тебя вовеки". А когда в прошлых годах объявили о татарском нашествии и я приходил в Москву, то думный дьяк Алмаз Иванов сказывал мне твоим государевым словом: "Ступай, живи в своих монастырях, и великий государь тебя не покинет, велит уберечь". Когда ты, великий государь, был на освящении церкви в Воскресенском монастыре и я тебе говорил, что место хорошо, да строить нечем, то ты дал слово свое: строй, а мы не покинем. Вспомнив все это, обратись на милость. А что тебе лихие люди клевещут на меня, ей, лгут. А я ныне за твоим государевым словом хотя и умереть рад здесь. Если не попомнишь слова и обещания твоего, то на тебе Бог взыщет, а мне смерть покой по писаному". Это послание передать государю Никон просил Федора Ртищева, к которому, между прочим, писал: "Пишем, надеясь на твое незлобие и вспомнив, как ты был здесь после отъезда нашего из Москвы и слово свое дал быть нашим братом и строительствовать о всяких монастырских нуждах. Да и в прошлом 1662 г. как ты присылал брата своего Федора Соковнина, а в другой раз Порфирия, то приказывал, чтоб нам тебя иметь в любви своей, как прежде". Какие были последствия этого послания Никонова к государю, неизвестно.
      Пора нам вспомнить об иеродиаконе Мелетии, отправившемся на Восток еще 1 генваря 1663 г. Прибыв в Константинополь, Мелетий вручил царские грамоты патриарху Дионисию. Случайно там находился и патриарх Иерусалимский Нектарий. Дионисий сначала принял одну царскую грамоту, адресованную на его имя, но потом по соглашению с Нектарием и по его совету вскрыл и остальные грамоты, а подателю их велел жить скрытно в особой келье. Грамоты оказались краткими; в них говорилось только, что патриарх Никон самовольно оставил свою кафедру, и она уже пять лет пребывает праздною, и все четыре патриарха приглашались в Москву для исследований и распоряжений по этому случаю. Подробно же передать патриархам о деле Никона поручено было Мелетию и на память ему дана была какая-то запись, показанная им и патриархам, в которой заклинали его рассказать патриархам все, что он слышал о Никоне от самого государя. Ехать в Москву патриархи признали для себя по обстоятельствам делом невозможным, но рассудили составить и написать на бумаге соборное определение, или свиток ?????, по делу Никона, чтобы отправить к государю. Только как же составить? Основаться на словесных показаниях одного человека, Мелетия, было бы противоканоническим, и патриархи придумали составить свое определение безыменно, вовсе не упоминая о Никоне, а как будто имея в виду вообще архиерея или патриарха на тот случай, если бы он совершил такие проступки, какие приписывались Никону. Между тем в Москве начали беспокоиться: приближался май месяц, в который по предположению должен был открыться в Москве Собор на Никона, а ответа от патриархов не было никакого. И вот 24 апреля 1663 г. Паисий Лигарид докладною запискою спрашивал государя: "1) Должен ли я писать и повторить патриарху Вселенскому о деле патриарха Никона? 2) Должен ли я молить Иерусалимского патриарха, пребывающего в Царьграде, чтобы приехал в царствующий град Москву и своим присутствием украсил хотящий быть Поместный Собор? 3) Что нужно написать Мелетию, который, как слышу, уже давно в Царьграде?" Писали ли что из Москвы или не писали, только в мае занялись в Царьграде составлением соборного определения, или свитка, как значится в самом его начале. Времени потребовалось немало, потому что определение вышло очень обширно: оно изложено в 25 главах в форме вопросов и ответов. Оба патриарха, находившиеся в Царьграде, подписали это определение в двух совершенно сходных списках; потом один список был отправлен к патриарху Александрийскому Паисию с самим иеродиаконом Мелетием, а другой список Нектарий послал с своим калугером к Антиохийскому Макарию. Патриархи эти внимательно рассмотрели грамоту и также подписали. Между тем Нектарий Иерусалимский успел уже переехать из Константинополя в Яссы. И здесь-то, наконец, вручены были Мелетию оба списка грамоты патриархов Иерусалимским первосвятителем, который сделал к ней еще особую приписку от себя в феврале 1664 г. Довольно долго, однако ж, и по получении грамоты Мелетий оставался в Яссах частию потому, что на всем пути, и в Молдавской земле, и в Малороссии, происходили военные движения, а частию с целию, не удастся ли как-нибудь склонить на поездку в Москву Иерусалимского патриарха, который то давал обещание ехать, то отменял, так что на случай его приезда русским правительством сделано уже было распоряжение встретить его с такими же почестями, с какими принят был прежде Иерусалимский патриарх Паисий. Когда же патриарху Нектарию будто бы прислан был султанский указ не ехать никуда, далее Ясс, Мелетий отправился в Москву и после многих тревог на пути и нападений от ратных людей прибыл в нее в мае 1664 г., в самый день Пятидесятницы вместе с Амасийским митрополитом Косьмою, который выдавал себя за соотечественника и даже племянника Иерусалимского патриарха Нектария.
      Соборный свиток, или грамота. Восточных патриархов, привезенный Мелетием в двух списках, принят был в Москве с великою радостию. На все вопросы по делу Никона здесь изложены были такие ответы, что освященному русскому Собору оставалось только воспользоваться ими, чтобы порешить это дело окончательно. Патриархи в своих ответах объясняли и утверждали: 1) царь есть верховный владыка в своем царстве и имеет право наказывать всех сопротивляющихся ему своих подданных, хотя бы кто из них занимал самое высшее место в Церкви; в монархии должно быть одно начало - царь, а не два, и патриарх в вещах мирских должен покоряться царю наравне с прочими подданными и не вправе требовать от него никаких отчетов в его делах, а в вещах церковных не должен изменять древних уставов и обычаев; если же дерзнет сопротивляться царю или изменять древние уставы, то да будет лишен своего достоинства (гл. 1 - 5, 24). 2) Если епископ, или митрополит, или патриарх захочет усвоять себе какие-либо названия, не свойственные его сану, и именоваться государем, увлекаясь гордостию и мирскою славою, то да извергнется; если захочет обладать и мирскою властию, и священническою честию, да извергнется; если дерзнет вмешиваться в чужие епархии и ставить туда священников, то вместе с поставленными от него да низложится (гл. 10, 11, 13). 3) Никакой архиерей не должен самовольно иждивать доходы своей епархии на постройку своих монастырей или на заселение новых мест - иначе подлежит наказанию (гл. 12). 4) Если кто ударит слугу епископа или патриарха, то обида восходит на самого владыку лишь в том случае, когда слуга действовал от имени своего владыки, а если слугу того ударили или бесчестили словесно царские сановники за его строптивость, то обида остается только на нем одном и не восходит на владыку, и такая обида подлежит приговору только мирского суда; если же владыка сам собою изнесет слово на бившего, то будет виновен и без вякого оправдания (гл. 25). 5) Если епископ или патриарх своею волею отречется от своего престола, сам сложит с себя архиерейские одежды пред множеством народа, говоря, что не будет более архиерействовать, и отойдет в монастырь, то уже не может снова восприять свой сан и архиерействовать, а должен считаться простым иноком; если же по таком отречении бесстудно и дерзновенно начнет архиерействовать там, куда удалился, и хиротонисать, то да извержется вместе с хиротонисованными; если даже не отречется от своего престола, а только своевольно удалится от него и без благословной причины останется в удалении от него более шести месяцев, да извержется; если даже будет пребывать в пределах своей епархии, в каком-либо монастыре или селении более шести месяцев вдали от своей кафедры, да извержется, и Поместный Собор имеет полное право поставить на эту кафедру и епархию нового архиерея (гл. 14 20). 6) Никакой архиерей или патриарх не должен отлучать какого-либо христианина от Церкви, пока не объявится вина его, за которую церковные правила повелевают отлучать; если же отлучит кого несправедливо, по гневу или нерассудительности, то сам подлежит отлучению (гл. 6). 7) Начальствующий в какой-либо местной Церкви митрополит или патриарх подлежит суду своих епископов, хотя бы они были его рукоположения, так как по архиерейской благодати они равны ему, и хотя бы число их было менее двенадцати; если же обвиненный ими захочет перенести свое дело в высший суд, то этот суд по отпадении папы Римского, которому был прежде предоставлен Церковию, принадлежит ныне Цареградскому Вселенскому патриарху, и если с Цареградским патриархом согласятся и прочие патриархи и вместе произнесут решение, то это уже будет решение окончательное, беспрекословное, ибо хотя они живут в епархиях под игом басурманов и иногда даже изгоняются от своих престолов, но благодать Святого Духа в них чрез то не оскудевает и они не лишаются дарованной им от Бога власти вязать, и решить, и произносить верховный суд в Церкви (гл. 7 - 9, 21 - 23). В заключение своего соборного свитка патриархи поместили следующее общее определение: "Архиерей, который окажется виновным против изложенных вопросов и ответов, да приимет заслуженное наказание и да извержется от архиерейского достоинства и власти, на место же его да поставится в ту епархию другой канонически". А патриарх Нектарий в своей приписке к свитку сделал пояснение: "Настоящее определение простирается не только на епископа или митрополита, но и на патриарха; должен составиться Собор, и виновный должен быть позван на Собор однажды, дважды и трижды; если явится и даст ответы, то по ответам и судится от Собора; если же не явится, то Собор и заочно осудит его окончательно".
      Теперь, казалось, ничто уже не воспрепятствует положить предел несчастной смуте, столько времени нарушавшей мир Церкви и государства. К сожалению, нашлось препятствие. Надобно заметить, что еще в то время, когда иеродиакон Мелетий отправился с царскими грамотами к Восточным патриархам, начались попытки помешать успеху этого предприятия. Некоторые из находившихся в Москве греков, преданных Никону, с ведома ли его или без ведома, начали вслед за Мелетием слать в Константинополь к своим родным и знакомым письма, чтобы возбудить там между соплеменниками общественное мнение в пользу Никона. В письмах этих утверждали, что Никон большой филэллин и великий защитник православной веры, что он - второй Златоуст и царь ходит к нему тайком, ночью, слушать его беседы, а только бояре его ненавидят; что грамоты, повезенные Мелетием к патриархам, составлены Паисием Лигаридом, которого подкупили бояре; что Мелетию дано 8000 золотых для подкупа самих патриархов и пр.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36