церквей, как свидетельствует Златоуст..." Представив затем несколько выписок из Бесед Златоуста с своими пояснениями о благотворности милостыни на святые храмы, в которых воссылаются молитвы и приносится Бескровная Жертва за живых и умерших, Никон заключил: "Подавайте же, возлюбленные чада, в тот Крестный монастырь на его потребности каждый по своей силе - и Бог Всемогущий воздаст вам по св. Евангелию здесь сторицею и в будущем веке живот вечный, и сила Божественного Животворящего Креста сохранит вас и соблюдет на всяком месте от всякого вреда и порока..." Во второй части своей грамоты Никон желал изложить учение о силе и спасительных действиях Креста Христова и с этою целию воспользовался двумя Беседами из толкового Евангелия: Беседою на 3-ю неделю Великого поста, или крестопоклонную, и Беседою на Воздвижение Честного Креста. Но, приведши выдержки из той и другой Беседы, святитель продолжал речь и от себя: "Если мы желаем почтить приличною честью св. Крест, то должны изображать его на лице своем тремя первыми перстами десницы, совокупляя их во образ Св. Троицы, ибо такой древний обычай имеют по преданию все православные сыны Восточной Церкви. Они совокупляют три первые перста во образ Св. Троицы, просвещением Которой открылось нам таинство Воплощения и мы научились славить Единого Бога в трех Ипостасях, Отца и Сына и Св. Духа. Совокупляя три перста, мы имеем в уме таинство Св. Троицы, а изображая ими на себе Крест Господа, воспоминаем Его страдание и Воскресение и ради их испрашиваем себе помощь от Бога. Он явил первому христианскому царю Константину образ Честного и Животворящего Креста на небеси... и повелел сотворить подобие его и носить пред полками... И Константин силою распявшегося на Кресте Христа Бога нашего одержал три достопамятные победы... И в память тех побед устроил три креста из чистой меди... и возградил на св. горе Афонской монастырь Ставрос во имя Креста Господня, существующий доселе. Один из тех трех крестов принесен в Россию при великом князе Владимире и доныне находится в Москве. Его всесильным действием православные великие князья и цари русские одолевали врагов и покоряли под свою державу окрестные страны. Равно и ныне благочестивый государь наш царь Алексей Михайлович, ревнуя первому христианскому царю Константину, повелел носить один из тех трех крестов пред полками своего благочестивого воинства и силою распявшегося на Кресте Иисуса Христа, истинного Бога нашего, побеждает врагов, как всем видимо. И мы веруем, что Господь Иисус силою того же Животворящего Креста подаст его царскому величеству совершенную победу над всеми врагами и супостатами..."
      В грамоте своей по случаю морового поветрия Никон прежде всего призывал всех к покаянию. "От чего поветрие, - писал он, - один Бог ведает, а мы можем только сказать, что не бывает скорби, глада, губительства, недугов и иных бедствий ни в городе, ни в селе, если Господь не попустит... Наш долг молиться и плакать пред Господом Богом не только о себе, но и о людях, дабы со всеми нами сотворил милость Свою, но и вас молим, всех и каждого, каяться в ваших грехах, бывших и настоящих, очистить себя св. исповедию, и молитвою, и постом, со слезами укротить праведный гнев Божий (причем приведено 69-е правило св. апостолов). Да постится же каждый из вас по силе, как сын Восточной Церкви, и да причастятся все, кого признают достойными духовные отцы, Животворящих Тайн Христовых. Если же кто и после этого завещания нашего не отступит от злодеяний своих, и св. исповедию, постом и молитвами не сделается своим Господу, и не сподобится Св. Тайн, то да ведает, что я чист от всякого нарекания, сказав вам волю Господню, заботясь о вашем здравии и спасении". Затем Никон убеждал всех, чтобы сами берегли себя с Божиею помощию от морового поветрия и удалялись от него и что такое бережение себя - дело доброе, и в подтверждение своих слов привел отрывок из святого Афанасия Великого, указывал на пример Самого Спасителя, Который бежал от Ирода и не раз уклонялся от иудеев, хотевших умертвить Его, на пример святого апостола Павла, также не раз спасавшегося от врагов, и на недавний пример жителей Москвы во время бывшего в ней (1654) поветрия. "Те, которые бежали тогда из Москвы с надеждою на Бога в здоровые места, говорил Никон, - те и ныне здравствуют и поучаются на богоугодные дела. А те, которые не захотели спасаться, те не только самих себя повергли в погибель, но увлекли туда и многих ненаученных, обольстивши их своими ложными видениями и снами, за что и приимут месть от руки Вседержителя не менее убийц... Да и об нас тогда многие, собираясь вместе, говорили неподобное, приписывали нам грехи, которых мы не только не делали, но и в мыслях не имели, обвиняли нас за отхождение из Москвы, хотя оно было по указу великого государя, - буди им милость Божия и не постави им, Господи, греха... Они от лукавого своего сердца предлагали свои ложные видения простецам, а простецы, напитавшись лживыми баснословиями крамольников, клеветали то на одного, то на другого и называли их виновниками морового поветрия..." Потому Никон умолял, чтобы и теперь, во время нового морового поветрия, не верили лживым пророкам, которые во множестве являются в разных местах и кричат: "Видел сон, видел сон и получил от Господа такое-то извещение" или говорят: "Ради такого-то или другого человека постигла нас язва" и увлекают многих простых людей к погибели. Никон советовал: "Приводите таких лжепророков и сновидцев к нам, вашему пастырю, а мы данною нам от Христа Бога властию вязать и решить наложим на таких лжесловесников подобающее обличение по преданию св. Восточной Церкви". В заключение патриарх приглашал всех: "Приидите, восплачем все пред Господом... посеем слезами да пожнем в радости, будем ниневитянами, а не содомлянами, изыдем из Содома и убежим в Сигор"; излагал довольно длинную покаянную молитву к Богу от лица своих духовных чад и снова призывал всех покаяться, оставить грехи и своими добродетелями привлечь на себя милость Божию. Нельзя не сознаться, что обе окружные грамоты Никона, нами рассмотренные, и особенно последняя, страждут многословием, повторениями, растянутостию и что самый слог в грамотах недовольно чист и правилен, а по местам и недовольно вразумителен - недостатки, которые заметили мы и в двух речах Никона, сказанных им на Московских Соборах 1654 и 1655 гг. С другими литературными трудами Никона, не относящимися к его проповедничеству, познакомимся впоследствии.
      Никон сам не знал в детстве другой школы, кроме первоначальной, не обучался другим языкам и наукам, кроме славянской грамоты и письма. Но при своем светлом уме он понимал значение наук и научного образования и потребность для русских знания особенно греческого языка. И потому, лишь только сделался патриархом, он основал в Москве греко-латинское училище наподобие тех, какие существовали в Западной России. Ученый иностранец Адам Олеарий, в первый раз посетивший Москву в 1634 г., и потом посещавший ее еще несколько раз, и не раз дополнявший описание своего путешествия к нам, в издании этой своей книги 1656 г., где упоминает уже и о патриархе Паисии Иерусалимском, замечая, что он "лет шесть тому назад, именно в 1649 г., приезжал в Москву", и о патриархе Никоне, поместил следующее известие: "В настоящее время, к немалому удивлению, русское юношество по распоряжениям патриарха и великого князя начинают обучать греческому и латинскому языкам; для этого близ патриаршего двора учреждена уже латинская и греческая школа, которою заведывает и управляет один грек по имени Арсений... Чтобы учиться, у русских в добрых головах недостатка нет: между ними встречаются такие способные люди, одаренные ясным умом и хорошею памятью". Этот Арсений Грек был тот самый, которого вызвал Никон из Соловецкого монастыря, сделал своим библиотекарем и "устроил, по выражению Неронова, яко учителя, паче же к тиснению печатному правителя". Долго ли существовала греко-латинская школа после падения Никона и какие принесла плоды, сведений не сохранилось. Сам Никон, как свидетельствует Павел Алеппский, "очень любил греческий язык и старался ему научиться", будучи уже патриархом. Свое сочувствие и уважение к наукам и просвещению Никон выразил также составлением своей библиотеки. В конце июля 1658 г., после того как Никон удалился с кафедры в Воскресенский монастырь, царь Алексей Михайлович приказал переписать патриаршую, домовую и келейную, казну и книги в патриаршем Казенном приказе и кельях патриарха, и при этом книг оказалось более тысячи. Много было тут книг славянских, письменных и печатных, - некоторые из них могли перейти от прежних патриархов. Еще более книг греческих, также письменных и печатных, - это преимущественно были книги, принесенные с Востока старцем Арсением Сухановым и купленные там на государевы деньги и соболи. Но немало находилось здесь книг греческих и греко-латинских, купленных на собственные келейные деньги патриарха Никона в Новгороде и состоявших под непосредственным заведованием Арсения Грека. В этой лично Никону принадлежавшей библиотеке встречаем весьма ценные книги, каковы: а) письменные: Номоканон греческий, харатейный, с толкованиями; девять Служебников греческих, харатейных; три церковных Устава греческих; три книги Григория Богослова греческих, харатейных; б) творения знаменитейших отцов Церкви, изданные в западных типографиях на греческом и латинском языках или на одном латинском, именно: Дионисия Ареопагита, Иустина Философа, Григория Чудотворца, Климента Александрийского, Киприана, Кирилла Иерусалимского, Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Григория Нисского, Кирилла Александрийского и др.; в) церковно-исторические книги, изданные там же на греческом и латинском языках: акты Соборов, Вселенских и Поместных; "История" Евсевия Кесарийского, Никифора Каллиста; История Флорентийского Собора и пр.; г) сочинения древних языческих писателей, изданные на тех же языках, как-то: Плутарха, Демосфена, Геродота, Страбона, Аристотеля. Все эти книги по окончании переписи их, как принадлежавшие Никону, были немедленно пересланы к нему в Воскресенский монастырь по приказанию государя, а из греческих книг, купленных Сухановым, одни пересланы были туда же, к Никону, другие же переданы справщику Арсению Греку.
      Патриарх Никон весьма любил церковное богослужение, для которого столько потрудился при исправлении церковных книг и обрядов. Каждый день посещал все службы в своей домовой церкви и очень часто служил сам. Богослужение Никона отличалось необычайною торжественностию, особенно в большие праздники, когда он священнодействовал в соборной церкви. С ним обыкновенно служили несколько митрополитов и архиепископов, которые становились не рядом с ним, а по сторонам вместе с архимандритами и прочими священниками. А пока в Москве находились патриархи, Антиохийский и Сербский, Никон приглашал и их обоих к совокупному священнослужению и между ними всегда первенствовал, несмотря на то, что Антиохийский в порядке патриархов занимал высшее место. Главным из диаконов при богослужении Никона постоянно был архидиакон, и за ним уже следовал протодиакон. Число служащих с Никоном литургию, со включением и диаконов, начинаясь с 30, доходило до сорока и пятидесяти с лишком, даже до 75. Например, в 1655 г. на праздник святителя Петра, 21 декабря, служащих с Никоном было 42 человека; в следующем году на праздник Крещения Господня - также 42 человека, в мясопустную неделю - 44 человека, в сырную - 30 человек; в неделю 5-ю по Пасхе (4 мая), когда происходило рукоположение Астраханского архиепископа Иосифа, - 54 человека; в неделю 7-ю по Пасхе, когда анафематствовали Неронова, - 56 человек; в 1657 г. на праздник Рождества Христова - 75 человек. Кроме своей торжественности богослужение Никона поражало еще, особенно иноземцев, своею продолжительностию и благочинием. Описывая первую литургию, которую совершал Никон в Успенском соборе вместе с двумя другими патриархами, Антиохийским и Сербским, в неделю мясопустную, когда пред литургиею совершен был и обряд воспоминания Страшного суда, Павел Алеппский свидетельствует, что, начавшись в три часа (по тогдашнему счету) с раннего утра, все богослужение продолжалось до сумерек, и прибавляет: "Души наши изнемогли от этой продолжительности; спаси и сохрани нас. Господи". А описывая затем другую литургию, в неделю православия, когда после Трисвятого происходил и обряд православия, тот же Павел говорит: "Мы вошли в церковь, когда колокол ударил три, а вышли из нее не ранее десяти, проведши таким образом около семи часов на ногах на железном помосте под влиянием сильной стужи и сырости, проникавшей до костей... И патриарх не удовольствовался еще только службою и прочтением длинного синаксаря, но присоединил и длинное поучение. Боже, даруй ему умеренность. Как сердце его не чувствовало сострадания ни к царю, ни к малым детям? Что сказали бы мы, если бы в наших странах было это? О, если бы Господу угодно было послать нам такое терпение и крепость!" Впрочем, жалуясь на продолжительность службы в неделю православия, Павел вместе с тем сознается: "Мы были поражены изумительною правильностию и порядком всех этих церемоний и священнодействий. Несмотря на то что мы чувствовали сильный холод и великую усталость вследствие долгого стояния без движения, мы забывали об этом от душевного восхищения, созерцая такое торжество православия и внимая прекрасному чтению архидиакона, который произносил слова хотя сдержанно, но голосом густым, приятным и увлекательным".
      Будучи человеком атлетического сложения, полный сил, крепости и здоровья, казалось, Никон не знал усталости. Случалось, что царь приглашал его и патриарха Макария к себе на торжественный обед (в день именин царевича, на праздник Рождества Христова и др.); обед начинался в полдень и продолжался почти до полуночи и далее. И после такого обеда Никон прямо из царских палат отправлялся вместе с царем в Успенский собор к заутрене, к изумлению сирийцев, и оставался там за богослужением до рассвета. Однажды оба патриарха совершили литургию в женском монастыре святого Саввы, недавно устроенном в Москве для монахинь, переселившихся из Смоленска и Могилева, и из монастыря поехали к обеду в один из загородных домов Никона, в семи верстах от Москвы. Обед был роскошный и многолюдный: тут находились вельможи, архиереи, архимандриты, священники и даже дьяконы. Но лишь только окончился этот званый обед, Никон поспешил в Москву и при звоне колоколов отправился прямо в соборную церковь к вечернему богослужению, так что Павел архидиакон невольно воскликнул в своем дневнике: "Какое удивительное терпение и крепость!". Поражал также Никон пышностию и великолепием своих одежд, в каких являлся совершать и совершал церковные службы. Его мантия была зеленого бархата с источниками из белой тесьмы с красною полоскою посредине; скрижали на мантии - малинового бархата с изображениями на них херувимов, вышитыми золотом и жемчугом. На белом клобуке патриарха вверху утвержден был крест на круглом золотом подножии, украшенный драгоценными камнями и жемчугом; с передней стороны изображение херувима, низанное жемчугом; на воскрилиях такие же изображения с драгоценными камнями.
      О богатстве саккосов патриарха Никона дают понятие те из них, которые сохранились доныне в Московской патриаршей ризнице. Один из этих саккосов, аксамитный золотной, низанный жемчугом и украшенный сребропозлащенными дробницами и разноцветными камнями, пожалован Никону в 1653 г., апреля 3-го, царем Алексеем Михайловичем в придворной церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Другой, атласный золотной, низанный кафимским жемчугом, поднесен Никону в том же году, в месяце мае, от имени царя и царицы в государевом селе Коломенском. Третий, тканный пряденным золотом и с обеих сторон обнизанный сверху донизу кафимским жемчугом, сделан для Никона по повелению царя и царицы в 1-й день октября 1655 г. Четвертый, аксамитный золотной, петельчатый, низанный по черному бархату кафимским жемчугом, подарен Никону государем по боярине Никите Ивановиче Романове. В Записной книге священнослужений патриарха Никона упоминается еще, что в 1656 г., на самый праздник Богоявления, когда у царя был стол для всего духовенства, тотчас по окончании стола поднесен был Никону в дар от царя "сак греческой, аксамитной, красной, петельчатой" и что 2 июля того же года на Никоне, служившем у Риз положения, был "сак алтабасный государини царици". Не ограничиваясь царскими подарками, Никон устроял себе саккосы и сам. На праздник Пасхи (15 апреля 1655 г.), говорит Павел Алеппский, Никон надел на себя саккос, недавно устроенный по заказу его, из желтой венецианской парчи, вышитой чистым золотом, аршин которой стоил более пятидесяти динариев (рублей); саккос этот по всем краям на четыре пальца ширины усыпан был крупным жемчугом и драгоценными камнями высокой цены. Он стоил будто бы более тридцати тысяч динариев и был невыносимо тяжел; один епитрахиль при нем, усаженный жемчугом, весил целый пуд, так что Никон при всей своей крепости оставался в этом саккосе только до окончания канона, а потом вошел в алтарь и надел на себя саккос полегче. На праздник Рождества Христова в том же году Никон возложил на себя новый саккос, который стоил ему, как говорили, семь тысяч золотом. "Подобных вещей у него, - замечает Павел, более ста. хранящихся с самых древних времен, да и сам Никон к этим прежним беспрестанно присоединяет все новые". Точно так же, как четыре саккоса, сохранились в Патриаршей ризнице и четыре митры патриарха Никона, которые все усыпаны жемчугом и драгоценными камнями и все подарены были Никону от государя. Первая, известная под именем средней митры (в 6 У, вершка), подарена от царя и царицы 28 марта 1653 г. Вторая, называвшаяся большою митрою (в 7 вершка), - также от царя и царицы 20 октября того же года. Третья, которую называли короною (в 6 вершков), устроена была по заказу царя Алексея Михайловича в Константинополе под наблюдением самого патриарха Иоанникия, привезена в Москву Мануилом греком в феврале 1654 г. и подарена была Никону государем от имени царевича Алексея Алексеевича в день Успения Пресвятой Богородицы - за эту митру заплачено государем 1230 рублей. Четвертая, известная под именем большой короны (в 6 3/4 вершка), подарена в вечную память боярина Никиты Ивановича Романова 1 июня 1655 г. Две последние митры назывались коронами, потому что вокруг той и другой над нижним обручем помещена корона. Из Записной книги священнослужений патриарха Никона видно, что он нередко облачался и в саккосы своих предместников-патриархов и митрополитов, особенно митрополита Фотия, и что вообще облачение Никона различалось троякое: большое, среднее и меньшее. Вот, например, как описывается каждое из них: в 10-й день декабря 1655 г., когда встречали государя, возвращавшегося из Литвы, на Никоне "облаченье было большое: стихарь красный камчатой, пояс, и патрахиль, и поручи большие, и палица большая жемчужная, сак фотиевской большой, амофор новый большой, низан по золоту, митра большая, панагия келейная со алмазы". В 21-й день декабря того же года, на праздник святителя Петра, Никон "облачался в большое облачение: сак был новый, аксамитной, большой, амофор новый, большой, золотой, митра большая, панагия цареградская, крест яхонтовый". В навечерие Рождества Христова в том же году Никон облачался "в среднее облачение: сак был спаской, и митра средняя, и амофор средний". На вечерне под 2 февраля у Сретения, вверху (во дворце) облачался "в греческое облачение меньшее, а была на нем корона, а не митра". На вечерне под 3 февраля того же года у Екатерины мученицы, вверху на патриархе "облачение было меньшее и корона", а на всенощной "облачение среднее, сак персидской бархатной, что сделай в Вязьме".
      Стараясь исправлять наши богослужебные книги по старым спискам и во всем согласовать наше богослужение с греческим, Никон не раз показывал любовь свою к этим старым спискам и греческому богослужению при самых своих священнодействиях. В 1656 г., апреля 29-го, он совершал в Успенском соборе молебствие, отпуская воевод на государеву службу, князя Алексея Никитича Трубецкого со товарищи, и при этом "молитвы отпускные говорил по киприановскому Требнику". В 23-й день июня того же года, совершив крестный ход в Сретенский монастырь и оттуда обратно в Успенский собор, Никон прочитал здесь "молитву в Потребнике киприановском". В 1657 г., сентября 1-го, патриарх совершил обряд новолетия на площади "по Чиновнику печатному против прежнего (т. е. согласно с прежним) и против Потребника киприановского". Еще чаще Никон допускал, чтобы или все богослужение, или некоторые части его отправляемы были у нас по-гречески. Устроив на подворье своего Иверского монастыря в Москве церковь, он просил освятить ее Антиохийского патриарха, чтобы видеть, насколько греческий чин освящения сходен с русским. В назначенный для освящения день, 27 мая 1656 г., Никон со всеми властями облачился в церкви трех святителей, что у него на сенях, и пошел крестным ходом к Лобному месту, приказав нести в числе других икон и Иверскую икону Богоматери, приготовленную и богато украшенную им для Иверской обители. Совершив на Лобном месте обычное осенение, отправился в Посольскую улицу к Иверскому подворью. Здесь навстречу из церкви Пафнутиевского подворья вышел патриарх Макарий с своими греческими властями, неся на главе святые мощи. Оба крестные хода соединились, вошли в Иверское подворье и три раза обошли вокруг новой церкви. Затем Макарий совершил освящение церкви, причем пели все его греческие старцы, а "архидиакон Московского патриарха и несколько писцов тут же записывали, как шла вся эта церемония". По окончании освящения, отпустив крестный ход в Успенский собор, Никон вместе с Макарием совершил в новоосвященной церкви литургию, в продолжение которой все читалось и пелось только по-гречески. В декабре того же года, когда Антиохийского патриарха Макария уже не было в Москве, патриарх Никон ездил в Вязьму для встречи государя царя, возвращавшегося с войны, и, встретив, провожал его с крестным ходом в царские хоромы, причем певчие дьяки по приказу патриарха и в продолжение всего пути и в царских хоромах пели по-гречески. В 1657 г., сентября 5-го, Никон служил после вечерни торжественный молебен в Чудовом монастыре накануне его храмового праздника, и канон пели протопопы по-гречески, а на самый праздник за всенощной тропарь и седальны воскресные пели по-гречески певчие, дьяки и подьяки. Сентября 14-го, на Воздвижение, когда Никон воздвизал крест в Успенском соборе, певчие пели и по-славянски и по-гречески. Октября 1-го, во время крестного хода из Успенского собора в Покровский монастырь, в присутствии патриарха и царя некоторые песни певчие пели по-гречески. Декабря 25-го, на праздник Рождества Христова, во всенощной канон пели дьяки-певчие по-гречески. В 1658 г., во время служения Никона даже в придворных церквах, 12 генваря и 2 февраля, канон за всенощной певчие пели по-гречески и пр. Как ни строг был Никон в исполнении обрядов и церемоний, принятых всею Восточною Церковию, но в обрядах местных, существовавших только у нас, вроде шествия на осляти в неделю ваий, он позволял себе действовать по своему усмотрению. В 1655 г. Никон совершил этот обряд сходно с тем, как совершался он прежде. В Вербное воскресенье, облачившись в полное облачение пред литургией в соборной церкви, вместе с многочисленным духовенством он вышел из нее западными дверями и тут же сел на приготовленное осля (вернее - лошадь, совершенно закрытую белым саваном, кроме глаз), держа в левой руке Евангелие, а в правой крест. И затем двинулся в путь со всем крестным ходом, в котором участвовал и Антиохийский патриарх Макарий, при несметных толпах народа, причем вербное дерево везено было впереди. Когда шествие приблизилось к церкви Входа во Иерусалим (один из приделов Покровского собора), Никон сошел с осляти, вошел в церковь, прочел в ней праздничное Евангелие, приложился к иконе праздника и, вышедши из церкви, снова сел на осля и отправился прежним путем со всем крестным ходом в Успенский собор, где и совершил литургию. Но в следующем (1656) году Никон поступил иначе. Из соборной церкви в Вербное воскресенье он не поехал на осляти к церкви Входа во Иерусалим, а пошел пешком во главе крестного хода и, совершив краткое молебствие в этой последней церкви, пошел из нее также пешком к Лобному месту. На Лобном месте велел архидиакону читать Евангелие о Входе Спасителя во Иерусалим, и, когда архидиакон произнес: Обрет же Иисус осля, седе на не (Ин. 12. 14), протопоп и протодиакон подвели к Никону осля. Он сел на осля и от Лобного места совершил обычное шествие в Успенский собор. Замечательно также, что Никон, несмотря на происходившие у нас жаркие споры о прилоге "и огнем" в известной молитве на водоосвящение, окончившиеся исключением этого прилога из молитвы, удерживал, однако ж, самый обряд. Накануне Богоявления, в 1655 г., освящая воду на реке Москве, он тотчас после троекратного погружения святого креста "взял три больших восковых свечи и, обернув их вниз, погрузил в воду с огнем, и они там погасли".
      Любовь свою к храмам и святым иконам Никон показал, когда созидал храмы в трех своих монастырях, Иверском, Крестном и Воскресенском, и когда для первого устроил икону Иверской Божией Матери в 14000 рублей, а для второго большой крест с множеством святых мощей и драгоценных украшений. Ту же любовь он показал и при устроении церквей в своих новых каменных палатах. Эти палаты, которые заложил Никон, как только сделался патриархом, подле прежних патриарших покоев и для сооружения которых вызвал лучших немецких мастеров, строившиеся три года и стоившие, как говорили, до пятидесяти тысяч рублей, были предметом удивления для современников. (Кроме каменных великолепных палат Никон тогда же построил для себя на патриаршем дворе и зимние, весьма уютные, деревянные хоромы.) Внизу каменных палат наиболее замечательны были семь присутственных зал, о которых мы уже упоминали, а во втором этаже особенно поражала огромная зала, не столько своею величиною и богатством украшений, сколько чрезвычайно пространным сводом, не опиравшимся ни на каком столбе, называвшаяся крестовою палатою (где ныне мироваренная). В самой средине второго этажа Никон устроил церковь во имя святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, благолепно украсил ее и в ней большею частию и присутствовал при богослужении; над дверями в эту церковь он поместил иконы названных святителей, а внутри ее - портреты всех шести Русских патриархов, бывших до него, следовательно и Игнатия, и свой собственный. Другую благолепную и величественную церковь во имя Пресвятой Троицы устроил в той части второго этажа, которая окнами обращена на площадь к Чудову монастырю (где ныне церковь святых дванадесяти апостолов). Еще две церкви, неизвестные по имени, устроил вверху, в третьем этаже здания, где были комнаты для диаконов, возвышавшиеся над всем городом. Новые палаты патриарха Никона с их церквами совершенно окончены были к концу 1655 г., и 22 декабря он светло отпраздновал свое в них новоселье. При описании в 1658 г. домовой казны и утвари патриарха Никона в палатах его оказалось изумительное множество святых икон и крестов, в том числе унизанных жемчугом и драгоценными камнями, хотя, конечно, нельзя утверждать, чтобы все эти иконы были приобретены или устроены самим Никоном: часть из них могла перейти к нему от прежних патриархов, а другая часть могла образоваться из тех икон, какие были подносимы ему архиереями и настоятелями монастырей и церквей, равно и другими лицами при разных случаях. Мы уже упоминали, как ратовал Никон против икон латинского письма, которые начали было входить у нас в употребление, и требовал, чтобы наши иконописцы неизменно держались древних греческих подлинников и образцов; не менее ратовал он и против неблагочинного употребления православных икон. Существовал у нас тогда обычай, по которому христиане, как бы не довольствуясь теми иконами, какие находились в их приходской церкви, приносили еще в нее каждый свою икону. Этими иконами увешивались все стены церкви, не только боковые от алтаря, но и противоположные ему. Каждый ставил свечу пред своею иконою и пред нею молился, не позволяя того другим. От этого происходило, что когда присутствующие в церкви начинали класть поклоны пред своими иконами, то все смотрели врозь и обращались к алтарю и друг к другу одни боком, другие даже задом, и нарушалось единство в церковной молитве. Никон строго запретил такое чествование святых икон и велел вынести из церквей все иконы, принадлежавшие частным лицам и развешанные по стенам, несмотря на ропот и неудовольствие невежественных людей.
      Как правитель Церкви Никон отличался неустанною деятельностию. Начальники всех семи присутственных зал, или приказов, находившихся под его палатами, ежедневно являлись к нему с своими докладами, на которые он тотчас же и давал свои решения. А те просьбы, которые принимал он лично, когда шел в церковь или из церкви, он читал сам и писал на них свои резолюции. Сам испытывал всех ставленников для своей обширной епархии. Они обыкновенно являлись в ту из присутственных палат, которая назначена была для разбирательства дел белого духовенства и находилась под управлением патриаршего казначея, и здесь подавали свои просьбы и документы. Когда просителей собиралось от двадцати до тридцати, казначей представлял всех их с их бумагами патриарху Никону. Никон обходил их с книгою, заставлял каждого читать и петь и тут же полагал свои резолюции на их просьбах: одних удостаивал просимого сана, другим отказывал в просьбе. Для дел более важных или касавшихся всей Церкви Никон часто, как мы видели, созывал Соборы. На одном из этих Соборов, бывшем в октябре 1656 г., была учреждена новая епархия - Вятская. Вятка со всем ее округом доселе состояла в епархии патриарха и, будучи очень удалена от Москвы, нуждалась в особом архипастыре, между тем как в Коломне, довольно близкой к Москве, находился самостоятельный епархиальный епископ. Потому решено было открыть в Вятке епископскую кафедру и переместить на нее Коломенского епископа Александра, самую же епархию Коломенскую закрыть и присоединить ее к области патриаршей. В состав Вятской епархии кроме страны Вятской отделены были из Вологодской епархии Великая Пермь, Чердынь и Соль Камская с уездами, а взамен того к Вологодской перечислены частию из патриаршей, частию из Ростовской епархии Белоозеро, Чаропский округ и Пошехонье с уездами. Учреждение Вятской епархии действительно вызвано было нуждою, но не было никакой нужды закрывать епархию Коломенскую и присоединять ее к патриаршей. Коломенская епархия существовала уже более трех столетий; епархий у нас было очень мало и недостаточно, судя по количеству народонаселения, а епархия патриаршая и без того была слишком обширна.