Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Россия век XX-й. 1939-1964

ModernLib.Net / История / Кожинов Вадим Валерьянович / Россия век XX-й. 1939-1964 - Чтение (стр. 23)
Автор: Кожинов Вадим Валерьянович
Жанр: История

 

 


Напротив, это были самые прославляемые деятели кино. Притом рядом с ними работали намного более значительные Довженко, Пудовкин, Эйзенштейн (последнего подчас ошибочно считают евреем), но их критиковали гораздо больше и суровее, нежели перечисленных кинорежиссеров еврейского происхождения! И в конце концов показателен тот факт, что эти трое наиболее выдающиеся получили за все время их деятельности всего по 2 Сталинские премии, между тем как Эрмлер — 4, Ромм — 5, Райзман — 6! Как можно, зная это, говорить о притеснении евреев как евреев? Ведь выходит, что «великие» — украинец Довженко, русский Пудовкин и обрусевший прибалтийский немец Эйзенштейн — были менее поощряемы, чем их коллеги-евреи…

Впрочем, и невзгоды тех или иных людей еврейского происхождения далеко не всегда были связаны с этим самым происхождением. Между тем сложилась прочная «традиция», в соответствии с которой любые неприятности любого еврея — особенно если речь идет о 1949-1952 годах (точнее — конце 1948 — начале 1953-го) объясняют «государственным антисемитизмом». В свое время был популярен характерный анекдот:

— Что ты такой грустный, Абрам?

— П-п-поступал н-н-на работу, и н-н-не взяли к-к-как еврея…

— А куда ты поступал?

— Д-д-диктором н-н-на радио472.

Выше были названы несколько десятков евреев, которые в 1949-1952 годах получили высокие должности и награды, — и это, конечно, только незначительная часть из тех, кого можно назвать — особенно из области науки, техники, исполнительских искусств (музыка, театр и т.п.). И есть все основания утверждать, что количество людей еврейского происхождения, удостоившихся тех или иных почестей в указанные годы, намного превышает количество испытавших гонения и репрессии по обвинению в «национализме». И Сталин, говоря 1 декабря 1952 года о заслуживающих, по его мнению, осуждения «евреях-националистах», конечно же, имел в виду очень малочисленную часть еврейского населения страны.

Не менее существенно другое. Непосредственно по «делу» Еврейского антифашистского комитета, естественно, обвинялись люди еврейского происхождения. Но последующие стадии борьбы с «сионистским заговором», — «дело» заговорщиков в МГБ и «дело» врачей — отнюдь не были собственно «еврейскими». Более того, главой «заговорщиков» и в том, и в другом «деле» считался русский — министр В. С. Абакумов! Ведущей фигурой «заговорщиков»-врачей был личный врач Сталина — русский В. Н. Виноградов, и, между прочим, по этому «делу» было арестовано меньше евреев, чем русских.

Правда, по «делу» МГБ арестовали больше генералов и офицеров еврейского происхождения, чем русского, но среди них были лица, о коих едва ли кто-нибудь станет сожалеть — генерал-лейтенант ГБ Л. Ф. Райхман, полковники ГБ Я. М. Броверман, А. Я. Свердлов, Л. Л. Шварцман и др., принимавшие такое участие в предшествующих репрессиях, что в их аресте в 1951 году уместно видеть заслуженное возмездие. Кстати сказать, в 1956 году полковник Шварцман был приговорен к смертной казни — прежде всего за зверское обращение с теми, чьи «дела» он в свое время вел, — И. Э. Бабелем, М. Е. Кольцовым (Фридляндом), В. Э. Мейерхольдом и другими.


* * *

Уже не раз заходила речь о смягчении «политического климата» в послевоенные годы; это имело место и в практике МГБ, что находит подтверждение в действиях министра В. С. Абакумова. Могут возразить, что именно под его руководством было начато «дело» ЕАК. Но характерно, что это «дело» странно затянулось — за два с половиной года, в течение которых оно находилось в ведении Абакумова (до его отстранения в июле 1951-го), не было принято никаких решений. По основательному предположению Г. В. Костырченко, «собранные доказательства» их (членов ЕАК. — В.К.) вины даже по тем временам не могли считаться серьезными" (цит. соч., с.139), но следует добавить, что именно «по тем временам» — послевоенным; в 1937 году «серьезных» доказательств по сути дела не требовалось…

Изменение характера деятельности послевоенного министра ГБ подтверждается точно документированными фактами. В начале 1951 года была арестована группа юношей и девушек — главным образом детей репрессированных евреев, — в августе 1950-го основавших «Союз борьбы за дело революции», в который вошли 16 человек. Было точно известно, что в их среде предлагалось убить Маленкова, которого они считали антисемитом. Однако Абакумов счел, что арестованы юнцы, «способные только на болтовню… Серьезных террористических намерений у них не было»473.

И другой факт. 18 ноября 1950 года за резкие «антисоветские» высказывания был арестован врач Я. Г. Этингер. Допрашивавший его старший следователь по особо важным делам подполковник М. Д. Рюмин обвинил его в убийстве в 1945 году секретаря ЦК А. С. Щербакова, а также других высокопоставленных пациентов. Но Абакумов, к которому был затем доставлен Этингер, после допроса заявил, что «ничего, совершенно ничего связанного с террором, здесь нет» (там же, с. 17).

Можно привести и другие подобные факты, но и из приведенных ясно, что Абакумов был против фальсифицированных «дел», и есть все основания полагать, что именно поэтому застопорилось «дело» ЕАК.

Но эти и другие подобные действия Абакумова, увы, сыграли роковую роль в его судьбе. 2 июня 1951 года Рюмин сумел каким-то образом (это остается неясным) передать Сталину донос на Абакумова, который-де прикрывает «террористов», 4 июля тот был отстранен от должности и 12 июля арестован. А Рюмин 20 октября 1951-го был назначен заместителем министра ГБ и начальником следственной части по особо важным делам. И тут все пошло стремительно: всего через три месяца, в начале 1952 года, был вынесен приговор юным членам «Союза борьбы за дело революции» (троих из них расстреляли…), а еще через шесть месяцев, 18 июля, жесточайшим приговором завершилось «дело» ЕАК. Рюмину оставалось довести до конца «дело» о «сионистских заговорщиках» во главе с Абакумовым в самом МГБ и связанное с ним в один узел «дело» врачей-убийц, которое он в сущности инициировал еще в конце 1950 года, допрашивая Этингера; в 1952 году начались аресты врачей.

Однако Рюмин не смог реализовать эти замыслы, ибо 14 ноября 1952-го он по личному указанию Сталина был снят со своего поста и вообще уволен из МГБ. «Дела» Абакумова и врачей, правда, не были закрыты, допросы и даже аресты продолжались — что предстает как нечто алогичное и даже абсурдное, ибо ведь именно изгнанный из МГБ Рюмин инициировал оба «дела»… Из этого естественно сделать вывод, что в сознании Сталина к тому времени произошли очень значительные отклонения от нормы, почему и стала возможной «деятельность» Рюмина.

Этот поистине чудовищный субъект, как точно известно, стремился решить свои личные проблемы. Годом ранее своего доноса на Абакумова он утерял секретные документы, и его положение пошатнулось. Кроме того, он был заподозрен в сокрытии сведений о своих родственниках (отец его был скототорговцем, тесть служил офицером у Колчака, брат и сестра были осуждены как уголовники). И чтобы спасти свое положение и сделать карьеру, Рюмин готов был погубить около двух десятков своих коллег по МГБ, не говоря уже о членах ЕАК и врачах.

То, что Сталин поверил в 1951 году доносу Рюмина, имеет, впрочем, свое объяснение (хотя, конечно, не может иметь оправдания). Политическая ситуация была тогда крайне напряженной. С 25 июня 1950-го шла война в Корее, подосновой которой была конфронтация СССР и США474, притом в Вашингтоне обсуждался вопрос о применении атомного оружия… Нельзя не сказать также, что Израиль не раз выражал поддержку США в этой войне. В конце 1950 года Великобритания и Франция выдвинули программу вооружения Западной Германии, что вызвало резкий протест СССР и т.д. и т.п.

Закономерно, что в это время особое внимание было обращено на МГБ, и по постановлению Политбюро от 31 декабря 1950 года там произошли существенные кадровые и иные перемены. И вот рюминский донос о «сионистском заговоре» в МГБ — разумеется, «управляемом» из США… Особенно «убеждающим» был тот факт, что вскоре после рюминского «разоблачения» врача-террориста Этингера обвиняемый умер в камере; Рюмин утверждал, что его-де довел до смерти Абакумов, дабы не вышла наружу правда о возглавляемом им самим «заговоре». Позднее Рюмин сумел докопаться до составленной почти пять лет назад, 29 августа 1948 года, записке врача Л. Ф. Тимашук, в которой она сообщала о выявленном ею при снятии электрокардиограммы заведомо неправильном диагнозе, поставленном ее коллегами А. А. Жданову (который через день, 31 августа, умер). Сталин тогда, в 1948-м, не придал никакого значения записке Тимашук и собственноручно начертал на ней: «В архив». Вполне вероятно, что это было обусловлено, в частности, его возникшим незадолго до того недовольством или даже недоверием по отношению к Жданову. Но теперь, в связи с рюминскими «материалами» о «заговоре» врачей, давняя записка была воспринята Сталиным совершенно иначе — как убедительнейшее доказательство.

Поскольку записка была направлена на имя генерал-лейтенанта ГБ Н. С. Власика, давнего руководителя личной охраны Сталина, а тот, по совету П. И. Егорова475, не принял никаких мер, он был 29 апреля 1952 года отстранен от должности и 15 декабря арестован. Ранее, 18 октября, арестовали начальника Лечебно-санитарного управления Кремля П. И. Егорова, а 4 ноября — личного врача Сталина В. Н. Виноградова. Таким образом, в сталинском сознании окончательно сомкнулись «заговорщики» из МГБ и из кремлевского Лечсанупра…

Следует сказать в связи с этим, что широко распространенные до сего времени представления об Л. Ф. Тимашук как о злобной и коварной «антисемитке», которая будто бы и положила начало делу «врачей-убийц», абсолютно не соответствует действительности; перед нами один из множества мифов, столь характерных для «общепринятых» представлений о послевоенном периоде. Во-первых, диагноз Тимашук был совершенно верен, его подтвердило патологоанатомическое вскрытие. Во-вторых, среди врачей, диагноз которых Тимашук оспаривала в своей записке, не было евреев!476

Правда, для Рюмина в записке была «зацепка» по еврейской линии: до появления Тимашук электрокардиограммами Жданова занималась еврейка С. Е. Карпай. Но она ушла в августе в отпуск, и ее сменила Тимашук. Совершенно ясно, что если бы врачи-"заговорщики" действительно хотели погубить Жданова на основе ложного диагноза, они никак не могли бы согласиться с заменой Карпай на другого специалиста! Но Рюмин, очевидно, эту несообразность игнорировал.

И в сущности точно так же, как Рюмин, игнорируя несообразности, уже упоминавшийся публицист А. И. Ваксберг в 1993 году (!) пишет о Тимашук: "Донос заурядной стукачки, утверждавшей, что Жданова умертвили лечащие врачи (в действительности Тимашук направила свою записку еще при жизни Жданова! — В.К.)… Вряд ли когда-нибудь мы узнаем, была ли Тимашук подсуетившейся одиночкой… или выполняла чье-то секретное поручение (напомню, что диагноз Тимашук был полностью подтвержден вскрытием. — В.К.). Так или иначе… схема будущих событий…, — продолжает Ваксберг, — разработана и утверждена: пропагандистская кампания завершается публичным процессом, где выносятся, разумеется, всем без исключения смертные приговоры. Казнь совершается на Красной площади. Осужденных вешают на Лобном месте. Немедленно вслед за этим повсеместно начинаются еврейские погромы… радио передает обращение знаменитостей еврейского происхождения Сталину — просьбу спасти их соплеменников от справедливого народного гнева депортацией в безлюдные районы Дальнего Востока… Процесс намечался на март, но уже в феврале были наспех сколочены на Дальнем Востоке тысячи непригодных даже для хлева бараков (есть непроверенная версия, будто они были подготовлены еще раньше), запасные пути под Москвой забили товарными вагонами без нар, в отделениях милиции крупных городов составлялись списки подлежащих депортации…" (цит. соч., с.293, 294).

Выше цитировалось сочинение Я. Я. Этингера, в котором нарисована примерно такая же картина, как и в сочинении Ваксберга, но первый — в отличие от второго — рисовал ее не сам, а со слов Булганина. Между тем Ваксберг «сообщает» обо всем от себя лично, как будто он сам, например, удостоверился в наличии на Дальнем Востоке в феврале 1953 года «тысяч бараков» для двух с лишним миллионов евреев СССР — хотя и почему-то не сумел «проверить» версию, согласно которой бараки были «сколочены» ранее февраля… И это, скажу без обиняков, попросту непристойно. Ведь, как говорится, ребенку понятно, что для реализации намеченной на март (и не состоявшейся-де только из-за смерти Сталина) грандиозной акции по переселению двух с лишним миллионов человек на расстояния в несколько тысяч километров была совершенно необходима заблаговременная и очень существенная подготовка. А ведь абсолютно никаких сведений о подобной подготовке не имеется.

Выше упоминалось о редкостной по лживости книжке З. С. Шейниса «Провокация века». Между прочим, этот субъект в 1958 году в соавторстве с членом Ревизионной комиссии ЦК КПСС В. М. Семеновым477 сочинил самую первую по времени книжку, разоблачавшую пороки государства Израиль, а через тридцать с небольшим лет заявил, оправдываясь, что эта книга-де «принесла пользу»: «Она рассеяла в Израиле иллюзии о политике советских правящих кругов»478. Вот так вот!

Однако даже Шейнис — в отличие от Ваксберга — все-таки не стал «сообщать» о пресловутой «депортации» от себя лично. У него был «информатор» — "Николай Николаевич Поляков, работавший в аппарате ЦК ВКП(б), а до того сотрудник службы безопасности. Последние годы жизни, — сообщает Шейнис, — Н.Н.Поляков тяжело болел. Перед кончиной он решил облегчить душу. Два человека479 записали его показания:

«В конце 40-х — начале 50-х годов было принято решение о полной депортации евреев. Для руководства этой акцией была создана комиссия… секретарем был я, Поляков. Для приемки депортируемых в Биробиджане форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей… Одновременно составлялись по всей стране списки (отделами кадров — по месту работы, домоуправлениями — по месту жительства) всех лиц еврейской национальности, чтобы никого не пропустить. Было два вида списков — на чистокровных евреев и на полукровок… Операцию было намечено осуществить во второй половине февраля. Но вышла задержка… со списками — требовалось больше времени; для этого Сталин установил жесткие сроки: суд над врачами 5-7 марта, казнь (на Лобном месте) 11-12 марта» (цит. соч., с.122-123).

Я готов допустить, что «показания» Полякова действительно были записаны. Ведь Шейнис — может быть, подсознательно готовя алиби себе самому — счел необходимым сообщить, что Поляков в «последние годы жизни тяжело болел». Болезнь его могла быть и психической, и в этом случае объяснимо принадлежащее ему абсолютно нелепое «сообщение» о том, что-де в бесчисленных домоуправлениях и отделах кадров всех предприятий и учреждений страны480 лихорадочно составлялись списки евреев и полуевреев, но страна узнала об этом только в 1992 году от Шейниса!

И все же повторю, что Шейнис более пристойный автор, чем Ваксберг, ибо все же счел нужным «прикрыться» неким Поляковым. Между прочим, хорошо помню мою встречу с Ваксбергом в том самом 1949 году, когда началась «антиеврейская кампания». Мы шли с моей будущей (с 1950 года) женой, Л. А. Рускол, мимо юридического факультета Московского университета, где она тогда училась вместе с Ваксбергом. Людмила Александровна предложила зайти на факультет, так как ей нужно было обсудить что-то с Ваксбергом. Но разговор не получился, ибо, как оказалось, на факультете только что закончилась лекция самого А. Я. Вышинского. Когда мы вошли, он спускался по лестнице, вдоль которой выстроились восторженные слушатели, стремясь поближе взглянуть на легендарного человека. Среди них стоял с сияющим лицом и Ваксберг, который просто не смог говорить с Рускол из-за владевшего им восторга. Он только непонимающе улыбался, и меня крайне удивил столь безудержный культ Вышинского. А через сорок лет Ваксберг опубликовал сочинения, в которых с проклятиями и презрением писал об Андрее Януарьевиче, ни словом, разумеется, не обмолвившись о том, что в молодости боготворил этого деятеля. Ныне же Ваксберг утверждает, что Вышинский, который в то уже давнее время был его кумиром, «готовился теоретически обосновать» акт «растерзания» евреев481.

Я привел, конечно, только некоторые образчики сочинений, голословно утверждающих, что если бы-де не умер вовремя Сталин, миллионы евреев и полуевреев СССР были бы отправлены на страдания и гибель невесть куда — в тот же Биробиджан (население которого, между прочим, составляло менее 30 тыс. человек…). И обилие подобных сочинений кажется многим людям — особенно за рубежом — неким удостоверением правоты их авторов.

Выше говорилось о «странностях» в писаниях бывшего «космополита» А. М. Борщаговского. Но на фоне множества авторов типа Ваксберга или Шейниса Борщаговский явно выигрывает, ибо разумно утверждает, что Сталин был «не в силах осуществить депортацию евреев… Как соберешь их по всей империи, как обойтись с сотнями тысяч смешанных браков, с полукровками? Как заменить вдруг добрую четверть врачей, десятки тысяч учителей, научных работников, как поступить со множеством видных деятелей науки, искусства, литературы, мастеров, отмеченных премией его имени?!» И Борщаговский отвергает «не раз» читанные им «якобы достоверные — из первых рук — свидетельства, что все уже было предусмотрено, решено и готово» (цит. соч., с.35, 36).

Но Борщаговский все же не отказывается от характерных для него «странностей», ибо далее он пишет: «Ссылка, депортация евреев страны не миф, но мифологический, близкий к фантастике образ вожделений и тайных планов Сталина, его неутоленной жажды; дополнительный мотив ненависти из-за сознания невыполнимости его мечты» (там же) — имеется в виду невыполнимая «мечта» о тотальной расправе с евреями. Тем самым Борщаговский представляет себя в качестве некоего медиума, который-де точно постиг «дух» Сталина. В действительности мифологический и не «близкий к фантастике», а чисто фантастический образ жаждущего уничтожить всех евреев Сталина искусственно сконструирован и такими людьми, как Борщаговский (сначала — в приятельских разговорах, а в годы «перестройки» — в публикуемых сочинениях).

Подводя итог теме послевоенных репрессий, целесообразно еще раз сказать о том, что они принципиально отличались (и в «количественном», и в «качественном» отношении) от предвоенных репрессий — хотя многие авторы ставят между ними знак равенства, а подчас даже объявляют репрессии 1949 — начала 1953 годов наиболее страшными. Но выше уже говорилось, что в 1950-1952-м за год выносилось в среднем столько же смертных приговоров, сколько в 1937-1938-м за день!

В главе «Загадка 1937 года» доказывалось, что тогда произошла в сущности «замена» преобладающего большинства людей, которые играли правящую роль на всех уровнях (от членов ЦК и наркомов до секретарей мелких партячеек и колхозных бригадиров). Те или иные авторы оспаривают такое решения вопроса, говоря о множестве репрессированных тогда людей, не имевших отношения к партии, государству и управлению экономикой (хотя бы на самом низком уровне). Речь идет и о репрессированных в те годы людях церкви, культуры, науки, и о рядовых служащих, рабочих, крестьянах. Но, во-первых, не следует забывать, что рядовые служащие, рабочие и крестьяне — это 99% тогдашнего населения страны, а репрессированы в те годы были 1,2% населения, и, значит, урон «рядовых» людей незначителен. А во-вторых, репрессии тех лет, направленные все же именно на «правящий» слой (по всей его вертикали), захватывали иные слои населения, так сказать, не закономерно, а в силу становившейся неуправляемой цепной реакции террора. Но, конечно, точный ответ на вопрос о том, какая часть репрессированных ни в коей мере не принадлежала к власти (в самом широком смысле этого слова), можно дать лишь на основе трудоемких исследований.

Но обратимся к послевоенному времени. Выше было показано, что большинство репрессированных тогда по политическим обвинениям людей — это осужденные (другой вопрос — обоснованно или нет) за сотрудничество с врагом, притом даже это тяжкое обвинение в крайне редких случаях приводило к смертному приговору: ведь из числа политических обвиняемых в 1946-1953 годах всего лишь 1,6% были осуждены на смерть.

А что касается известных политических «дел» послевоенных лет, направленных против людей, занимавших более или менее высокое положение (от члена Политбюро до, скажем, члена ЕАК), их изучение дает основания сделать вывод, что в 1946-1953 годах отнюдь не было той «безличной» махины политического террора, которая обрушилась на многие сотни тысяч людей в довоенное время. Скорее уж напротив: целый ряд репрессий 1946-1953 годов были инициированы отдельными лицами.

Правда, во многих сочинениях и террор второй половины 1930-х годов целиком приписывают отдельным лицам — Сталину, Ягоде, Ежову, Кагановичу, Молотову, Жданову, Хрущеву, Маленкову и т.п. Однако это уместно только в отношении репрессий в самом верхнем слое; неверно, да и просто нелепо полагать, что около 2 млн. осужденных тогда по политическим обвинениях людей (из них — около 700 тыс. со смертными приговорами) были непосредственными жертвами Сталина и других отдельных лиц. Они представляли собой жертвы самого тогдашнего «климата», царившего в партии и власти (сверху и донизу), которые в сущности предались «самопожиранию» — что я стремился показать в главе «Загадка 1937 года».

После войны «климат» был уже совсем иным, и многое зависело теперь от сознания и поведения отдельных лиц во власти. Выше сообщалось, например, что министр ГБ Абакумов отказался предъявлять обвинения в «терроризме» врачу Я. Г. Этингеру (на чем настаивал Рюмин) и юношам и девушкам, создавшим «Союз борьбы за дело революции», а злодей Рюмин, добившись ареста Абакумова, жестоко расправился с этим «Союзом» и развернул «дело» Этингера в «дело» почти трех десятков высокопоставленных врачей… И, конечно же, решающую роль сыграл здесь сам Сталин, который поверил Рюмину, а ранее, в 1949-м, поверил в так называемый ленинградский «заговор» (не исключено, что и тут не обошлось без какого-нибудь Рюмина, о коем, правда, ничего неизвестно — по крайней мере пока).

Как говорилось выше, в последние годы жизни подозрительность Сталина явно приобрела маниакальный характер, что достаточно четко проявилось как раз в его отношениях с Рюминым: он поверил его доносу и высоко вознес его, затем, полтора года спустя, вообще изгнал его из ГБ, однако доносу все же продолжал верить… Нередко утверждают, что «безумие» владело Сталиным и в 1937 году, однако, если уж на то пошло, «безумие» владело тогда массой людей, — иначе бы террор захватил только тех, о ком вождь так или иначе знал лично, а не почти два миллиона человек…

Вполне вероятно, что вышеизложенное будет воспринято теми или иными читателями с недоумением либо даже возмущением. Вот, мол, нас призывают чуть ли не радоваться тому, что политический террор в послевоенное время становится менее массовым и жестоким, между тем как этот террор — при любых его масштабах и относительно малом числе смертных приговоров — все равно явление чудовищное.

Однако никуда не деться от того факта, что каждая «настоящая» революция являет собой в принципе уничтожение существовавшего до нее общества в целом. Вспомним, что Наполеон был возведен в главные полководцы Французской революции потому, что «отважился» в упор расстрелять из пушек безоружную толпу парижан (такое было впервые в истории…), и то, что происходило в России в 1917-1921 годах, не могло не «воспитать» массу готовых к беспощадным репрессиям деятелей.

И, говоря о весьма значительном уменьшении количества политических репрессий в послевоенные годы (и тем более смертных приговоров), я предлагаю, конечно же, не «радоваться» этому, а осознать закономерную «дереволюционизацию» страны (ибо именно революция отменила все правовые и моральные нормы, и ее идеологи — как не раз было показано выше — совершенно открыто об этом объявляли). Притом нельзя не подчеркнуть, что это уменьшение масштабов и жестокости репрессий происходило в напряженнейшей ситуации «холодной войны» и угрозы атомного нападения США, и, следовательно, перед нами закономерный ход «внутреннего» развития страны.


* * *

В заключение этой главы целесообразно коснуться еще одного явления послевоенных лет — начавшейся в январе 1949 года «борьбы с космополитами» (в бранном словоупотреблении — «безродными космополитами»), — тем более, что ныне это явление характеризуется чаще всего крайне неадекватно. Так, например, бывший «космополит» А. М. Борщаговский, выступая в 1998 году вместе со своим собратом Д. С. Даниным в телепрограмме «Старая квартира. Год 1949-й», многозначительно сообщил (впрочем, точно я не помню — возможно, это сделал не он, а Данин), что вот, мол, мы только двое и уцелели из «космополитов». И малоосведомленные телезрители (а таких — большинство) вполне могли подумать, что другие «космополиты» были казнены. А ведь почти все причисленные к этой «категории» люди родились в 1890-1900-х годах (Борщаговский и Данин принадлежали к самым молодым из них — 1913 и 1914 г. рожд.), и чтобы «уцелеть» к 1998 году, им надо было дожить до ста или по меньшей мере до девяноста лет…

Вообще, как явствует из фактов, «борьба с космополитами» — которые являлись театральными, литературными и художественными критиками — представляла собой, в основном, не политическое, а литературное (и шире, «искусствоведческое») явление, и хотя те или иные лица — прежде всего Константин Симонов, — как мы увидим, пытались превратить его в политическое (делая это либо из-за особой вражды, либо с перепугу), эти попытки остались тщетными. Могут возразить, что один из «космополитов», И. Л. Альтман, был все же ненадолго арестован; однако это произошло 5 марта 1953 года, то есть в день смерти Сталина, и объяснялось, вероятно, растерянностью каких-либо лиц в МГБ.

Следует сказать еще и о том, что некоторые люди, объявленные «космополитами», например, критик и литературовед И. М. Нусинов, были арестованы как участники «сионистского заговора», но тот же Нусинов пострадал не из-за своей литературной деятельности, а в качестве активного деятеля ЕАК.

В общественное сознание давно внедрено представление о критиках-"космополитах" как о живущих только интересами подлинного искусства личностях, составивших далекий от властей и вообще всего «официального» критический цех, который, естественно, не только поддерживал все лучшее, но и критиковал недостойное, чем нажил злобных врагов, обрушивших на него страшные гонения.

Прежде всего едва ли есть основания считать причисленных к «космополитам» критиков служителями истинного искусства. Борщаговский в своих мемуарах «Записки баловня судьбы» пишет, например, о своем собрате А. С. Гурвиче: «мысль его чиста и благородна. Он ищет близости в духовности, в нравственном уровне людей» и т.п. (с.79). Однако ведь этот самый «благородный» Гурвич в 1937 году изничтожал Андрея Платонова, который подвергся жестокому гонению в 1930 году за свое произведение о трагедии коллективизации и в 1937-м с трудом издал небольшую книгу «Река Потудань», а Гурвич тут же на нее набросился (много позднее, в 1997 году, поэт С. И. Липкин писал, что в 1949-м «ветхозаветный Бог мести наказал Гурвича»). Другие «космополиты» — Б. В. Алперс, С. Д. Дрейден, В. Я. Кирпотин, И. М. Нусинов — в свое время жестоко травили Михаила Булгакова.

Борщаговский сопоставляет участь критиков-"космополитов" с судьбой издававшегося в 1930-х годах журнала «Литературный критик», который, по его словам, «был прихлопнут по инициативе Фадеева в 1940 году». Роль Фадеева в этом недобром деле мне неизвестна, но известно, что И. Л. Альтман (тот самый) опубликовал тогда уничтожающую статью, обвиняя сотрудников журнала в «антипартийности».

Далее, не соответствует действительности представление, согласно которому «космополиты» были далеки от властей, являлись, так сказать, чисто «творческими» личностями. В 1946-1948 годах Л. М. Субоцкий был секретарем Правления Союза писателей СССР, И. И. Юзовский и Г. Н. Бояджиев поочередно занимали пост председателя Объединения театральных критиков СССР, Л. А. Плоткин являлся заместителем директора Института русской литературы, В. Я. Кирпотин исполнял ту же должность в Институте мировой литературы и т.д. И даже самые молодые из «космополитов», Борщаговский и Данин, успели к 1949 году, оказаться в «начальниках»: первый был одним из ведущих членов редколлегии «Нового мира» и, одновременно, заведующим литературной частью Театра Красной Армии, принадлежавшего к важнейшим, второй исполнял обязанности председателя комиссии по теории литературы и критике Союза писателей СССР.

Наконец, ложно широко распространенное мнение, что на мирно служивших делу искусства «космополитов» вдруг агрессивно напали их враги; напротив, именно будущие «космополиты» начали атаку против ряда писателей, которые затем, как говорится, перешли в контратаку.

Борьба шла между «интернационалистами» и «патриотами». В годы войны будущие «космополиты» мирились с мощным возрождением русского патриотизма, ибо дело шло о разгроме нацизме. Но затем патриотизм стал все больше раздражать эту группу критиков.

В 1948 году А. С. Гурвич писал о русском патриотизме, громя одну из пьес известного драматурга Н. Ф. Погодина: «Понятно, что самые отсталые, отягощенные предрассудками советские люди должны были найти для себя в страшных испытаниях войны доступную для них моральную опору… Но воспеть этот древний слепой инстинкт самосохранения как бессмертную силу духа народного — значит повернуть время вспять». И издевался над погодинской пьесой, где, по его словам, «непостижимая тайна русской народной души предстает перед нами как идея в штанах… Идея эта — исконный, вечный, непоколебимый дух русского человека, а штаны — старые казацкие штаны с лампасами»482.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33