Спустя неделю шлюпы покинули берега Европы, начался знаменитый вояж русских моряков.

Так уж получилось, что русским морским офицерам пришлось поневоле начать воевать с французами за полтора года перед тем, как Россия в конце 1804 года вступила в войну с Бонапартом.

Русским волонтерам предстояло два года на палубах королевского флота разделять с английскими моряками нелегкие военные будни. Для Василия Головнина это испытание растянулось по его собственному желанию на три года. Этот период совпал с гигантским по тем временам противостоянием на море двух соперников, смертельных врагов, Англии и Франции. От исхода этой схватки на море зависела судьба Англии. Выиграв ее, Наполеон сокрушал своего ненавистного и самого могущественного противника в Европе. Как верно заметил Мэхэн: «… после короткого перерыва началась борьба между Великобританией и Францией, — борьба, которой суждено было в течение двенадцатилетнего пожара своего втянуть в вихрь огня последовательно все державы Европы — от Португалии до России, от Турции до Швеции. На суше государство за государством склонялось перед великим солдатом, который управлял армиями Франции и вспомогательными легионами подчиненных стран, становившимися под его знамена… Но один только враг оставался всегда стойким, непокорным, презиравшим усилия сломить его; и на океане не было ни мира, ни перемирия до того дня, когда великий солдат пал сам перед полчищами врагов, поднятых им на себя тщетною попыткой низвергнуть ценой их страданий державу, которой могущество опиралось на моря». А сейчас «Бонапарт был уже не простым генералом, зависевшим от слабого и ревниво относящегося к нему правительства, на содействие которого не мог с уверенностью рассчитывать, но абсолютным правителем, располагавшим всеми средствами Франции. Он решился поэтому ударить прямо на жизненный центр британской силы вторжением на территорию Британских островов».

Но на деле оказалось, что французский флот был не готов к таким действиям. Английский флот выглядел более мощным. Сотню с лишним добротных линкоров имели англичане, всего шестью десятками располагали французы. Британские моряки перезаряжали пушки вдвое быстрее своих французских собратьев, да и морская выучка у них была намного лучше.

Поэтому первый консул начал тщательнейшую, растянувшуюся на два года подготовку к вторжению на Британские острова. Пока же французский флот отстаивался в своих базах, не отваживаясь вступать в бой с неприятелем. На Атлантическом побережье их корабли заперли англичане в Бресте и в Рошфоре, в Средиземноморье французов у Тулона постоянно поджидали сторожевые фрегаты Нельсона. Тем более Бонапарт для отвода глаз распускал слухи о возможной экспедиции в Египет. Минула кампания, а французы не показывали носа в море. Жаждавший сразиться с ними Нельсон крейсировал от Гибралтара до Сицилии, чтобы не упустить неприятеля.

Он поднимал свой флаг на разных кораблях, проверяя выучку экипажей, подбодрял матросов.

Головнину повезло, за две кампании он служил на кораблях «Париж» и «Дредноут», «Плантагенет» и «Минотавр». На стопушечных линкорах он присматривался к навыкам классных канониров, осваивал приемы управления громадным и сложным парусным вооружением, перенимал мастерство офицеров при сложном маневрировании. На быстроходных фрегатах отмечал более слаженную работу экипажей, вникал в основы высокой выучки матросов. И везде, конечно, он наравне с английскими офицерами правил вахту. Не один раз сталкивался с толковым русским моряком и Нельсон. По одному-другому распоряжению и командам Головнина опытный адмирал отличал его не раз похвалой.

Но море не рай, штормы и шквалы не жалеют корабли и паруса, изматывают людей. В одну из штормовых ночей из Тулона ускользнула-таки французская эскадра адмирала Вильнёва. В поисках ее Нельсон мотался по Средиземному морю, иногда доплывая до Египта. Своими огорчениями он делился со своей возлюбленной, Эммой Гамильтон: «Я уже проделал тысячу лиг в погоне за ним. Единственное, что меня сейчас интересует, — это французский флот. Не будет мне покоя, пока я его не найду, а французам не будет покоя, когда я их найду». В конце концов дурная погода опять загнала Вильнёва в Тулон, и он успел избежать встречи с напористым англичанином… Между тем конец 1804 года в Европе ознаменовался сразу тремя неординарными событиями.

Россия прервала всякие отношения с Парижем, и дело быстро шло к объявлению войны. В начале декабря в соборе Нотр-Дам в Париже Папа Римский торжественно венчал на царство Наполеона. Неделю спустя Испания объявила войну Англии. Французский флот получил союзников, пару десятков линкоров, появились и новые порты для укрытия французов в Атлантике и Средиземном море.

Но не упускали своего и англичане. Первым делом они бросились на десятки испанских купеческих судов, перевозивших из богатых заморских испанских колоний золото и серебро, драгоценности, пряности и другие колониальные товары. Кому-то везло меньше, но кое-кто и наживался.

Петр Рикорд плавал на фрегате «Амазон» и эмоционально нарисовал панораму захвата испанского купца. «Амазон» крейсировал к западу от Кадикса, на вековых путях испанских торговцев, наживавшихся на богатствах колоний Вест-Индии.

Однажды на рассвете заметили большое судно под испанским флагом. Первым выскочил на палубу бывалый штурман. Вскинув подзорную трубу, он быстро оценил удачную находку.

«… Взгляните на подводную часть, — сказал штурман, — она обросла морской травой, судно идет из Мексики, и мы будем богаты, как жиды!

Трудно передать восторг, произведенный этими словами в экипаже фрегата: «Мы будем богаты, как жиды!» — в один голос пронеслось несколько раз по фрегату.

Лейтенант, посланный для осмотра приза, по возвращении на фрегат был встречен толпою офицеров и матросов, с нетерпением ожидавших его.

— Ну, что? — воскликнули несколько голосов.

— Мы будем богаты, как жиды! — повторил лейтенант. — Главный груз — полмиллиона испанских талеров, кроме индиго, кошенили, которыми набит трюм!

Тогда все офицеры схватили карандаши и бумагу и, бросившись к шпилю, дрожавшими от радости руками стали высчитывать, кому сколько придется на долю, и я помню, что капитану досталось семь тысяч, на каждого лейтенанта по две тысячи фунтов стерлингов чистыми деньгами, не считая того, что каждый из них получит за индиго, кошениль и за самое судно.

Вместе с лейтенантом приехал и испанский шкипер. Он не знал по-английски, но говорил по-итальянски, и так как кроме меня никто на фрегате не понимал этого языка, то и просили меня быть переводчиком. Капитан Джемс Паркер, племянник адмирала Паркера, ходил по каюте и машинально повторял:

— Мы будем богаты, как жиды!

Вместе со шкипером вошел и я в капитанскую каюту. Долгое время не мог тот произнести ни слова, наконец, очнувшись, произнес:

— Где же тут законность?.. Вы захватили испанское судно, когда еще не прерваны дипломатические сношения!

В ответ на это капитан сделал знак удалиться, и, когда мы вышли из его каюты, испанец, узнав, что я русский, стал изливать передо мной все свое бешенство.

— Это разбой, пиратство! — говорил он. — Не объявляя войны, захватывают врасплох! Если бы я знал это, то принял бы средства избежать встречи с этими пиратами, а то, напротив, спешил увидеть военный флаг, чтобы проверить свое счисление. Злодеи! Грабители!

Напрасно стараясь утешить бедного шкипера, я должен был наконец предоставить его собственному отчаянию и принять участие в общей деятельности, поднявшейся на фрегате. Из опасения, чтобы ночью не поднялась буря и не погибнул бы драгоценный груз, приказано было выгрузить с него на фрегат ящики с талерами. Началась восторженная, кипучая работа, продолжавшаяся всю ночь.

Обычно все призы отсылались в английский порт, где и продавались особыми агентами, которые получали за это известный процент с вырученной суммы. Но теперь дело обошлось и без комиссионеров.

— Приз денежный разделим и без агента! — сказал капитан, и все единогласно приняли это предложение.

Начался дележ. Звонкая монета из ящиков пересыпалась в фитильные кадки, в которых через люк опускалась в капитанскую каюту и там сортировалась по ценности: золотые дублоны и империалы покрывали весь круглый обеденный стол и блеском своим затмевали талеры, скромно лежавшие на полу. В совершенном порядке, по старшинству, каждый получал свою звонкую долю золотом и серебром и, насыпав ее в мешок, уходил в свою каюту и с удовольствием Гарпагона [46] принимался пересчитывать и любоваться ею. Несколько дней на палубе, где жили матросы, только и слышно было: чик… чик… чик… Приятный звон новых, блестящих, только что отчеканенных в Мексике талеров!.. Каждый матрос получил по 500 талеров, и я по званию волонтера, то же самое»…

Но далеко не всегда захват призов заканчивался удачно. Случалось, что ниспосланные дары оборачивались бедой.

В ту пору, когда Рикорд с экипажем упивался неожиданным подарком, в тех же широтах перехватывал купцов английский фрегат «Египтянин» под командой капитана Чарльза Падета. На фрегате служил волонтером российский гардемарин Семен Унковский. В прошлом году он со своими однокашниками-гардемаринами по направлению морского министерства попал в Англию. Среди его друзей был и Михаил Лазарев…

В отличие от лейтенанта Головнина, томившегося в монотонной патрульной службе, гардемарину Унковскому повезло больше. За год он успел со своим фрегатом вояжировать у мыса Доброй Надежды, островах Зеленого Мыса, Святой Елены. Повидал он Тенериф и Азорские острова, побывал в Вест-Индии.

В своих записках Унковский отметил кампанию 1804 года: «В июле месяце прибыл на рейд английский корабль „Плантагенет“, 74-пушечный; вскоре потом пришли на рейд 16-ть ост-индских кораблей под конвоем „Альбионса“ и „Диоптер“, два 74-пушечных корабля. Командующий оным конвоем сдал конвой капитану корабля „Плантагенета“, под начальством коего и мы находились. Июля 13-го конвой снялся с якоря, направя курс к северу». Быть может, как раз в это время на «Плантагенете» служил и Головнин…

А Унковский на своем фрегате отплыл к острову Вознесения, Азорским островам и в Портсмут. Вскоре «Египтянин» отправился в крейсирство к Канарским и Азорским островам «для пресечения испанской коммерции из Южной Америки». Фрегату везло, он захватил несколько призов и отправил их в Англию. Один из плененных призов капитан доверил отвести и Унковскому. Он исполнил это не без приключений и отвел испанское судно в Плимут. В следующий рейс гардемарин Унковский едва не лишился жизни.

«25 февраля были у берегов Муроского залива, — вспоминал Унковский много лет спустя, — взяли испанское судно „Провиденс“, бриг, на котором я отправился в Англию с 6 человеками матрозов.

7 марта видел несколько судов на горизонте, многие терпели, по-видимому, бедствие от крепкого ветра. 11 марта ветер переменился к вест-зюйд-весту — мне благополучный. В 6 часов пополуночи приказал осмотреть вокруг горизонт, между тем переменил изорванные паруса после ветра. Посланный мною матроз для осмотру объявил мне, что видно судно за кормою и держит одинаковый курс с нами. Чужое судно скоро видно было с палубы. По рассмотрении оного в трубу узнал, что то был одномачтовый военный катер. Я поставил все паруса. В 11 часов катер подошел на расстояние пушечного выстрела, выпалил из пушек, поднял французский флаг, я поднял англицкий. Он, подойдя и сделав залп из ружей, приказал мне лечь в дрейф, а сам, пройдя меня на ветер, лег в дрейф под ветром у меня, спустя грот и ялик. Тогда я увидел, что я находился от него довольно на ветре, тотчас наполнил все паруса, и полагая уйти, но ничто не помогло, он скоро вторично сделался обладателем.

Я, видя себя неизбежно в руках неприятеля, привел свое судно в опасное положение, приказал матрозу прорубить дно, и тогда спустил флаг. Когда французы приехали на мое судно, тотчас забрали весь мой и матрозский экипаж, я остался в том платье, как был наверху, меня и матроз привезли на катер. Но когда узнали, что судно мое повреждено, то тотчас капитан, осердясь, приказал привязать мне три ядра на шею и хотел бросить в воду, но был Удержан одним из его помощников, — судно мое скоро потонуло, а людей они успели снять».

Почти два года скитался по французским тюрьмам и Каталажкам Унковский, и только Тильзитский мир принес ему свободу. Еще полгода пешим ходом, едва ли не босиком, добирался он на родину…

Незадолго перед тем, как Унковский попал в плен к французам, у противоположного, средиземноморского побережья Испании начал крейсировать на фрегате «Фисгард» лейтенант Головнин. Командир фрегата лорд Маркер не мог нахвалиться на русского моряка. В штормовую непогоду, в часы боевых схваток Головнин — всегда в самом бойком и опасном месте. Капитан всегда был уверен в правильных и своевременных решениях российского моряка.

Однажды ночью с потушенными огнями на фрегат напоролось пиратское греческое судно, завязался бой. Капитан приказал спустить шлюпки и взять пиратов на абордаж. Головнин вызвался возглавить абордажный отряд. «На 20 января, в ночь, — отметил Головнин в записной книжке, — был в сражении, продолжавшемся около часа, при случае абордирования греческого судна вооруженной полякры, в заливе у мыса Сервера, которую мы абордировали на трех гребных судах с 50 человеками; греки палили по нас из трех люков, убили 5 и ранили 7 человек; число их убитых и раненых нам неизвестно, ибо они оборонялись из люков». Капитан Маркер вновь с величайшей похвалой отозвался о «неустрашимости Головнина, который дрался с необыкновенной отвагой». Еще заметил Маркер неуемную страсть молодого офицера к познанию неизвестных ему земель. «Фисгард» обычно ремонтировался в Гибралтаре, оттуда же ходил пополнять запасы пресной воды на противоположный африканский берег в Тетуан. И всякий раз Головнин отправлялся с партией матросов, пока наливали бочки, бродил по марокканским улицам, заглядывал на базар и в лавки, засматривался на закутанных в белое молодых женщин…

Потом «Фисгард» вышел в Атлантику, в эскадре вицеадмирала Коллингвуда зорко следил, за портом Кадис, где укрылся франко-испанский флот адмирала Вильнёва.

Как-то Маркер при докладе адмиралу похвалил русского волонтера. Оказывается, Коллингвуд уже раньше нe только слыхал, но и сам видел в деле расторопного офицера. Коллингвуд был скуп на похвалы, но про Головнина отозвался лицеприятно:

— Из таких офицеров получаются достойные капитаны.

В середине лета Коллингвуд послал «Фисгард» с депешей и больными матросами в Плимут. В порту фрегат по распоряжению Адмиралтейства задержался, его начали ремонтировать и готовить к дальнему плаванию.

— По моим сведениям, — обрадовал Головнина капитан, — через месяц-другой мы будем сопровождать большой конвой в Вест-Индию.

Глаза Головнина засверкали, сбывалась его давняя мечта…

Не прошло и месяца, в разгар ремонта Маркер вызвал Головнина и с грустной улыбкой протянул ему бумагу.

— Мне огорчительно, сэр, но поступило указание первого лорда отправить русских волонтеров в Лондон.

В посольстве Головнин узнал, что поступило указание из Петербурга из-за недостатка денег отправить всех обратно в Россию. В Лондон уже приехали Рикорд, Гагемейстер, еще несколько человек.

Не в характере Головнина было выпрашивать какиелибо привилегии, но здесь был особый случай.

— Ваше сиятельство, — с явным отчаянием в голосе, начал Головнин. Глаза его светились мольбой и надеждой. — Вам, вероятно, известно заветное желание каждого моряка побывать у берегов американских, кои открыты были Колумбом. Прошу вас снизойти до моего положения. Такой случай мне может не выпасть и вовсе в жизни. Я готов на свой кошт прожить сие время, только бы побывать в Вест-Индии…

Воронцов не первый раз слышал такие просьбы. Еще в царствование Павла I так же упрашивали его лейтенанты Лисянский и Крузенштерн отправить их в Ост-Индию. Тогда он посодействовал, но времена были строгие, пришлось запрашивать Петербург. А нынче у него в банке денег на эти цели нет. Невольно пришел на ум послу его старший брат Александр, первый канцлер. Император вдруг назначил брата главой Комитета по образованию Флота. Никогда не имевший дела с кораблями, полный Профан в морском деле, брат сделал глубокомысленное заключение: «По многим причинам физическим и локальным России быть нельзя в числе первенствующих морских держав. Да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должны быть в сухопутных войсках…»

С той поры и повелось на нужды флота отпускать гроши. Вот и Резанов поплыл в Японию на купеческие рубли. Со дня на день появится эскадра адмирала Сенявина, снаряжать ее в Адриатику надобно, а деньги Петербург еще не перевел, придется под проценты занимать в банке.

Посол мельком бросил взгляд на удрученного лейтенанта. «Небось в кармане ни копейки, а душа просится в дальние страны. Слава Богу, Павел Васильевич — мой приятель давнишний».

— Так и быть, уговорил ты меня. — Непроницаемое лицо посла не выражало никаких эмоций. За долгие годы он перенял привычку англичан бесстрастно вести деловые разговоры. — Отпишу нынче я морскому министру, походатайствую за тебя, возьму грех на душу. Деньги я тебе ссужу, в долг, конечно. Вексель оставишь у секретаря.

Потом разочтемся.

О встрече с послом Головнин сделал лаконичную пометку в своей записной книжке. «Желая видеть английские вест-индские колонии и узнать о тамошнем мореплавании, я просил нашего посла С.Р. Воронцова оставить меня еще на один год в английской службе и если нельзя это сделать на казенном иждивении, то я согласен быть на своем коште».

Нередко на морских просторах пересекаются пути-дороги кораблей, на которых плывут знакомые или близкие люди. Но они об этом не знают, а на воде следы пропадают сразу же за урчащей у среза кормы кильватерной струей…

Так совпало, что когда фрегат «Физгард» выводил в море караван купеческих судов, навстречу ему двигалась под Андреевским флагом эскадра вице-адмирала Дмитрия Сенявина, следовавшая в Средиземное море. Неделю тому назад Портсмут покинул на своем флагмане «Виктори» вице-адмирал Нельсон. Он спешил принять командование английским флотом, чтобы через месяц прославить свое имя в последнем победном сражении с франко-испанским флотом на траверзе [47] мыса Трафальгар…

Этот мыс приютился неподалеку от Гибралтара, на самой обочине Атлантического океана. Не раз на горизонте виделся он и лейтенанту Головнину. Теперь сотни миль отделяли его от «Фисгарда». Вокруг фрегата простиралась безбрежная гладь океана. Первую неделю океан штормил, гигантская зыбь раскидала на добрый десяток миль караван судов. Но чем ближе к тропикам, тем реже находили шквалы, постепенно утихомиривались ленивые, но изматывающие волны. Наконец на переходе к Наветренным островам установилась погода, редкая для осенней поры. Ясное, почти безоблачное небо, ровный северо-восточный ветер разводил небольшую, попутную волну.

С каждым днем сильнее припекало солнце, его отвесные лучи в полдень раскаляли палубу, в пазах кое-где пучилась смола…

При вступлении в тропики команда, по древней традиции моряков, веселилась и тешилась. Обычно такое празднество отмечали при переходе экватора, но англичане справляли его пересекая тропик Рака.

Инициаторами таких игрищ становились изобретательные гуляки и старослужащие матросы, которым не терпелось «промочить горло». Знаменательный момент сопровождался, как обычно, обильным употреблением хмельного.

Наряженный под Нептуна бывалый моряк с приклеенной бородой, в сопровождении подруги Прозерпины и «свиты», грозно вопрошал:

— Признавайтесь, кто без различия роду и звания впервые вступает в тропики?

Находились такие и среди матросов, и среди офицеров. Предупрежденный заранее Василий Головнин откупился бутылкой рома, но в бочку с водой его все-таки «макнули» с головой.

Зная по опыту, что Нептун волен окатить любого, капитан и все офицеры, ранее пересекавшие тропики, поспешили откупиться ящиком рома.

В конце концов фрегат бросил якорь в заливе Карлияль на острове Барбадос.

Лазурную бухту, окаймленную золотистыми песчаными пляжами, окружали поросшие тропическими лесами Холмы, повсюду вдоль берега тянулисъ рощи кокосовых Пальм, подступая к воде…

Облокотившись о борт, Головнин расстегнул рубашку, Подставляя грудь ласковому береговому бризу. Рядом в Вечерних сумерках выросла фигура капитана. Лицо его выражало печаль. Только что с пришедшего из Англии брига передали весть о Трафальгарском сражении и гибели Нельсона.

— Наш Горацио не раз бывал у Барбадоса и в этой гавани. В этих местах он начинал свою карьеру…

На следующий день Головнин попросил у капитана шлюпку и съехал на берег.

На золотистом пляже блестели обточенные прибоем разноцветные камушки, ракушки, то и дело укрываемые набегающими пенящимися волнами. Под ногами вокруг пальм, в густой траве валялись кокосовые орехи. Вдали, за редкими, но уютными домиками виднелись апельсиновые рощи, а дальше тянулись плантации сахарного тростника…

Примерно половина конвоя осталась у Наветренных островов. Остальные купеческие суда фрегат отконвоировал на остров Ямайку. Здесь экипаж отпраздновал Рождество и встретил новый 1806 год.

На берегу, как и на Барбадосе, шумели, пригибаясь под ветром, плантации тростника, зеленели апельсиновые и лимонные сады, гранатовые рощи. Внимание Головнина привлекли ветряные мельницы. Оказалось, что с их помощью давили сахарную трость, из сока варили сахар, а из него получали знаменитый ром…

Знойные дни сменяла непроглядная темень тропической ночи. На черном небе едва просматривались контуры холмов, шелестели невидимые пальмы и банановые деревья. На берегу сквозь густые заросли изредка мелькали огоньки в селении колонистов. Непотревоженная гладь бухты отражала лишь якорные огни фрегата и стоявших неподалеку судов…

Посол взял слово с Головнина, что весной он возвратится в Лондон. В середине января подвернулась редкая оказия. Фрегат «Сигорс» отправлялся к берегам Испании. Через пять дней «по желанию моему, — пометил Головнин, — будучи назначен на фрегат „Сигорс“ для отправления в Европу, в шестом часу утра я на него явился и в шесть часов пополудни, снявшись с якоря, пошли из гавани Порт-Рояль».

В первых числах марта «Сигорс» салютовал флагману, адмиралу Коллингвуду и присоединился к его эскадре, наглухо заперевшей в Кадиксе остатки франко-испанского флота.

Поочередно корабли эскадры приводили себя в порядок, подправляли такелаж, пополняли запасы воды в Гибралтаре. Подошла очередь «Сигорса», и Головнин опять отлучился на берег в заливе Тетуане. Командир фрегата, встречая его у трапа, пошутил :

— Отныне русский моряк побывал в Америке и Африке. Головнин ответил с усмешкой:

— Моряку, сэр, пристойно в морях обитать. По мне любо было незнаемые моря дальние и ближние изведать, побрататься с океаном…

В разгар весны закончилась волонтерская служба Головнина у англичан, его отозвали в Лондон и вскоре он отправился на родину…