– Просто мы легко смотрим на жизнь, – сказал лорд Уорбертон. – К тому же мы, видите ли, люди скучные. На редкость скучные, особенно когда хотим.
– Советую хотеть что-нибудь повеселее. Мне трудно было бы найти тему для разговора с вашей сестрой: она не такая, как все. Скажите, этот крест какая-нибудь эмблема?
– Эмблема?
– Символ ранга.
При этих словах лорд Уорбертон оторвал взгляд от другого конца стола и посмотрел своей соседке в глаза.
– Да, – сказал он, чуть помедлив, – женщины падки до таких вещей. Крест носят старшие дочери виконтов. – Эта выдумка была безобидной местью за то, что в Америке не раз злоупотребляли его доверчивостью.
После ленча он предложил Изабелле осмотреть картины в галерее, и она, ничего не сказав по поводу столь неудачного предлога – он видел эти картины несчетное число раз, – сразу согласилась. На душе у нее было легко: с тех пор как она отослала письмо, к ней вернулась безмятежность.
Он медленно прошелся по галерее из конца в конец, окидывая взглядом полотна и не говоря ни слова. Наконец у него вырвалось:
– Не на такое письмо я надеялся!
– Оно не могло быть иным, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла. – Поверьте – это так.
– Не могу – иначе я не стал бы долее докучать вам. Не могу поверить, сколько ни стараюсь, и прямо говорю – не понимаю! Если бы я не нравился вам… да, это можно понять, я понял бы. Но вы сами признались…
– В чем призналась? – перебила его Изабелла, слегка побледнев.
– В том, что считаете меня добрым малым. Разве не так? – Она промолчала, он продолжал: – Вы отказываете мне без видимой причины, а это несправедливо.
– У меня есть причина, лорд Уорбертон, – сказала Изабелла таким тоном, что у него упало сердце.
– Так скажите же, в чем она.
– Когда-нибудь в другой раз, в более подходящих обстоятельствах.
– Простите за резкость, но до тех пор я отказываюсь в нее верить.
– Вы делаете мне больно, – сказала Изабелла.
– Больно? Что ж, может, благодаря этому вы поймете, что я сейчас чувствую. Позвольте задать вам еще один вопрос. – Изабелла не сказала ни «да», ни «нет», но, очевидно, он что-то прочел в ее глазах, и это дало ему смелость продолжать: – Вы предпочитаете мне кого-то другого?
– На такой вопрос я позволю себе не отвечать.
– Значит, так оно и есть, – пробормотал он с горечью. Сердце Изабеллы дрогнуло, и она воскликнула:
– Нет, никого я не предпочитаю!
Он опустился на скамью, забыв о приличиях, сжав зубы, как человек, сраженный несчастьем, и, оперев локти о колени, уставился в пол.
– Я даже этому не могу радоваться, – произнес он и, распрямившись, прислонился к стене. – Будь я прав, это служило бы оправданием.
– Оправданием? – Изабелла удивленно подняла брови. – Я должна оправдываться?
Но он оставил ее вопрос без ответа. В голову ему, по-видимому, пришла новая мысль.
– Может быть, дело в моих политических взглядах? Вы считаете их слишком крайними?
– Я не могу возражать против ваших взглядов, потому что ничего в них не понимаю.
– Да, вам безразлично, что я думаю! – воскликнул он, вставая. – Вам это все равно.
Изабелла пошла к выходу и остановилась в начале галереи, повернувшись к нему своей прелестной спиной: он видел ее тонкий стройный стан, изгиб белой чуть склоненной шеи, тугие темные косы. Она стояла, уставившись на небольшую картину, и, казалось, внимательно разглядывала ее, и в каждом ее движении было столько юной, непринужденной грации, что сама эта легкость невольно язвила его. На самом деле она ничего не видела: глаза ее заволокло слезами. Однако, когда в следующее мгновение он присоединился к ней, она успела смахнуть их, и только лицо, которое она обратила к нему, побледнело, а глаза смотрели с необычным выражением.
– Я не хотела называть вам причину… но, извольте, назову ее. Я не могу сворачивать со своего пути.
– Со своего пути?
– Да. Выйти за вас замуж означало бы свернуть с него.
– Не понимаю. Разве, выйдя за меня замуж, вы не избираете определенный жизненный путь? Почему этот путь не ваш?
– Потому что не мой, – сказала Изабелла с чисто женской логикой. – Я знаю – не мой. Я не могу пожертвовать… знаю, что не могу.
Бедный лорд Уорбертон буквально вытаращил на нее глаза, в каждом зрачке стояло по вопросу.
– Вы называете брак со
мнойжертвой?
– Не в тривиальном смысле. Я обрела бы… обрела бы очень много. Но мне пришлось бы пожертвовать другими возможностями.
– Какими же?
– Я не имею в виду… возможности лучше выйти замуж, – сказала Изабелла, и на щеках ее снова заиграл румянец. Она замолчала и, нахмурившись, потупилась – словно отчаиваясь найти слова, которые могли бы прояснить ее мысль.
– Полагаю, что не слишком много возьму на себя, если скажу, что вы выиграете больше, чем потеряете, – заметил ее собеседник.
– Нельзя убегать от несчастья, – сказала Изабелла, – а если я выйду за вас замуж, я как бы попытаюсь укрыться от него.
– Не знаю, пытаетесь ли, но укроетесь непременно – в этом я честно сознаюсь! – воскликнул он, как-то судорожно улыбаясь.
– А это дурно! Это нельзя! – вскричала Изабелла.
– Ну, если вам так хочется страдать, зачем же причинять страдания
мне.Вас прельщает жизнь, полная страданий, меня же она не манит ничуть.
– Меня они тоже не прельщают. Мне всегда хотелось быть счастливой, и мне всегда верилось, что я буду счастлива. И всем так говорила – спросите кого угодно. Но иногда мне начинает казаться, что я не найду счастья на необычных путях, отворачиваясь, отгораживаясь.
– Отгораживаясь? От чего?
– От жизни. От ее обычных возможностей и опасностей, от того, что знает и через что проходит большинство людей.
На лице лорда Уорбертона мелькнула улыбка – проблеск надежды.
– Ах, дорогая мисс Арчер, – принялся он убеждать ее с жаром, – я отнюдь не берусь укрыть вас от жизни, от ее возможностей и опасностей. Увы, это не в моих силах. Иначе, поверьте, я бы это сделал. Вы, я вижу, превратно судите обо мне. Помилуйте, я не китайский богдыхан. Все, что я вам предлагаю, – это разделить со мной общий для всех удел в его относительно приятном варианте. Общий удел! Поверьте, ничего иного я для себя не ищу! Заключите со мной союз, и обещаю вам – вы в полной мере испытаете все, что выпадает на человеческую долю. Вам ничем не придется жертвовать – даже вашей дружбой с мисс Стэкпол.
– Вот уж кто будет против! – попыталась улыбнуться Изабелла, хватаясь, как за якорь спасения, за эту побочную тему и презирая себя за подобное малодушие.
– Вы имеете в виду мисс Стэкпол? – спросил его светлость с досадой. – В жизни не встречал особы, которая судила бы обо всем с таких вымученных теоретических позиций.
– Кажется, сейчас вы имеете в виду меня, – покорно согласилась Изабелла, снова отворачиваясь: в галерею в сопровождении Генриетты и Ральфа входила мисс Молинью.
Мисс Молинью не без робости обратилась к брату, напоминая ему, что ей нужно вернуться в Локли к вечернему чаю, к которому она ждет гостей. Но, погруженный в свои мысли, на что у него было достаточно оснований, лорд Уорбертон, очевидно, не расслышал ее. Он ничего не ответил, и она стояла перед ним, словно фрейлина перед его величеством королем.
– Ну, это уж из рук вон, мисс Молинью! – вмешалась Генриетта Стэкпол. – Уж если бы мне нужно было уехать, он уехал бы со мной немедленно. Уж если я о чем-то попросила бы брата, он сделал бы это немедленно.
– О, Уорбертон делает все, о чем бы его ни попросили, – тотчас отозвалась мисс Молинью, застенчиво улыбаясь. – Сколько у вас картин! – продолжала она, поворачиваясь к Ральфу.
– Это только кажется, что их много, потому что они все собраны в одном месте, – сказал Ральф. – И это вовсе не так уж хорошо.
– А мне как раз очень нравится. Жаль, что у нас в Локли нет своей галереи. Я очень люблю картины, – продолжала мисс Молинью, обращаясь к Ральфу; она словно боялась, как бы мисс Стэкпол вновь не стала наставлять ее. Генриетта явно не только привлекала, но и отпугивала ее.
– Да, иметь картины очень удобно, – сказал Ральф, который, по-видимому, понимал, какой образ мыслей приемлем для его гостьи.
– Так приятно смотреть на них, особенно в дождь, – подхватила мисс Молинью. – Последнее время дожди идут почти каждый день.
– Жаль, что вы уезжаете, лорд Уорбертон, – сказала Генриетта. – Я собиралась куда больше выудить из вас.
– Я еще не уезжаю, – ответил он.
– Ваша сестра говорит, что вам пора. В Америке мужчины подчиняются дамам.
– У нас гости к чаю, – сказала мисс Молинью, глядя на брата.
– Хорошо, дорогая. Едем.
– Я думала, вы станете артачиться! – воскликнула Генриетта. – А я бы посмотрела, что станет делать мисс Молинью.
– Я никогда ничего не делаю, – сказала эта леди.
– Да, видимо, в вашем положении вам достаточно просто существовать, – заметила мисс Стэкпол. – Хотелось бы мне посмотреть, как вы живете у себя дома.
– Надеюсь, вы еще приедете к нам в Локли, – как-то особенно ласково сказала мисс Молинью Изабелле, оставляя слова ее подруги без внимания.
На мгновение Изабелла встретилась взглядом с ее спокойными серыми глазами, и за это мгновение увидела в их глубине все, от чего отказывалась, отказывая лорду Уорбертону: покой, согласие, почет, богатство, полное благополучие, избранное положение в обществе. Она поцеловала мисс Молинью и сказала:
– Боюсь, я уже не приеду.
– Как? Никогда?
– Я уезжаю.
– Очень, очень жаль, – сказала мисс Молинью. – По-моему, вам вовсе не надо уезжать.
Лорд Уорбертон наблюдал эту сцену, затем отвернулся и уставился на первую попавшуюся картину. Все это время Ральф, опершись на решетку перед ней и держа по обыкновению руки в карманах, наблюдал за ним.
– Посмотреть бы, как вы живете, – сказала Генриетта, оказавшаяся вдруг рядом с лордом Уорбертоном. – И поговорить бы с вами еще часок. У меня к вам столько вопросов.
– Всегда рад вас видеть, – ответил владелец Локли. – Только не уверен, что сумею ответить на ваши вопросы. Когда вы приедете?
– Как только мисс Арчер возьмет меня с собой. Мы собираемся в Лондон, но раньше съездим к вам. Я не отстану от вас, пока все у вас не выведаю.
– Ну, если вы рассчитываете на мисс Арчер, боюсь, вам это не удастся. Она не поедет в Локли; ей это место не пришлось по вкусу.
– А мне она сказала, что у вас прелестно! – возразила Генриетта.
Лорд Уорбертон заколебался.
– Нет, она все равно не поедет в Локли. Так что приезжайте-ка одна, – добавил он.
Генриетта выпрямилась, ее большие глаза стали еще больше.
– А вашу соотечественницу вы тоже так пригласили бы? – бросила она с тихой яростью.
Лорд Уорбертон удивленно взглянул на нее.
– Да, если бы достаточно хорошо относился к ней.
– Вы прежде трижды подумали бы! Так, значит, мисс Арчер больше к вам не поедет, только бы не брать меня с собой. Я знаю, что она считает – да и вы, полагаю, тоже: я, видите ли, не должна касаться личностей!
Лорд Уорбертон, который понятия не имел о профессии мисс Стэкпол, смотрел на нее во все глаза: он не улавливал смысла ее намеков.
– Мисс Арчер поспешила предостеречь вас! – не унималась Генриетта.
– Меня? О чем?
– Зачем же она уединялась здесь с вами? Разве не за тем, чтобы вы были со мной настороже.
– Уверяю вас, нет, – сказал лорд Уорбертон металлическим голосом. – Наша беседа не носила столь серьезного характера.
– Но вы все время настороже, и еще как! Хотя вы, верно, всегда такой – вот это-то я и хотела проверить. И ваша сестрица, мисс Молинью, она тоже умеет не выдавать своих чувств. Вас уж точно предостерегли, – продолжала Генриетта, оборачиваясь к поименованной леди, – и, кстати, без всякой надобности.
– Мисс Стэкпол собирает материал, – сказал Ральф примирительно. – У нее огромный сатирический талант, она видит нас насквозь и жаждет разделать под орех.
– Должна сказать, такого никуда не годного материала мне в жизни не попадалось, – заявила Генриетта, переводя взгляд с Изабеллы на лорда Уорбертона, а с этого джентльмена на его сестру и Ральфа. – С вами со всеми что-то происходит: ходите мрачные, будто вам вручили телеграмму с дурным известием.
– Вы и впрямь видите нас насквозь, – сказал Ральф, понижая голос, и, понимающе кивнув корреспондентке «Интервьюера», повел гостей из галереи. – С нами со всеми, безусловно, что-то происходит.
Изабелла шла позади Ральфа и Генриетты, и мисс Молинью, которая явно чувствовала к ней искреннее расположение, взяла ее под руку, чтобы, ступая по натертому полу, держаться рядом. Лорд Уорбертон, заложив руки за спину и опустив глаза, молча шел с другой стороны.
– Правда, что вы едете в Лондон? – вдруг спросил он.
– Да, кажется, это решено.
– А когда вернетесь?
– Через несколько дней, но, думаю, ненадолго. Мы с тетушкой едем в Париж.
– Когда же я снова увижу вас?
– Нескоро, – сказала Изабелла. – Но, надеюсь, мы все-таки еще увидимся.
– В самом деле, надеетесь?
– От всей души.
Несколько шагов он прошел, не говоря ни слова, потом, остановившись, протянул ей руку:
– До свидания, – сказал он.
– До свидания, – сказала Изабелла.
Мисс Молинью еще раз поцеловалась с Изабеллой, и брат с сестрой уехали. Проводив гостей и предоставив Генриетте и Ральфу коротать время вдвоем, Изабелла удалилась в свою комнату, где незадолго до обеда ее посетила миссис Тачит, заглянувшая к ней по пути в столовую.
– Могу между прочим сообщить тебе, – сказала эта леди, – что твой дядя рассказал мне о твоих делах с лордом Уорбертоном.
– Делах? – не сразу откликнулась Изабелла. – У меня нет с ним никаких дел. И самое странное – он и видел-то меня всего считанное число раз.
– Почему ты предпочла рассказать обо всем дяде, а не мне? – спросила миссис Тачит как бы невзначай.
Изабелла снова помолчала.
– Он лучше знает лорда Уорбертона.
– Да? А я лучше знаю тебя.
– Вы так думаете? – улыбнулась Изабелла.
– Теперь уже не думаю. Особенно когда ты смотришь на меня с такой, я бы сказала, самонадеянностью. Можно подумать, ты страшно довольна собой: завоевала первый приз! Уж если ты пренебрегаешь таким предложением, как предложение лорда Уорбертона, надо полагать, ты рассчитываешь на лучшую партию.
– Вот дядя мне этого не сказал! – воскликнула Изабелла, все еще улыбаясь.
15
Решено было, что наши молодые леди отправятся в Лондон в сопровождении Ральфа, хотя миссис Тачит смотрела на эту затею весьма косо. Подобное предприятие, заявляла она, могло прийти в голову только мисс Стэкпол, и спрашивала, не собирается ли корреспондентка «Интервьюера» поселить всю компанию в столь любимых ею меблированных комнатах.
– Мне все равно, куда она нас поселит, – отвечала Изабелла, – лишь бы там был местный колорит. Именно за этим мы и едем в Лондон.
– Конечно, – говорила тетушка, – для девицы, отказавшей пэру Англии, нет ничего недозволенного. После такого поступка можно уже не обращать внимания на мелочи.
– А вы хотели бы, чтобы я вышла за лорда Уорбертона?
– Разумеется.
– Мне казалось, вы не жалуете англичан.
– Не жалую. Тем больше причин их использовать.
– Вот уж не предполагала, что вы так смотрите на брак, – сказала Изабелла и осмелилась прибавить, что по ее наблюдениям сама тетушка почти не пользуется услугами мистера Тачита.
– Ваш дядюшка не английский лорд, – отвечала миссис Тачит. – Впрочем, даже в этом случае, полагаю, я все равно предпочла бы жить во Флоренции.
– Вы думаете, брак с лордом Уорбертоном сделал бы меня лучше? – спросила Изабелла, оживляясь. – Нет, я не хочу сказать, что считаю себя совершенством! Просто… просто я не питаю к лорду Уорбертону тех чувств, при которых выходят замуж.
– Тогда ты умница, что отказала ему, – сказала миссис Тачит самым мягким, самым сдержанным тоном, на какой только была способна. – И все-таки надеюсь, что, когда в следующий раз тебе сделают столь же блестящее предложение, ты сумеешь примирить его со своим идеалом.
– Подождем, пока его сделают. Мне очень не хотелось бы выслушивать сейчас новые предложения. Мне от них как-то не по себе.
– Ну, если ты решила вести богемный образ жизни, тебя вряд ли станут беспокоить. Ах да, я обещала Ральфу помолчать на этот счет.
– Я во всем буду слушаться Ральфа, – отвечала Изабелла. – Ральфу я бесконечно доверяю.
– Его мать кланяется и благодарит, – сухо улыбнулась упомянутая леди.
– По-моему, вам есть за что, – не осталась в долгу Изабелла.
Ральф заверил кузину, что приличия не пострадают, если они – втроем – поедут осмотреть столицу Англии, хотя миссис Тачит придерживалась иного мнения. Подобно другим американкам, по много лет живущим в Европе, она полностью утратила чувство меры, присущее в таких случаях ее соотечественникам, и в своем отношении, в целом не столь уж неразумном, к известным вольностям, которые позволяла себе молодежь за океаном, проявляла необоснованную и чрезмерную щепетильность. Ральф отвез девушек в Лондон и поселил их в тихой гостинице на улице, выходившей под прямым углом на Пикадилли.
Поначалу он предполагал поместить их в отцовском особняке на Уинчестер-сквер, в большом мрачном доме, который в летнее время был погружен в молчание и темные холщовые чехлы, однако, вспомнив, что повар находится в Гарденкорте, а стало быть, некому будет готовить еду, решил избрать для их пребывания гостиницу Прэтта. Сам Ральф, знавший худшие беды, чем холодный очаг в кухне, обосновался на Уинчестер-сквер, где у него была «берлога», которую он очень любил. Впрочем, он не гнушался пользоваться удобствами, предоставляемыми гостиницей Прэтта, и начинал день с визита к своим спутницам, которым мистер Прэтт в широком, болтавшемся на нем белом жилете самолично снимал крышки с утренних блюд. Ральф приходил к ним, как он утверждал, после завтрака, и они вместе составляли программу увеселений на день. В сентябре праздничный грим уже почти смыт с лика Лондона, и нашему молодому человеку беспрестанно приходилось под саркастические улыбки Генриетты извиняющимся тоном напоминать дамам, что в городе ни души нет.
– То есть вы хотите сказать, – иронизировала Генриетта, – в нем нет аристократов. По-моему, трудно сыскать лучшее доказательство тому, что, не будь их совсем, этого никто бы не заметил. На мой взгляд, город живет полной жизнью. Нет ни души – всего-навсего три-четыре миллиона человек. Как вы их здесь называете? Низшие слои среднего класса? Так? Они-то и населяют Лондон, но разве стоит принимать их во внимание!
Ральф отвечал, что общество мисс Стэкпол целиком заменяет ему отсутствующих аристократов и что вряд ли можно сыскать человека, более довольного, чем он. Последнее было правдой: блеклый сентябрь в полупустом городе таил в себе несказанное очарование, как таит его пыльный лоскут, в который обернут яркий самоцвет. Возвращаясь поздним вечером в пустой дом на Уинчестер-сквер после долгих часов, проведенных в обществе своих отнюдь не молчаливых спутниц, он проходил в большую сумрачную столовую, единственным освещением которой служила взятая им в передней свеча. На площади было тихо, в доме тоже было тихо, и когда, впуская свежий воздух, он открывал окно, до него доносилось ленивое поскрипывание сапог расхаживавшего снаружи констебля. Собственные его шаги звучали в пустой комнате громко и гулко: ковры почти везде были убраны, и стоило ему пройтись по комнате, как раздавалось грустное эхо. Он садился в кресло: свеча бросала отблески на темный обеденный стол; картины на стене, густо-коричневые, выглядели неясными, размытыми. Казалось, в этой комнате витает дух давно уже прошедших трапез, дух застольных бесед, ныне утративших смысл. Эта особая, словно потусторонняя атмосфера, надо полагать, действовала на его воображение, и он сидел и сидел в кресле, хотя давно уже миновал час, когда следовало лечь спать, сидел, ничего не делая, даже не листая вечернюю газету. Я говорю – сидел, ничего не делая, и настаиваю на этой фразе, ибо все это время он думал об Изабелле. Мысли эти были для него пустым занятием – они никому ничего не могли дать. Никогда еще кузина не казалась ему столь очаровательной, как в эти дни, которые они, подобно всем туристам, проводили, исследуя глубины и мели столичной жизни. Изабеллу переполняли планы, умозаключения, чувства: она приехала в Лондон в поисках «местного колорита» и находила его повсюду. Она задавала Ральфу больше вопросов, чем у него находилось ответов, и выдвигала смелые теории относительно исторических причин и социальных последствий, которые он в равной степени не мог ни принять, ни отвергнуть. Они уже несколько раз посетили Британский музей и тот, другой, более светлый дворец искусств,
который, захватив огромное пространство под шедевры древности, раскинулся в скучном предместье; провели целое утро в Вестминстерском аббатстве, а потом, уплатив по пенни, спустились по Темзе к Тауэру;
осмотрели картины в Национальной и частных галереях
и не раз отдыхали под раскидистыми деревьями в Кенсингтон-гарденз.
Генриетта не знала устали, осматривая достопримечательности Лондона, и снисходительность ее суждений намного превзошла самые смелые надежды Ральфа. Правда, ей пришлось испытать немало разочарований, и на фоне ярких воспоминаний о преимуществах американского идеального города Лондон сильно терял в ее глазах, однако она старалась извлечь что могла из его прокопченных прелестей и только изредка позволяла себе какое-нибудь «н-да», остававшееся без последствий и постепенно уходившее в небытие. По правде говоря, она, по собственному ее выражению, была не в своей стихии.
– Меня не волнуют неодушевленные предметы, – заявила она Изабелле в Национальной галерее, продолжая сетовать на скудость впечатлений, полученных от частной жизни англичан, в которую ей до сих пор так и не удалось проникнуть. Ландшафты Тернера
и ассирийские быни
не могли заменить ей литературные вечера, где она рассчитывала встретить цвет и славу Великобритании.
– Где ваши общественные деятели, где ваши блестящие мужчины и женщины? – наступала она на Ральфа посреди Трафальгарской площади, словно он привел ее туда, где естественно было встретить десяток-другой великих умов. – Вот тот на колонне
– лорд Нельсон? Он тоже был лорд? Ему, видно, недоставало росту, что пришлось поднять его на сто футов над землей? Это ваш вчерашний день, а прошлым я не интересуюсь. Я хочу видеть, какие звезды светят вам сегодня. О вашем будущем я не говорю – не думаю, что оно у вас есть.
Бедный Ральф числил очень мало звезд среди своих знакомых и только изредка имел счастье перемолвиться словом с какой-нибудь знаменитостью, что, по мнению Генриетты, только лишний раз свидетельствовало о прискорбном отсутствии у него всякой инициативы.
– Будь я сейчас по ту сторону океана, – заявляла она, – я отправилась бы к такому джентльмену, кто бы он ни был, и сказала бы ему, что много слышала о нем и хочу лично убедиться в его достоинствах. Но, судя по вашим словам, здесь это не в обычае. Здесь тьма бессмысленных обычаев и ни одного полезного. Что и говорить, мы, американцы, шагнули
далековперед! Боюсь, мне придется отказаться от мысли рассказать о жизни английского общества. – Хотя Генриетта не выпускала путеводитель и карандаш из рук и уже отослала в «Интервьюер» письмо о Тауэре (поведав в нем о казни леди Джейн Грей
), чувство, что она оказалась недостойной своей миссии, не покидало ее.
Сцена, предшествовавшая отъезду из Гарденкорта, оставила в душе Изабеллы мучительный след: вновь и вновь ощущая на лице, словно от набегавшей волны, холодное дыхание обиды лорда Уорбертона, она только ниже опускала голову и ждала, когда оно рассеется. Она не могла смягчить удар, это не вызывало у нее сомнений. Но жестокосердие, пусть даже вынужденное, было в ее глазах столь же неблаговидным, как физическое насилие при самозащите, и она не испытывала желания гордиться собой. И все же с этим не слишком приятным ощущением мешалось сладостное чувство свободы, и, когда она бродила по Лондону в обществе своих во всем несогласных спутников, оно нет-нет да выплескивалось неожиданными порывами. Гуляя по Кенсингтон-гарденз, Изабелла вдруг подбегала к игравшим на лужайке детям (тем, что победнее) и, расспросив, как кого зовут, давала каждому шестипенсовик, а хорошеньких еще и целовала. Эта странная благотворительность не ускользнула от Ральфа, как не ускользала от него любая мелочь, касавшаяся Изабеллы. Желая развлечь своих спутниц, он пригласил их на чашку чая в Уинчестер-сквер и ради их визита как мог привел в порядок дом. В гостиной их ждал еще один гость – приятного вида джентльмен, давнишний приятель Ральфа, случайно оказавшийся в городе, который тут же и, по-видимому, без особых усилий и без страха вступил в общение с мисс Стэкпол. Мистер Бентлинг, грузноватый, сладковатый, улыбчивый холостяк, лет сорока, безукоризненно одетый, всесторонне осведомленный и неистощимо благожелательный, без устали потчевал Генриетту чаем, неуемно смеялся каждому ее слову, осмотрел в ее обществе все безделушки – их немало нашлось в коллекции Ральфа, а когда тот предложил выйти в сквер, как если бы у них был f?te-champ?tre,
сделал с нею несколько кругов по этому огороженному пространству, сменил с полдюжины тем и с видимым удовольствием, как истый любитель тонкой беседы, откликнулся на ее замечания по поводу частной жизни.
– Конечно, конечно. Осмелюсь предположить, Гарденкорт показался вам унылым местом. Естественно: какая же светская жизнь в доме, где столько болезней. Тачит, знаете ли, очень плох; доктора вообще запретили ему жить в Англии, и он приехал только из-за отца. А старик чем только не болен. Говорят, у него подагра, но я доподлинно знаю, что организм его совсем подточен и, можете мне поверить, он доживает последние дни. Разумеется, при таких обстоятельствах у них должно быть ужасно тоскливо, и могу только удивляться, как они вообще решаются приглашать гостей – ведь им нечем их занять. К тому же мистер Тачит, мне кажется, не в ладах с женой и, знаете, она ведь, согласно вашим странным американским обычаям, живет отдельно от мужа. Нет, если вы хотите попасть в дом, где жизнь, как говорится, бьет ключом, советую съездить в Бедфордшир к моей сестре, леди Пензл. Завтра же отправлю ей письмо, и она, без сомнения, будет рада пригласить вас к себе. Я знаю, что вам нужно – вам нужен дом, где любят спектакли, пикники и все такое прочее. Моя сестра как раз то, что вам нужно: она постоянно что-нибудь устраивает и всегда рада тем, кто готов ей помочь. Она, несомненно, уже с обратной почтой пришлет вам приглашение: знаменитости и писатели – ее страсть. Она, знаете, и сама пописывает, но, сознаюсь, я не все читал. У нее все больше стихи, а я до них не охотник, исключая, конечно, Байрона. У вас в Америке, если не ошибаюсь, его высоко ценят, – говорил не переставая мистер Бентлинг, распускаясь в теплой атмосфере внимания, с которым его слушала мисс Стэкпол. Нанизывая фразу на фразу и с невероятной легкостью перескакивая с предмета на предмет, он, однако, то и дело изящно возвращался к сразу же увлекшей Генриетту мысли отправить ее погостить к леди Пензл из Бедфордшира.
– Я понимаю, что вам нужно: вам нужно приобщиться к настоящим английским развлечениям. Тачиты, знаете, вообще не англичане, у них свои привычки, свой язык, своя кухня, даже, кажется, какая-то своя религия, как я полагаю. Старик, мне говорили, осуждает охоту! Вам непременно нужно попасть к сестре, когда она готовит какой-нибудь спектакль. И, не сомневаюсь, она с радостью даст вам роль. Вы, несомненно, прекрасно играете, я вижу – у вас и к этому талант. Сестре уже сорок, и у нее семеро детей, но она берется за главные роли. И притом, что она далеко не красавица, подавать себя умеет превосходно – не могу не отдать ей
в этомдолжное. Разумеется, если вам не захочется играть, то и не нужно.
Так изливался мистер Бентлинг, прогуливая мисс Стэкпол по газонам Уинчестер-сквер, хотя и припудренным лондонской сажей, но вызывавшим желание замедлить шаг. Этот пышащий здоровьем, словоохотливый холостяк, питающий должное уважение к женским достоинствам, неистощимый в советах, показался Генриетте весьма приятным мужчиной, и она вполне оценила его предложения.
– Пожалуй, я съездила бы к вашей сестре – разумеется, если она меня пригласит. По-моему, это
простомой долг. Как, вы сказали, ее зовут?
– Пензл. Необычное имя, но не из плохих.
– По мне, так все имена одинаково хороши. А какое положение она занимает в обществе?
– Она – жена барона: очень удобное положение.
Достаточно высокое и в то же время не слишком.
– Пожалуй, мне оно по плечу. Где, вы сказали, она живет – в Бедфордшире?
– Да, в самой северной части графства. Унылые места, но, смею думать, вас это не остановит. А я постараюсь наведаться к сестре, пока вы будете у нее гостить.
Слушать все это было чрезвычайно приятно, но, как ни жаль, обстоятельства принуждали мисс Стэкпол расстаться с обязательным братом леди Пензл. Как раз днем раньше она случайно встретила на Пикадилли двух соотечественниц, сестер Клаймер из города Уилмингтона, штат Делавэр, с которыми не виделась целый год; все это время сестры путешествовали по Европе и теперь собирались в обратный путь. Три дамы долго беседовали посреди тротуара и, хотя говорили все разом, не исчерпали и половины новостей. Поэтому они решили, что назавтра Генриетта приедет на Джермин-стрит, где остановились сестры, в шесть часов к обеду. Сейчас, вспомнив о данном обещании и объявив, что отправляется с визитом, Генриетта пошла проститься с Ральфом и Изабеллой, расположившимися на садовых стульях в другой части сквера и занятых – если здесь допустимо это слово – обменом любезностей, правда далеко не столь содержательных, как практическая беседа, состоявшаяся между мисс Стэкпол и мистером Бентлингом. Изабелла условилась с подругой, что обе они вернутся к Прэтту до темноты, а Ральф посоветовал Генриетте нанять кеб: не идти же ей пешком до Джермин-стрит.
– Вы, кажется, хотите сказать, что мне неприлично идти одной! – воскликнула Генриетта. – Ну, знаете! До чего уже дошло!
