Загремели выстрелы.
      Расправой руководил генерал Половцев{25}. Любитель ошеломляющих действий и хлестких словечек, он приказал: окатить свинцом пулеметов площади и проспекты. А потом по Литейному, где лежали неубранные трупы, проскакал в окружении адъютантов и подручных на пегом коне. Конь размозжил копытом лицо женщины. Густая, темная кровь брызнула на изящную генеральскую черкеску. Половцев брезгливо поморщился...
      На помощь петроградскому убийце с "отборными частями" прибыл с фронта меньшевистский поручик Георгий Мазуренко. Рука его эффектно покачивалась на черной перевязи. Опоздав к началу побоища, поручик изо всех сил тщился наверстать...
      На Мойке, 32, под прикрытием ночи распоясавшиеся вояки ворвались в редакцию "Правды", учинили разгром, жгли и топтали рукописи, разбивали о стену "ундервуды", обрывали телефонные провода, выплескивали в потолок чернила.
      На следующий день на углу Литейного и Шпалерной убили Ивана Воинова, распространявшего "Листок "Правды".
      По страницам всех буржуазных газет растекалась ядовитая клевета на Ленина и его соратников. По Петрограду шли аресты.
      Бывший адвокат Керенский прикрыл бесчинства черной сотни фиговым листком законности, создал "следственные комиссии" по травле большевиков. Добрались и до "Авроры". Вызванные к следователю Курков, Златогорский, Ковалевский, Масловский, Симбирцев на корабль не вернулись. Моряков засадили в политическую тюрьму "Кресты".
      Еще в марте Временное правительство похвалялось, что останется лишь одна политическая тюрьма, как исторический памятник... В июле "памятник" заполнили до предела: в камерах задыхались от тесноты. По свидетельству бывалых, видавших виды заключенных, тюрьма Керенского от царской ощутимо отличалась: кормили еще хуже.
      Авроровцы, после долгих проволочек и ходатайств добившись свидания с Курковым, увидели его за решеткой, с сомкнутыми губами, исхудалого, с землистым лицом.
      - Пробились! - Курков разомкнул губы, метнул взгляд на тюремного смотрителя, настроившегося слушать разговор. - А мы тут, как в академии, уму-разуму набираемся.
      Курков в "Крестах" действительно набирался "уму-разуму". Он сблизился с Павлом Дыбенко, председателем Центробалта, настоящим богатырем, щедро наделенным природой всем, что она могла дать: рост так рост, скроен на совесть, волосы - жгучая чернь, бородка - смоль, зубы - один в один.
      О жизни своей Павел Дыбенко говорил вскользь, но иногда к случаю вспоминалось то одно, то другое, и Курков знал, что судьба не очень-то баловала этого богатыря: и батрачил по чужим дворам, и грузчиком мытарился, и на флоте дорожка не сахаром посыпана... В Кронштадте в первом же увольнении не стал во фронт, когда жена адмирала Вирена проезжала, и схлопотал трое суток карцера. Из флотского экипажа угодил служить на линкор "Император Павел I", который матросы прозвали "каталажкой". Пришлось Дыбенко на этой "каталажке" и тиковую палубу стеклом скоблить на яростном солнцепеке, и грести в шлюпке, привязанной канатом к судну, грести до тех пор, пока растертые мозоли на руках кровью не набрякнут...
      "В соленой воде меня выварили", - говорил Дыбенко. В тюрьме он не сник и другим сникнуть не давал. Рассказывал: "В феврале вместе с голодными рабочими упитанные буржуа пели: "Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил..." Я еще тогда думал: где они, бедные, так изголодались?
      В июле они запели иную песню. Остается одно: взять их за горло..."
      Разговор между Белышевым и Курковым сквозь решетку, да еще при непрошеном свидетеле, не очень приятен. Но что поделаешь! Смотритель - надо отдать ему должное - беседовать не мешал, стоял с постной физиономией. После февраля 1917-го и аристократы тюремного замка, видно, чувствовали фортуна переменчива.
      Белышев, прощаясь с Курковым, заверил:
      - Скоро тебя и всех наших, Петя, вырвем отсюда. Недолго вам тюремную баланду хлебать! Нашего полку прибывает. Народ к нашему брату тянется...
      И верно: "Аврора" еще не ведала таких времен. Матросы от меньшевиков и эсеров шарахнулись, как от прокаженных. Эсеровские билеты рвали в клочья, швыряли в Неву. Обрывки бумаги уходили в темную воду.
      Бесшабашно-разудалый, неудержимо-порывистый Сергей Бабин, водивший в июле свою анархистскую группу под черным флагом, сломал о колено древко.
      - Баста! Дураков нет!
      Меньшевистский лидер Ираклий Церетели - недавний кумир митингов и собраний - на "Авроре" почувствовал: слушают его матросы, но не слышат. У одних в глазах любопытство, у других на лицах усмешка; смотрят на белые манжеты, на белый воротничок с галстуком, на гладко зачесанные назад волосы, на короткую бородку, удлиняющую остроносое лицо, смотрят, но не слышат. Мельница красноречия вращается вхолостую. А едва дошло дело до резолюции, замотали головами, затопали, зашумели:
      - Чего время терять! Кончай! Не наша песня!..
      После июльского "пира" быстро наступило "похмелье". Петроград окончательно прозрел, но не присмирел, не притих.
      В августе рабочие, вооруженные для разгрома Корнилова, растоптали планы кровавого генерала. Покончив с Корниловым, оружие властям не вернули.
      "Нет, - властно сказали рабочие. - Оно еще нам послужит!"
      Заводские дворы превратились в плацы для боевой подготовки. Только на Франко-русском более тысячи рабочих записались в Красную гвардию. Слесари, токари, шлифовальщики становились стрелками, пулеметчиками.
      Петроград опять заклокотал митингами. В цирке "Модерн", затемненном, как и все городские здания, у трибун пылал смоляной факел. Ораторы, освещенные огнем, призывали к последней схватке.
      - Правильно! - гудели под куполом цирка голоса, и от горячего дыхания сотен людей колыхалось пламя факела.
      Петр Курков - под напором событий тюремщики освободили Куркова и его товарищей, - возвращаясь с заседаний Петроградского Совета, докладывал на судовом комитете:
      - Правительство под предлогом угрозы немцев хочет вывести революционных солдат из города. Мы ответили: дудки!
      Новости из судового комитета быстро облетали палубы, а после отбоя долго будоражили кубрики.
      Поздно засыпала "Аврора". В ночной мгле слепо мерцали сигнальные лампочки. Не дышали высокие трубы. Безмолвно смотрели в ночь неподвижные стволы орудий.
      Стряхнув строительный мусор, обретя боевую готовность, "Аврора" замерла в ожидании, словно знала: всему свое время, всему свой срок. "Аврора", председателю судового комитета Белышеву
      Авроре произвести пробу двадцать пятого октября.
      Дыбенко Командующему Балтийским флотом контр-адмиралу А. В. Развозову
      23 октября 1917 г. Срочно
      Сегодня днем председатель судового комитета получил приказание от Центробалта впредь до его распоряжения не выходить из Петрограда. Председатель судового комитета настаивал перед Дыбенко по юзу на необходимости выхода крейсера на пробу машин, которую предполагалось произвести в среду, а завтра должны были перейти в Кронштадт. Дыбенко настаивает на том, чтобы крейсер 25 и 26 оставался в Петрограде. Председатель судового комитета ослушаться распоряжений Центробалта не считает возможным, о чем и заявил мне. Обо всем донесено минмору.
      Лейтенант Эриксон
      Из постановления Кронштадтского Совета...
      ...1) Немедленно собрать подготовленные боевые части, погрузить на минный заградитель "Амур", каковой на буксирах вытащить за стенку и затем под собственными парами отправить в Петроград к Зимнему.
      2) Линейный корабль "Заря свободы" вытащить с пристани и поставить в канале против станции Лигово для обстрела станции из восьмидюймовых орудий, - в случае наступления или передвижения правительственных войск на Петроград.
      3) Погрузить из склада порта в баржу шестидюймовые снаряды для орудий "Авроры" и под буксиром отправить в Петроград в распоряжение "Авроры"...
      Постановление Военно-революционного комитета
      при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов
      1. Гарнизон, охраняющий подступы к Петрограду, должен быть в боевой готовности.
      2. На вокзалах должна быть усилена охрана.
      3. Не допускать в Петроград ни одной войсковой части, о которой не было бы известно, какое положение она приняла по отношению к нынешним событиям. Навстречу каждой части надо выслать несколько десятков агитаторов, которые должны разъяснить им, направляющимся в Петроград, что их желают натравить на народ.
      Корниловские эшелоны, если таковые не подчинятся увещеваниям, должны быть задержаны силой. Надо действовать строго и осторожно и, где окажется нужным, применить силу.
      О всех передвижениях войск немедленно сообщить в Смольный институт в Петрограде, Военно-революционному комитету и присылать туда представителей из местных Советов и полковых комитетов для установления связи...
      Революция в опасности! Но все-таки ее силы несравненно больше, чем силы контрреволюции! Победа наша! Да здравствует народ!{26}
      Председателю судового комитета "Авроры" Белышеву
      Центробалт совместно с судовыми комитетами постановил: "Авроре", заградителю "Амур", 2-му Балтийскому и Гвардейскому экипажам и команде Эзеля всецело подчиняться распоряжениям Революционного комитета Петроградского Совета.
      Центробалт. Председатель Дыбенко Предписание Военно-революционного комитета
      Петроградскому Совету грозит прямая опасность, ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты "Солдат" и "Рабочий путь" закрыты. Предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений.
      Всякое промедление и замешательство будет рассматриваться как измена революции. Выслать двух представителей на делегатское собрание в Смольный.
      Приказ командующего войсками Петроградского военного округа
      1. Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказов из штаба округа. Всякие самостоятельные выступления запрещаю. Все выступающие вопреки приказа с оружием на улицу будут преданы суду за вооруженный мятеж.
      2. В случае каких-либо самовольных вооруженных выступлений или выходов отдельных частей или групп солдат на улицу помимо приказов, отданных штабом округа, приказываю офицерам оставаться в казармах. Все офицеры, выступившие помимо приказов своих начальников, будут преданы суду за вооруженный мятеж.
      3. Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо "приказов", исходящих от различных организаций.
      Петроград дышал предгрозьем. Черные клубящиеся тучи наплывали с залива. Листья, прилипшие к плитам тротуаров, влажно багрянились под ногами. Патруль юнкеров с кроваво алеющими погонами окликнул:
      - Стой! Куда идете?
      - Куда приказано!
      Лукичев огрызнулся, глядя прямо перед собой. Ни он, ни Белышев не сбавили шагу, качнули винтовками с примкнутыми штыками: мол, не трогаем не задирайтесь!
      Юнкера не решились остановить матросов.
      Александр Белышев и Николай Лукичев шли в Смольный. Час назад пришел вызов: членов судового комитета - к товарищу Свердлову. Зная, что в городе неспокойно, перекинули через плечо винтовки.
      Улица - лучший барометр надвигающихся событий. Дома притаились. Многие ворота - на запорах. Окна первого этажа уныло ослеплены ставнями. На перекрестке - рекламная тумба, пестреющая многоцветьем. Афиши наползают одна на другую. В Мариинском театре 72-й раз - "Севильский цирюльник", рядом - "Смерть Гришки Распутина", сенсационная драма в четырех частях. Первые подзаголовки - "Грехопадение" и "За кулисами благочестия" - можно прочесть, остальные заклеены плакатом: "Война до победного конца!" На белом поле плаката - огромный кукиш. Густо зачерненный, с белым ногтем на большом пальце.
      Опять патруль юнкеров. На сей раз юнкерам не до матросов - остановили автомобиль, обыскивают, шарят под сиденьями.
      Улицы полупустынны. Редкие прохожие, торопящиеся, деловые. На мокрых камнях негулкий отзвук шагов.
      - Проскочили! - говорит Белышев.
      Впереди - белые стены и знакомые колонны Смольного. Они вырастают из второго этажа и тянутся к крыше.
      На углу - жаркий костер, солдаты с красными повязками - свои. Один прикуривает от головешки, другой сладко затягивается, третий читает надписи на бескозырках, смотрит, как Белышев и Лукичев разбрызгивают башмаками лужу, и незлобиво острит:
      - Э-гей, братец, гляди не утопии!
      У входа в Смольный - красногвардейцы с примкнутыми штыками. Проверка пропусков. Во дворе урчат броневики с заведенными моторами.
      Входящие протягивают часовым какие-то бумажки с синими печатями. Бородач в серой шинели, ощупав колючим взглядом Белышева и Лукичева, кивает головой:
      - Валяй, "Аврора"!
      На площадке - хищный ствол скорострельной пушки. Слева и справа - по "максиму". А внутри помещения - духота многолюдья, круговорот, суета, мелькание солдатских шинелей, матросских бушлатов, кажущаяся неразбериха.
      Первая мысль - разыскать своих: несколько суток в Смольном дежурили посыльные от "Авроры" - Сергей Бабин, Иван Чемерисов, Василий Масловский. Да разве их разыщешь? На дверях - старые таблички, оставшиеся от Института благородных девиц, - "Учительская комната", "Классная комната".
      Остановили рабочего с пачкой листовок. Он не дослушал до конца, кивнул на матроса в бушлате: "Вон Мальков, он скажет" - и исчез в круговороте людей.
      Мальков облеплен солдатами и красногвардейцами. Все требуют, просят, жалуются, говорят одновременно. Тут же зычный голос приглашает: "А ну, получай патроны!"
      Патроны раздают красногвардейцам прямо из ящика, только что расколоченного.
      Наконец Белышев добирается до Малькова.
      - Товарищ Свердлов? Третий этаж!
      Матрос в бушлате сказал, как отрубил, и опять утонул в толпе нетерпеливых, тормошащих, требующих.
      Яков Михайлович Свердлов принял авроровцев в маленьком кабинете, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Белышев и Лукичев, поставив винтовки в угол, сели у стола. Свердлов сказал:
      - Настал час взять государственную власть. Готова ли команда к активным действиям?
      Яков Михайлович посмотрел на Лукичева, потом клинышек острой бородки повернул к Белышеву. Белышев встал:
      - Готова, товарищ Свердлов.
      - Сидите, сидите, - Свердлов кивнул на стул и тихо добавил: - Давайте кое-что уточним.
      Вопросы были конкретны: состав команды, сколько матросов и сколько офицеров, если придется действовать, офицеры не помешают?
      - В команде уверены, - заверил Белышев. - Вот резолюция, принятая на последнем митинге.
      Пробежав глазами по строчкам: "Рабочий класс всегда может рассчитывать на поддержку революционного флота в борьбе с врагами внутри и извне...", Свердлов заинтересовался составом партийной ячейки: сколько матросов, сколько унтер-офицеров, сколько бывших рабочих, крестьян, давно ли вступили в партию?
      Ответы, видно, удовлетворили Якова Михайловича. Он вынул из кармана кожаной куртки записную книжку в черном клеенчатом переплете и сделал пометки. Пока он расспрашивал Белышева и Лукичева, никому и в голову не пришло бы, что перед ними человек, почти не спавший несколько суток. Однако, едва Яков Михайлович отключился от беседы и сосредоточился, стала заметна желтизна от безмерной усталости, проступившая сквозь смуглую кожу худого лица. Стол, за которым сидел Свердлов, закрывала карта Петрограда. Она бугрилась там, где стоял телефон, и, не уместившись на столе, свисала почти до пола. Карта вся была в красных пометках. Голубая лента Невы уходила туда, где раскинулись локти Якова Михайловича.
      Отложив записную книжку, он скользнул карандашом по голубой ленте, обвел кружком какую-то точку, - авроровцы могли лишь догадываться, что это их крейсер, - спросил:
      - Какая помощь Военно-революционного комитета вам нужна?
      - Все необходимое у нас есть, - доложил Белышев.
      - Хорошо, - сказал Свердлов, как бы подводя итог разговору. - Теперь нам надо назначить на крейсер комиссара. В его руках будет вся полнота власти на корабле. Комиссар - представитель Военно-революционного комитета. Слово за вами.
      Яков Михайлович испытующе посмотрел на авроровцев, словно в их глазах можно было прочесть ответ. Застигнутые врасплох, матросы молчали. Они привыкли, что выборы всегда проходили на миру, на палубе, под огнем матросских реплик.
      - А вот он, Белышев, - вдруг сказал Лукичев. - Его у нас председателем судового комитета избрали.
      - Правильно, - поддержал Лукичева Свердлов. - Разумное решение.
      Яков Михайлович снял пенсне, подышал на стекла и протер их носовым платком, сдвинул со стола карту, достал бланк, вписал фамилию Белышева и слева, под датой и номером, пометил: "12 часов 20 минут дня".
      Увидев цифру "12 часов 20 минут", Белышев удивленно прикинул, что пробыли в этом кабинете меньше десяти минут. Десять минут, а сколько выяснили, решили! И этот кружок на карте Петрограда, может быть самой главной карте, какую когда-либо знали люди! А сейчас надо прощаться...
      Свердлов поднялся, давая понять, что беседа окончена, и, пожимая руки авроровцам, спросил:
      - Ваши связные в Смольном есть?
      - Есть, - подтвердил Белышев.
      - Ждите указаний.
      На "Авроре" в канун решающих событий их было сорок два - сорок два большевика. Одни пришли в партию на гребне революционной волны, после февраля семнадцатого, другие - перед штурмом старого мира - в сентябре, октябре.
      Из тесноты кубриков, из смрада кочегарок и машинных отделений вышли они навстречу буре. Как большевики родились они в дни борьбы и для борьбы, готовые победить или умереть.
      Ветер века обжигал лица, трепал их бушлаты. Раскаленные дни октября предвещали взрыв неслыханной силы.
      Сорок два большевика! Много это или мало?
      Наверное, Александр Белышев - один из сорока двух, двадцатичетырехлетний матрос, ставший комиссаром "Авроры", - хорошо понимал: простая арифметика бессильна объяснить, что стоит за этой цифрой. А он, Белышев, безошибочно знал: сегодня эти четыре десятка единомышленников - ядро корабля, сердце корабля, питающее полутысячный экипаж неукротимой революционной энергией.
      Не так давно, в марте Александр Белышев впервые испытал чувство, о котором трудно что-либо сказать, которое трудно понять, не испытав его. Он вышел из райкома, прошел несколько метров близ Калинкина моста и вынул из кармана картонную карточку с четко впечатанными словами: "Российская социал-демократическая рабочая партия".
      Он был в числе первых авроровцев, получивших партийный билет. Он стоял один у моста под хмурым весенним небом, и удивительное, неведомое прежде чувство причастности к великому коллективу охватило его. Теперь у него на каждом заводе, в каждом полку, на каждом корабле были единомышленники!
      Морская служба сплачивает людей. Корабль - дом, где ты живешь, где днем и ночью чувствуешь плечо товарища, дом, с которым порою может разлучить только смерть. Но в тот весенний день Александр Белышев ощутил родство более высокое и нерасторжимое - родство братьев по убеждению, по смыслу жизни, по цели, избранной раз и навсегда.
      На "Авроре" родилась партийная ячейка. Большевиков можно было пересчитать по пальцам. Но они ни одного дня, ни одного часа не чувствовали себя одинокими. У Калинкина моста светились окна 2-го Городского райкома РСДРП (б). Здесь им всегда были рады, отсюда приходили дружеские советы и помощь.
      Не за горами был и Петербургский комитет! Словно угадывая, что надо поддержать большевиков-авроровцев, в самую нужную минуту появлялся Федор Матвеев, умевший распутать клубок самых запутанных вопросов, подсказать, как быть сегодня и что делать завтра.
      Когда не в меру активизировались эсеровские и меньшевистские ораторы, Матвеев пообещал Белышеву:
      - Поможем.
      На "Аврору" из Петербургского комитета приехал Михаил Иванович Калинин. Он ничем не походил на ораторов, бывавших на корабле: ни предельно скромной одеждой, ни манерой держаться. Он чуть сутулился. Молча выслушал авроровских партийцев, едва заметно кивая и поглядывая улыбчивыми глазами.
      На церковной палубе, где собрались сотни матросов, Михаил Иванович не спеша снял пальто, чувствуя себя свободно, по-свойски, будто он в кругу семьи. Косоворотка, облегающая шею, темный пиджак - одежда не оратора, а скорее мастерового - все это было несколько необычно. Но едва гость заговорил, едва произнес слова, которые мог бы произнести любой матрос: "Потолкуем о том, почему продолжается война и кому это выгодно", его сразу признали своим.
      По существу, Калинин не выступал, не произносил речь, а беседовал, приводил примеры, факты и, незаметно подводя слушателей к выводу, спрашивал:
      - Верно я говорю? Вы согласны со мной? И в ответ слышался гул голосов:
      - Согласны!
      В сознании Белышева запечатлелось: "Вот как надо говорить с людьми!.."
      Когда на "Авроре" начала свою жизнь партийная ячейка, десятки нитей потянулись с корабля на Большую землю. Тимофей Липатов, едва вечерело, отправлялся в особняк Кшесинской - в солдатский клуб Военной организации ЦК большевиков, любовно называемой "военкой". Вслед за ним потянулись в клуб другие авроровцы - Иван Чемерисов, Николай Лукичев, Густав Зимзир, Иван Симбирцев.
      В клубе слушали они Подвойского и Володарского, из клуба приносили "Солдатскую правду", вести о положении в Петроградском гарнизоне, на фронте, на флоте.
      Тимофею Липатову, корабельному плотнику, однажды кто-то из товарищей сказал:
      - Ты свою мастерскую, Тимофей, вовсе забросил?
      - Да что ты! - возразил Липатов. - Я сейчас самому Керенскому гроб сколачиваю...
      Нити связей от "Авроры" протянулись не только в Смольный, не только во 2-й Городской райком РСДРП (б) - они уходили за пределы Петрограда, в Гельсингфорс, где разместилась главная база Балтийского флота, где находился Центробалт. И хотя крейсер стоял у стенки Франко-русского завода, его экипаж был в курсе всех событий, происходивших на "Республике", на "России", на "Диане"...
      Посланцы "Авроры" - Яков Федянин, Андрей Зоткевич, Василий Масловский, Александр Белышев - не раз бывали в Центробалте - на яхте "Полярная звезда". Так уж получилось - "Полярная звезда", бывшая царская яхта, стала боевым штабом балтийских моряков. Здесь гремел бас неуемного, не знавшего усталости Павла Дыбенко, отсюда быстрее ветра летели его приказы на корабли, несшие вахту в пенных бурунах Балтики. А в первой половине октября Павел Дыбенко неожиданно появился на "Авроре". Он приехал на съезд Советов Северной области, но нашел время, чтобы побывать на крейсере, уверенно взбежал по трапу, обнял Петра Куркова, с которым сидел в "Крестах", весело пошутил:
      - Времена меняются, Петр Иванович! Теперь, пожалуй, тюрьма пригодится для наших тюремщиков...
      Дыбенко был в добром расположении духа, сказал, будто пришел на "Аврору" переночевать, однако настойчиво поторапливал с ремонтом крейсера, предупредил:
      - Ваши стволы понадобятся Петрограду. Ясно?
      Авроровцам хотелось, чтобы председатель Центробалта рассказал о предстоящем подробнее, но он поднял две большие ладони: мол, от разъяснений увольте, придет время - все узнаете. Лишь прощаясь, сказал:
      - Ждите юзограмму...
      ...Узкие ленты юзограмм из Центробалта лежали перед Белышевым. В последней из них было сказано: всецело подчиняться распоряжениям ВРК. А ВРК приказал: судно привести в боевую готовность.
      "Настал час взять государственную власть. Готова ли команда к активным действиям?" - вспомнил Белышев вопрос Якова Михайловича Свердлова. Конечно готовы! После тех летних дней, когда VI съезд партии определил единственно возможный путь - путь вооруженного восстания, большевики "Авроры" не сидели сложа руки. И Белышев подумал о тех, в ком был уверен, как в себе: о бескомпромиссном и волевом Куркове, непреклонном латыше Густаве Зимзире, бесстрашном Александре Неволине, неизбывно энергичном Липатове... Белышев не сразу заметил, что думает о друзьях, которые вместе с ним или вслед за ним пришли в партию. В памяти всплыла знакомая цифра: "Сорок два". Сорок два большевика на "Авроре". Много это или мало?
      У комиссара были веские основания, чтобы считать: немало. Немало потому, что за ними, за сорока двумя, идет вся команда; немало потому, что сами они пришли в партию в дни борьбы и для борьбы и готовы победить или умереть!
      Вечер 24 октября 1917 года в кормовом салоне мало чем отличался от других вечеров. Инженер-механик Буянов просматривал свежие газеты, тихо переговаривался с мичманом Красильниковым. Соколов музицировал на рояле. Борис Францевич Винтер играл с судовым врачом Масловым в шахматы.
      Винтер был шахматист незаурядный, знал теорию шахмат, решал задачи, держал в голове множество хитроумных комбинаций, которые легко разыгрывал на доске, ошеломляя противников.
      Доктор, вкусивший сладкий яд винтеровских комплиментов, уверовал в свою звезду и упорно стремился хоть раз одолеть соперника. Вытянув из фуражки белую пешку, он пошел первым и повел в наступление обоих коней, не открывая короля и королевы.
      Борис Францевич притворно завздыхал, мотая головой:
      - Вы не доктор, а погубитель!
      - Вас погубишь! - буркнул доктор, втайне вынашивая честолюбивые замыслы.
      Винтер уже вывел для атаки офицера и ферзя, и судьба соперника, можно сказать, была предрешена.
      Демин деликатно отсел от сражающихся на диван. Дальнейшие события угадывались: сейчас доктор начнет ахать и охать, как, мол, он проглядел, увлекся комбинацией. Винтер будет его утешать: "И на старуху бывает проруха", и опять они расставят на доске фигуры, и все начнется сначала,
      Раскрыв книгу, Демин не сразу погрузился в чтение. Последнее время он увлекался Горьким, но сегодня хотелось не читать, а потолковать с кем-нибудь о положении в Петрограде.
      За короткий срок молодой мичман вполне акклиматизировался на "Авроре". Он, конечно, и в малой степени не представлял масштаба надвигающихся перемен, однако острая интуиция и жадная наблюдательность помогали впитывать происходящее.
      Сегодня подошел к нему унтер-офицер Курков и, сославшись на решение судового комитета, сказал:
      - Мы передаем для рабочих ящики с патронами. Прошу распорядиться!
      У борта крейсера остановился грузовик, матросы грузили ящики. На верхней палубе показался Эриксон, хмуро поглядел и, ничего не сказав, удалился.
      Сгустился мрак, когда Демина вызвал к трапу часовой. Без вахтенного начальника ничего не обходится! Оказывается, прибыл член Военно-революционного комитета Антонов-Овсеенко.
      Проверив документы, Демин проводил его в судовой комитет. Общение их было мимолетным, но обостренная восприимчивость редко обманывала мичмана: этот Антонов был из породы одержимых. Одержимость жила во взгляде прищуренных властных глаз. В порывистых движениях, в привычке энергично встряхивать длинными рыжими волосами, падавшими на глаза, угадывалась активная, деятельная натура.
      После появления Антонова-Овсеенко заметались рассыльные, собирая комитетчиков. Заседали сравнительно долго. Потом поднялись на ходовой мостик, что-то рассматривали в бинокли...
      Конечно, если бы завязать разговор с Соколовым, можно было бы кое-что узнать. Демин еще в тот первый свой вечер на "Авроре" проникся симпатией к Павлу Павловичу. Суждения его отличались убежденностью и самостоятельностью. На флот он попал из университета. Отсюда, наверное, и шла вольность его суждений.
      За участие в июльской демонстрации Соколова без конца таскали в следственную комиссию. Приходил он оттуда злой, раздраженный и на все расспросы отвечал, махнув рукой:
      - Развели крыс с юридическими петличками. Вот они и копошатся...
      Когда приехал Антонов-Овсеенко, Павел Павлович, как член судового комитета, участвовал в заседании, что-то страстно доказывал на ходовом мостике. Теперь он уселся за рояль. Играл он неведомую Демину вещь, играл мечтательно-тихо, медленно перебирая пальцами, чуть заметно покачиваясь в такт музыке.
      С Соколовым по осведомленности соперничал мичман Поленов, часто ездивший в город и привозивший оттуда полный короб новостей. Увы, Поленов уволился на берег. Собирались в Петроград еще несколько офицеров, но Эриксон неожиданно предупредил:
      - Обстановка усложнилась. Прошу всех ночевать на корабле.
      Что "усложнилось" - Эриксон не объяснил. Внешне все оставалось, как было. Время текло медленно. Каждый коротал его по-своему, и Демин, отрешившись от мирской суеты, углубился в книгу.
      Дважды или трижды били склянки, он слышал их, как сквозь сон. Шуршали страницы, жандармы рылись в комнате Павла Власова, Ниловна понуро следила за желтолицым офицером.
      Внезапно смолк рояль. Демин поднял глаза: перед Соколовым стоял запыхавшийся посыльный. Долетел обрывок фразы: "...срочно в судовой комитет!"
      Соколов мгновенно встал, словно весь вечер ждал вызова, одернул китель и скрылся вслед за посыльным.
      Шахматисты не оторвали голов от доски. Буянова не было - очевидно, он ушел к машинам. Красильников недовольно бросил:
      - Соколов, как челнок, то к нам, то к матросам...
      Демин ждал его возвращения. Минут тридцать спустя послышались шаги. К каюте Эриксона шел Белышев. В бескозырке и фланелевке, он шел, никого не замечая, погруженный в себя, сосредоточенный и серьезный.
      Свидание длилось не очень долго. Белышев вышел тем же быстрым и резким шагом, и лицо его, не умевшее ничего скрывать, выражало крайнее недовольство, озабоченность и решимость.
      Установилась нехорошая тишина. Буксир, причаливший к борту "Авроры", отчаянно дымил. Из салона были видны его корма, заваленная дровами, кочегары с цигарками. Между крейсером и буксиром темнела полоска воды, скупо освещенная иллюминаторами.
      "Пришли буксиры", - отметил про себя Демин.
      Назревали какие-то события. Эриксон из каюты не выходил...
      Еще днем, расстелив в судовом комитете карту, водя карандашом, Антонов-Овсеенко объяснил:
      - Вот "Аврора". Вот Николаевский мост. Вот Зимний. Керенский стягивает во дворец юнкеров, прапорщиков, ударников, казаков. Полагаю, без боя не обойтись. Мосты, как вы знаете, в наших руках, кроме Дворцового и Николаевского. Николаевский разведен. Мы обязаны его свести. Открыть дорогу Васильевскому острову на Зимний. А вам надо стать здесь!