ГЛАВА 3

На следующий день Симон положил в свой портфель «Остров Фельзенбург» и книгу о табаке, не спеша позавтракал и вызвал такси. Едва оказавшись на улице, он почувствовал, что сегодняшний день обещает быть еще жарче, чем вчерашний. Даже тени от могучих каштанов не спасали от пекла.

Симон вышел из машины на Гольцштрассе, что в районе Шонеберг, и направился к парадному одного из старых, недавно отремонтированных домов. Внутри здания царила приятная прохлада. Переплетная мастерская находилась на четвертом этаже заднего корпуса. Здесь хозяйничал Вернер Шульц, высокий, почти двухметрового роста мужчина с огромными руками. В целях самосохранения Симон поприветствовал его, как обычно, не прибегая к рукопожатию. Они были знакомы еще со студенческой поры, когда оба начинали учиться в Свободном университете Берлина. Вернер, правда, скоро понял, что профессия философа не его дело, и занялся изучением переплетного ремесла. Мастерская, где он когда-то начинал учеником, стала теперь его собственностью. Главным источником его доходов была реставрация ценных старинных книг.

Именно благодаря Вернеру Симон смог спасти в свое время от тлена пару очень ценных изданий XVIII века, которые, как казалось, сохранить было невозможно. Симон знал, для Вернера высокая оценка его мастерства значит куда больше, чем щедрая оплата, поэтому никогда не скупился на добрые слова. Переборщить было невозможно, потому что Вернер действительно был профессионалом высочайшего класса.

— У меня к тебе большая просьба, — начал Симон, доставая принесенные тома.

Он позволил Вернеру спокойно рассмотреть книги, заранее предвидя, как удивится его друг.

— Зачем ты принес мне это чудо? Они совершенно не нуждаются в реставрации.

Для Вернера любой том, которым он занимался, становился пациентом, а он чувствовал себя врачом, который во что бы то ни стало должен помочь больному. Для Симона оставалось загадкой, откуда у Вернера появилась эта черта характера.

— Все так, если пользоваться книгами самому, — многозначительно произнес букинист, как бы намекая на причуду некоего неназванного оригинала. — Мне бы хотелось, чтобы ты отделил книжные блоки от переплетов, поменял их местами и снова собрал каждую книгу, но с переплетом от другой. Экслибрисы также надо поменять местами. Они хорошо сохранились и достаточно крупные, так что проблем возникнуть не должно. Это надо сделать аккуратно, по крайней мере чтобы неспециалист не смог заметить подмену. — Симон увидел, как вытянулось лицо Вернера, но тем не менее продолжал: — Оба тома нужны мне как можно скорее. Поверь, что причина, по которой я прошу тебя сделать эту работу, очень веская.

— Ты с ума сошел! Ты же все-таки антиквар! Как можно настолько безжалостно поступить с этими замечательными книгами? Ты же разрушаешь историю!

Симон предусмотрел такую реакцию. Вернер был очень чувствителен к подобным экспериментам.

— Вернер, я никогда не просил тебя ни о чем подобном. И не хуже тебя знаю, что преступно так поступать с книгами, тем более с такими. Но это действительно необходимо!

— Невозможно! — Переплетчик начал метаться по мастерской, как разъяренный зверь. Наконец он остановился перед окном. — Во-первых, я не могу взяться за работу, которая никому не нужна. А во-вторых, сделать ее за короткий срок — значит погубить оба экземпляра. Знаешь…

— Конечно, — перебил его Симон, — конечно, я понимаю, что тебе надо намного больше времени, не только рабочего, но и твоего личного времени. Нужно подготовить клей, бумагу, материалы. Но у меня нет этого времени. Книги нужны мне так быстро, как это только возможно. Во всяком случае, книга о табаке в сафьяновом переплете. Ты же не допустишь, чтобы я пошел с этим делом к Курпфушеру?

— Это шантаж!

— Понедельник?

Вернер отошел от окна и с грустью взял книги в руки. Симон добился того, чего желал.

— Ладно, понедельник.

Симон прогуливался по рынку на Винтерфельдплац. Он редко заходил сюда в последнее время. Когда-то давно, когда он жил поблизости, наведывался на рынок за продуктами каждую неделю. Сейчас он не смог вспомнить, когда был здесь последний раз. Сама прогулка по рынку, толчея в торговых рядах, голоса продавцов, запахи, доносившиеся с прилавков, доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Он с аппетитом проглотил колбаску в старой закусочной. Заведение располагалось на этом месте с незапамятных времен. Хозяйка была так же приветлива, как и много лет назад.

Именно здесь, на рынке, Симон Шустер когда-то познакомился со своей женой, Ханной. Вот уже пятнадцать лет, как ее не стало. Она погибла в автокатастрофе на Кантштрассе. Та трагедия унесла и его лучшего друга, Хуберта. Симон и Клаудиа тоже были в машине — на заднем сиденье — и остались живы. Колено, поврежденное в той аварии, до сих пор давало знать о себе, вынуждая его опираться при ходьбе на трость.

— Что-то долго вы к нам не заглядывали. — Голос хозяйки закусочной вернул его в сегодняшний день. — Все еще живете в Берлине?

— Да, в Вильмерсдорфе. Совсем нет времени выбраться.

Компания молодежи, ввалившаяся в кафе, явно туристы, прервала едва начавшийся диалог. Симон пообещал скоро заглянуть еще и поспешил попрощаться. Его путь лежал к станции метро «Ноллендорфплац».

Времени было еще достаточно. В магазине его не ждали так рано. Симон оставил запас времени на случай, если бы пришлось обедать с Вернером, не уговори он его выполнить свою просьбу так быстро. Впрочем, с Вернером он пообедал бы с удовольствием. Но как-нибудь в другой раз.

В метро Симон ездил редко, поэтому пришлось задержаться на минуту перед схемой подземки. Ему бросилось в глаза, что «Ноллендорфплац» находится всего лишь в трех перегонах от Потсдаммерплац. Он даже не знал, что эта линия снова работает.

Было около часа дня, когда Симон поднялся наверх на Потсдаммерплац. И оказался перед высотным зданием информационного комплекса с экспозицией плана развития города и смотровой площадкой. Он не был здесь ни разу с момента объединения Германии и с интересом осматривал сменяющие друг друга макеты зданий, новые кварталы, планы улиц и площадей. Так, переходя от экспоната к экспонату, Симон добрался до смотровой площадки. Открывшаяся панорама давала возможность представить, каковы будут изменения, которые он видел внизу на схемах и макетах. Но кое-что показалось ему странным. Архитекторы, похоже, совсем не стремились подчеркнуть величие старого города, который снова стал единым. Разглядывая окрестности, Симон вспомнил попавшуюся ему на глаза совсем недавно газетную статью. «Дух Востока, — говорилось там, — исчезнет сам собой, как только правительство переедет в возрожденный и отреставрированный Берлин. Возродится дух Западного Берлина». И никто не заметил, что вместе со Стеной было разрушено и многое из того, что составляло этот самый дух, а архитекторы, проектируя новый центр города, совершенно не задумывались над тем, чтобы новые постройки хоть как-то вписались в старую архитектуру. Новый город жил как бы своей, не связанной с прошлым жизнью.

Симон жестом подозвал такси и попросил отвезти его на Курфюрстендамм. По дороге он раздумывал о своем будущем, о будущем своего дела. В следующем году делу, основанному еще его дедом, исполнится семьдесят пять лет. А структура и принципы управления мало изменились с тех пор. Кроме того, в конце года истекал срок аренды помещения, которое занимал его магазин, и Симон не без тревоги задумывался о предстоящих переговорах. Старый дом был продан пять лет назад в счет уплаты наследственного долга одной крупной риэлтерской конторе. Его прежние соседи, арендовавшие помещение в этом здании, не выдержали кабальных условий, предложенных новыми хозяевами, и переехали. С новым арендатором Симон никак не мог наладить контакт, так как владелец фирмы был весьма занятым человеком, владел еще одним предприятием в Мюнхене и очень редко появлялся в Берлине. Помещение по соседству занимал итальянский ресторан, владелец которого, Гвидо, балагур и шутник, мало интересовал Симона как деловой партнер.

Он вышел из такси, свернул в переулок, подошел к парадному одного из доходных домов, история которого уходила в глубину веков. Табличка на входной двери указывала, что здесь расположен офис весьма известной в мире фирмы «Й. Хёфль & сыновья». Фирма занималась продажей рукописей великих людей со всего света. Симон нажал кнопку звонка. Из домофона раздался голос самого Иоахима Хёфля.

— Это Шустер, Симон Шустер, не потревожил?

— Шустер? Да, поднимайтесь.

Щелкнул электронный замок, и Симон оказался в огромном, ярко освещенном холле, стены и потолок которого были покрыты великолепной росписью. Он поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где его поджидал хозяин. Хёфлю было чуть больше семидесяти лет. Он был одного роста с Симоном, носил длинные, почти до плеч, волосы, одевался просто, но удобно. Сегодня на нем были вельветовые брюки и белая рубашка. Костюм дополнял со вкусом подобранный жилет. Очки, закрепленные на тонкой серебряной цепочке, висели на шее. Хёфль и Шустер были, разумеется, довольно давно знакомы, но особых симпатий друг к другу не питали — каждый занимал свою нишу в антикварном бизнесе, а интересы их пересекались крайне редко.

Хёфль препроводил Симона в свой кабинет, указал на стул рядом с письменным столом и не спеша уселся сам.

— Что привело вас ко мне, Шустер?

Хёфль обращался к любому посетителю именно так, по фамилии, не более того.

— Меня интересуют рукописи некоего Иоганна Эрнста Шнеллера…

— Придворного шута? — прервал его Хёфль.

— Именно.

Иоахим Хёфль задумчиво посмотрел на гостя.

— Шустер, — начал он, — вы можете приобрести у меня письма Гёте или Карла Мая, или даже авторскую партитуру Пауля Дессау, очень ценные рукописи папы римского Урбана VIII, датированные 1643 годом, и другие документы Ватикана. Мой самый дорогой товар — письмо Рене Декарта, написанное им в 1641 году Томасу Гоббсу. Впрочем, это письмо дорогое, у вас вряд ли хватит денег, — добавил он насмешливо.

Улыбка исчезла с лица Хёфля так же резко, как и появилась.

— Насколько я знаю, вы не занимаетесь коллекционированием рукописей. На кой дьявол вам понадобились манускрипты Шнеллера?

— Так они у вас есть?

Хёфль отрицательно покачал головой.

— Послушайте, — Симон повысил голос, — меня это интересует не как коллекционера. У меня чисто личный интерес к этой исторической персоне. Я изучаю время, в которое он жил. Не более.

— Гм. Лет двадцать назад я продал одному человеку из Вены несколько записок Шнеллера. Не рукописи, а копии его дневниковых записей, причем уже отпечатанные. Это была только часть дневника. Товар весьма редкий и потому ценный. Больше никаких документов, связанных с этой личностью, через мои руки не проходило.

— Бумаги ушли в архив или в музей? — спросил Симон.

— В частный архив. Имя покупателя я, естественно, назвать не могу. Однако, дружище, я мог бы попросить его сделать для вас копию. Впрочем, это будет стоить недешево. Ведь речь идет, как уже было сказано, об уникальном документе.

Симон уже догадался, куда клонит Хёфль. Старик с ухмылкой пригладил волосы.

— Фейхтвангер, — только и произнес он.

Много лет назад Симон приобрел у известной писательницы Ингеборги Венд 23 подлинных письма самого Лиона Фейхтвангера. Переписка длилась всего два года и прервалась со смертью писателя в 1959 году. Но глубина и содержательный смысл этих писем были настолько велики, что редкий собиратель отказался бы иметь их в своей коллекции. Хёфлю стало известно, что письма оказались у Симона, и при каждой их встрече он донимал последнего просьбами продать их ему.

— Каким годом датированы дневниковые записи Шнеллера? — спросил Симон.

Хёфль встал и прошел в соседнюю комнату. Его не было десять минут. Он вернулся с каталогом аукциона, на котором были проданы записки шута. Открыв нужную страницу, показал ее Симону.

«Шнеллер, Иоганн Эрнст, 1700—1756, придворный шут курфюрста Фридриха Августа II Саксонского. Выдержки из дневника на немецком языке. (Оригинал (французский язык) утерян.) С предисловием переводчика. 62 машинописные страницы. Перевод 1939 года, сохранился лишь частично. Содержание: жизнеописание с 1754 по 1756 год (с пропусками). Незначительно пострадали во время пожара. Исключительно редкий экземпляр».

Цена была замазана.

— Не очень выгодная сделка. Двадцать три подлинных письма Фейхтвангера против шестидесяти двух ксерокопий непонятно чего.

Хёфль пожал плечами.

— Шустер, если вас действительно так заинтересовали эти бумаги, я посмотрю, по-моему, копии первых страниц дневника сохранились у меня. Тогда был еще один желающий купить эти записки, и пришлось сделать несколько копий для него. Он не хотел покупать товар, не ознакомившись хотя бы с несколькими страницами. В конце концов перед самым аукционом отказался от сделки и вернул мне копии… Попробую поискать.

— Если это вас не затруднит. — Симон с трудом сдерживал себя.

Хёфль ухмыльнулся и снова направился в архив. Симон слышал, как тот копошится в соседней комнате. Наконец старик вернулся.

— Вот они. Можете не торопиться, посмотрите внимательно.

Симон взял семь пожелтевших от времени листочков, сел за письменный стол и начал читать. Первые страницы сопровождались комментариями переводчика.

«Во второй половине дня 9 ноября 1938 года я готовился к лекциям, сидя в своей квартире на Гендель-штрассе. Неожиданно домой вернулся мой младший брат Ганс, с которым мы тогда жили вместе. Через некоторое время он вошел в мою комнату в своей форме и напомнил, что сегодня вечером запланирована очередная акция. Я ответил, что скорее всего не смогу принять в ней участие, так как планирую проработать до глубокой ночи.

Около девяти часов вечера Ганс позвонил и сообщил, что его отделение находится в доме профессора Соломона Г., еврея, и что все книги вынесены во двор и их вот-вот подожгут. Он знал, что я никогда не одобрял подобные акты вандализма, но в сложившейся ситуации поделать ничего не мог. Требовалось мое вмешательство, чтобы предотвратить уничтожение книг.

Частная библиотека профессора была известна далеко за пределами Дрездена. В ней хранилось очень много книг по истории города, ценные архивные материалы. Уточнив у брата фамилию командира их группы, я связался с гауляйтером. Тот пообещал немедленно позвонить на виллу профессора и прекратить вакханалию. Кроме того, за мной тотчас была отправлена машина, чтобы я мог приехать и лично проконтролировать ситуацию.

Около десяти часов вечера я прибыл в особняк. Картина, представившаяся моим глазам, была весьма удручающей. Дом серьезно не пострадал, но было сожжено большое количество книг, прежде чем гауляйтер дал приказ прекратить уничтожение. От имени гауляйтера я потребовал немедленно освободить и опечатать дом. Всю следующую неделю вместе с моими студентами мы перевозили документы и книги в институтскую библиотеку. Студенты время от времени интересовались у меня, насколько ценен был тот или иной документ. Так в моих руках оказался дневник придворного шута И. Шнеллера. Сразу стало ясно, что это лишь фрагменты рукописи, и я дал указание еще раз просмотреть весь привезенный материал, чтобы найти какие-то бумаги. Найти, к сожалению, больше ничего не удалось. Оставшиеся бумаги либо погибли в огне, либо были утрачены еще раньше. Самого профессора уже переправили, и узнать что-либо об истории рукописей было больше не у кого.

Сохранившийся текст начинается с записей, датированных ноябрем 1754 года. Многих страниц недостает. Последняя запись дневника датирована 31 августа 1756 года, днем, когда Шнеллер покончил с собой. Кроме выдержек из писем, все фрагменты собственноручно подписаны Шнеллером. Перевод с французского сделан с учетом особенностей современного немецкого языка. Я попытался тем не менее сохранить некоторые особенности языка того времени. Для лучшего понимания некоторые главы содержат мои пометки (в квадратных скобках).

Профессор, доктор фил. Фриц Рубен. Дрезден, 14 января 1939 г.».

— Этот Рубен отвратителен, вы не находите? — повернулся Симон к Хёфлю. — Как он о бедном еврейском профессоре: «…был переправлен». Словно вещь какая-то… Вы что-нибудь слышали об этом Рубене?

Хёфль покачал головой. Симон начал читать перевод, начинавшийся с середины одной из записей Шнеллера.

«…это было довольно смело. Уже забытый многими Бруст[4] смог так организовать сбор налогов с извозчиков и почтовых станций, как никому еще не приходило в голову. Король наделил его полномочиями, о которых никто другой не мог и мечтать. Через пару лет в личных конюшнях Бруста было уже более сотни лошадей, а его состояние могло сравниться с богатством самых сильных аббатств королевства. Какой делец! И очень проницателен, как и я.

Его светлость[5] похож на Генриха III. В некоторых вопросах ему тоже недостает прозорливости. Он живет несколько в ином мире, в мире искусства, в мире духовных ценностей. И я ничего не имею против. Плохо, что его интересы зачастую лишь этим и ограничиваются. Впрочем, может, это и неплохо. Все остальные дела он переложил на меня и еще на фон Брюля[6], с самого начала своего премьерства ставшего моим недругом. В вопросах торговли курфюрст следует моим советам, и это правильно, так как в этом деле я понимаю значительно больше, чем фон Брюль. Он советуется со мной и по интимным вопросам. Но не считаться с фон Брюлем нельзя. Он хитер как лис, имеет влияние на министров, членов тайного совета, епископат. Очень силен в вопросах государственной политики. Он занимается поставками культурных ценностей ко двору, близок с господином секретарем Карлом Генрихом фон Кайнекеном, человеком весьма сведущим в вопросах искусства. Его верные агенты Алгаротти и Росси скупают по всей Италии произведения искусства и везут их ко двору. За это курфюрст благоволит к фон Брюлю. В конце концов это может повредить мне.

Вот уже сорок лет я много путешествую. Мир за это время стал более доступным. На всех почтовых дорогах появились патрули, путешествовать стало намного безопаснее и быстрее. Раньше часто приходилось ночевать под открытым небом. Теперь к моим услугам множество постоялых дворов и почтовых станций. Развитие почты усложняет структуру двора и раздувает наш чиновничий аппарат. Это тоже дает дополнительные козыри фон Брюлю.

Тем не менее мое место по-прежнему подле моего курфюрста и господина. Но все чаще мои советы по вопросам налоговой политики и дипломатии высмеиваются в моем присутствии этим фон Брюлем. Только он, окруженный толпой министров и секретарей, оказывается, способен разбираться в этих вещах. Никому другому это не дано…

Его величество стал меньше советоваться со мной по вопросам политики. Это огорчает меня.

— Мой дорогой Иоганн, — сказал мой господин несколько дней назад, — позволь уж заниматься этим фон Брюлю. Мы хорошо управляем государством с нашим премьер-министром. — Он улыбнулся. — Ты же оставайся моим придворным фокусником, моим шутом, занимайся торговлей и будь моим доверенным лицом и другом в минуты печали и радости, раздумий и веселья. Дела оставим Брюлю.

На службе у фон Брюля восемь секретарей и несметное число лакеев. С их помощью он окутал моего господина сетью интриг и заговоров. Они следят за каждым его шагом. Никто не может попасть к курфюрсту, миновав шпионов премьер-министра. А его светлость смирился с этим, он не хочет ничего слышать о том, что фальшивомонетчик фон Брюль только и ищет способ, чтобы избавиться от моего влияния при дворе. Счастье еще, что фаворитка моего господина глупа как гусыня. Она как дурочка смеется над моими шутками и делает испуганно-удивленное личико, когда я показываю некоторые из моих не самых сложных фокусов. Она падает в обморок, когда с помощью спрятанного под столом магнита я начинаю двигать на столе монетки и другие мелкие вещички. Не Брюль, но я имею влияние на нее. Однако толку от этого мало. Вряд ли мой господин обсуждает с ней какие-нибудь важные вопросы. Она совсем необразованна для этого».

Симону нужен был, конечно, весь текст. Он посмотрел на Хёфля и понял: торговаться бессмысленно.

— Ладно, — произнес он с тяжелым сердцем, — вы получите письма Фейхтвангера.

— Сделаю все, что в моих силах, чтобы добыть для вас этот дневник, Шустер. Я свяжусь с вами.

Иоахим Хёфль не спеша вернулся в свой кабинет, достал старую записную книжку. Его сыновья уже давно сделали базу данных клиентов и поставщиков с адресами и телефонами, но он больше доверял своей голове и записной книжке. Отыскав нужный телефон, старик набрал номер в Вене. Похоже, Клаус Рубен держал руку на телефонной трубке, потому что снял ее после первого гудка. Хёфль изложил ему суть дела. Рубен недолго поразмыслил и согласился подготовить копию всего дневника. Ему были любопытны данные человека, который интересовался личностью Иоганна Шнеллера. О сумме вознаграждения договорились очень быстро. Положив трубку, Хёфль расхохотался. Он никогда еще не зарабатывал столько денег так легко, ибо сумма, запрошенная Рубеном, была чисто символической и скорее всего вообще не интересовала владельца копий.

Так оно и было. Деньги были совершенно не нужны Клаусу Рубену. В этот момент в его магазине не было покупателей. Рубен подошел к двери, запер ее, потом налил себе коньяку и залпом выпил. Он снова и снова спрашивал себя, правильно ли поступил.

Когда-то он получил в наследство чемодан, где лежали удивительные документы, относившиеся к личности Шнеллера. Не было там только дневников шута. Проследить их судьбу в неразберихе послевоенной Европы было невозможно. Потом судьба подарила ему то, что он так долго искал. Этой судьбой стал Иоахим Хёфль. Правда, ни одна из дневниковых записей так и не вывела его на след сокровищ, поискам которых он посвятил двадцать шесть лет своей жизни. И вот наконец нашелся некто, готовый заплатить за эти бумаги большие деньги. В том, что Хёфль не продешевил, Рубен не сомневался. Итак, Симон Шустер, книготорговец и библиофил из Берлина. Может, в его руках оказались какие-то другие источники, указывавшие на след сокровищ. Это следовало проверить.

Рубен просчитывал возможные варианты. После того как его отец неожиданно скончался летом семьдесят второго, Клаус, разбирая его вещи, наткнулся на чемодан с документами из библиотеки своего дяди Фрица. Профессор Фриц Рубен погиб во время одной из бомбежек 13 февраля 1945 года в Дрездене. Отец рассказывал Клаусу об этом, но никогда не упоминал о чемодане, который он прихватил с собой, убегая на Запад.

Целыми днями Клаус занимался тем, что изучал обнаруженные документы. Так он узнал об Иоганне Эрнсте Шнеллере и его сокровищах. Дядя, вероятно, наткнулся на эти архивы случайно, еще студентом, в 1926 году. Десятилетиями документы лежали в городском архиве Дрездена, и никто не обращал на них внимания. Дядя же, обнаружив их, начал планомерно собирать все, что имело хоть какое-то отношение к личности Шнеллера, и даже завел специальный реестр. Это не было прихотью. Это было поручением партии, национал-социалистской партии Германии, в ряды которой он вступил в середине двадцатых годов. Операция имела даже кодовое название — «Золотой след». После прихода нацистов к власти руки у Фрица Рубена были развязаны, и он мог спокойно вести поиски во всех архивах. Однако приблизиться к разгадке тайны ему не удалось. Сегодня все документы операции «Золотой след» хранились в банковской ячейке его племянника Клауса в одном из банков Вены. Интересно, сколько могли бы стоить все эти драгоценные камни, украшения, золотые монеты? Клаус Рубен, конечно, не мог определить точно. Но он почти наизусть помнил один из документов, а именно опись имущества, составленную бухгалтерией двора. Все финансовые операции Шнеллера были тогда очень тщательно реконструированы. Все покупки, сделки, контакты с ювелирами, все, что отчуждалось Шнеллером в чью-либо пользу… Клаус Рубен усмехнулся. Сегодня отследить финансовые махинации конкретного человека было бы не так просто. Счета в швейцарских банках, оффшорные зоны на Карибах, законы о тайне вкладов… Финансовые инспектора XVIII века, наделенные огромными полномочиями в отличие от своих нынешних коллег, могли работать быстро и эффективно. Когда Фридрих Великий захватил Саксонию, его людям удалось немного продвинуться в поисках — посчитать, сколько всего сумел спрятать Шнеллер. Сам же клад оставался ненайденным до сегодняшнего дня. Десять, пятнадцать миллионов марок? Именно так оценивал Клаус Рубен стоимость сокровищ в современных ценах. Конечно, официальная цена товара была в несколько раз выше. Но сбывать драгоценности все равно пришлось бы на черном рынке, а его законы Клаус Рубен, торговец антиквариатом, знал очень хорошо.