– Ну! – процедил Семиверстов, – вы покинули боевой пост, чтобы учинить насилие над нашим гостем?

– Я бы его убил, суку! – вырвался из Володи низкий рык, – он, товарищ подполковник, Дуньку мою снасиловать хотел, падла!

Подполковник резко повернулся к брату Юргену. Рука его потянулась к кобуре, но он, опомнившись, вернул ее на место, правда, в виде кулака. В свое время он был чемпионом округа по боксу и до сих пор этим гордился. Он шагнул к избитому крестоносцу и внимательно посмотрев на него хотел что-то сказать, но его прервал на полуслове появившийся Львов.

– Прошу прощения, Игорь Петрович, – он обратился к Мурашевичу, – Евдокия потеряла плод. Боюсь, что она сейчас в критическом состоянии. Володя, она все время зовет тебя…

Парень посмотрел на начальника штаба.

– Беги скорее, парень! – кивнул тот. Володя окинул взглядом, полным ненависти, брата Юргена, и быстро прошел сквозь каре.

– Этот ублюдок двинул ей сапогом в живот, – сказал громко врач. Гул ярости прокатился по рядам солдат. Семиверстов просительно поднял руку. Львов продолжал:

– Возникло сильное внутриматочное кровотечение, которое сейчас пытается остановить Починок. Я нужен там!

– Давай, родной! – ответил, прокусывая губу, подполковник, а затем повернулся к иноземцам. Найдя глазами Зигмунда, он спросил печально:

– Откуда в вас столько жестокости, святые люди? Кто там упоминал о кодексе чести? Неужели все-таки был прав замполит, предлагавший вас казнить?

Из толпы рыцарей выступил третий комтур. На глазах его были слезы стыда – подполковник представил себя на его месте. Сдохнуть от этого впору! Самураи в таких случаях решали вопрос ритуальным сеппуку.

Следом за ним вышли брат Арнольд и де Вульф – переводчик.

– Я есть виноват! – опустив голову, сказал по-русски Третий комтур, – меня убить!

Далее переводил Зигмунд.

– Я не поведал вам о своих подозрениях по поводу этого мерзавца. Мне очень жаль, что так получилось. Поверьте, я скорблю вместе с вами. Этот ублюдок был навязан мне магистром в качестве соглядатая. Он будет сурово наказан за свое вероломство, – комтур умолк. Брат Арнольд простер руки к небу и горестно завопил на латыни:

– Позор нам всем! Горе Ордену! Горе рыцарю, нарушившему клятву! – видно было, что достопочтенный брат немного под хмельком. Затем переводчик и комтур повернулись к своим.

– Брат Юрген! – торжественно произнес граф, – за оскорбление гостеприимства, измену слову и поведение, не совместимое с понятиями о рыцарской чести и чести Ордена ты лишаешься рыцарского звания и права носить одеяние госпитальера. В Мариенбурге решат, что с тобой делать!

– Посмотрим, что скажет Великий Магистр, когда узнает, что вы позорно сдались в плен! – прохрипел разбитым ртом экс-крестоносец, – и что Великий Магистр скажет в ответ на то, что вы пировали за одним столом с язычниками!

Лицо третьего комтура окаменело. До крови закусив губу, предводитель крестоносцев отвернулся от брата Юргена и обратился к начальнику штаба:

– Его ни в коем случае нельзя оставлять в живых. Магистр поверит скорее этой сволочи, чем нам.

Подполковник сплюнул:

– Мне этой мрази не жалко! У нас просто нет палачей. В особых случаях подобными делами должен заниматься майор Худавый, но, насколько мне известно, он от этого восторга не испытает. Остальные парни могут убить противника в бою, но хладнокровно расстрелять безоружного… Разве что Вовка Мурашевич…

– Я бы сам свернул ему шею, но кодекс чести запрещает. А выйти с ним на поединок нельзя: он уже не рыцарь.

– Да и как-то глупо получится, – добавил Семиверстов, – вы вернетесь без него. Будь я на месте Магистра, ни за что бы не поверил в простую случайность, что из всей компании не вернулся лишь «швой парень».

Третий комтур совсем сник. Но, на его счастье, вмешался майор Булдаков.

– Если не возражаете, товарищ подполковник, то я его возьму на полчасика, а после этого он не посмеет кого-либо продать.

Семиверстов поморщился. Почти все нижние чины, обращаясь к вышестоящему товарищу со званием «подполковник», говорят «полковник». Так удобнее и в смысле произношения, и в смысле ненавязчивого подхалимажа. Но товарищи майоры, подчеркивая, что их с вышестоящим товарищем разделяет всего одна ступенька, слово «подполковник» выговаривают особенно тщательно. Затем они сами становятся подполковниками и, в свою очередь, недовольно косятся на наглых майоров.

Подполковник иронично покосился на Булдакова и спросил очень проницательным голосом:

– Бить будете? – от обиды Олег Палыч аж надулся. Нужно сказать, что с командиром роты охраны все стремились поддерживать самые хорошие взаимоотношения. Все, начиная с Шуры Лютикова и заканчивая командиром базы. Уж больно талантлив был мужик насчет подраться! В свое время генерал Трущенков познакомился с знаменитым Булдаковским «прямым в печень» из за того, что послал Олега Палыча по матери перед всем батальоном. Генерал повалялся месяц в госпитале, а затем благоразумно целых два года не появлялся на территории базы. Время стояло перестроечное, и за подобные фиглярства можно было угодить снова в полковники.

– Как вы могли так подумать? – засопел Булдаков, – я же помочь хочу…

– Щас заплачу! – фыркнул Игорь Петрович, – берите, леший с вами! А что именно вы собираетесь с ним проделать?

– Небольшое турне по достопримечательностям базы, – уклончиво ответил майор.

– Смотрите не перестарайтесь! Он должен быть живым.

– Ну, где-то так, не совсем мертвым, – пробурчал Олег Палыч.

Он подошел к немцу, взял того за шиворот и поволок к одноосной тележке, на которой наряд завозил в столовую продукты на сутки. Усадив злосчастного сластолюбца на нее и, пристегнув наручниками к боковинам, майор подогнал «УАЗик» и прицепил тележку к форкопу.

– Bon voyage! – пожелал он иронично брату Юргену, садясь за руль. Автомобиль сорвался с места и понесся в сторону вертолетной площадки. Вопли жертвы затихли вдалеке.

– Наш майор очень большой шутник, – прокомментировал Семиверстов, когда раздался отдаленный гул заводящегося вертолета.

– Я заметил! – сухо отозвался Фридрих фон Гольц, – так говорите, что у вас нет палачей?

– Просто, дружеская шутка, – равнодушно ответил подполковник, – ребята так каждый день развлекаются.

Офигевшие солдаты в подтверждение дружно закивали головами.

– А что ему предстоит дальше? – спросил Зигмунд.

– Не могу знать, – слукавил Семиверстов, подозревая что конечной целью анабасиса является «домик ужасов».

«Домик ужасов» представлял собой неплохую имитацию американского аналога. Идея его создания принадлежала замполиту. Вычитав в какой-то книге, что на праздник «Хеллоуин» в Америке открываются специальные аттракционы, дабы публика могла всласть перепугаться, Горошин подергал за соответствующие ниточки и посетовал в нужном месте на отдаленность базы от центра цивилизации и отсутствие развлечений. К середине октября возле штаба красовалось новое здание в три этажа, превращенное иноземными дизайнерами в единственные на Беларуси место, где за определенную мзду можно было напужаться до смерти. Вечером тридцать первого октября замполит лично водрузил над штабом череп, сделанный по традиции, из тыквы, и включил вмонтированную внутрь лампочку в двести свечей. Праздник удался на славу! Две беременные молодицы преждевременно произвели на свет своих отпрысков, а генерал-куратор Трущенков очередной раз улегся на свою генеральскую койку в госпитале, на этот раз с зашалившим сердцем.

Горошину дядя из министерства виртуально надавал по вые, и «домик ужасов» прикрыли до лучших времен. Теперь, по всему видать, его услугами намеревался воспользоваться майор Булдаков.

У Семиверстова заорал транк. Игорь Петрович обменялся несколькими фразами с собеседником, а после этого обратился к солдатам:

– Мужики! Евдокии необходимо переливание крови. У нее первая группа с отрицательным резусом. У кого такое есть? Необходимо еще пару человек, – вышли человек пять.

– Так много? – удивился подполковник, – больно редкая группа! Бегите, ребятки, бегите!

Солдаты припустили по направлению к медчасти. Семиверстов посмотрел им вслед и сжал кулаки так, что хрустнули пальцы.

– Прошу прощения, обратился к нему фон Гольц, – я не совсем понял, что произошло.

– Та девушка потеряла много крови. Мои парни побежали дать ей свою, – скупо отозвался Игорь Петрович. У третьего комтура отвисла челюсть.

– Вы можете…

– Могем!

– А почему вы не взяли кровь у нас? Виноват ведь наш человек, – Семиверстов с любопытством посмотрел на него. Попытаться что ли объяснить этому анахронизму начальные положения медицины? Так Игорь Петрович сам в них не силен! Попробуем поверхностно.

– Каждый из наших знает, какая у него кровь. У них она вышита на груди, – подполковник подозвал Волкова и указал на клапан его нагрудного кармана, где красовалась нашивка «II +», – если ввести кровь не той группы, то человек погибнет.

– Разве кровь разная? – недоверчиво спросил комтур.

– Кровь бывает восьми видов. Или четырех? Нет, восьми! Понимаете, я не в курсе таких тонкостей – на это есть доктор.

– Вы так много знаете… – начал Зигмунд де Вульф, – иногда кажется, что вы не простые люди…

– Обычные, самые обычные, Зигмунд, – сказал Волков, – можешь мне поверить!

Переводчик хотел что-то возразить, но в этот миг из-за угла показался майор Булдаков, волочивший за шиворот какое-то существо. Бедняга раньше был братом Юргеном. Нынче почти ничего не напоминало в этом идиоте жестокого и подлого рыцаря. Поседевшая голова его тряслась, глаза описывали нелепые орбиты, рот, с которого непрерывно капала слюна, совершал хватательные движения. Большой палец левой руки был засунут в правую ноздрю, в которой что-то неприятно чавкало и хлюпало, а правой рукой он отгонял воображаемых мух.

– Ему бы в Могилев на воды, – сообщил майор, – а он девушек насилует. Нехороший человек.

– Что вы ему сделали, Палыч? – гадливо оглядев эту пародию на человека, спросил Семиверстов, – помимо прогулки в «кабриолете» и «домика ужасов».

– Каждый бюргер жаждет знать, как его по маме звать, – нейтрально ответил Булдаков, – я этого головореза недоделанного заставил спрыгнуть с парашютом. Вместе со мной, разумеется.

– Извращенец! – прокомментировал подполковник.

– Результат налицо! – подчеркнул Олег Палыч.

– Глаза бы мои не глядели на это лицо, – покачал головой Семиверстов, – узнают ли его остальные, вот в чем вопрос!

– Узнаете брата Юргена? – спросил Булдаков у Зигмунда.

– Узнаю! Узнаю брата Юргена! – ехидно воскликнул Волков, – за остальное не скажу, но улыбка евонная!

– Ге! Ме! – замычал экс-крестоносец и строго посмотрел на бывших «однополчан».

– Он, сволочь! – заявил комтур, – только как везти его прикажете? Что сказать магистру?

– Скажете, что пошел по нужде в лес во время привала, а вернулся уже такой. Сперва что-то мямлил, а затем стал только мычать, – предложил Булдаков.

– А вдруг он все вспомнит? – сомневался граф. Волков засмеялся.

– Вспомнит, и начнет рассказывать про безлошадные повозки и летающие башни! И только не говорите мне, что ему поверят!

– Скорее небо упадет на землю, чем наш магистр поверит в подобную галиматью, – подтвердил переводчик, – но это значит, что не поверят и нам.

– А вы молчите. Хитро щурьтесь и молчите! А этого товарища привяжите к лошади, наденьте слюнявчик, – продолжал извращаться Булдаков, – только не вздумайте давать ему меч – порежется!

– Я иногда плохо понимаю ваш юмор, – сказал граф, когда Зигмунд перевел ему, – прошу прощения!

– Товарища майора Булдакова иногда даже не понимает его супруга, – отвечал сам Олег Палыч, – меня вообще, на земном шаре понимают лишь два человека.

– Два? – посмотрел на него начальник штаба.

– Ладно, уговорили! Три! – примирительно поднял вверх руки бравый майор, – но это – все!

– Что такое «земной шар»? – полюбопытствовал переводчик.

– Хренотень такая, – ответил уклончиво Семиверстов, не имевший ни малейшего желания читать сейчас популярную лекцию по астрономии, – приедешь через годик в гости, объясню.

– Приедем! – торжественно пообещал фон Гольц.

«Куда вы нахрен денетесь!» – подумал Андрей Волков.

Рыцари решили немедля отправляться в путь. Состоялось быстрое прощание. День явно был смазан отвратительным поступком брата Юргена. Последний, сидя на крупе лошади, благосклонно наблюдал за процедурой привязывания собственных конечностей, и вопил на немецком о храбрости кентавров. В таком положении он напоминал «Генри Пойндекстера», только на плечах у него болталось некое подобие головы. Но ее нынешние функции заключались в поглощении пищи и пускании слюны, обильные хлопья которой висели по бокам лошади.

Крестоносцы были щедро одарены и отпущены с миром.

– Ишь ты! Целую коробку сигнальных ракет взяли, десять ящиков тушенки и упаковку цветных карандашей! – возмущался майор Горошин, – им бы щетины с солью навздогон, да майора Галкина в проводники!

– Возлюби ближнего своего! – наставительно сказал отец Афанасий, также принимавший участие в церемонии прощания.

– Я их так люблю, что не колеблясь облил всех напалмом! – буркнул замполит. Подошел Булдаков.

– О чем тут мистер Альтернатива распространяется? Небось, о ненависти к коварным фрицам?

– Да нет, – возразил игумен, – мы о любви к ближнему толковали.

– Любовь и наш замполит – две разнополярные вещи. Он даже сам себя не любит, и зеркало у него в комнате заплевано.

– Знаете, майор Булдаков! – вспылил Горошин, – не будь вы так чертовски сильны, я бы вам надавал затрещин!

– Так сходите и нагрубите маме! Очень помогает, говорят, – предложил Олег Палыч.

– Братья, не надо ссориться! – возвел очи к небу игумен.

– А мы и не ссоримся, – пожал плечами Булдаков, – так, легкая пикировка. Мне, собственно, пора. Нужно зайти в медчасть – там мой «орел» над девкой чахнет.

Оказалось, над девкой чах не только Вовка. Этой же ночью в карауле свел счеты с жизнью и Виталик Петренко. Он последние несколько дней ходил бледной тенью с воспаленными глазами, почти не ел и ни с кем не общался. В военном билете наискосок было начертано: «Уволился на тот свет, с которого явился. Привет, Наташка!»

Хоронило горемыку почти тысяча человек. Норвегов плевался про себя и кусал губы. Горошин старался не попадаться командиру на глаза и правильно делал – под настроение ему могли вставить по самый пропеллер. Надо отдать ему должное, замполит понимал, что это камешек в его огород. Здесь, на окраине военгородка, было отведено место под кладбище, и первая могила неустанно напоминала о конце пути «в никуда».

Норвегов говорил скупо, но емко. Слова, словно гвозди, заколачивались в головы собравшихся. В общих чертах обрисовав тяжелое психологическое состояние оторванных от привычной среды людей, полковник яростно призывал бросить вызов отчаянию и хандре, сконцентрировать все физические и умственные силы на текущем моменте и не переставать надеяться на возвращение. Ведь надежда умирает с последним патронам.

С разными чувствами слушали его друзья, сослуживцы и аборигены. Ратибор молил своего бога никуда не отпускать невесть откуда свалившуюся «защиту и отраду», и игумен вторил ему мысленно в унисон. Волков разрывался между двумя «любовями» и вспоминал мать. Агностик Федорчук абстрагировался от реальности и кумекал о кружке пива. А два самых голодных самца – капитан Малинин и ефрейтор Табаков вожделенно посматривали в сторону Бобровки. Оттуда налетевший ветер принес неуловимый аромат подгорающих гормон и «невтерпеж» почти сотни молодиц.

…Во владениях Львова прибавилось пациентов. Ефрейтор Табаков появился там через три дня после вышеописанных событий, поманил майора Львова в смотровую, предъявил свои чресла, и заявил:

– Вот. И капает!

– Молодец! – одобрительно похлопал его по плечу врач, – где взял?

– В деревне.

– Умница. Хорошо, что не сифилис. Мочиться больно? – Табаков поднял на доктора страдающие глаза.

– Ясно! – комментировал тот, – берешь свою подругу и оба ко мне. Давненько я никого бициллинчиком не угощал!

– Дык я думал, что в это время еще триппера не было…(Почти все в части предпочитали думать, что они «всего-навсего» совершили перемещение во времени)

– Чего в то время только не было! Ты еще легко отделался! Ну и устрою я этой слободке профосмотр! – майор радостно потер руки, – давай, Серега, тащи сюда свою возлюбленную!

– Я эту сучку грохну! – сказал парень и решительно двинулся на выход.

– Но-но! – вслед ему прокричал майор, – никакого рукоприкладства, товарищ ефрейтор.

Медик сел за стол и задумался. Близость деревни, как оказалось, имеет и свои отрицательные стороны. Осмотр необходим почти так же, как и прививки от оспы. Участившиеся «контакты на высшем уровне» с населением требовали незамедлительных действий. Он сел за компьютер и начал составлять докладную записку на имя Норвегова.

Попыхтев минут тридцать, Игорь Леоныч вспомнил о скором визите пациентов, и прошел в умывальник.