Раскрутив цепь перед собой смертоносным пропеллером, Мишка свободной лапой ухватился за подножие лестницы, вырвал ее и отшвырнул в сторону. Затем, спиной к помосту, он двинулся вокруг него, кося, как сорную траву, приспешников сбежавшего Ляпуса, которые рискнули подступить к Чемпиону на небезопасное расстояние.
      -- Морковкин! -- крикнул он. -- Дело за тобой! Здесь все в порядке!
      Ворчливый, но благородный Морковкин в горячке боя также расстался уже с черным париком и с накладной бородой в смоляных кольцах. Седые пряди его волос трепал ветер, лицо пылало справедливым гневом, азарт битвы вернул стариковским мышцам былую силу. Но сейчас он оказался в затруднении. Левой рукой Клопуцин прижимал к себе девочку, а в правой его кисти играл верткий клинок, рассыпая на солнце разноцветные блики.
      Морковкин осторожно наступал на гнусного чародея, но тот ловко увертывался, отражая выпады старого мага. Ребенка он держал перед собой как щит. Сталь звенела о сталь, противники кружились в центре помоста, поединок затягивался, никому не принося перевеса.
      Пронзительный переливчатый звон раздался с неба, заглушив отрывистый разговор мечей. Задрав к солнцу дуги, несся прямо вниз к помосту, вырастая с каждой секундой, синий троллейбус Печенюшкина с широкими белыми полосами по бокам. Дверцы чудо-машины были открыты настежь. Из передних, растопырив шершавые ладони, выглядывал Федя, прикрученный для верности к поручню веревкой. Из задних дверок зорко смотрела вниз Фантолетта в сбившемся на сторону чепце. В одной ее руке был неизменный зонтик, в другой -- старинный дуэльный пистолет.
      -- Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, в случайный... --орал Федя во все горло.
      Клопуцин, не выдержав, метнул взгляд вверх, и это его погубило. Меч Морковкина сверкнул, плетью повисла рука коварного чародея, сабля отлетев, вонзилась в доски помоста. Шатаясь на неверных ногах, Клопуцин сделал шаг назад, другой, третий, четвертый и, запнувшись об край возвышения, полетел вниз. Но прежде, чем он упал, Морковкин успел выхватить девочку из его судорожно сжатой руки.
      И как раз вовремя. Троллейбус пролетел мимо, едва не чиркнув колесами о доски. В долю секунды престарелый маг передал Аленку прямо в надежные ладони Феди. Машина уносилась ввысь, и все слабее слышалось на площади пение домового.
      -- Твои пассажиры, матросы твои, приходят на помощь...
      В последний раз показалась из все еще открытой задней двери крохотная фигурка Фантолетты и вниз чуть слышно донеслось:
      -- Я горжу-усь В-а-ами, Морко-о-овкин!..
      Глава четвертая
      Партия в куклы
      -- ...А почему здесь никого нет? Дом пустой, а все чисто, словно только что убрано. И завтрак на столе. И чайник кипел, когда мы вошли. Ты не боишься, что вдруг хозяева вернутся?
      Лиза уютно устроилась в глубоком низком кресле, подобрав ноги под себя. Завтрак был вкусный, кресло удобное, утро солнечное, но тревога не проходила. Может быть, сейчас на Главной площади вовсю идет бой, а она прохлаждается в безопасном месте.
      -- Я и есть хозяин, -- улыбнулся Печенюшкин, сидящий напротив Лизы. --Только вот соседи не знают, кто я такой. Торгую саженцами арбузной клубники, разъезжаю везде, дома бываю редко -- что тут удивительного? Вчера вечером я забежал
      к старушке в соседнем домике, сказал, что утром появлюсь, просил помочь. И вот: чисто, прибрано, цветы в вазе, завтрак на столе. Честное слово, нити взаимной симпатии связывают одиноких старушек и неустроенных продавцов арбузной клубники... Подарю ей щенка или котенка.
      -- Печенюшкин! -- решилась все-таки Лиза. -- Нет, Леня!.. Все равно, не могу привыкнуть тебя Леней звать. В общем, слушай! Почему ты, герой, спаситель, про которого столько говорят, выбрал себе самое легкое и безопасное дело? Подумаешь, девчонку стеречь! Да забрал бы таблетки, кольцо, браслет, запер в чулане, и все дела. Или усыпил бы на полдня.
      -- Нет, Лизонька, -- медленно проговорил мальчик. -- Тогда, при всех я не мог этого сказать. Самая серьезная работа предстоит сейчас нам с тобой. Из подвала этого домика идет подземный ход, о котором не знает ни одна живая душа, кроме меня. Ты передохнула? Вставай, нам пора.
      -- Куда же мы? -- выдохнула Лиза.
      -- В логово к Ляпусу. Во дворец.
      Троллейбус, набрав высоту, плавно мчался в голубых небесах. Федя посвистывал в кресле за штурвалом. Город давно остался позади, внизу под ними тянулись высокие холмы, поросшие голубыми елками. Девочка мирно спала, закутанная в толстый плед. Голова ее покоилась на коленях у Фантолетты. Вот ребенок завозился, просыпаясь, зевнул, поморгал, еще раз зевнул и окончательно открыл глаза.
      -- Проснулась, солнышко мое? -- заворковала над ней фея. -- Вот и чудесно! Как ты намучилась, бедненькая. Ну, ничего. Страшное позади. Скоро все кончится, и вернетесь домой к папе с мамой. А уж нам-то всем как будет жаль с вами расставаться...
      Хриплый, леденящий душу хохот раздался ей в ответ. Фея отпрянула. Дрожь пробежала по ее телу, а в сердце словно воткнули с размаха длинную иглу. Федя обернулся, вскочил, замер. Рыжие волосы его медленно поднимались дыбом, из прикушенной губы сползала по подбородку тяжелая капля крови.
      Охваченные ужасом, фея и домовой не дыша смотрели, как меняется на глазах лицо девочки. Словно чьи-то безжалостные невидимые пальцы мяли его, плющили, растягивали. Нос вырастал, заострялся, проваливался рот, выцветали глаза, лоб и щеки покрывались сетью пыльных морщин. И при всем при этом дикий каркающий хохот беспрерывно сотрясал грудь жуткого существа. Каштановые кудри превратились в жидкие полуседые волосы, собранные в пучочек на макушке. Детские пальчики с ровно подстриженными ноготками выгнулись, распухли в суставах и кривые бурые когти вылезли из них...
      -- Мюрильда! Фея Мюрильда! -- воскликнула Фантолетта и закрыла рот рукой.
      Подземный ход был чистый, сухой, теплый. Светляки, сидящие на стенах в метре друг от друга, излучали неяркое зеленоватое сияние... Потолок нависал прямо над головой, стены едва не задевали рукавов одежды, но Лиза и ее спутник могли идти свободно, быстро, не сгибаясь.
      -- Сам пользуюсь, -- на ходу рассказывал Печенюшкин, -- сам поддерживаю чистоту и порядок. Раньше добирался вот так к Великому Магу, для особо секретных и важных поручений. Но даже он не знал, как я попадаю во дворец.
      -- А разве нельзя так: хвостом махнул или заклинание произнес -- и ты уже в нужном месте? Или: загадал желание, сломал волшебную спичку какую-нибудь, и оно исполнилось-- хлоп! -- конец Ляпусу.
      -- Волшебство, Лизок, хорошо применять против того, кто им не владеет. А то -- ты заклинание, враг твой -- заклинание против заклинания, и пошло-поехало. Весь день колдуешь, возишься, а толку никакого. Главные наши инструменты в Волшебной стране -- опыт, ум, смекалка, ловкость.
      Вот и с Аленой. Понимал я, не может Ляпус вывести ее на площадь, нельзя ему рисковать. Значит, он подставит куклу, оборотня. И надо сказать, что мы клюнули на его приманку. Кто-то из нашей компании -- шпион Ляпуса. Ужасно, когда не можешь доверять друзьям. Я догадываюсь, кто предатель, но точных доказательств нет. Их еще предстоит добыть. А пока нельзя обнаруживать, что мы знаем о предательстве. Вот потому-то и пришлось устроить бой на Главной площади. А настоящая Алена во дворце, пусть мне хвост оторвут, если это не так. И, наверняка, злодей сам ее стережет, никуда надолго не отлучается...
      Подземный ход окончился маленькой дверью. Печенюшкин достал из-за пазухи затейливый ключ, вставил его в замочную скважину, бесшумно повернул в замке два раза и шепотом дал Лизе последние наставления:
      -- За дверью -- кухонная кладовая. Из нее -- выход на кухню. Оттуда есть лифт прямо в покои Ляпуса. Надеюсь, Аленка там. Я ухожу, ты закройся и жди меня. Пойми, свобода твоя и жизнь принадлежат не только тебе. Решается судьба всей Волшебной страны. На голос не откликайся, пусть это будет даже Аленкин голос или мой. Отворяй только по условному сигналу: два удара с короткими паузами, два с длинными и три с короткими. Повтори.
      -- Два коротких, два длинных, три коротких. Правильно?
      -- Отлично! Ну, не скучай. Если Аленка появится одна, мигом запирай за ней дверь и бегите обратно по подземному ходу ко мне в домик. Там вы в безопасности. Сидите и ждите меня. И не беспокойтесь, не пропаду.
      Он подмигнул Лизе, неловко чмокнул ее в щеку, смутился, проверил, легко ли вынимается шпага из ножен, приоткрыл дверь, тенью проскользнул наружу, и дверь неслышно затворилась.
      Лиза повернула ключ на два оборота, подергала ручку для проверки, уселась прямо на пол и, обхватив горячие щеки ладонями, принялась ждать.
      Расталкивая лбом копченые окорока и гирлянды охотничьих сосисок, натыкаясь на корзины бананов и бутылки с выдержанной столетней газировкой, Печенюшкин пробирался к выходу из кладовой. В этот день она была заставлена припасами сверх всякой меры. Один раз, опрокинув бидон с апельсиновым сиропом, герой не выдержал. Он беззвучно пробормотал несколько старинных выражений, которые до сих пор в ходу у диких бразильских обезьян.
      Дверь в кухню была заперта, бледно-золотой лучик света пробивался через замочную скважину в кладовую. Здесь Печенюшкин остановился и... исчез. А сквозь узкое отверстие просочился в светлый кухонный зал клочок голубоватого тумана, совсем незаметный в сиянии солнечного дня.
      В кухне, как водится, кипела работа. Не меньше десятка поваров и поварят заканчивали сервировать роскошный стол. Вот главный повар нажал кнопку, стол поплыл по рельсам прямо в открытую клетку лифта, дверки щелкнули, закрываясь, и лифт медленно пополз вверх.
      Нишу с огромной кроватью Ляпуса скрывали плотные шторы, на окнах шторы были также сдвинуты. В глубине зала белел открытый рояль, и горели на рояле свечи. Чуть поодаль стояли полукругом десять совершенно одинаковых девочек в пышных розовых платьицах. Дети пели, а Ляпус бил по клавишам, подпевал, вдохновенно дергая головой, как настоящий пианист.
      Жил-был один властелин,
      Правил огромной страной.
      Только несчастен он был,
      Плакал порою ночной...
      -- Стоп! -- скомандовал злодей, захлопнув крышку рояля. -- Пели мы здорово и заслужили хороший обед. Рассаживайтесь, малышки. Пятеро слева, пятеро справа.
      Девочки захлопали в ладоши, весело щебеча, окружили стол, уставленный чудесными лакомствами, и мигом взобрались на высокие стулья.
      Ляпус сел во главе стола, место против него оставалось пустым.
      -- Печенюшкин! -- хмуро сказал он. -- Я ждал тебя, нет нужды прятаться, садись, поговорим.
      Клочок голубоватого тумана, почти неразличимый в ярком огне свечей, перепорхнул со стола на свободный стул, и вот уже на нем сидел худенький рыжеволосый мальчуган в бархатном черном костюме.
      -- Вот ты какой сейчас... -- медленно проговорил Ляпус. -- Ну, да это неважно. Слушай. Нам с тобой друг друга не перехитрить. Я чувствовал, что ты не поддашься на эту уловку с превращением в ведьму. Своих дуболомов, что полегли на площади, мне не жаль. Они не умели толком драться, отвлекли твоих друзей, и ладно. Не скрою, я боюсь тебя. Я до конца не знаю предела твоим возможностям. Пойми, мне без девчонок не устоять, а тебе не получить Алену. Попробуй, отыщи ее за этим столом. Короче, отдай мне старшую сестру, и я сделаю тебя своим первым министром. Я даже готов разделить страну пополам --тебе и мне. Не будем мешать друг другу. Думай. Дети нас даже не слушают, видишь, как они увлечены.
      Печенюшкин поднял глаза, синие, как морозное небо, и Ляпус, заглянув в них, вздрогнул и сощурился.
      -- Да, ты хитер, -- услышал он. -- Хитер, коварен, жесток. Скольких бедных фантазильцев ты уже погубил, послал на смерть, одурманив! Скольких погубишь еще, если тебя не остановить. Ненавижу вас, лезущих к власти, всех, кто использует малейший шанс, чтобы встать над другими и начать унижать, убивать, топтать. Мира между нами не будет никогда! Я для того и живу, чтоб исчезли со свету такие, как ты.
      Печенюшкин обвел глазами стол, полыхнуло над столом на миг холодное голубое пламя, и все десять девочек застыли разом. Кто остался прихлебывать чай, кто газировку, одна подносила ко рту надкушенный персик, другая --кусок яблочного торта, третья нагнулась поправить ремешок на туфельке -- так и осталась. Мгновение остановилось для них. Надолго ли?
      Ляпус топнул ногой, и квадрат пола у стола, где находился его противник, со стуком провалился вниз.
      -- Дешевые трюки! -- презрительно сказал Печенюшкин, стоя в пустоте уверенно, как на паркете. -- У тебя есть лишь два выхода: испытать силы в честном бою или немедленно превратиться в трухлявый осиновый пень.
      Вместо ответа злодей сбросил серый привычный плащ, оставшись в узких штанах и серебристой рубашке. Он вскинул руку вверх, и в ней появился, отразив пламя свечей, смертоносный клинок. Печенюшкин обнажил шпагу, и словно золотой луч солнца вспыхнул в полумраке.
      Ляпус отчаянно защищался. Клинок его со свистом рассекал воздух, сверкал молнией, вился змеей, снопами рассыпал искры, натыкаясь на шпагу противника. Печенюшкин медленно и методично наступал, оттесняя злодея к занавешенному окну. Тот, теснимый шаг за шагом, чувствовал неотвратимость гибели. Вдруг он сжался, как пружина, и, распрямляясь в прыжке на подоконник, метнул свой клинок прямо в грудь Печенюшкина.
      Герой, падая, отразил предательский удар и тут же вновь вскочил на ноги. Поздно! Ляпус уже исчез. Лишь трепетала на распахнутом окне полусорванная штора да валялся у ног Пиччи сломанный клинок.
      Мгновенно высунувшись в окно, мальчуган увидел, как колышется еще ветвь могучего вяза в метре от него. Дворцовый парк простирался снизу. Бросаться в погоню? Увы, есть дело важнее. Вот-вот злодей поднимет тревогу.
      Печенюшкин обежал стол, вглядываясь в одинаковые до жути, застывшие лица десяти девочек. "Кто же из них Алена? Неужто уводить за собой всех, играя, как Крысолов на дудочке? Нет, -- подумал он уже не в первый раз, --ничего ты не стоишь, друг, без помощи местного населения".
      -- Мануэла! -- позвал он приглушенно. -- Мануэла! Мануэлина!
      Без промедления из-под темной шторы выползла усатая толстуха Мануэла. Крыса спокойно обогнула стол и остановилась перед девочкой, поправлявшей ремешок на туфельке.
      -- Откуда ты знаешь, что это она? -- в волнении спросил Печенюшкин на безупречном крысином языке.
      -- Много ты, парень, понимаешь, да не все, -- снисходительно ответила Мануэла. -- Тут женщиной надо быть. -- Она гордо приосанилась. -- Остальные же эти -- куклы. Им все удобно. Нигде не тянет, не жмет, не морщит. Живот не болит, ремешки не давят. Вот и соображай!
      -- А если б не нагнулась она в этот миг к туфельке?
      -- Попробуй любой другой девчушке пряжку на поясе расстегнуть, --ухмыльнулась крыса. -- Не получится. Поясок-то цельный, а пряжка на нем так, украшение. Сильно быстро делали. Невнимательные вы, мужчины. Что ты, что тот. Я еще могу тридцать три различия найти, только некогда болтать.
      -- Спасибо, Мануэлина! Снова я перед тобой в долгу. Может, с нами пойдешь? Опасно здесь.
      -- Дети у меня теперь пристроены. А я стара уже, смерти не боюсь. Да и вам от меня так больше пользы. Глядишь, пригожусь еще. Беги, давай.
      Печенюшкин подхватил на руки нагнувшуюся девочку и едва сделал это, как остальные выпрямились деревянно на стульях, сложили руки на коленях и застыли опять. Теперь любому было бы понятно, что это куклы. Волосы их были из пакли, лица из целлулоида, а глаза -- фарфоровые.
      Рыжеволосый герой церемонно поклонился крысе, послал ей воздушный поцелуй и вместе со своей ношей растаял в воздухе.
      Мануэла проворно взобралась на стол, стащила толстую индюшачью ножку, спрыгнула и исчезла за шторой.
      Ляпус, прибывший с войском тремя минутами позже, в бешенстве топтал ногами бессмысленно улыбавшихся кукол.
      Лиза чуть не умерла от радости, когда, открыв дверь, увидела Печенюшкина с Аленой на руках. Она целовала сестренку, гладила, шептала ей самые ласковые слова, но девочка не просыпалась.
      -- Не горюй, -- утешал ее спаситель. -- Доберемся в домик, разбудим. Мне вот нет оправдания. Ляпуса упустил. Мог бы и Аленку проморгать, спасибо, Мануэла помогла.
      -- Подумаешь! -- восклицала счастливая Лиза.
      -- Главное -- теперь мы вместе. А до Ляпуса еще доберемся. Выпью таблетку и разорву его на мелкие кусочки.
      У себя дома Печенюшкин осторожно усадил спящую Аленку в глубокое кресло, открыл шкафчик, достал комок чистой ваты и склянку темного стекла с аптечным ярлыком. "Оживитель детский" -- было написано на ярлыке. Откупорив склянку, он понюхал пробку и важно кивнул сам себе головой. Затем смочил вату и бережно провел тампоном по сомкнутым векам девочки. Алена мигом открыла глаза, будто и не спала, и соскочила с кресла.
      -- Лиза!! -- закричала она. -- Ура-а-а! -- и
      кинулась сестре на шею.
      После первых восторгов Аленка вдруг обернулась к Печенюшкину, внимательно оглядела его и с ревностью посмотрела на Лизу.
      -- А это еще кто? -- сварливо спросила она.
      -- Башмак и роза, -- улыбнулся мальчик. -- Я знаю, Алена, ты -- человек серьезный, без пароля мне не поверишь.
      -- Леночка, это Печенюшкин! -- вмешалась Лиза, торопясь, как всегда. --Знаешь, какой он хороший! Он, вообще-то, обезьянка на самом деле, вернее, был обезьянкой, но погиб, а потом его вылечили, и он теперь самый могущественный волшебник на свете. Ой, сколько тут без тебя приключений было! Я тебе сейчас все-все расскажу. Он тебя спас от Ляпуса, а еще раньше меня спас...
      -- Если он волшебник, -- перебила Алена, -- пусть мне наколдует чаек и два яичка в мешочек. Я буду есть, а вы рассказывайте, только друг другу не мешайте, а то мне непонятно.
      Аленка наелась и услышала обо всем, что происходило без нее, включая и историю Пиччи-Нюша и Гокко. Она долго молчала, а потом спросила просто, как только маленькие дети могут говорить об этом:
      -- А что, Морковкина и Мишку-Чемпиона убили, да?
      Лиза изо всех сил стукнула себя кулаком по лбу.
      -- Как же мы про друзей забыли?! -- воскликнула она. -- Их же там и правда прикончат на площади, если уже не прикончили.
      -- Да ты что! -- возмутился Печенюшкин. -- Если я Ляпуса упустил, теперь обо мне все, что угодно можно думать? Смотри!
      Он выхватил из буфета знакомое уже блюдечко, поставил на стол и захлопал ящиками, не находя в них того, что искал. Наконец, пожав плечами, извлек из одного жухлый абрикос и бросил на блюдце.
      -- Совсем от фруктов отвык, -- пояснил он смущенно. -- Некогда запасы пополнить. Хорошо, хоть этот завалялся. Ладно, на пару минут хватит.
      Абрикос сам собой покатился по блюдечку и дал вполне приличное цветное изображение, куда лучше, чем Лизина резинка...
      Убогая запыленная комнатка. Грязные, разномастные занавески на окнах. Круглый стол, скатерть в жирных пятнах. Вокруг стола два старых стула, табуретка и ящик из-под овощей. На ящике сидит Федя, на табуретке -- Мишка, на стульях -- Фантолетта и Морковкин. В углу комнаты клубком свернулась кобра. На кровати, под серыми облупленными шарами, лежит связанная носатая старушонка. ("Все ее мучают" -- всплакнула Аленка, узнав фею Мюрильду). Сидящие у стола оживленно о чем-то спорят, особенно яростно жестикулирует Морковкин.
      Звука не было. Абрикос, по всей видимости, звука не давал.
      -- А где троллейбус? -- не сдавалась Лиза.
      -- А где Грызодуб Баюнович?
      -- Грызодуб зализывает раны в своей пещере. Там его Ляпус не достанет. А троллейбус, наверное, стоит у домика, возле крыльца, привязанный к столбику.
      -- Ну, хорошо. А нам теперь что делать?
      -- Слушать, -- Печенюшкин убрал абрикос с блюдца. -- Ты ведь так хотела узнать, что же случилось дальше с Пиччи-Нюшем и его названым братом --маленьким индейцем Гокко...
      Глава пятая
      Печенюшкин. История вторая
      Все дальше и дальше от родного поселения уносило течение Паранапанемы маленький плот. Бревнышки плота -- в руку толщиной -- были прочно связаны лианами. Взрослого мужчину такое сооружение не выдержало бы, но худенький двенадцатилетний мальчик мог находиться на нем без опаски. "Впрочем, какая разница, если смерть все равно рядом", -- думал Гокко.
      Он лежал совсем без сил, боль разрывала тело, но голова была ясной. Мальчик заболел четыре дня назад. Утром, проснувшись, он почувствовал жжение в животе, ядовитую горечь во рту, а руки и ноги невозможно было поднять. Пришел знахарь Чимбу, осмотрел Гокко, расспросил, что тот ел вчера, и, напоив дурно пахнущим настоем, ушел, покачивая головой. На другой день ноги у больного распухли и покрылись мелкой синеватой сыпью. Знахарь появился опять, дал новое лекарство, а потом пошел к вождю и долго шептался с ним о чем-то.
      Непонятно как разнеслись слухи, но на третий день все племя узнало: тень колдуна Кутайры вернулась на землю и наслала порчу на маленького индейца. Пока неизвестная болезнь не перекинулась на остальных, надо избавиться от мальчика.
      Законы индейцев тупинабама жестоки, и у сироты Гокко опять, как и два года назад, не нашлось заступников. Так вот и получилось, что утром четвертого дня двое рослых воинов оттолкнули от берега наспех сколоченный плотик, и река подхватила его. А на берегу выкрикивал заклинания и махал руками, отгоняя злые силы, знахарь.
      Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
      Прошло два года с тех пор, как Гокко расстался со своим верным другом Пиччи-Нюшем. Маленький индеец никогда не рассказывал о событиях той страшной ночи, он и вообще был немногословным. Вернувшись домой тогда, он на расспросы вождя отвечал просто. Сварил, мол, колдун похлебку из сушеных грибов, съел, потом вскочил с воплем, схватился за живот, кинулся в костер и сгорел. На рассвете Гокко удалось ослабить веревки, он развязал их, освободился и вернулся, проплутав два дня в лесу. Радость от известия о смерти Кутайры была так велика, что никто и не задумался, правду ли говорит мальчик.
      Гокко не мог забыть своего кровного брата, но старался вспоминать о нем как можно реже. Суровая жизнь индейского племени занимала его время целиком, а спал мальчик крепко и без сновидений. Да и было ли все это? Страшный хохот колдуна, рев крокодила-оборотня с рогатиной в черной окровавленной пасти, безжизненное тельце Пиччи за спиной, хижина богов, белая птица, пропавшая в рассветном небе... Лучше считать, что не было, так спокойнее. Но порой его охватывала непонятная тоска, тогда он уходил на знакомую поляну в гуще зарослей и долго сидел на траве, глядя перед собой и обхватив руками колени.
      Сейчас же маленький индеец мог думать только об одном, надо, стиснув зубы, не ждать смерти, а смело шагнуть ей навстречу, как и подобает мужчине. В его узелке с едой лежала крохотная высушенная тыква. Тыква была полая, и отверстие в ней затыкала деревянная пробка. Это был прощальный подарок знахаря Чимбу -- настойка корня чимиргеза. Один глоток, и душа покидает тело мгновенно и безболезненно. Тяжело раненным в бою или на охоте воинам, которых уже нельзя было спасти, яд позволял достойно перейти из этого мира в другой.
      Собрав всю свою волю, Гокко смог чуть приподняться и, дотянувшись до узелка дрожащими пальцами, придвинуть его к себе. Не меньше получаса ушло на то, чтоб распутать узел. Зажав в кулаке тыкву, он вытащил пробку зубами, выплюнул ее, затем, с усилием, поднес горлышко тыквы к губам.
      Страшный удар сотряс плот, мальчика отбросило вперед, к самому краю, тыква, выскочив из его слабой руки, упала на тонкие бревнышки настила. Сквозь щель между двумя бревнышками яд, булькая, пролился в реку.
      Толстенная коряга -- на нее-то и наткнулся плот, -- прочно зацепив ненадежное сооружение, удерживала его на середине реки.
      "Откуда коряга?! -- успел подумать Гокко. -- В этих местах всегда была жуткая глубина. Такого просто не может быть!"
      А навстречу, против ветра, против течения с бешеной скоростью неслась к нему лодка с надутым в сторону плота, вопреки всем законам природы, парусом. На верхушке мачты, чудом удерживаясь, сидела маленькая обезьянка. Ветер раздувал ее длинную красновато-золотую шерсть.
      -- Держись, братик!! -- кричала обезьянка. -- Держись...
      Лодка пронеслась мимо плота, и мальчик, непонятно как, оказался на ее корме. Коряга тут же пропала, а плотик, уже без человека, поплыл по течению дальше. Обезьянка одним прыжком перемахнула с мачты на плечо Гокко, ласково обмахнула его лицо длинным пушистым хвостом, вгляделась в глаза своими голубыми, в темных ресницах, глазами.
      -- Пиччи... -- прошептал маленький индеец, теряя сознание...
      -- Вставай, вставай! Ишь, разлегся, маленький лежебока, -- вернул Гокко из сна заботливый голос Пиччи. -- Тоже, надумал: яд, смерть, что за глупости! А вашему знахарю я бы не позволил лечить даже дохлого тапира. Лень, дедовские методы, отсутствие современного оборудования... По уровню медицины, если хочешь знать, ваше племя тупинабама занимает семьдесят второе место в мире. А на дворе шестнадцатый век -- надо идти ногу со временем! Твой знахарь всех больных поит из одной и той же миски и никогда ее не моет. Ладно, хватит об этом, а то я расстраиваюсь.
      Мальчик открыл глаза. Удивительно, он чувствовал себя таким же здоровым и сильным, как до болезни. Воды Паранапанемы по-прежнему текли вокруг, неся лодку по течению, парус ее обвис, но на скамейке напротив Гокко сидел ласково ворчавший Пиччи-Нюш. А это значило, что все опасности минули, и жизнь победила снова.
      -- Ты опять спас меня, Пиччи! Это колдовство?
      -- Ну, как тебе сказать... -- смутилась обезьянка. -- Немного есть, конечно. Но главное -- выдержка, быстрота реакции, точный расчет течения и ветра. А вылечил тебя я, вообще, без всякого колдовства. Массаж, внушение и чуть-чуть Тибетского бальзама.
      -- Ты говоришь странные слова. Я не понимаю их.
      -- Прости меня, братик. Я расхвастался, -- конечно, это очень некрасиво. Понимаешь, за два года столько пришлось узнать, увидеть и услышать -- во сне не приснится. А уж приключений было!.. Я потом расскажу тебе. А пока надо отдохнуть и многому поучиться. Думаю, сейчас не стоит возвращаться в родное племя. Сородичи решат, что злые духи спасли тебя, и опять могут сделать какую-нибудь жестокую гадость. Или возьмутся лечить. Бр-р-р! -- Пиччи передернуло от возмущения. -- Нет уж, поедем со мной. Там тебе точно не придется скучать, -- загадочно прибавил он и, обернувшись, крикнул вдруг, что было мочи: -- Ходу! Ходу!
      Ветер выгнул паруса, Гокко схватился за скамью, лодка, чиркнув килем по воде, оторвалась от реки и взмыла в небо. Пиччи-Нюш, важный и невозмутимый, мечтательно смотрел перед собой, обкрутив хвост вокруг скамейки. Земля уменьшалась с непостижимой скоростью, вот уже Паранапанема казалась не толще крохотной серебристой змейки килимпуру. Воздух свистел в ушах, облака приближались. Вытянув шею, леденея от веселого ужаса, Гокко глядел вниз.
      Внезапно туман пропал, облака оказались внизу, и солнце встало над лодкой в синем сверкающем небе. От холода и от величия окружающей его картины индеец зябко дрожал...
      В этом месте рассказа Алена не выдержала:
      -- Лиза-а-а! -- заныла девочка, стесняясь обратиться к Печенюшкину. --Он же замерзнет там совсем! Это в самолетах печки топят, а в лодке печки нет. Лодка же деревянная, она же сгореть может...
      -- Ну, Алена, -- зашипела Лиза на сестру, -- не перебивай!
      -- Да, не перебивай! Я бы ему свою шубку отдала. Знаешь, какой там зверь теплый. Он называется цигей.
      -- Какой еще цигей? -- не поняла Лиза. -- А-а, вот ты о чем! Это из баранов шубы называются цигейковыми.
      -- Неправда! Мне мама говорила. Из баранов шубы называются каракулевыми. Они очень много денег стоят. У мамы пока столько нету.
      -- Печенюшкин! -- взмолилась Лиза. -- Ну объясни ты ей! И скорее дальше рассказывай.
      -- Ты что, Лиза! -- удивился Пиччи. -- Неужели никогда цигеев не видела? И в зоопарке вашем их нет? Цигеи похожи на баранов, только мех у них ровный, как бы подстриженный, а голова и хвост голые. К зиме они мехом обрастают, а в конце весны его сбрасывают, как змея кожу. Потом снова обрастают. А к шкуре сброшенной пришивают подклад, петли, пуговицы и готова шуба. Маленький цигей -- детская шубка, большой -- взрослая.
      -- Вот! -- обрадовалась Аленка. -- Слышала, Лизочкина?
      Лиза, не мигая, смотрела на героя-спасителя-рассказчика, и ужасное подозрение рождалось у нее в голове. Девочка вспомнила, что кричал ей на прощанье Федя, улетая в башмаке по радуге из их квартиры.
      "А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он, зверь, тоже, душевный, но приврать страсть как любит!.."
      "Лучше выяснить сразу", -- решила Лиза и бросилась как в омут:
      -- Пиччи! -- сказала она отважно. -- Я тебе во всем верила, до самой капельки. А вот Федя говорил, что ты, уж извини, пожалуйста, приврать любишь. Я думала, он шутит, но теперь... Я, можно сказать, девять лет на свете живу, два раза на самолете летала, настоящий паровоз руками трогала. Точно знаю, цигеев не бывает. Может, бывают в сказках, но это не считается. Так что же в твоих рассказах правда, а что -- нет?
      Глаза у Печенюшкина стали совсем виноватые. Некоторое время он молчал.
      -- Знаешь, Лизочек, -- сказал герой наконец. -- Про Гокко, про свои приключения я все рассказывал, как на самом деле было. Обманывать, хвастать просто не могу, не получается. Но могу присочинить в двух случаях. Во-первых, когда надо перехитрить злодея, для пользы дела. Неприятно, но приходится. Хорошим людям вреда от этого нет. А во-вторых, просто шутки ради. Алена же совсем еще маленькая. Пусть в ее мире будут добрые цигеи, которых никто ради шубы не убивает. Успеет еще подрасти. Ну, как ты считаешь, кто справедливее, я со своей шуткой или ты -- с правдой?
      Теперь Лиза надолго задумалась, Аленка же тихо плакала -- жалела несчастных баранов.
      -- Все равно, -- промолвила через несколько минут Лиза. -- Голову ломаю, ломаю, но твердо не могу решить, кто прав, ты или я...