Он вспрыгнул мальчику на плечо, потерся пушистой головой об его щеку, перемахнул на ветку и исчез в зарослях...
      Пришла ночь. Горел костер на поляне, сбоку от входа в пещеру. Языки пламени бились на остриях свежего ветра с реки. Ветер временами стихал, и тогда, сквозь горячий дым, уносящийся в небо, привязанный к дереву Гокко видел, как на непостижимой высоте зябко дрожали звезды.
      Внезапно сутулая фигура колдуна, незаметно вынырнувшего из темноты, нависла над мальчиком, закрывая пламя. Маленький индеец различал только черный силуэт да блестящие белки глаз Кутайры.
      -- Какой тощий, костлявый мальчишка! -- проревел разозленный колдун. --В следующий раз я выберу себе парня заранее. Пускай его годик пооткармливают, держа в клетке. Пусть не дают двигаться, чтобы разжирел. То-то будет славно!
      Хрипло ругаясь, он пересек поляну и, пригнувшись, скрылся в пещере. И тут же из нее показалась голова исполинского крокодила.
      Жуткий оборотень медленно выполз наружу и вдруг одним прыжком оказался у цекронии, к которой был привязан окаменевший от ужаса Гокко. Чудовище во всю ширь распахнуло гигантскую пасть.
      Пушистый оранжево-красный комок метнулся из темноты от подножия дерева прямо в пасть хищнику. Сверкнула длинная искра, и сноп пламени вырвался из челюстей оборотня.
      Крокодил с распяленной пылающей пастью, в которую была вставлена рогатина, обмотанная просмоленной паклей, бился на поляне. Он пытался освободиться от рогатины, колотя о землю головой, но острая деревяшка только глубже увязала в челюстях. А Пиччи уже цепкими коготками распутывал узлы, разматывал веревку, освобождая связанного мальчика.
      Последние судороги все медленней и медленней сотрясали тело чудовища. Пламя в его пасти догорало. Вот с лязганьем сомкнулись огромные челюсти, видимо, прогорела середина рогатины. Крокодил дернулся еще несколько раз и остался недвижим.
      -- Все, -- шепотом сказал Гокко, стоя у дерева рядом с героической обезьянкой. -- Все. Конец колдуну! -- повторил он, осмелев, и, подобрав с земли прутик, потыкал им в закрытый крокодилий глаз.
      Все дальнейшее произошло в доли секунды. Оборотень дрогнул и вдруг, в последнем предсмертном усилии, раскрыв черную кровавую пасть, бросился на Гокко. Пиччи дернул мальчика за ногу и, пока Гокко падал, успел заслонить его своим маленьким телом. Зубы крокодила сомкнулись как раз посредине туловища обезьянки, дрожь пробежала по его телу в последний раз, он выгнулся и, приоткрыв пасть, издох.
      Дым костра потек вниз и серым плотным маревом окутал землю. Когда ветерок разогнал последние клочья дыма, маленький индеец в неверном свете догорающего костра увидел у самых ног труп колдуна с обугленной головой и крохотное окровавленное тельце обезьянки.
      Гокко бережно поднял своего спасителя на руки, припал ухом к его пушистой груди. Сердце обезьянки не билось.
      Путаными таинственными тропами, то ясно видными, то исчезающими во влажной мешанине джунглей, Гокко шел и шел уже много часов -- ведомый чуть теплившейся в сердце искоркой надежды. За спиной его был надежно привязан узелок с бездыханным телом верного Пиччи. Если старухи племени тупинабама, судачившие обо всем на свете долгими лунными вечерами, не врали, конец пути был уже близок.
      Ни один индеец, включая неустрашимых воинов, мудрых знахарей, колдунов, постигших зловещие тайны, не отваживался и близко подойти к тому месту, куда добирался сейчас Гокко.
      Вот впереди мелькнул просвет, и через несколько десятков шагов джунгли внезапно исчезли, словно их выкорчевал сказочный великан Басаку. Перед мальчиком простиралась обширная равнина с поверхностью твердой, гладкой и блестящей, как отполированный наконечник стрелы.
      Посреди равнины впивалась острием в небо огромная хижина -- выше самого высокого дерева. Таких хижин Гокко никогда не видел. Она была вся рыже-черная, твердая как камень, и нигде не было заметно входа в нее. В хижине жили боги.
      Поборов страх, мальчик дошел до того места, где гладь равнины смыкалась с шершавым подножием хижины. Он постучал кулаком в стену -- звук получился почти неслышным, только больно стало костяшкам пальцев. Тогда Гокко со всей силы стал шлепать по стене ладонью. Так получалось громче, но все равно никто не отзывался.
      -- Всемогущие боги! -- взмолился индеец, упав на колени перед стеной. -- Я слышал, что вы все можете. У меня есть амулет, мне дал его отец перед смертью. Удача в охоте не оставит того, кто наденет его на шею. Вот колчан, полный стрел, разящих без промаха. Вот лук, сделанный мастером, знаменитым на все индейские племена. Я сам буду работать на вас всю жизнь. А если и сама жизнь моя пригодится вам -- возьмите ее! Только оживите Пиччи -моего друга и кровного брата!
      Он дважды спас мою жизнь и сам погиб от моей глупости. Он избавил индейские племена от страшного колдуна Кутайры. Кутайра мертв, он больше не сможет пожирать маленьких детей индейцев. И Пиччи мертв... Возьмите мою жизнь, возьмите всю мою кровь, но оживите его, о боги!
      Гокко распростерся вниз лицом, раскинув крестом руки, прижался лбом к теплой гладкой поверхности равнины.
      Он не видел, как часть стены у подножия исчезла, образовав круглый вход размером в два человеческих роста, оттуда появился человек -- или бог? --нагнулся над мальчиком и мягко тронул его за плечо.
      Маленький индеец вскочил на ноги и, прижавшись к стене, со страхом и изумлением разглядывал незнакомца.
      Тот был ростом чуть выше самого высокого индейца, с голубовато-белой кожей, волосами цвета маисовой соломы и круглыми лиловыми глазами. В остальном же он не отличался от всех людей, которых мальчик когда-либо видел.
      Человек-бог знаками предложил Гокко развязать узелок и отдать ему мертвую обезьянку. Взяв в руки холодное тельце зверька, он ласково кивнул мальчику, видимо, объясняя, что надо подождать, прошел к круглому входу, пропал в нем, и вход тут же затянулся.
      Теплая, темная, влажная ночь окутала землю Бразилии. Уснули агути и ленивцы, муравьеды и древесные дикобразы. Крепким сном забылись еноты и выдры, оцелоты, тапиры и дикие свиньи пекари. Спали в реках рыбы, ламантины и добрые амазонские дельфины. Только листоносые летучие мыши редкими взмахами крыльев колыхали недвижный ночной воздух.
      Гокко сидел, вытянув ноги и привалившись спиной к стене загадочной обители богов. Легкий розоватый свет, исходивший от стен хижины, позволял видеть шагов на пятнадцать перед собой. Неясно, почему, но мальчику не хотелось есть, не было ни страха, ни беспокойства. Наоборот, странное чувство расслабленности, безопасности, уверенности, что все будет в порядке, то и дело ненадолго смыкало его веки. "Наверное, это доброе колдовство белокожих богов", -- думал Гокко. Он так уютно чувствовал себя, что жаль было даже засыпать.
      И вот внезапно, как бы прямо внутри него, в голове, раздался отчетливый глубокий голос. Каждое услышанное слово маленький индеец запомнил навсегда. Вот они, эти слова:
      -- Дорогой мальчик! Сейчас твой друг вернется к тебе. Ты увидишь Пиччи невредимым, словно его и не коснулись страшные зубы колдуна. Но искалеченное тело его уже нельзя было вылечить. Поэтому сердце его и разум мы вложили в новое тело, созданное из волшебного материала.
      Отныне сила, ловкость и ум Пиччи станут безграничны. Он сможет превращаться в любое живое существо и в неживой предмет, жить сотни лет на земле и под землей, в огне и в воде, говорить на всех языках людей, животных и растений и творить многие чудеса. Доброе сердце поведет его туда, где угнетают беззащитных, мучают невинных, издеваются над слабыми.
      И пока существует зло в этом мире, будет жить и драться с ним Пиччи-Нюш -- Вечный Воин Справедливости.
      Когда-нибудь весь мир станет другим. Впереди много яростных сражений, много крови, горя и слез, но добро обязательно победит: Воцарятся мир и покой, дети и звери будут бесстрашно бродить по солнечным пестрым полянам Земли.
      Вышло не совсем так, как ты надеялся, малыш. Пиччи больше не будет прежней обезьянкой, веселой и беззаботной. Видимо, вам придется расстаться теперь. Но лечить по-другому мы не умеем.
      Прощай же и будь всегда отважным и добрым, таким, как сейчас.
      Голос умолк, и все пропало -- розовое сияние, плоская равнина и дом богов на ней. А стало вот что: маленькая хижина Гокко, рассвет и сам мальчик, стоящий у входа. Напротив него на пеньке сидел Пиччи, живой и невредимый, расчесывал передними лапами длинную красноватую шерсть над ушами и весело глядел на друга.
      Гокко понял только одно, что друг его, кровный брат и спаситель, сам теперь стал подобен богам. Ноги индейца подогнулись, он хотел упасть ниц, но Пиччи остановил его.
      Мягким прыжком, как раньше, он оказался у мальчика на плече, потерся головой об его щеку, заглянул в глаза.
      -- Гокко, братик мой, ну что ты?! Мы снова вместе теперь, жаль, что так ненадолго. Я спас тебе жизнь, -- ты спас мою дважды, я снова в долгу перед тобой. Ты не испугался гнева могущественных богов, рисковал погибнуть из-за глупой обезьянки. У тебя появилась седая прядка в волосах -- словно перышко упало с белого попугая. Что это -- ты плачешь?
      -- Ты уходишь, брат мой. -- Две влажных дорожки блестели на щеках Гокко. -- Ты уходишь, и не будет больше веселых игр, охоты, рыбалки, ничего не будет. Я один теперь.
      -- Нет, не один, -- возразил Пиччи. -- Ты сын своего племени и должен жить вместе с ним. Ты возмужаешь, братик, женишься, вырастишь храбрых сыновей и нежных заботливых дочерей, может быть, станешь вождем...
      -- Почему ты замолчал?! -- воскликнул мальчик.
      -- Очень Барбандурас меня беспокоит, -- медленно, как бы извиняясь, проговорил Пиччи.
      -- Что это -- Барбандурас? Твое новое тело?
      -- Нет, это дальняя земля. Там началась война картофанов с марабуками. Угроза истребления нависла над веселыми трудолюбивыми картофанами. Надо помогать. Не печалься, родной мой, будь счастлив. И помни, если тебя настигнет беда, я появлюсь, где бы ты ни был.
      Кончиком пушистого хвоста он ласково потрепал мальчика по носу, прыгнул обратно на пень, и тотчас же взмыла с него вверх гигантская цапля-челноклюв. Птица сделала круг над хижиной, махнула маленькому индейцу крылом и, набирая сумасшедшую высоту, растворилась в воздухе.
      Запрокинув голову, Гокко все глядел и глядел в пустое рассветное небо.
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
      Часть вторая
      Сестры-спасительницы
      Глава первая
      Принимаю вызов
      Печенюшкин окончил свой рассказ, и несколько секунд Лиза молчала.
      -- А мне жаль Гокко, -- сказала она наконец. -- Что с ним было дальше? Ты еще расскажешь? Так тебя Печенюшкиным зовут, потому что это значит Пиччи-Нюш -- урожайный счастливчик? А я думала, потому что ты печенье любишь.
      -- Печенье люблю до хвостовой дрожи, -- тихо ответил чудесный зверек. -- Потому и откликаюсь на прозвище Печенюшкин. Я тебе расскажу, что было дальше с Гокко, но в следующий раз. Чувствую, Алене грозит опасность. Ну-ка!
      Он исчез под сиденьем, несколько мгновений возился там и вылез, держа в лапах запыленное блюдце с тускловатыми лазоревыми цветами по краям. Кончиком хвоста Печенюшкин тщательно обтер блюдечко. Лазурь и позолота нестерпимо засияли, и стало понятно, что блюдце это старинное, а возможно, даже и волшебное.
      -- Шарик есть какой-нибудь? -- обернулся он к Лизе.
      Та в волнении захлопала себя по карманам, где всегда было натолкано множество ненужных мелочей.
      -- Нет, наверное, -- торопясь, бормотала она. -- Эх, если бы портфель мой сюда. Там в глубинах чего только не встретишь! Мама всегда ругается. Вот! Может, это подойдет?
      Девочка протянула на ладони большую розовую горошину жевательной резинки.
      -- Попробуем, -- с сомнением проговорил зверек, опуская шарик на блюдечко.
      -- Сюда же яблочко нужно наливное, волшебное, -- поправила начитанная Лиза.
      -- Съедено, -- отрывисто пояснял Печенюшкин, катая шарик по блюдцу. --Спасал на днях Робина Бобина Барабека. Ну, людей он, понятно, не ел, это сказки. Но обжора страшный. А тут решил похудеть, потому как ходить уже не мог, только катиться. На ковре-самолете забрался на гору неприступную. Ковер отпустил, чтоб вниз себе путь отрезать. А с собой оставил три морковки и зонтик. Думал, исхудает, станет легким, как перышко, и с зонтиком, словно с парашютом, вниз спрыгнет. На его счастье, когда он прыгать решился, то зонтик уже открыть не мог, так ослабел. Не то бы расшибся всмятку. Весу-то в нем еще ой-е-ей сколько было. Подоспел я с троллейбусом, снял бедолагу. Внизу лес, болота, посадка сложная, миг не доглядел, он у меня яблочко наливное и сожрал. Хорошо, скатерть-самобранку не нашел -- съел бы все, что на ней, вместе со скатертью...
      -- Гляди! Гляди! -- завопила Лиза, тыча пальцем в блюдечко.
      Там бежали радужные кольца, расходясь от центра к краям, а сквозь них постепенно проступала живая картинка. На высоком с витой спинкой стуле сидела Алена. Около нее, придвинувшись вплотную, стоял маленький человечек с темными кудрями в сером плаще до пят с откинутым серебряным капюшоном. Он что-то говорил, горячо размахивая руками. Сначала неясно, а потом все более отчетливо, стали слышны звуки его речи.
      -- Слушай меня внимательно, -- повторил Ляпус Аленке. -- Для того, чтобы снова встретить Лизу и своих друзей, ты должна превратиться в маленькую ведьму.
      -- Тютюшки! -- закричала Алена. -- Ни за что! Я знаю, ведьмы жаб и пауков едят -- мне книжку читали.
      -- Никаких жаб и пауков, -- твердо сказал Ляпус. -- Бананы, мороженое, шоколад, салат с зеленым горошком. Только так и не иначе. Понимаешь, --продолжал он, -- сам я добряк, весельчак, с незнакомыми людьми тих и застенчив. Личные потребности -- бутерброд, стакан газировки да перед сном -- игра на рояле. Но друзья твои этого не знают. Боятся, что возьму их в плен и превращу в старые осиновые пни. Просто так они сюда не придут. Вот если бы тебе угрожала беда, они бы непременно явились на выручку.
      Поэтому предлагаю сделать так. Сегодня я объявлю по всей Фантазилье, что к нам приехала настоящая земная девочка Алена. Скажу, что она будет нам помогать в борьбе с ненавистным добром и для этого хочет стать одной из нас. И завтра на Главной площади перед всем народом состоится ее торжественное превращение в маленькую злую ведьму.
      Конечно, на самом деле ничего такого не будет. Просто, я объявил борьбу с добром, чтобы обнаружить настоящих злодеев и предателей. Мы их найдем, превратим в осиновые пни и снова заживем, как раньше. А со старых пней, знаешь, сколько опенков можно собрать по осени? Любишь жареные опенки?
      -- Маринованные...
      -- Замаринуем! -- подхватил Ляпус. -- Будем к вам домой приезжать из Фантазильи с гостинцами. К тебе, Лизе, папе, маме. Представляешь, сидите вы себе дома, ни о чем таком не думаете и вдруг -- хлоп! -- появляюсь я с Фантолеттой и Печенюшкиным с ведром грибов, с лукошком ягод...
      -- Я не буду ведьмой, -- упрямо сказала девочка. -- Они злые, а я добрая. Если меня шоколадкой или конфетками угостят, я дома со всеми делюсь. Я маме всегда помогаю. А если мама на диван приляжет, я ей сразу подушечку несу и пледом укрываю.
      -- Вот умница! И не будешь ты ведьмой, и не надо! Друзья твои решат, что ты правда превратишься, и захотят тебя спасти. Думаю, они попытаются похитить тебя с Главной площади, когда чародей Клопуцин начнет твердить над тобой заклинания. В этот момент их и окружит мое, то есть наше войско. А я объявлю, что вся затея с Великим злодеем была просто проверкой для фантазильцев. И начнется веселый праздничный карнавал!
      -- Знаешь, -- медленно проговорила Алена, глядя на Ляпуса ясными коричневыми глазами, -- что-то я тебе не очень верю...
      -- Это ты просто переутомилась, -- не смутился злодей. -- Вот, выпей и сразу придешь в себя. Он протянул девочке тяжелый кубок резного хрусталя, полный темной прозрачной влаги, пронизанной золотыми искрами.
      -- Сначала ты отпей, -- потребовала осторожная Алена. Она знала много сказок, в которых люди простодушные принимали неизвестно что из рук людей непорядочных, пили, ели, а потом начинались большие неприятности.
      -- С удовольствием, -- оживился Ляпус. -- Знаешь, как вкусно!
      Он, причмокивая, отпил из кубка половину и протянул его девочке. Но Аленка не видела, как перед этим злодей с ловкостью фокусника кинул себе в рот крохотную голубую таблетку.
      Обеими руками она поднесла тяжелый сосуд к губам и сделала несколько глотков...
      Вдруг поверхность блюдца снова замутилась, изображение поплыло, размылось и исчезло. По блюдечку в окружении лазоревых цветов снова катался розовый шарик.
      -- Ты видел?! -- воскликнула Лиза. -- Видел, как Ляпус таблетку проглотил? Он же отравит Аленку! Почему больше не показывает?!
      -- Он усыпит ее волю, -- мрачно ответил Лизин мужественный спутник. --Теперь Алена станет вялой и послушной. А блюдце не показывает больше, потому что усталость в нем накопилась. Полдня, не меньше, отдыхать будет. От яблочка-то оно силы набиралось.
      -- Летим туда скорее! -- загорелась Лиза. -- Я сейчас выпью все зеленые таблетки, разнесу дворец по кирпичику, Ляпусу башку оторву и спасу Аленку.
      -- Тут скорее хитростью надо брать, -- ответил ей Печенюшкин. -- Дворец не разнести, он волшебный. Кирпичи алмазные, заговоренные. Раствор замешан в полночь в новолуние на орлиной крови. Его атомной бомбой не расколешь.
      -- Значит, подкоп надо рыть, в окно сверху прыгать, волшебство какое-то придумывать... Вот! У меня же браслет на руке. Сейчас как поверну! Что там кобра говорила? Страх пустыни и мудрость пустыни.
      -- Не горячись, Лиза! Дело простое, как свисток из помидора. Даже если атакуем мы дворец, возьмем его штурмом, Ляпус с сестренкой твоей успеет сбежать по подземным ходам. Их там тьма. Все знает только Великий Маг, а он -- увы! -- в помрачении рассудка.
      -- Так что же делать?!
      -- О! -- сказал Печенюшкин. -- Это хороший вопрос. Теперь слушай и не перебивай. Ляпусу нужно всех нас поймать. Алена -- приманка. Пока мы не схвачены, он ей ничего не сделает. Попытаться отбить у них Аленку можно только завтра на Главной площади.
      Злодей туда стянет все свои силы -- всю нечисть волшебную. Но другого пути нет. Или мы их, или они нас. Вызов брошен лично мне. Что ж, я его принимаю. Посмотришь на Печенюшкина в деле... А вот и дворец, Лизонька. Глянь-ка в окошко.
      Троллейбус неподвижно висел в вышине. Слева, на уровне Лизиных глаз проплывало легкое пушистое облачко. Впереди же и внизу, краснея черепицей крыш, зеленея кругами, треугольниками, квадратами парков и скверов, расстилался город. Самая большая крыша выглядела не крупнее спичечной этикетки.
      В центре города, казавшегося сверху кукольным, фасадом выходя на правильный бело-зеленый восьмиугольник Главной площади, возвышался над всеми другими зданиями розовато-серый островерхий замок.
      -- Ой! -- забеспокоилась Лиза. -- Нас же оттуда увидят.
      -- Ничего подобного! -- возмутился Печенюшкин. -- Мою тележку может видеть только тот, кому положено. Не переживай. Итак -- спуск!
      Он прыгнул в водительское кресло, ударил по клавишам управления, вдохновенный, как пианист, рванул на себя сверкающую рукоятку. У Лизы зазвенело в ушах, томительно закрутило в животе, а сердце подскочило к горлу.
      Троллейбус рушился вниз, стремительно росла земля, ноги отнимались от страха, а Печенюшкин уже сидел рядом, хлопал Лизу по плечу, хохотал, подмигивал, подбадривал.
      Город остался сбоку, мелькнула крепостная стена с тяжелыми коваными воротами и тоже пропала. Все заслонил длинный невысокий холм с пологими склонами -- их покрывал стелющийся кустарник, усыпанный гроздьями мелких желтых цветов.
      "Как сейчас шмякнемся!" -- успела подумать девочка, и тут же без всякого торможения их чудесная "тележка" вдруг замерла, едва не коснувшись зеленой муравы, словно подхваченная чьей-то исполинской ладонью.
      Лизу вдавило в кресло так глубоко и резко, что пружины, распрямляясь, тут же подкинули ее вверх, чуть ли не до потолка, и она второй раз приземлилась -- на сиденье. Впрочем, как ни странно, никаких неприятных ощущений ей вся эта посадка не причинила.
      -- Прости, если можешь, -- оправдывался пилот-лихач. -- Прыжки без парашюта с затяжной нервотрепкой, -- это моя вторая слабость после печенья.
      -- А сколько у тебя всего слабостей? -- севшим голосом спросила Лиза.
      -- Не скажу, а то расстроишься, -- быстро ответил Печенюшкин. Девочка помолчала.
      -- Ну, как здоровье? -- озаботился ее удалой спутник. -- Я тебя сильно испугал? Больше никогда не буду, клянусь своей шпагой!
      -- Да нет, ничего страшного, -- вежливо ответила Лиза. -- Со мной все в порядке, я только сильно за Аленку боюсь. Она же совсем маленькая. Каково ей сейчас там, с хитрыми врагами... Послушай, а где же твоя шпага?
      -- Вот, вот! -- подхватил Печенюшкин. -- Где же моя шпага? И вообще, ты не находишь, что пора сменить имидж?
      -- Что-что сменить?
      -- А еще в английской спецшколе учишься, -- поддразнил Лизу зверек. --Имидж -- это значит образ, облик. Знаешь, в таком вот виде, -- он обвел себя с головы до ног кончиком хвоста, -- я здесь уже примелькался, да и драться не так удобно с моими зубами и когтями.
      -- Мы этого слова еще не проходили, -- хмуро объяснила Лиза, опустив голову. А когда подняла -- забавной героической обезьянки уже не было.
      Вместо обезьянки ей улыбался, чуть склонив колено в изящном поклоне, худенький рыжеволосый большеротый мальчик. Он был примерно одного с Лизой роста, ну, может быть, самую чуточку повыше.
      Обычно у людей рыжеволосых бывает очень белая кожа, а брови и ресницы тоже рыжие. Но у этого странного мальчика под темными бровями, окаймленные длинными черными ресницами освещали все смуглокожее лицо и россыпь золотых веснушек на нем пронзительно голубые глаза Печенюшкина.
      Одет он был в черную свободную бархатную блузу с распахнутым воротом и черные, бархатные же облегающие брюки, заправленные в короткие узконосые сапожки. У пояса его, на шитой золотом перевязи висели пустые ножны.
      Узкий солнечный луч падал наклонно из окна к ногам юного незнакомца, и тысячи пойманных пылинок бились в нем сверкающей мошкарой.
      Мальчик достал из-под манжета блузы белоснежный платок с кружевной каймой и стремительно провел платком по лучу, отчего пылинки пропали. Резким движением кисти он переломил луч посередине, и в руке его засиял, отливая бледным золотом, тонкий гибкий клинок с драгоценным эфесом. Вбросив шпагу в ножны, необыкновенный мальчик еще раз поклонился Лизе и просто сказал:
      -- Да я же это, Лизонька, я! Ну что, обезьянка тебе больше нравилась?
      -- Ты теперь принц? -- восхитилась Лиза. -- Вот здорово! Ой, ты так похож на Леню Докшина из третьего "Б"! Только он еще на скрипке играет. Можно, я тебя, пока ты такой, буду Леней звать?
      -- А что, прекрасное имя, -- покладисто согласился Печенюшкин.--Договорились. А теперь, Лизок, договоримся еще и о другом. Я исчезну до вечера -- надо подготовиться. Дверь открывается вот этой клавишей, ею же и закрывается. Но лучше из троллейбуса не выходи, особенно если заметишь вокруг что-нибудь подозрительное. Здесь, внутри, ты в полной безопасности. Вернусь -- расскажу, как именно мы будем завтра спасать Алену. Тебе тоже предстоит работа. Проголодаешься, нажмешь вон ту кнопку, оранжевую, скажешь, что хочешь, все появится. Постарайся вздремнуть. Силы еще понадобятся.
      Оставшись одна, Лиза сильно приуныла. Когда рядом находился ее отважный спутник, все казалось проще. От него словно исходил и передавался девочке могучий заряд бодрости, уверенности в своих силах и в том, что все обойдется самым лучшим образом. Мысли об Аленке, о судьбе несчастной Фантазильи, о маме с папой крутились в голове, не оставляя ни на минуту.
      Есть не хотелось, спать не хотелось. Заботливый Печенюшкин положил на видное место толстенную книгу. Яркий переплет украшала заманчивая надпись "Волшебные сказки эльфов". Лиза открыла сказки, прочла страниц восемь и обнаружила, что не запомнилось ни слова из прочитанного. Совершенно некуда было деться от беспокойных дум и невозможно усидеть на месте.
      И тут в голову ей пришла совершенно шальная, отчаянно смелая мысль:
      "А что, если я надену королевское платье, обую туфельки и, только без короны, выйду в город на разведку? Вдруг мне удастся проникнуть во дворец и спасти Аленку! Вот изумится Печенюшкин, то есть Леня. Да и чего мне уж так бояться? У меня скорпион в перстне, браслет с коброй, волшебные таблетки --в крайнем случае, отобьюсь. А Алена там одна-одинешенька. У нее, наверное, даже "волочительное" стекло отобрали".
      Лиза шмыгнула носом.
      "Дверь в троллейбусе останется открытой, для врагов он невидим, если почувствую, что в городе опасно, мигом вернусь, -- продолжала думать она. --А Лене оставлю записку. Значит, решено!"
      Порывшись в карманах, девочка нашла белый, почти свежий, носовой платок и маленькую шариковую ручку. Постелив платок на сиденье (хорошо, что ручка писала жирно), Лиза быстро принялась выводить корявые буквы:
      "Дорогой Л. П. (Леня Печенюшкин)!
      Пожалуйста, не сердись, но я больше не могу тут прохлаждаться, когда вокруг творится такое! Иду на разведку. За меня не беспокойся, в случае чего, спасай. Но вперед спасай Аленку!
      С уважением, Лиза Зайкина".
      Переодев перстень с правого на левый безымянный палец, решительная Лиза оказалась в платье, туфельках и короне. Затем она положила платок-записку на водительское кресло, прижала сверху короной, надавила нужную клавишу на пульте и быстро шагнула в распахнувшуюся дверь.
      Глава вторая
      Схватка в тюрьме
      -- Ну, конечно, это он! -- молодо воскликнула Фантолетта, поднеся к глазам старомодный лорнет в черепаховой оправе.-- Всмотритесь, дон Диего! Это он, Дракошкиус-младший. Грызодуб Баюнович! Грызодуб Баюнович, мы здесь!
      Волшебники кричали, махали руками, запрокинув вверх красные, разгоряченные подступающим жаром лица.
      Дракон пошел на снижение.
      -- Чему радуемся? -- горько спросил Морковкин. -- Чародеи... Лизу упустили, Алену проморгали. Сами угодили в ловушку, как маленькие. Сейчас нас отсюда, как слепых котят, будут за шиворот вытаскивать. Старость, уважаемая Фантолетта, вот что это такое. Пора уступить дорогу молодым, наш удел -- писать воспоминания.
      Он с натугой подсадил фею на спину опустившегося дракона, сам, кряхтя, влез следом, и незадачливые герои мягко взмыли ввысь.
      Глянув вниз с высоты драконьего полета, волшебники увидели, как поток бурлящей красно-фиолетовой лавы медленно заполняет тот пятачок, где они только что стояли.
      --Так что же, любезный Дракошкиус? -- сварливо проскрипел престарелый кудесник. -- Куда мы теперь? На свалку истории? Имейте в виду, последние силы я все равно отдам борьбе со злодеями!
      Левая голова неспешно повернулась назад.
      -- Отдыхать, отдыхать, дорогие мои, -- добродушно прогудел дракон. --Ночку поспите, утро вечера мудренее, а там и за дело. Дел невпроворот, на всех хватит. Завтра Печенюшкин найдет вас.
      -- Да что же это такое! -- закричал Морковкин в голос. -- Опять Печенюшкин! Везде Печенюшкин! Это нескромно, наконец! Да я вообще могу хоть сто лет не спать... -- он клюнул носом.
      Фантолетта погладила старика по руке, утешая, успокаивая. Он резко дернул головой, посмотрел на фею мутными, как бы затянутыми полупрозрачной пленкой, птичьими глазами и, опять уронив голову на грудь, задремал уже по-настоящему.
      "А если кто-нибудь случайно наткнется на невидимый троллейбус? --соображала Лиза, огибая холм и приближаясь к городским воротам. -- Ведь он может нащупать открытую дверь, забраться внутрь и устроить там ужас что! Может, вернуться? Да нет, невероятно, чтобы Печенюшкин этого не предусмотрел. Если его тележка не всем видна, значит... Все равно, непонятно, как это получается. Как только его увижу, сразу же спрошу".
      Возле полуоткрытых ворот сидел на корточках толстый, потеющий в доспехах стражник. Издали он походил на железную бочку с красной бородой. Перед ним на траве стояла обычная электроплитка. От нее отходил шнур со штепселем, воткнутым прямо в землю. На плитке возвышалась здоровенная белая кастрюля с крышкой и что-то в этой кастрюле булькало. Видно было, что стражник голоден. Он то и дело приподнимал крышку, совал бороду в облако пара и со свистом всасывал ноздрями воздух.
      Опустив голову, придав лицу рассеянно-мечтательное выражение, Лиза миновала створки ворот.
      -- Эй, эй! -- заорал вдруг стражник, вскочив на короткие ноги. -- Ты куда?! Пароль знаешь?!
      -- Пароль-то я знаю, -- сквозь зубы процедила Лиза тоном высокомерным и презрительным. -- А вот что ты, интересно, в своей кастрюле варишь? Не отраву ли для нашего Великого злодея?
      Девочка хотела напугать стражника, надеясь, что тот позабудет про пароль. Еще больше, наверное, она трусила сама, плотно сжимая пальцы, чтобы все время чувствовать перстень со скорпионом.
      Глаза у толстяка выкатились. Он упал на колени и гулко забил себя кулаками в грудь.
      -- Да я... Да никогда... -- долетало порой сквозь дробь ударов. --Всегда на посту... Недосыпал... Недоедал... Не губи!..
      -- Так что же в кастрюле? -- перебила Лиза, не дослушав.
      -- Да лахмапутра же! -- закричал стражник со слезами. -- Попробуй! Язык проглотишь!
      Он выхватил из-под панциря объемистую деревянную ложку, проворно стащил с кастрюли крышку и, зачерпнув дымящееся варево, подал ложку девочке.
      Лиза, стараясь не обжечься, осторожно принялась слизывать с краев что-то острое, мясное, обжигающе-вкусное. Занятие это увлекло ее совершенно. И тут цепкие пальцы схватили Лизины локти и мгновенно свели их за спиной. Ложка полетела на землю.
      Ловко связывая Лизу по рукам и ногам лохматой колючей веревкой, толстяк бормотал:
      -- Ох, непростое дело наше полицейское. Ох, сложное... Из поваров меня за обжорство выгнали, из актеров -- за драки со зрителями. А вот ведь пригодились способности. Нет, наш Великий злодей высоко сидит, далеко глядит. Знает, родной наш, кого куда поставить.
      "Больше никогда никому не буду хамить, -- думала Лиза. -- Даже ради дела. Понадеялась перегрубить грубияна, и вон что вышло. Правильно папа говорил: грубость -- это от страха".