Глава 8

Октябрьский контрреволюционный переворот

Для Ленина, возлагавшего большие надежды на питерских большевиков и рабочих, решение Петроградского комитета было равносильно провалу всей его идеи социалистической революции. Поэтому он немедленно назначает на 16 октября расширенное заседание Центрального Комитета. Из-за трудностей, связанных с организацией проведения заседания и оповещением его участников, оно началось в 8 часов вечера на северной окраине Петрограда – в помещении Лесковско-Удельнинской районной думы, председателем управы которой был М. Калинин. Фактически 16 октября проходило собрание партийного актива с участием членов ЦК РСДРП. В протоколах этого форума так и записано – «собрание».

И на этот раз Ленин применил все тот же порочный, неоднократно осужденный видными деятелями социал-демократии (Плеханов, Мартов, Богданов и др.) прием подбора участников собрания по своему вкусу. Так, из 26 человек, присутствовавших на собрании, члены ЦК составляли лишь треть (9). Остальные приглашенные, за редким исключением, были готовы поддержать любое предложение Ленина. С помощью Свердлова и Рахья он постарался отстранить тех участников заседания Петроградского комитета, от которых нельзя было ожидать поддержки.

Зато опубликованный протокол собрания № 26 озаглавили так: «Заседание ЦК РСДРП, Исполнительной комиссии Петроградского Совета, Профессиональных Союзов, фабрично-заводских комитетов, железнодорожников. Петроградского окружного комитета»{485}.

Как такового доклада Ленина на собрании не было. Он всего лишь огласил резолюцию ЦК, принятую 10 октября, добавив лишь несколько общих фраз вроде той, что, «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу», и закончил словами: «Из политического анализа классовой борьбы и в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием»{486}.

Следом выступил Свердлов. Очевидно, для поднятия духа и моральной поддержки присутствующих он преподнес им очередную фальшивку о численности партии, сказав: «Можно считать, что теперь она объединяет не менее 400 тыс.»{487}.

Большинство принявших участие в прениях по докладу откровенно высказали свое мнение о вооруженном выступлении и о степени подготовленности к нему своих районов. Бокий информировал присутствующих, что «…в Красном Селе дело не так хорошо». Примерно такую же картину обрисовали представители Рождественского, Порохового и Шлиссельбургского районов{488}. Степанов сообщил, что «в Нарве настроение тяжелое ввиду расчетов… Что касается гарнизонов, то там настроение угнетенное… В Новом Петергофе работа в полку сильно пала, полк дезорганизован…». Володарский добавил: «Общее впечатление, что на улицу никто не рвется…»{489} Равич подтвердил это{490}. А вот выступление Шмидта: «…Настроение таково, что активных выступлений ожидать не приходится, особенно ввиду боязни расчетов… В Московском узле особенно наблюдается неудовольствие против комитета. Мы не можем выступать, но должны готовиться»{491}. Как бы в добавление, Шляпников сказал, что «среди металлистов… большевистское выступление не является популярным»{492}. Ничего хорошего не сообщил и представитель транспорта: «Железнодорожники голодают, озлоблены, организация слаба, особенно среди служащих телеграфов»{493}. Выступление Милютина было обобщающим: «…Низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не можем…»{494}

Напрашивается вывод: резолюция ЦК от 10 октября была принята без учета реальной политической обстановки и не отвечала настроению масс. Об этом красноречиво говорят выступления представителей с мест, членов Петроградского комитета и «Военки». Даже Крыленко отмечал, что «определенно назначить его (выступление. – А.А.)…тоже нецелесообразно», – и далее добавил: «Наша задача – поддержать восстание вооруженной силой, если бы оно где-нибудь вспыхнуло. Но настроение, которое здесь характеризовали, является результатом наших ошибок»{495} (выделено мной. – А.А.).

Запись выступления воинственно настроенного Рахья можно отнести к разряду фальсифицированных. И в самом деле: все говорят о нежелании масс выступать, а он утверждает, что «массы сознательно готовятся к восстанию». Но тут же неосторожно сообщает, что у пролетариата нет оружия: «Если бы питерский пролетариат был бы вооружен, он был бы на улицах вопреки всяким постановлениям ЦК… Массы ждут лозунга и оружия»{496}.

Опуская декларативные выступления Сталина и Калинина, хочу особо остановиться на размышлениях Зиновьева и Каменева.

Начну с Зиновьева: «По-видимому, резолюция (10 октября. – А.А.) воспринимается не как приказ, иначе по ней нельзя было бы высказываться. На подкрепление из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится. А в Питере мы не имеем уже такой силы… Настроение на заводах теперь не таково, как было в июне… Нужно пересмотреть резолюцию ЦК, если это возможно…»{497}

С подкреплением из Финляндии и Кронштадта Зиновьев, думаю, ошибался, но в основном он был прав, поскольку об «общем революционном подъеме в России» и речи не могло быть. В словах Каменева звучала такая аргументация: «Аппарата восстания у нас нет; у наших врагов этот аппарат гораздо сильнее и, наверное, за эту неделю еще возрос». Каменев доказывал, что «со времени принятия резолюции прошла неделя, и эта резолюция потому и показала, как нельзя делать восстание… недельные результаты говорят за то, что данных за восстание теперь нет… у нас за эту неделю ничего не сделано ни в военно-техническом смысле, ни в продовольственном… Вся масса, которая теперь с нами, находится на их стороне. Мы их усилили за наш счет… Здесь борются две тактики: тактика заговора и тактика веры в движение силы русской революции»{498}. Таким образом, Каменев публично разоблачил Ленина как заговорщика, хотя на нем и так уже давно стояло клеймо нечаевщины.

Выступающий затем Фенигштейн подчеркнул, что «с немедленным переходом в штыки не согласен… технически вооруженное восстание нами не подготовлено. Мы не имеем еще даже центра. Мы идем полусознательно к поражению»{499}. Взяв слово, Володарский сказал: «Если вопрос о выступлении ставится как вопрос завтрашнего дня, то мы должны прямо сказать, что у нас для этого ничего нет. Я выступал среди… (пропуск слова в оригинале[71]. – А.А.), но утверждаю, что массы с недоумением приняли наш призыв…»{500} Возражая Володарскому, Дзержинский высказал довольно странную мысль: «Когда будет восстание, тогда и будут технические силы…»{501}

Довольно принципиальным было выступление Скалова. Он сказал, что «до созыва (съезда) Советов нельзя устраивать восстание, но на съезде нужно взять власть…»{502}

Иоффе, как и Зиновьев, доказывал, что «резолюцию нельзя понимать как приказ выступать…», однако сказал, что «это есть отказ от тактики удержания от выступления и признание возможности и обязательности восстаний при первом подходящем случае»{503}.

Видя, что все высказались, Ленин вновь предлагает подтвердить резолюцию от 10 октября. Зиновьев возражает: «Если восстание ставится как перспектива, то возражать нельзя, но если это – приказ на завтра или послезавтра, то это – авантюра. Пока не съедутся наши товарищи и мы не посоветуемся, мы не должны начинать восстание»{504}. Солидаризуясь с Зиновьевым, Каменев добавил: «Назначение восстания есть авантюризм»{505}. И тем не менее Ленин ставит на голосование резолюцию следующего содержания:

Зиновьев предложил свой вариант резолюции:

В Протоколах указывается, что за резолюцию Ленина проголосовали девятнадцать человек, двое – против и четверо воздержались. За резолюцию Зиновьева голосовали шесть человек, против – пятнадцать и трое воздержались от голосования{508}. Однако следует обратить внимание на примечание, сделанное составителем Протоколов на той же странице. В нем говорится, что первоначально было записано, что за резолюцию Ленина голосовали 16 человек, а затем эту цифру исправили на 20. Изменили и число воздержавшихся: 7 на 3. Как видим, в обоих случаях разница составляет 4. К сожалению, составитель Протоколов не обратил внимание на тот факт, что общее число лиц, принявших участие в голосовании за резолюцию Зиновьева, составило 24, в то время как в голосовании за резолюцию Ленина приняли участие 25 человек, то есть все присутствующие на собрании, кроме секретаря.

Невольно вспоминаю работу Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Поражаешься, с какой скрупулезностью он подсчитывает все голоса, поданные делегатами на II съезде РСДРП{509}, чтобы защитить своего единомышленника (С. И. Гусева) от обвинения в «позорном факте подделки списка в интересах фракционной борьбы»{510}. Между тем ни Ленин, ни его единомышленники «не заметили» метаморфозу, связанную с подсчетом голосов по двум резолюциям на собрании в ЦК 16 октября. Не означает ли это, что результаты голосования были подтасованы? Вопрос поставлен не случайно. Изучение архивных материалов позволило сделать вывод о том, что Стасова вела протоколы собрания ЦК явно тенденциозно в угоду Ленину. Есть основание полагать, что краткие записи, которые она производила на собрании, затем вместе с Лениным корректировались. Не сложно заметить и то, что она с особым вниманием записывала выступления Ленина. Из протокола трудно понять, кто как голосовал.

Между тем среди семи воздержавшихся при голосовании по резолюции Ленина были Милютин, Рыков и Ногин. Именно они в конце собрания написали заявление, содержания которого в Протоколах нет (их попытка опубликовать его в большевистской печати не увенчалась успехом).

А им было что сказать.

Судя по выступлениям, некоторые присутствующие, а именно 7 человек, действительно воздержались голосовать за резолюцию Ленина. Казалось, это не должно было его смущать, поскольку 16 голосов он набрал. Но Ленина озадачило то, что трое воздержавшихся (Рыков, Милютин, Ногин) были членами ЦК. То, что эти трое воздержались – бесспорно, иначе они вряд ли стали бы обращаться с заявлением в газету «Рабочий Путь». Таким образом, получается, что из десяти членов ЦК, присутствующих на заседании, пятеро не поддержали Ленина. Такой исход его не устраивал. Поэтому, – говорю об этом с уверенностью, – протокол № 26 расширенного собрания в Центральном Комитете от 16 октября был фальсифицирован. И тут можно понять Каменева, Зиновьева, Рыкова, Милютина и Урицкого, потребовавших «немедленного, телеграфного созыва пленума». В этой связи небезынтересно привести выдержку протокольной записи заседания ЦК от 20 октября: «Урицкий сообщает о настроении в провинции, доказывает, что большинство делегатов в Москве высказались против вооруженного восстания: по вопросу же о Каменеве и Зиновьеве тоже требует передачи вопроса на рассмотрение пленума»{511}. (Но Ленин сделал все возможное и даже, казалось, невозможное, чтобы пленум ЦК не состоялся. Понимая, что там он потерпит поражение.)

В конце собрания в ЦК 16 октября был создан так называемый Военно-революционный центр по руководству восстанием в составе: Бубнов, Дзержинский, Свердлов, Сталин и Урицкий.

В этот же вечер Петроградский Совет утверждает образованный еще 12 октября Военно-революционный комитет. Должен заметить, что по своему составу ВРК не был однороден. В него вошли большевики, левые эсеры, анархисты, представители Петроградского Совета, ИВСКД, ОИКАФРФ, профсоюзов, фабзавкомов и беспартийных. Совершенно естественно, что в понимании задач ВРК у них не было единодушия. На организационном совещании, состоявшемся 20 октября, ВРК избрал Бюро, в состав которого вошли три большевика (Антонов-Овсеенко, Подвойский, Садовский) и два левых эсера (Лазимир и Сухарьков). Председателем Бюро был избран Павел Лазимир – председатель солдатской секции Петроградского Совета. Интересно отметить, что в целях сокрытия своих намерений ВРК поместил в газете «Новая жизнь» сообщение следующего содержания: «Вопреки всякого рода слухам и толкам ВРК заявляет, что он существует отнюдь не для того, чтобы подготовить и осуществить захват власти, а исключительно для защиты интересов Петроградского гарнизона и демократии от контрреволюционных (и погромных) посягательств»{512}.

После собрания в ЦК 16 октября Ленин полностью переключается на организационные вопросы, связанные с предстоящим путчем, который он намеревался осуществить в обход Центрального Комитета и ЦИК Советов Р. и С.Д. С этой целью он в ночь с 17 на 18 октября собирает на квартире рабочего Д. А. Павлова (Сердобольская ул., дом 35, кв. 4) узкое совещание руководителей Военной организации – Подвойского, Антонова-Овсеенко и Невского. Спустя два года Невский писал, что основная цель Ленина заключалась в стремлении «сломить последнее упрямство» членов военной организации»{513}. Между тем «упрямство» заключалось в том, что они считали выступление преждевременным. Так, Антонов-Овсеенко, описывая положение дел в Финляндии, в частности, сказал: «Матросы на более крупных революционизированных кораблях опасаются подводных лодок и миноносцев (немцев. – А.А.)…. моряки не хотят оголять фронт»{514}. Подвойский и Невский тоже доказывали, что выступление не следует форсировать. Однако Ленин ничего не желал слышать. Как свидетельствует Подвойский, он отнесся к их доводам крайне нетерпимо: «Всякое промедление с нашей стороны даст возможность правительственным партиям более тщательно подготовиться к разгрому нас с помощью вызванных для этого войск с фронта»{515}. Ленин доказывал, что необходимо свергнуть Временное правительство до открытия съезда Советов и поставить его «перед совершившимся фактом взятия рабочим классом власти»{516}. Столь категорическое требование вытекло из опасения, что съезд Советов не поддержит призыв к захвату власти. Для такого опасения у Ленина были все основания. Он хорошо запомнил, когда на Первом Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов большевистская фракция, по сути дела, выступила против плана Центрального Комитета организовать 10 июня вооруженную демонстрацию. Думается, не забыл он и критику, с которой обрушились на Центральный Комитет делегаты из местных партийных организаций на VI съезде РСДРП за двойственную позицию ЦК в период июльских событий. Свежо было в памяти и постановление фракции большевиков на Демократическом совещании, которая сумела добиться отмены решения Центрального Комитета о бойкоте Предпарламента. Опасался он и прибывших на съезд Советов делегатов с фронта, которые в большинстве своем стояли на позициях ЦИК. Наконец, Ленин твердо был убежден, что ему не удается реализовать заключительную часть резолюции собрания в ЦК от 16 октября, в которой записано, что «ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления».

Он сознавал, что ни ЦК, ни Совет не дадут добро на это наступление. Поэтому и шел на сепаратные действия, согласовывая их с командованием немецких войск на Балтике. И здесь уместно продолжить рассказ М. В. Фофановой:

Невольно вспоминаешь визит к Ленину двух «товарищей» финского (?) происхождения. А не они ли пообещали ему организовать в период выступления большевиков наступательные операции германской армии? Сдается мне, что все так и было.

Споры между лидерами большевиков о необходимости восстания и степени подготовленности к нему продолжались вплоть до взятия Зимнего. Так, на собрании активистов, проходившем вечером 20 октября в Смольном, Г. Чудновский подчеркнул, что в войсках Юго-Западного фронта большевики не имеют прочной опоры, и пытался убедить актив, что организация вооруженного восстания обречена на неудачу{517}. Однако он ничего не знал о тех тайных силах, на которые опирался Ленин в своем плане захвата власти. Не знал он о них и пять дней спустя, когда вел пьяную толпу на «штурм» Зимнего.