И Джефферс решил оградить себя и свою жену, на случай трагического исхода, от всего, что могло омрачить их последние дни. В сущности, если бы все вели себя разумно, они смогли бы продержаться довольно долго и не прекращать наблюдения за космосом: кислорода, воды и продуктов хватило бы на год - все бралось с расчетом на обратный путь. Но если надеяться на разумное поведение трудно, следует своевременно принять _меры предосторожности_.
      Джефферс принял их. Он позаботился о том, чтобы двери его каюты были сделаны из крепчайшей стали, чтобы они герметически закрывались, и никто не смог бы войти - или ворваться! - к нему. Он поместил портативную, но мощную радиостанцию у себя, в маленькой смежной кабинке, и сигналы на Землю всегда передавал сам: Джефферс не хотел, чтобы какая-нибудь выходка обезумевших людей испортила на Земле впечатление о его последней экспедиции... Но, разумеется, он воспользуется всем этим только в том случае, если экипаж даст повод...
      Элеонора Джефферс знала о приготовлениях мужа, но относилась к ним совершенно спокойно - они не пугали ее; страшно быть одной, но рядом с мужем... Нет, рядом с мужем она ничего не боялась и готова была бестрепетно встретить любую смерть.
      - Сегодня астроплан Батыгина достиг Марса, - сказал как-то Джефферс жене. - Если, конечно, не промахнулся. Но русские все рассчитали точно. Жаль, что мы не смогли вылететь в один день с их астропланом!.. Мы сделали все, чтобы успеть, и все-таки немножко запоздали!
      - Ты волнуешься?
      - Чуть-чуть. И потом, это же как насмешка: побывать рядом с Марсом и не попасть на него, ничего не узнать о нем! Батыгин, наверное, уже принимает телепередачи и вспоминает обо мне...
      Марс в эти дни был отлично виден, и Джефферс наблюдал за ним почти круглосуточно, лишь ненадолго уступая место своему ученику Кларку, молодому ученому, которого он особенно любил за бескорыстное служение науке.
      Много раз в своей жизни Джефферс наблюдал Марс, но никогда еще планета не казалась ему такой прекрасной, как теперь, когда земная атмосфера этот главный враг астрономов - не мешала любоваться ею. Огромный, красноватый, оплетенный густой сетью "каналов", Марс летел навстречу астроплану, и расстояние между ними уменьшалось с каждой минутой.
      И все-таки оно уменьшалось недостаточно быстро. Первым понял это Кларк.
      - Еще есть надежда, - ответил ему Джефферс.
      - Кажется, не очень большая надежда...
      - Еще есть надежда, - повторил Джефферс. - Продолжайте наблюдение.
      Кларк остался на своем месте. Внешне он был спокоен, и Джефферс мысленно похвалил его за выдержку.
      - Что вы думаете о "каналах"? - спросил Джефферс у Кларка; ему хотелось еще раз подчеркнуть, что он, Джефферс, ценит своего ученика и доверяет ему. - По-моему, можно вполне определенно заключить, что это тектонические трещины в марсианской коре. Знаете, как трескается высыхающий глиняный шар.
      - Да, - сказал Кларк. - Тайну "каналов" Скиапарелли мы успели разгадать. Но мне жаль старика Лоуэлла. Или нет, мне жаль самого себя: еще мальчишкой я решил доказать всему миру, что марсианские "каналы" - это все-таки ирригационная сеть...
      - Можете пойти отдохнуть, - разрешил Джефферс. - Я сам понаблюдаю за Марсом.
      - Если вы не возражаете, я останусь. Мне не хочется отдыхать.
      - Хорошо, оставайтесь. Но когда вы надумаете отдохнуть и уйдете из моей каюты, никому и ничего не говорите там.
      - Не скажу, - ответил Кларк. - Зачем волновать людей? Рано или поздно они сами все поймут...
      На следующий день (экипаж астроплана продолжал жить по земному времени) Джефферс понял, что не один Кларк догадывался об опасном положении экспедиции. За обедом Джефферса прямо спросили об этом. Он ответил, что страхи преувеличены. Ему не поверили и попросили показать расчеты. Джефферс резко оборвал разговор. Ему подчинились.
      "Сегодня мне удалось предотвратить бунт, - думал Джефферс. - А завтра?.."
      - Вы можете перебраться в мою каюту, - сказал он Кларку. - Совсем перебраться, - добавил он. - У вас есть оружие?
      Кларк кивнул.
      - Мне не хотелось бы, чтоб нам помешали вести наблюдения _до конца_, пояснил Джефферс.
      Разговор этот происходил в каюте Джефферса, и миссис Элеонора слышала все. Она сидела в небольшом уютном кресле, взятом специально для нее, и едва приметно улыбалась.
      - Знаешь, о чем я сейчас вспоминаю, милый? - спросила она у Джефферса. - О вечере в Рио-де-Жанейро, когда мы отдыхали на веранде с Батыгиным. Я вспоминаю о нем потому, что тогда окончательно решила лететь с тобой, и это было очень верное решение, и еще потому, что мы напрасно взяли с Батыгина слово встретиться с нами после возвращения на Землю...
      - Я перейду к вам, - сказал Кларк. - Раз вы мне разрешаете, я перейду...
      Через несколько часов Джефферс понял, что Марс уже миновал то место, где они должны были встретиться.
      Еще через день астроплан Джефферса попал в зону притяжения Марса и резко изменил направление полета...
      - Получена радиограмма от Джефферса, - сообщили Батыгину в институте. Он пришел к заключению, что знаменитые марсианские "каналы" тектонические трещины.
      - Выводы Джефферса совпадают с нашими, - сказал Батыгин. - Но почему он поторопился сообщить свои наблюдения на Землю? Почему не дождался высадки на Марс?.. Такая торопливость... Что-то непохоже на Джефферса...
      Батыгин смотрел на радиста так, как будто ждал от него ответа, и тот смущенно пожал плечами:
      - Не знаю...
      - Не знаете?.. Я тоже не знаю. О чем еще говорится в радиограмме?
      - Он открыл новые темные пятна "морей" и сообщает их координаты.
      - Т-а-а-к. Больше ничего?
      - Вот текст. Посмотрите...
      Батыгин быстро пробежал глазами узкую телеграфную ленту и положил ее на стол радиста...
      - Н-да, совсем не похоже на Джефферса, - задумчиво произнес он. Совсем... Если будут новые известия, сообщите мне немедленно.
      Батыгин прошел в демонстрационный зал.
      Звездоход уже давно выехал за пределы темной каймы и быстро полз по поверхности красноватого "материка" - светлого пятна на диске Марса. Теперь совершенно иные марсианские пейзажи проплывали на экране: здесь не было снега, не было кустов - пустыня расстилалась перед наблюдателями. Как и на Земле, ландшафты ее менялись: ровные глинистые пространства чередовались с песчаными - иногда ровными, лишь слегка тронутыми рябью свея, иногда бугристыми с невысокими пологими холмиками, напоминающими земные барханы; не очень часто, но попадались и каменистые пустыни, и звездоходу приходилось обходить острые ребристые скалы, возвышающиеся на метр-два над поверхностью. В отличие от земных эти пустыни не испытывали зноя. Лишь до десяти-пятнадцати градусов тепла поднималась температура днем, а ночью стремительно падала до сорока градусов мороза.
      И все-таки в этой пустыне теплилась жизнь: когда телеобъектив приближался вплотную к грунту, на экране удавалось различить белую крупку - очевидно, очень выносливый лишайник - и небольшие темные комочки, похожие на очищенный грецкий орех. Астрогеографы никак не могли решить, что это такое, но потом Травин вспомнил, что видел похожие на эти комочки лишайники в холодных высокогорных пустынях Тянь-Шаня - сыртах, и предположил, что марсианские комочки - тоже растения. Догадка всем показалась убедительной.
      Звездоход шел по пустыне целый день, и одни и те же ландшафты повторялись на экране. Это начинало утомлять, внимание наблюдателей притуплялось, но вдруг сразу несколько человек удивленно вскрикнуло: на красно-буром грунте отчетливо виднелось что-то белое. Лютовников остановил звездоход и приблизил телеобъектив к находке. Сомнений быть не могло: на экране виднелись полузасыпанные песком, выбеленные солнцем и ветром кости небольшого животного - тонкие, хрупкие на вид.
      - Он недавно погиб, совсем недавно! - подразумевая зверька, сказал зоолог Шатков. - Значит, есть и живые!
      А потом на экране появился обрыв. Он взволновал всех, пожалуй, больше, чем ископаемое дерево и кости животного: телеобъектив подвели вплотную, и все отчетливо увидели, что породы залегают отдельными слоями. Но так они могли отложиться только в море... Следовательно, в далеком прошлом на Марсе наряду с материками имелись настоящие моря и, вероятно, обширные... И в морях этих бурлила жизнь - быть может, сходная с земной, быть может, нет, - в них плавали неведомые существа, внешне, очевидно, напоминавшие рыб или тюленей, потому что в водной среде на любой планете у животных должна выработаться обтекаемая форма...
      Но недолго пришлось астрогеографам изучать склон обрыва: экран помутнел сначала едва заметно, потом муть стала сгущаться и в конце концов наблюдения пришлось прекратить. В первый момент все решили, что случилось неладное с приборами, и Лютовников с Костиком попытались устранить помехи.
      Они еще возились с регуляторами, когда включился микрофон и дежурный астроклиматолог сообщил:
      - Температура на Марсе пять градусов тепла, скорость ветра двадцать восемь метров в секунду...
      - Пылевая буря, - коротко сказал Батыгин. - Сейчас там творится бог знает что!.. Оставьте приборы в покое и закройте астролабораторию: может поцарапать объектив песчинками.
      Буря продолжалась несколько часов, и из обсерваторий поступило сообщение, что на диске Марса замечено желтоватое облако.
      На следующее утро звездоход достиг края пустыни, и с вершины холма открылся вид на равнину, поросшую низкой кустарниковой растительностью голубоватого цвета.
      Звездоход начал спускаться к зарослям. Неожиданно что-то мелькнуло на экране и исчезло.
      - Зверь! - крикнул Виктор. - Самый настоящий зверь!
      - Показалось тебе, - возразил кто-то, но долго спорить не пришлось: звездоход подошел вплотную к зарослям, и теперь на экране виднелись приземистые кусты с тонкими голубоватыми листьями и сизой корой. А потом из зарослей осторожно, боязливо озираясь, выглянула узкая серая мордочка с большими глазами и "заячьей" верхней губой.
      - Грызун! - крикнул зоолог Шатков. - Грызун!
      - Тише! - предостерегающе шепнула Светлана, и все засмеялись: нет, криком на Земле не вспугнешь марсианского зверька!
      - Это безусловно грызун! - волновался зоолог; из просто зоолога он неожиданно превратился в астрозоолога и, чувствуя, что ему суждено стать родоначальником новой науки, пришел в величайшее возбуждение. - Я уверен, что он кормится, обгрызая кусты, подобно зайцам. Иначе ему не прожить зиму!
      Заключение астрозоолога все признали логичным, спорить с ним никто не стал.
      А с экрана в темный зал Института астрогеографии по-прежнему смотрела серая мордочка с темными глазами, и ноздри влажного маленького носа едва заметно вздрагивали. Зверек изучал невиданный предмет - звездоход - с не меньшим любопытством, чем его самого изучали в Москве, на экране...
      Но вдруг мордочка исчезла, и ветви бесшумно сомкнулись.
      - Кости, попавшиеся нам в пустыне, тоже от небольшого животного, сказал Батыгин. - Интересно, водятся ли сейчас крупные звери на Марсе?
      - А может быть, нам удастся найти какую-нибудь долину, где марсианская жизнь еще не угасает! - вслух размечталась Светлана.
      - Долинку с городами и селами, заводами и фабриками? - улыбнулся Батыгин.
      - Нет, пусть без всего этого, - уступила Светлана. - Но чтоб жизни побольше!
      А звездоход шел сквозь заросли, и наблюдатели в зале слышали, как ломаются под гусеницами хрупкие ветви. Иногда на экране мелькали какие-то небольшие существа, торопливо убегавшие от звездохода, но это случалось редко. Голубоватые ветви кустов слабо раскачивались на ветру, и тонкие узкие листья вытягивались, трепетали, словно хотели оторваться от веток и улететь...
      Включился микрофон:
      - Температура пятнадцать градусов тепла, скорость ветра шесть метров в секунду.
      - Мы в марсианских тропиках, - пояснил свободный от дежурства климатолог. - Здесь уже никогда не устанавливается постоянный снеговой покров, но за ночь температура все равно понижается до двадцати-тридцати градусов мороза.
      А Светлана продолжала мечтать, она шептала Виктору:
      - Ну хорошо, пусть сейчас нет людей. Но они могли быть раньше, и, значит, где-то сохранились развалины строений, могильные курганы...
      В демонстрационный зал вбежал радист.
      - Радиограмма от Джефферса! - радостно крикнул он. - Астроплан изменил курс, попав в зону притяжения Марса!
      - Наконец-то! - вздох облегчения пронесся по залу. - Наконец-то!
      И все почувствовали, как дорог им этот отважный ученый, как волнует их его судьба. В зале словно посветлело: все улыбались, перешептывались, и Батыгин, всматриваясь в темноту, увидел устремленные на него сияющие глаза, Он молчал, молчал потому, что изменить курс - это еще не значит опуститься на планету. Можно пролететь по внешнему краю зоны притяжения и... не попасть на планету, если она уже миновала место встречи.
      Судьба астроплана Джефферса должна была решиться в течение ближайших суток.
      Вечером Батыгин не ушел из института. Он сидел около радиста и ждал, ждал... Он отлично представлял себе, что переживают сейчас Джефферс, миссис Элеонора, их спутники. По расчетам Батыгина, астроплан находился совсем близко от Марса, планета еще могла, если успеют затормозить, захватить звездный корабль, заставить его вращаться вокруг себя подобно спутнику, и тогда, постепенно уменьшая скорость полета, Джефферс сумел бы приземлиться...
      Так, переходя от надежды к отчаянию, выискивая за Джефферса пути к спасению, Батыгин провел долгие ночные часы...
      Но Батыгин думал и о другом. Он думал, что трагически может закончиться и его полет на Венеру... Если завтра весь мир узнает о гибели Джефферса, будет ли иметь моральное право он, Батыгин, увлечь в новое космическое путешествие своих товарищей, зеленую молодежь, которая и жизни-то еще как следует не знает?.. Да, Батыгин помнил, что в истории всегда так бывало: на смену павшим вставали новые борцы... И все-таки, что скажет он завтра, если радист сообщит трагическую весть? Как посмотрит в глаза Виктору, Крестовину, Травину, Свирилину, Лютовникову, Безликову, Шаткову, - всем, кого собирается взять с собой? Как посмотрит он в глаза Светлане, любящей Виктора, Наде, влюбленной в Крестовина, как посмотрит в глаза всем тем, кто останется на Земле, но кому дороги улетающие с ним?.. Это нужно было решить сейчас, и Батыгин понимал, что решение может быть только одно: его звездолет все равно через девять дней уйдет в космическое путешествие, а кто струсит - тот останется на Земле. И все-таки Батыгин чувствовал себя скверно, словно он кого-то обманывал и был перед кем-то виноват...
      За ночь никаких новых известий от Джефферса не поступило.
      Рано утром, когда астрогеографы вновь стали собираться в демонстрационном зале, Батыгин уже сидел там. Прежде чем пройти на свои места, товарищи по институту подходили к нему поздороваться, а потом долго шептались, - все говорили, что старик сильно сдал и вид у него такой, словно он перенес тяжелую болезнь...
      И, конечно, все спрашивали о Джефферсе. Не один Батыгин провел эту ночь без сна.
      Батыгин вскоре почувствовал, что люди нервничают, что им сейчас, откровенно говоря, не до Марса. Он и сам предпочел бы сегодняшний день провести иначе, но Марс уже удалялся от Земли, видимость могла ухудшиться, и ученые не имели права терять времени.
      - Сегодня у нас итоговый день, - жестко сказал Батыгин, и все умолкли и подтянулись, услышав его голос. - Станислав Ильич, включите телеустановку. Попробуем сделать некоторые обобщения.
      Привычная картина марсианского рассвета возникла на экране. Всходило солнце, и через полчаса над далекой планетой уже занялся новый день... Снова в зале стало очень тихо.
      - Итак, существование жизни на Марсе доказано, - негромко сказал Батыгин, но его услышали все. - Теперь давайте спросим себя вот о чем: могла ли возникнуть на Марсе жизнь при _современных_ природных условиях... Мы убедились, что на Марсе нет сколько-нибудь значительных водоемов, что климат Марса крайне суров и ночью в любое время года в любом районе планеты температура опускается ниже нуля... Трудно предположить, чтобы в такой обстановке жизнь могла возникнуть; существовать она еще может, но возникнуть... Вот единственный, на мой взгляд, правдоподобный вывод: раньше физико-географические условия на Марсе были иными - водоемы смягчали климат, более плотная атмосфера не позволяла сильно остывать поверхности планеты, и жизнь на Марсе была разнообразнее, богаче, интенсивнее протекали процессы жизнедеятельности. Это, в частности, подтверждают осадочные, вероятно морского происхождения, горные породы, которые мы с вами видели в обрыве, ископаемое дерево... Что предшествовало этому относительному расцвету марсианской жизни, какие процессы обусловили его?.. Те же, что на Земле, очевидно. Состав и строение марсианской биогеносферы первоначально усложнялись, возрастала его автономность, обособленность от других частей планеты, усложнялись взаимосвязи между компонентами. Короче говоря, марсианская биогеносфера развивалась, хотя и не достигла земного уровня: мыслящие существа на Марсе в отличие от Земли не появлялись...
      Что же происходит в настоящее время?.. Сейчас для Марса характерны обратные процессы, процессы разрушения биогеносферы. Она "состарилась". Я могу назвать несколько признаков "постарения". Первый из них подсказал мне Георгий Сергеевич Травин.
      Геоморфологи давно установили, что развитие рельефа Земли идет в определенном направлении: все меньше становится "мягких" участков земной коры - геосинклиналей, в которых пласты пород легко сминаются в складки и образуют горные хребты, и становится гораздо больше жестких, негнущихся участков - платформ.
      Наступит такое время, когда на Земле не останется горных хребтов, подобных Кавказу или Гималаям, - их сменят невысокие плоскогорья. Земная кора уже не сможет сгибаться в складки - она начнет ломаться, и глубокие тектонические трещины прорежут ее поверхность. На Земле уже немало таких "жестких" участков. К ним, между прочим, относится Средне-Сибирское плоскогорье, на котором нам с Георгием Сергеевичем приходилось бывать, и мы отлично помним его своеобразные контрасты: пока находишься на дне ущелья - кажется, что ты в горах, но стоит выйти на водораздел - и кажется, что ты на равнине.
      Подобную картину мы с вами вот уже несколько дней наблюдаем и на Марсе: нет на нем горных хребтов, все они разрушены, снижены, кора затвердела и теперь не мнется, а раскалывается. Тектонические трещины и принимали раньше за каналы.
      Но это не самый важный признак, хотя он и свидетельствует, что строение марсианской биогеносферы упрощается. Атмосфера на Марсе сейчас очень разреженная, она рассеивается в мировом пространстве, а новые газы не поступают из глубин планеты в прежнем количестве. Постепенно Марс растерял почти всю воду - сейчас ее там очень мало, вы сами убедились в этом. Следовательно, биогеносфера утрачивает автономность, ныне она меньше защищена от внешних влияний, чем раньше, упрощаются взаимосвязи между ее компонентами, разрушается цельность.
      Уменьшение количества воды, разреженность атмосферы обусловили резкое ухудшение условий жизни на Марсе, и растительность начала вымирать. Очень убедительными признаками постарения биогеносферы Марса могут служить вот какие факты: в марсианской атмосфере кислорода сейчас примерно в тысячу раз меньше, чем в земной, но зато углекислого газа в два раза больше. Факты эти, должно быть, всем известны, но они свидетельствуют, что углекислый газ теперь не поглощается растительностью в прежнем количестве, и содержание его в атмосфере возрастает. А запасы кислорода, наоборот, не восполняются растениями, и он постепенно исчезает из атмосферы, вступая в реакции с горными породами; поэтому поверхность Марса и приобрела красноватый оттенок - ведь даже с Земли он кажется красным, "кровавым" недаром же ему дали имя бога войны!
      - Значит Марс - это, так сказать, Земля в будущем? - спросила Светлана.
      - В очень далеком будущем, - поправил Батыгин. - В очень далеком...
      - И человечество все-таки погибнет?
      - Нет, человечество никогда не погибнет, потому что оно разумно и в крайнем случае сможет переселиться на другие планеты. Но об этом мы еще успеем поговорить с вами. Кто хочет дополнить мои соображения?
      - Могу дать дополнительную справку! - сказал Безликов, и рука его механически простерлась над передними рядами. - Прошу минуту внимания! Он повернул кресло и не без труда водрузил на его спинку огромный портфель, набитый справочными изданиями. - Товарищи! Совсем немного можно добавить к содержательному выступлению Николая Федоровича Батыгина. Я позволю себе зачитать лишь одно весьма любопытное место из всем вам известного сочинения астроботаника... Одну секунду, товарищи...
      Безликов энергично ухватился за замки портфеля, но открыть их оказалось не так-то просто. Он поднатужился, но в это время резко распахнулась дверь. На пороге появился радист.
      - Радиограмма от Джефферса, - глухим голосом сказал он и, не дожидаясь разрешения, включил свет. - Вот ее текст:
      "Всем! Всем! Всем! Всем!
      Мы пролетели мимо Марса! Мы пролетели мимо Марса! Следите за нашими передачами. Прощайте. Желаем успеха следующим.
      Джефферс".
      Портфель сорвался со спинки стула со страшным грохотом, и все вздрогнули. Безликов, схватившись за ногу, издал короткий приглушенный вопль и умолк, сраженный и вестью и болью в ноге. Тишина стала еще напряженней и невыносимей.
      - Следующие - это мы, - громко и отчетливо сказал Батыгин.
      Он стоял, повернувшись лицом к залу, - огромный, седой, отяжелевший, удивительно похожий на Джефферса; по его щекам, прорезанным морщинами, текли слезы.
      - Следующие - это мы, - повторил он так же громко и отчетливо. - И пусть каждый подумает - готов ли он пойти на все. Даже на смерть. Вот на такую небывалую смерть.
      Батыгин не заметил, когда все сидевшие в зале встали, но он вдруг увидел прямо перед собой застывшее, с побелевшими губами лицо Виктора Строганова, плачущую, но прямо смотрящую ему в глаза Светлану, и растерянного Костика с задорно торчащим хохолком, и Травина - сурового, с седыми висками, и Безликова, и Свирилина, и помрачневшего Крестовина, и Надю...
      И Батыгин понял, что уговаривать никого не надо - никто не испугался. На смену павшим уже встали новые борцы...
      В зале было очень тихо. Только слышалось, как с хрустом ломаются ветки кустов под гусеницами звездохода на Марсе.
      2
      На следующий день все газеты вышли в траурных рамках. С газетных витрин, с прилавков киосков на прохожих смотрело суровое лицо Джефферса...
      Никогда еще Денни Уилкинс не чувствовал себя в Москве так плохо. "Черт возьми, Джефферс отдал жизнь за идею, за великое дело, он боролся за торжество человеческого разума, и его имя потомки с любовью пронесут через века!.. А чего ради поставил на карту свою жизнь он, Денни Уилкинс?.. Только потому, что Герберштейн когда-то подобрал и накормил его?.."
      Почти два года провел Денни Уилкинс в социалистической стране; никто не помыкал им, он получал деньги наравне со всеми и жил так же, как жили другие, и подчинялся только тем, кто своим трудом заслужил право руководить. Впервые в жизни Денни Уилкинсу показалось, что у него нет хозяина. Если бы он захотел уйти от Батыгина, - он ушел бы, и ему сразу дали бы другую работу. Денни Уилкинс понимал, что если он начнет делать свое дело лучше, чем другие, то этим - и только этим, а не предками, знакомствами, ловкостью, лестью - он завоюет уважение и право на более крупный пост, на более ответственную должность. И Денни Уилкинсу казалось, что он сумел бы выдвинуться, заслужить общественное признание, потому что он не такой уж дурак и работать умеет...
      Денни Уилкинс спрашивал себя, как бы он жил, если бы навсегда остался в Советском Союзе - не в качестве агента, нет, а как полноправный гражданин этой страны. И ему казалось, что жил бы он гораздо лучше, чем жил до сих пор. По крайней мере он не испытывал бы страха, как испытывает его сейчас, не боролся бы с каждым проявлением чувства, как борется сейчас. И тогда они с Надей смогли бы построить настоящую семью. А он, Денни Уилкинс, хочет ребенка, хочет иметь свою семью. И все это он мог бы осуществить, если бы... Если бы не существовало на свете Герберштейна, невидимого, но грозного хозяина, купившего его жизнь целиком...
      Но сейчас - разве имеет он право навсегда связать свою жизнь с жизнью Нади?.. Разве может он ставить под угрозу будущее Нади и ребенка?..
      Под вечер в институте Денни Уилкинс увидел высокого сухопарого человека в дымчатых очках, и тут ему впервые изменила выдержка - он вздрогнул. Они шли друг другу навстречу, и мысли Денни Уилкинса испуганно метались: он старался сообразить, чем вызван приезд этого человека, доверенного лица Герберштейна, исполнявшего его особо секретные поручения...
      - Корреспондент, - сказал Денни Уилкинсу сотрудник института, сопровождавший сухопарого человека. - Знакомлю его с институтом...
      ...На следующий день они встретились на явочной квартире резидента. Агент Герберштейна держал в руках советскую газету с большим портретом Джефферса.
      - Погиб старик, - сказал он Денни Уилкинсу. - Вот она - жизнь! Даже жаль его, ей-богу жаль. Было в нем нечто от первых переселенцев, тех, что в фургонах пересекли континент от Атлантического до Тихого океана, разгоняя индейские племена. Этакое, понимаешь ли, могучее, дерзкое! Денни Уилкинс смотрел на худое, словно высохшее лицо агента, а видел другое - круглое, розовое, доброе, - лицо самого Герберштейна и улавливал его высокомерно покровительственные нотки в голосе агента - тот явно подражал шефу. Впрочем, он сам имел право на покровительственный тон, потому что действовал от имени Герберштейна и привык к беспрекословному повиновению; а сейчас он приглядывался к нему, Денни Уилкинсу, и не спешил переходить к делам. - Да, Джефферс, Джефферс, - нараспев повторил агент. Газетные писаки нападали на него, оскорбляли... А он сто очков вперед мог дать любому, поэтому они и не могли раскусить его... Ну-с, так мы и будем - я говорить, а ты молчать? Думаешь, меня прислали поболтать с тобой о старике?.. Рассказывай.
      - Пока все идет хорошо. Составляются окончательные списки участников экспедиции, и в них числится некто Крестовин.
      - Так... Еще?
      Совсем недавно Денни Уилкинс подметил странный факт: он увидел, что для экспедиции упаковывают какие-то приборы, очень похожие на навигационные. Потом он случайно узнал, что в звездолет погружено небольшое судно. "Забавно, - подумал тогда Денни Уилкинс. - Ведь на Марсе нет морей - мы своими глазами убедились в этом. Зачем же тогда нужен катер?.. Одно из двух - либо на Марсе все-таки есть моря, либо мы летим не на Марс..."
      Денни Уилкинс хотел рассказать об этом, но в последний момент что-то удержало его. "Не стоит говорить загадками, - успокоил он самого себя. Это произведет плохое впечатление, а зачем мне казаться плохим?"
      - Вылетаем через неделю, - ответил он на вопрос агента.
      - Шефа удивляет, что коммунисты мало пишут об экспедиции... Может быть, ты еще что-нибудь знаешь?
      - Нет. Я не могу рисковать. Через неделю я все равно открою тайну Батыгина. Это не поздно.
      - Ты уверен?.. А вдруг поздно?
      Денни Уилкинс не понял.
      - Почему поздно?
      - Между прочим, я видел, как ты ворковал со златокудрой красавицей... Новый вариант Ромео и Джульетты! Ты знаешь, кто такие Ромео и Джульетта?
      - Знаю.
      Вот сейчас Денни Уилкинс почувствовал впервые в жизни нечто очень похожее на ненависть и к этому не в меру болтливому человеку и к тому, кто дал ему право вмешиваться в его, Денни Уилкинса, личную жизнь, касаться самого дорогого.
      - Кто она?
      - Эта девушка?.. Мало ли у меня было девчонок...
      - Просто очередная?
      - Просто очередная.
      А теперь он их ненавидел - по-настоящему ненавидел обоих, и ему едва удалось скрыть свои чувства.
      - Смотри, Денни. Ты хороший агент. Но хороший агент может стать плохим, если женщина разбудит в нем сердце. А что делают с плохими агентами, которым много известно, - ты сам знаешь...
      - Да, знаю, - подтвердил Денни Уилкинс.
      - Но хватит болтать. Компания надеялась, что на Марс наши прилетят первыми. Но Джефферс подвел. Теперь нам мало узнать, что задумал Батыгин. Нужно сорвать его экспедицию.
      "Вот что! Ради этого он и приехал сюда", - подумал Денни Уилкинс.
      - Что я должен сделать?
      - Сущий пустяк. Компании по эксплуатации планет будет гораздо полезнее, если на Марс или куда-то там еще прилетит не астроплан, а обломки астроплана. Понятно?
      - Почти.
      - Для этого тебе нужно оставить в астроплане небольшую черную коробочку. Она плоская и очень удобная. Коробочка сработает примерно через месяц после вылета. Сам же ты под каким-нибудь предлогом откажешься от участия в экспедиции и вернешься на родину.
      - Астроплан уже готов к вылету, и посторонних к нему не подпускают. Вероятно, я войду в него всего один раз, перед взлетом, и уже не смогу выйти...
      - Мне очень жаль, но Герберштейн едва ли отменит задание...
      - Да, не отменит. Но если мне не удастся пронести коробку, - а это может случиться, потому что перед посадкой все личные вещи будут подвергнуты особой дезинфекции, - останется ли его прежнее задание в силе?
      - По-моему, тебе известно, что Герберштейну не очень нравится, когда агенты рассуждают... Раз ты нарушил правило, я отвечу: да, останется. Но если ты уклонишься от выполнения задания... Я тебе не советую этого делать...
      - Все ясно. Батыгин не долетит до Марса. Раз уж Герберштейн разрешает мне остаться на Земле - постараюсь остаться. А если придется лететь... Что ж, каждый разведчик давно приучил себя к мысли о близкой смерти.
      - Вот это - другой разговор. Шеф будет доволен. Бери коробку и помни: мину надо включить, чтобы она сработала.
      - Прощайте.
      - Но, но! - высокий сухопарый человек встал и положил руку на плечо Денни Уилкинсу. - У русских есть более подходящее слово: до свидания! Мы же оптимисты!
      - Да, мы оптимисты, - подтвердил Денни Уилкинс.