Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Истребители - Последние атаки

ModernLib.Net / Военная проза / Ворожейкин Арсений Васильевич / Последние атаки - Чтение (Весь текст)
Автор: Ворожейкин Арсений Васильевич
Жанры: Военная проза,
История
Серия: Истребители

 

 


Арсений Васильевич Ворожейкин

Последние атаки


ЖУЛЯНЫ

Хмурое осеннее небо. Набухшие дождем и снегом облака низко плывут над землей. На стоянке самолетов вместе с авиаторами работают и киевляне, помогают приводить площадку в порядок. На перекуре летчики эскадрильи не спеша собираются вместе, с любопытством разглядывая место первого базирования 728-го авиационного истребительного полка па правом берегу Днепра.

— Почему аэродром называется Жуляны? — спросил Сулам Априданидзе. — Он же у самого города. Куда больше подошло бы название — Киевский.

— А вот село Жуляны, — показала на запад женщина Оно раньше было ближе, чем город. Да и видите-то вы не Киев, а пригород, Соломенка называется.

— Так, значит, Жуляны — родина высшего пилотажа? Ведь, кажется, здесь Нестеров открыл миру «мертвую петлю»? — спросил подошедший Сергей Лазарев.

— Нет, над Сырецким аэродромом, — уточнил Игорь Кустов, махнув рукой на север, и вдруг застыл в удивлении и растерянно добавил: «Километров десять отсюда…»

У стены капонира среди работающих женщин стояла высокая миловидная девушка с выбившимися из-под платка черными волосами. Она держала в руках лопату и смотрела на Игоря, но, как только повстречалась с его взглядом, смущенно опустила глаза и усердно принялась накидывать землю на стенку капонира. Друзья, конечно, смекнули, что между этой смуглянкой и Игорем произошел безмолвный разговор, какой обычно бывает между молодыми людьми. И это естественно. Удивительно другое: парень всегда был равнодушен к девчатам — и на тебе!..

— Люся, отдохни немного, — сказала женщина девушке, — да погляди на летчиков, — лукаво добавила она, все как на подбор — герои, красавцы.

— Официально Герой у нас пока один, — пояснил Лазарев, показывая на Кустова со свойственной ему фамильярностью, и, поглядев на девушку, спросил: — И как такую красавицу не угнали гитлеровцы?

— Немного осталось, — с грустью вздохнула женщина. — А эти, — она кивнула на девчат, работающих с ней в бригаде, — уцелели только потому, что скрывались в лесах да на хуторах. А кое-кто из них и под старух рядился…

— Мама! — лицо Люси вспыхнуло румянцем.

— Ну верно ведь говорю, чего там…

Повалил мокрый снег. Пилоты направились на КП. Лазарев оглянулся и с явно наигранным удивлением воскликнул:

— Ба-а! Нет, вы только посмотрите!

Все обернулись. Кустов разговаривал с девушкой и кидал ее лопатой землю в воронку от бомбы.

— По-нят-но, — многозначительно поднял палец Лазарев, — теперь ему никакой снег нипочем. Игорек! — крикнул он. — Надолго ли в работники?

— Обождите, я с вами, — и Кустов, попрощавшись с девушкой, присоединился к друзьям.

Лазарев, глубокомысленно хмуря брови, спросил:

— Как думаешь, Игорек, бывает любовь с первого взгляда?

Кустов присвистнул:

— Ну, брат, у таких грубоватых натур, как твоя, никогда.

Лазарев, глядя в сторону, будто не расслышал, манерно пропел:

Зачем смеяться, если сердцу больно…

Но вот ведь незадача: когда пилоты подошли к КП, Игоря с ними не оказалось…

На другой день войска 1-го Украинского фронта освободили Житомир. Теперь линия фронта от Днепра шагнула на запад более чем на сто пятьдесят километров. Летать стало далеко. Над передовой не пробудешь и пяти минут, а бензина остается только на обратный путь. И полку дали другой аэродром около Житомира, но прежде чем перебазироваться, опытному летчику, командиру эскадрильи капитану Петру Воронину с напарником Суламом Априданидзе приказали проверить его состояние.

Судам надел на свои хромовые сапоги галоши. Все, кроме него, в Киеве уже ходили в зимнем обмундировании. Для Априданидзе же на складе не нашлось ни унтов, ни валенок тридцать шестого размера. И даже штаны от мехового костюма оказались широки и длинны, поэтому он и носил шерстяные бриджи, на которых всегда были хорошо наглаженные стрелки.

— Не зябнут? — спросил Воронин, показывая на его ноги.

Летчик мгновенно вытянулся в струнку. Синие бриджи и до блеска начищенные сапоги, плотно облегающие икры ног, придавали Суламу особую изящность. Петр невольно подумал, что он и в небе такой же аккуратный, как и на земле. И воевать начинает расчетливо, с присущей ему собранностью.

— Никак нет! — ответил Сулам. — Мне мама из Кутаиси прислала шерстяные носки. Сама связала.

Зная его скупость на слова, Воронин уточнил:

— А на высоте? Ведь там морозы доходят до сорока?

— Ничего, командир, — белозубо улыбается Сулам, — может, еще и жарко будет…

Вскоре пара «яков» стремительно поднялась в воздух. Над Житомиром в небе летчики не заметили никакой опасности. За восточной окраиной города на чистом поле появилась белая буква «Т» — знак, разрешающий приземление. Пошли на посадку. Сулам, охраняя капитана, остался в воздухе.

На земле, кроме двух человек, стоящих у «Т», — никого. Воронин подрулил к ним, выключил мотор и вылез из кабины.

Это были бойцы, прибывшие сюда для приема и выпуска связных и санитарных самолетов.

— Как аэродром? — спросил комэск. — Немцы не испортили?

— Спешно пришлось удирать, — ответил старший. — Даже заминировать не успели. Все в исправности.

— Фашистские самолеты не пролетали?

— Мы только сегодня прибыли, но уже два раза «раму» видели и три пары истребителей.

Воронин невольно взглянул в небо. И вдруг второй солдат ошарашил его вопросом:

— А правда, что фрицы со всех фронтов собирают большие силы и хотят снова захватить Житомир и Киев?

Сегодня с утра капитан уже летал на разведку и видел северо-восточнее Бердичева и Казатина большое скопление фашистских войск. А что значит появление здесь «рамы» и трех пар истребителей? Усиленная разведка? А непрерывные атаки противника на юге, у основания киевского плацдарма, и пассивность у его вершины, в районе Житомира?.. Все это заставляло Воронина задуматься над вопросом солдата. Может, противник специально дал возможность вклиниться на запад, а потом ударит во фланги клина, чтобы окружить наши войска и устремиться на Киев? Однако солдату ничего определенного Воронин сказать не мог и ответил вопросом на вопрос:

— А откуда вам известны планы немецкого командования?

— Местные жители говорят,

— «Фоккеры»! — вдруг крикнул второй солдат. Прыжок — и комэск в кабине истребителя. Скорее в воздух! Но товарищу на помощь не успеешь, только заставишь прикрывать себя и этим скуешь его действия.

Все же инстинкт бойца берет верх над его логикой. Чувство взаимовыручки уже так вошло в привычку, что летчики порой забывали о тактических соображениях. Так и сейчас. Руки комэска сами заработали в кабине. Мотор, не успевший остыть, сразу взревел. Взлетать? Но куда? «Фоккеры» могут уже пикировать на самолет Петра Воронина. Нужно выбрать лишь направление, чтобы затруднить для фашистов прицеливание.

Взгляд вверх. Самолетов не видно. Не может быть, чтобы враги уже успели расправиться с Априданидзе! Ах, вон где Сулам! В стороне от аэродрома уже набирает высоту. Пара «фоккеров» разворачивается на него. И разворачивается так, чтобы встать на одной линии с самолетами Сулама и Петра. Противник намеревается сначала атаковать ведомого, а потом, не меняя направления полета, с ходу покончить и с капитаном.

Сейчас его самолет — наземная мишень, и он ничем не может помочь товарищу. Лучше пока быть на земле. Здесь, если и подожгут самолет, то он успеет выскочить. На взлете же, прошитый очередями, наверняка сгорит или разобьется. Да, враг, видно, опытен, раз так все точно рассчитал. Однако немецкие летчики знают, что пилот на русском «яке», том, что сейчас в небе, их видит, и они уже не могут на него напасть внезапно, поэтому и хотят навязать ему лобовую атаку.

Летчики противника хорошо понимают, что при атаке на встречных курсах из-за большой скорости сближения у всех ничтожно малы шансы на успех. Зато они заставят Сулама отвлечься от Воронина. Один из них свяжет его боем, а другой проскочит вниз, и наверняка расстреляет самолет Воронина, после чего они уже вдвоем ринутся на его напарника. Понял ли это Сулам? Ему ни в коем случае нельзя доводить до конца лобовую атаку. Нужно перед носом фашистских истребителей резко отвернуть в сторону, как бы подставить себя под удар. Вражеские летчики могут клюнуть на эту приманку. Только таким, на первый взгляд трусливым приемом можно, как теперь мгновенно прикинул Воронин, связать их боем, а самому в этот момент успеть уйти в воздух.

Лобовая атака длится всего лишь секунды. И вот «фоккеры» уже мчатся на Априданидзе. Комэск видит, как тот круто развернулся в сторону врагов. Подсказать ему, как действовать, было уже поздно, да и вредно: сейчас голос командира только отвлечет его внимание. Теперь все зависит лишь от умения и выдержки Сулама.

«Фоккеры» крыло в крыло пикируют на Априданидзе и, наверно, километров с двух открывают по нему огонь. Дымчатые трассы уходят намного ниже Сулама, и Воронину со стороны, на фоне голубого неба, это отчетливо видно. Но Суламу сейчас наверняка кажется, что снаряды и пули несутся прямо на него, прямо в глаза. К тому же создается впечатление, что и отвернуть нельзя: кажется, что снаряды повсюду настигнут тебя.

Капитан Воронин сейчас лишь сторонний наблюдатель. Через секунду, две Суламу нужно резко заложить самолет в крен. Он это делает. Но почему так медленно? Что это значит? Неужели ранен на лобовой? «Быстрей крутись!» — невольно вырвалось у комэска. Один «фоккер», используя свое тактическое преимущество, мгновенно нацеливается на Сулама. Другой стремительно несется на Воронина. А тот лихорадочно думает, что же предпринять в эту критическую минуту? Сидеть неподвижно и ждать, пока тебя прикончат? Это глупо! Ну что же, наконец: взлетать или выскочить из кабины? Истребитель, сдерживаемый тормозами, словно норовистый конь, дрожит от нетерпения. Лучше потерять самолет, чем вдобавок к этому самому сгореть с ним на разбеге. Скорей из машины! И тут напарник Воронина пошел на крайний риск. Он с такой решительностью бросился на устремившегося на него вражеского истребителя, что тот, испугавшись таранного удара, свечкой шарахнулся кверху, а Сулам оказался вплотную на хвосте у «фоккера», пикирующего на комэска. Еще миг — и от фашиста полетели куски.

Вот это да! Расчет и натиск. И ни капельки «науки». Впрочем, искусство воздушного боя, очевидно, заключается не в том, чтобы следовать его канонам, а в нужный момент отказаться от них и воевать с учетом обстановки. Тогда и опытный противник не может быстро найти нужный контрманевр, потому что ты уже атакуешь, а ему еще нужно понять необычный прием борьбы.

И «як» Петра Воронина, спущенный с тормозов, рванулся на взлет…

— Товарищ капитан, ваше задание выполнено, — четко и спокойно доложил Воронину Априданидзе после посадки. — Разрешите получить замечания.

Один вылет, а он словно рентгеном высветил такие замечательные боевые качества напарника, о которых капитан раньше и не подозревал. Больше тридцати раз командиру эскадрильи приходилось слышать такие его доклады, и, пожалуй, только сейчас он уловил и осмыслил, что каждый раз они звучали по-иному. После первого вылета в осипшем голосе и на бледном лице была тревога, нетерпение узнать оценку своих действий, а где-то за этим угадывалась и скрытая радость боевого крещения. Теперь — деловитое спокойствие бывалого воина и гордость за свой ратный труд, за выполненный с честью воинский долг.

Раньше он был горяч и вспыльчив. Сейчас уравновешен и степенен. Фронтовая жизнь и боевая работа привили Суламу житейскую сдержанность. Правда, Априданидзе внешне никак не походил на «летчика-богатыря». Небольшой, худенький, он скорее напоминал подростка в форме летчика. Но как обманчив подчас может быть внешний облик!

К двадцатилетнему Суламу пришла боевая зрелость. За месяц? Да. Возмужание на фронте не зависит от возраста и определяется не временем, а напряженностью боев и внутренней силой самого человека.

В последнем бою он как бы сдал экзамен на мастерство, показал свою зоркость, точный расчет, высший класс пилотажа и меткий огонь. Теперь за Сулама комэск уверен, что тот может быть хорошим командиром пары. Сейчас Петру захотелось по-братски обнять товарища, но это у летчиков в будничной обстановке не принято. И, пожимая ему руку, Воронин только сказал:

— Молодец! Поздравляю с третьей личной победой!

* * *

Летчикам эскадрильи разрешили после завтрака съездить в город.

Полуторка с трудом пробиралась через разрушенные и захламленные улицы к Днепру. Киевляне усердно работали па трамвайных путях, ставили столбы для связи и света, чинили водопроводное хозяйство, расчищали дорогу. Ограбленный и погребенный в руинах Киев оживал.

У Днепра машина остановилась.

Слабый туман стоял над рекой. Тишина. И в этой тишине казалось, что Днепр дремал, отдыхал от огня и грохота металла.

Более полутора месяцев находясь беспрестанно в боях, летчики глядели па эту великую реку через дым и пороховую гарь. Сколько крови и солдатского пота вобрала она и себя! И вот теперь Днепр перед ними — спокойный, величавый, прекрасный.

Глядя на Днепр, невольно вспоминаешь Волгу. Эти реки летчикам видятся теми рубежами, с которых особенно заметно, в какой жестокой борьбе достается победа. Как без Волги нельзя представить Россию, так и без Днепра — Украину. А без этих великих рек — нашу Советскую Родину.

Офицеры поднялись на Владимирскую горку — самое высокое и красивое место в Киеве. До войны здесь был парк — любимое место отдыха горожан. Все, кто приезжал в Киев, непременно поднимались сюда. С высоты птичьего полета открывается великолепный вид на город и на реку с ее песчаными пляжами и зеленой каймой берегов.

Но что такое? Попалась могила с деревянным крестом, вторая, третья… Сначала подумалось — это одиночные могилы. Бывает, что хоронят в парках. Но чем выше — тем больше могил. И, наконец, могилы и кресты заполнили все промежутки между деревьями. Тысячи и тысячи могил. Всюду торчат деревянные, стандартные, будто отштампованные кресты, с выжженными немецкими именами и фамилиями. Самый красивый парк города превращен оккупантами в кладбище.

* * *

Длинный летний день войны забирал у летчиков все силы. Засыпали они мертвецким снам, едва добравшись до постели. К счастью, жили в благоустроенных домах, а на аэродроме в каменном приангарном здании даже была отведена большая комната для отдыха.

На улице снегопад, и авиаторы «загорают». Две железные печки дышат жаром. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят «потравить банчок». Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами своей деревни Григорьеве на Суздальщине нашел в чащобе леса выводок волчат.

— Одного зверька поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Бедняга дрожит, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… — Лазарев замолчал.

— Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, — поторопил Кустов.

Сергей без всякой обиды отпарировал: — Что было, то было, и выдумывать здесь нечего. А от волчицы красной рубахой отмахались.

Неслышно подошел помощник командира полка по воздушно-стрелковой подготовке капитан Василий Рогачев. Чтобы не нарушить беседу, предостерегающе поднял руку:

— Отдыхайте, соколики. Продолжайте свой «банчок». — Василий Иванович подошел к Воронину и показал на окно:

— Погода улучшилась. Выйдем-ка на улицу. Посмотрим. Может, начнем работу.

Снегопад действительно стихал. Появились разрывы в облаках.

— Как думаешь, Петр Васильевич, — заинтересованно спросил Воронина Рогачев, — можно шестеркой лететь? Ты со своей четверкой, а я возьму летчика из другой эскадрильи. Сейчас с фронта сообщили, что осадков там уже нет. Видимость сносная, и немцы летают. А мы, что, лыком шиты?

Надо сказать, что к этому времени обстановка на участке фронта усложнилась. Фашисты, создав превосходство в танках, перешли в контрнаступление, снова захватили Житомир и начали продвигаться на восток с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. И погода у противника, как правило, стояла лучше, чем на нашей стороне. Днепр, словно магнит, оттягивал с запада туманы и облака.

— Требуется прикрыть наши войска, — продолжал Василий Иванович. Воронин оглядел небо. Облака шли с запада, с фронта. Прикинул: значит, и здесь скоро прояснится.

— Немного надо подождать, — посоветовал Петр, разглядывая заросшее черной щетиной лицо еще довоенного своего друга. Он всегда был до педантичности опрятен, И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут…

— Веришь в примету — перед полетом не бриться? Василий Иванович хитровато улыбнулся и доверительно сообщил:

— Суеверие здесь не при чем: просто хочу отпустить бороду.

Петр знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.

— О-о! Это серьезный шаг! И, наверно, не без причины?

Крупные губы товарища плотно сжались. В черных глазах промелькнуло грустное выражение. Василий Иванович прерывисто вздохнул:

— Чертовски соскучился по семье, — и после паузы со свойственной ему пунктуальностью заговорил: — Борода мне нужна: во-первых, собираюсь съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны просила отпустить бородку. Она считает, борода — украшение мужчины. Во-вторых, — он улыбнулся. — Природа немного обидела меня ростом. А в моем положении надо быть солидным и хоть внешне походить на педагога. Тем более что вскоре наш полк выведут на переформирование и нам нужно будет ускоренными темпами учить молодежь воевать. А я по своей должности являюсь в этом деле главным учителем. И борода тут мне будет помощницей…

* * *

Снег идти перестал — и летчики один за другим поднимаются в воздух.

Впереди показалась передовая. Огонь и поднимающийся до облаков дым, плотной завесой встали перед ними. Впереди по курсу — вспышки выстрелов и разрывов, много танков. Они отсюда, с высоты полета, напоминают маленькие коробочки — «безобидное» зрелище…

Шестерка «яков» с ходу врезается в гарь и копоть войны. Глаза слепит едкий дым. Только по ярким артиллерийским всплескам да редким просветам в облаках можно определить, где верх, где низ. Нет-нет да и промелькнет луч солнца. Видимости почти никакой. Летчики, опасаясь растеряться, плотнее держатся в строю и с набором высоты уходят вверх, за тучи. Здесь спокойно, сияет солнце. Пахнет небесной свежестью. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержения вулканов, нет-нет да и прорвутся через облака, омрачая своим видом лазурную синь неба.

Летят на запад, но на душе у летчиков неспокойно: прячась во фронтовой гари, вражеские бомбардировщики могут легко подобраться к нашим войскам.

— Игорь, иди вниз, — передает по радио Воронин Кустову. — О появлении противника сообщай немедленно!

— Понял, командир! — тут же отзывается Кустов. Через минуту он сообщает:

— Вижу Ю-восемьдесят седьмых! Атакую! Позывными в бою они не пользовались: узнавали друг друга по голосу. Противника здесь, над облаками, пока нет. Надо бы Воронину в паре о Априданидзе снизиться и помочь Игорю с Сергеем.

— Василь! Оставайся здесь, — передал Воронин Рогачеву, — мы с Суламом нырнем вниз.

Только пробили облака, как носами своих истребителей наши летчики почти уткнулись в двух «фоккеров». Истребители противника от неожиданной встречи шарахнулись в разные стороны. Петр Воронин хотел было погнаться за одним из них, но тут же впереди заметил еще двух «мессершмиттов», а перед ними — пару «яков», догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверно, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.

Опасность для наших истребителей была так велика, что Петр сразу кинулся им на выручку. Успел только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. О вражеской паре истребителей, оставшейся позади, Воронин тоже не забыл. И надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Не медля ни мгновения, комэск ловит фашиста в прицел и нажимает на кнопку пушки и двух крупнокалиберных пулеметов. Брызнул огонь. Но в тот же миг огонь блеснул и от «мессершмитта»: фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.

Оба «яка» — Кустова и Лазарева — скрылись в облаках. Однако один из них уходил как-то вяло, с большим креном. Видимо, вражеские снаряды крепко задели его.

А «мессершмитты», атакованные нашими летчиками, исчезли где-то внизу, в багровом мареве. Два бомбардировщика тоже пошли со снижением к земле, а третий, поспешно сбросив бомбы, метнулся ввысь, к облакам. И тут только Воронин, повернув голову назад, увидел черную морду «фоккера», резко бросил свой самолет в сторону. Очередь фашистского истребителя все-таки крепко зацепила консоль правого крыла его «яка». И тут же он увидел, что и к его ведомому, спешившему на помощь, подбирается другой истребитель противника. К счастью, у Петра, обладающего большим боевым опытом, уже выработался инстинкт — уходить из-под удара в сторону напарника. Его бросок сейчас пришелся прямо на «фоккера». Оба вражеских истребителя тут же вышли из боя и скрылись в облаках.

Задание летчики выполнили, но домой возвратились только вчетвером, без Кустова и Лазарева. Собрались, озабоченные, притихшие, возле истребителя комэска и молча, с надеждой стали вглядываться на запад.

Кустов в боях уничтожил двадцать вражеских самолетов, Лазарев — двенадцать. Такие люди без вести пропасть не могут. Особенно беспокоила судьба Лазарева. Он считается старым, опытным летчиком, по нередко допускал вольности, совершенно лишние в бою.

Они не спешат идти с докладом к командиру полка и, глядя на запад, нет-нет да н повернут с опаской головы в сторону полевого телефона. Эта штука пе раз уже приносила тяжелые вести. В таких случаях наземные радиостанции сообщали, где и при каких обстоятельствах упали наши сбитые самолеты.

И звонок раздался. Хотя его ожидали с минуты на минуту, брать трубку никто не спешил…

— Сто двадцатый слушает, — не спуская глаз с западного края неба, наконец отозвался комэск, подойдя к аппарату.

— Почему не докладываешь о вылете? — В голосе командира полка тревога, но от его вопроса стало легче: земля молчит. Пока молчит. В этот момент радость захлестнула Петра — вдали замаячила пара «яков».

— Почему не отвечаешь? Что случилось? Где два самолета?

— Не волнуйтесь, — говорит как можно спокойнее Воронин, — после боя еще не все успели сесть. Кустов и Лазарев в воздухе.

А что, если это не они?.. И как бы в ответ на вопрос капитана радио донесло голос Кустова:

— Приготовьте санитарную машину, Сергей идет на честном слове!

Самолет Лазарева заходит на посадку неуклюже и с опасно большим креном. Правое крыло так раздето, что белеют его деревянные внутренности и виднеется бензиновый бак. Фактически Лазарев летел на одном крыле. Сколько от него требовалось усилий и умения, чтобы машина не перевернулась и не сорвалась в штопор?

Наступает последний момент борьбы за жизнь. Здесь и умение может оказаться бессильным. С приближением к земле надо гасить скорость, а с ней погаснет и эффективность рулей управления. А ведь только они удерживают машину от переворота на спину.

Земля уже совсем близко. Смягчая с пей встречу, летчик резко задирает нос самолета вверх, но он продолжает камнем сыпаться вниз, еще более кренясь на разбитое крыло. Все понимают! удар будет настолько сильным, что машина, возможно, разлетится на куски.

Аэродром застыл в оцепенении. Правда, есть еще одна надежда — на мотор. С его помощью можно замедлить падение и смягчить удар. Однако тут появляется новая опасность. Тысяча двести лошадиных сил двигателя могут так рвануть машину, что она мигом перевернется вверх колесами. Здесь расчет идет на доли секунды…

Мотор не подвел. Он, управляемый умелой рукой пилота, взревел на полную силу. «Як» вздрогнул, на мгновение завис в воздухе, словно обдумывая, куда бы ему податься, потом, точно подбитая птица, неуклюже покачал крыльями, будто хватался за воздух, ища в нем опору. А мотор ревел во весь голос. И машина, как бы послушав его зов, вдруг успокоилась у самой земли. Лазарев мгновенно убрал газ, «як» плавно опустился на колеса и устойчиво побежал по полосе.

На стоянке самолетов Лазарев лихо выскочил из кабины и, бросив беглый взгляд на разбитое крыло своего «ястребка», бодро подошел к комэску и с горделивыми нотками в голосе обратился за разрешением доложить своему командиру пары о вылете.

— Товарищ лейтенант, боевое задание выполнено! — браво отчеканил Лазарев. — Прикрывая вас, сбил бомбардировщик, но и меня немного кто-то потрепал. Разрешите получить замечания?

— Значит, задание выполнено? — переспросил Кустов.

— Так точно, — насторожился Сергей.

— А кто вам дал право атаковать «юнкерса»?

— Но вы мне и не запрещали. — Друзья перешли на «вы».

— А разве вы не знаете закона — ведущий атакует, а ведомый его охраняет?

— . Но сзади нас никого не было, и я думал… Присутствующий при этом заместитель командира полка поднял руку:

— Хватит! Все ясно, — и строго взглянул на Лазарева, — С вами разговор будет особый. Есть азбучные истины воздушного боя, а вы ведь не новичок!

Слово командира — последнее. Пусть Лазарев все обдумает, прочувствует.

Со стоянки всей группой направились в комнату отдыха. Шли молча. Теперь комэску Воронину стало ясно, почему Кустов с Лазаревым не видели истребителей противника. Когда Кустов по радио передал; «Атакую!», то «мессершмиттов» не было. Они появились позднее. Кустов надеялся на напарника, что тот будет зорко следить за обстановкой в воздухе и охранять его, но Лазарев нарушил этот закон боя. Сергей, пожалуй, как показалось комэску, тоже это, наконец, понял и сейчас шел подавленный. Чтобы скрыть смущение, машинально замурлыкал:

Тучи над городом встали,

В воздухе пахнет грозой…

Воронин обозлился.

— Так почему же все-таки в бою бросил ведущего?

— Виноват, — спокойно признался Лазарев, — Считал, что вблизи нет немецких истребителей. Вдвоем, думал, быстрее расправимся с бомбардировщиками. Этого больше не будет, товарищ капитан. Простите, — и Лазарев виновато потупился. Смиренный вид оплошавшего подчиненного взорвал Кустова:

— До каких пор это будет продолжаться?!

— А зачем кричать? — парировал Лазарев, — Ну, виноват. Сам за это и поплатился. Не хотите еще раз простить — накажите,

— А нас ты в расчет не берешь? — сдерживая гнев, спросил Петр. — Мы все из-за твоей расхлябанности попали под удар. Было четыре истребителя противника. Они нас почти одновременно атаковали, а вы ничего не видели!

— Черт побери! — Летчик растерянно-виновато глядит на нас. — Да, нехорошо получилось. Грешен. Ну что ж, накажите…

Лазарев по характеру боец. Неуравновешенный, но храбрый, опытный боец. За смелость, за веселый нрав его в полку любили. Правда, часто и ругали за вольности, но прощали. А это уже не дело. Врагу такое послабление только на руку. Как же наказать Сергея, чтобы он навсегда почувствовал ответственность не только за себя, но и за товарищей? Обыкновенное взыскание согласно уставу — выговор, арест — мало помогут. И тут у капитана Воронина блеснула оригинальная мысль.

— И придется наказать!

— Ну что ж, — ответил Лазарев, уже бравируя готовностью принять любое наказание, — Раз заслужил — пожалте!

— Отстраняю вас от полетов.

Лазарев остановился и растерянно заморгал белесыми ресницами. Лицо побледнело.

— Как это, отстраняете от полетов? — сказал он сдавленным голосом, словно навалилось на него что-то тяжелое, — За что? Выходит, не доверяете!

— Вам понятен смысл моих слов?

— Понятен, да не очень. Как это — не летать!

— Идите домой и подумайте. А через неделю поговорим,

К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен. Полк Василяки после четырех с половиной месяцев непрерывных боев выводился на переформирование. Па фронте это считалось отдыхом. Правда, предстояло немало потрудиться: получить новые самолеты, освоить их, и бывалым летчикам ввести в боевой строй более молодых, прибывших после окончания военных школ.

Летчики находились в комнате отдыха. Андрей Картошкин, краснощекий и очень энергичный крепыш, вскочил с пар:

— Сколько же можно учиться?

Кустов, готовивший его себе ведомым, пояснил:

— Пойми, Андрей, это полезно! Мы с тобой успеем хорошо слетаться. А это в бою — половина дела!

— .Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!

Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.

— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?

До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда-то такими же. Вспомнил Халхин-Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.

И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»

Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.

Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.

На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.

Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.

Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич[2], Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.

И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…

Когда капитан Воронин рассказал молодым летчикам эскадрильи об этом, то они тут же бросили упрек: «А почему мы мало летаем?»

Петр показал на окно:

— Погоды нет. Потерпите, ребята.

Действительно, шел мокрый снег. От окна несло холодной сыростью. Вот уже несколько дней стоит такая занудная слякоть. У Воронина от нее болела поясница, после ранения в спину, еще на Халхин-Голе. Зато потеплело на душе: «Может быть, за время переформирования удастся побывать дома и повидать семью? Ведь новые машины наверняка придется получать где-то па востоке, а может быть, и в районе Горького. Оттуда до родной деревни Прокофьеве па машине два часа езды».

— Перегонять самолеты теперь не так просто, — заметил Кустов. — Погода неустойчивая. Можно неделями «загорать» на промежуточных аэродромах.

Перед обедом стало известно, что двадцать самолетов уже в пути. В командировку назначено всего десять человек. Из эскадрильи Воронина — Кустов и Априданидзе.

В этот день еще засветло летчики разъехались по своим квартирам. Воронин с Кустовым занимали небольшую комнату. Игорь брился, а Петр собирался почитать и терпеливо дожидался, когда товарищ уйдет па свидание.

— Из-за этой командировки нам с Люсей свадьбу придется отложить, — посетовал Игорь.

Кустов по натуре увлекающийся. Раньше он весь отдавался учебе, спорту. Владел немецким и английским языками. Играл па многих музыкальных инструментах. Потом война. Тяжелое ранение и длительное лечение в госпитале. И вот встреча с Люсей. Чтобы не расставаться с любимой, он собирался ее устроить на работу в полк или же в батальон аэродромного обслуживания — БАО.

Намерения товарища тревожили Петра Воронина. Фронтовой аэродром, по его мнению, — не место для семейной жизни. Перед вылетом стоит почувствовать на себе тоскливый взгляд жены — и ты уже неполноценный боец. На войне лучше, когда любимая подальше от тебя. Во всяком случае, так думал капитан.

Не раз Игорю друзья советовали женитьбу отложить до победы. Поэтому сейчас он сосредоточенно молчал, глядя в зеркало.

— Тебе хорошо, у тебя жена, дочь, — продолжал он, — а у меня, кроме мамы, никого.

— Ну, раз тебе так уж не хочется расставаться с невестой, обратись к Василяке, — посоветовал Воронин, — и попроси, чтобы он послал в командировку вместо тебя другого.

— Э-э, нет! Этого я не сделаю. — Твердо заявил он. — Жена на мои служебные дела влиять не должна!

— Это и видно, — заметил Петр. — Раньше брил свою бородку через день, два, теперь — каждый вечер! Раньше ты, как Герой, пользовался одним преимуществом — летал больше всех, теперь же то и дело поглядываешь в зеркало.

— Знаешь, Петр Васильевич, — вздохнул Игорь, — честно тебе признаюсь — хочется счастья… А впрочем, старина, давай-ка пойдем сейчас к Люсе, узнаешь ее получше, может, тогда и перестанешь подтрунивать надо мной.

Недалеко от общежития летчиков находилась школа с хорошо оборудованным спортивным залом. Петр с Игорем почти каждый вечер заглядывали туда. Сегодня вот не были, и по пути к Люсе остановились в нерешительности у входа в спортзал.

— Зайдем, разомнемся? — предложил Петр.

В спортзале они разделись до пояса. Разминку начали с бега. После второго круга Игорь закрутил сальто. Его мускулистая красивая фигура, точно мяч, отскакивала от пола и колесом вертелась в воздухе. Капитан, продолжая бег, исподволь с восхищением любовался мастерством друга.

После разминки, вдоволь наработавшись на турнике и брусьях, они сели отдохнуть. Игорь сел за пианино, ладно и энергично сыграл несколько популярных песен и, бережно опустив крышку, открыл секрет:

— Так уж и быть, скажу тебе: это любимые песни Люси. А знаешь, она ведь, как и я, училась в музыкальной школе. Война помешала… Кстати, и мать у нее актриса. А ты бы послушал, как Люся поет!.. Сейчас сам убедишься. Ну, пошли.

Серпик луны проглядывал из-за редких облаков. Ухо уловило далекий треск зениток. Южнее города в небе запрыгали светлячки. В ночном небе пронеслись ночные истребители женского авиаполка, стоящего по соседству в Жулянах. Темноту, словно гигантские ножницы, начали стричь лучи прожекторов. Где-то невдалеке загрохотали батареи. Залпы зениток заглушили взрывы бомб,

Друзья шли молча. Канонада и сверкание огня вызвали тоскливую тревогу.

— Может, вернемся? — неуверенно спросил Петр.

— Нет, нет! — заторопился Игорь и, очевидно, опасаясь, что Воронин мог не разобрать его слов и повернуть назад, взял его за руку. Гул постепенно ослабевал. Наконец наступила тишина. Дойдя до развалин института, свернули на Железнодорожную улицу. Игорь мечтательно заговорил:

— После войны жена пойдет учиться в девятый класс, а я в институт.

— Как в институт? — удивился Петр. — А почему не в академию?

— У меня ведь нет одной ключицы, — развел руками Игорь, — немецкий снаряд выбил. А за это дело в мирное-то время с летной работы наверняка спишут. Еще в госпитале хотели, еле упросил.

Разговаривая;, они дошли до Люсиного дома и поднялись на площадку второго этажа.

Кустов нажал кнопку звонка. Раздались торопливые шаги. Игорь сразу просиял, выпрямился. Дверь отворила миловидная девушка.

— Познакомься, Люся, — Кустов радушно кивнул на Воронина, — мой командир и друг.

— Петр, — назвал себя Воронин, пожимая теплую ладошку Люси и заглядывая в ее лучистые мягкие глаза, подумал: «А славная…»

* * *

Рассвет. Летчики толпятся на старте у командной радиостанции. Михаил Рудько и Андрей Картошкин только что доложили о выполнении задания по технике пилотирования на новом самолете Як-9Д.

— Этот похуже набирает высоту, — делится своими впечатлениями о машине Рудько. — Тяжеловат.

— Зато на таком истребителе можно долететь до Берлина и сесть в Англии. Не зря он называется дальним, — заметил Картошкин и вопросительно взглянул на Воронина. — Наверно, мы теперь будем летать только на сопровождение бомбардировщиков. Жаль, что не придется вести свободные воздушные бои.

— На фронте всякой работы полно, — отвечает Воронин и показывает в небо: — Надо наблюдать. Хорошо проследишь за тремя полетами друга, считай, что один полет сделал и ты.

А там, в высоте, разрезая морозный воздух, самолет непрерывно, словно кистью на голубом полотне, чертит белые узоры. Через минуту они блекнут и исчезают, как пар дыхания на холоде.

За воздушной акробатикой с повышенным интересом следит и командир полка майор Василяка. Его светло-голубые глаза с хитроватым прищуром недовольно скользнули по крепкой коренастой фигуре капитана Воронина, как бы спрашивая, когда летчик кончит это представление.

И действительно, в управлении машиной не чувствуется той молодцеватой резвости, которая свойственна опытным истребителям. Фигуры получаются вялыми и аляповатыми.

Комполка понять не трудно: мало удовольствия смотреть на такую работу. Испытываешь какую-то досаду, и порой руки и ноги у тебя невольно начинают двигаться: как бы желая помочь летчику.

А тот в низком темпе, но упорно повторяет одну фигуру за другой. Сколько сделано переворотов, петель Нестерова, бочек, виражей, боевых разворотов! Наконец майору Василяке — старому инструктору, привыкшему иметь дело с горячей задорной молодежью, окончательно надоело это нудное зрелище. Он недовольно фыркнул и, повернувшись к Воронину всей своей грузноватой фигурой, заговорил:

— Этот упрямый старик может с утра до вечера кордебалетить. — Василяка расправил под ремнем складки своего изрядно поношенного реглана, отодвинул назад пистолет, висевший сбоку, и спросил: — Не поздно ли из него делать истребителя?

Для истребителя, как и для спортсмена, существует возрастной предел. Коваленко уже перевалил его. В авиацию, так уж сложилась судьба, он пришел поздно. В полку достаточно молодежи, окончившей военные школы. Так стоит ли, действительно, с ним возиться?

Летчика-истребителя делают, как сказал командир, именно делают в 17-20 лет. Управлять самолетом можно и до пятидесяти и более. Но вот в тридцать четыре года научиться летать и при этом быть хорошим воздушным бойцом — маловероятно.

У Алексея Коваленко — а это именно он сейчас упражнялся в зоне пилотирования — была трудная жизнь. Его родители умерли от голода. Мальчиком батрачил у кулаков. Самоучкой овладел грамотой. В начале коллективизации стал трактористом, а позднее шофером. Перед войной, уже в «солидном» возрасте окончил аэроклуб. В первые месяцы войны попросился добровольцем на фронт в истребительный полк. И вот после тренировок па учебной машине он пересел на боевой истребитель. Что и говорить, путь не из легких.

— Посмотрим, как сядет, — неопределенно предложил Воронин Василяке, стараясь хоть как-то отвлечь его от невеселых мыслей.

Летчик приземлился безукоризненно, неторопливо прорулил по аэродрому. И, оставив самолет на стоянке, направился к командиру полка. Широкое, озабоченное лицо его раскраснелось и лоснилось от пота.

— Товарищ майор, — глуховатым басом обратился Коваленко к Василяке, — разрешите доложить командиру эскадрильи о выполнении задания?

— Разрешаю, — с подчеркнутой официальностью произнес Василяка, оценивающе глядя на летчика.

— Не устал? — спросил капитан Воронин после того, как пилот доложил.

— Мне нельзя уставать. Разрешите еще разок сходить в зону?

— На сегодня хватит: большие перегрузки. Между прочим, у тебя акробатика стала значительно лучше.

— А что, по-вашему, является главным для истребителя? Стрельба или пилотаж? — неожиданно спросил Василяка у Коваленко.

— Высший пилотаж, — не задумываясь, ответил тот.

Воронин был согласен с ним. Для него это сейчас главное. Но командир полка бросил на Петра осуждающий взгляд и, отпустив Коваленко, упрекнул:

— Это твоя работа. Какой же из него получится истребитель, если он не понимает, что главное в нашем деле — воздушная стрельба. Ну, научишь летать, а кто за него будет сбивать самолеты?

Техника пилотирования — основа, на которой зреет мастерство истребителя. И не зря сейчас, когда полк получил короткую передышку от боев, а пришедшее пополнение еще как следует не освоило новый самолет, летчикам приказали летать только на пилотаж. Учить же стрелять таких летчиков — все равно, что заставлять бегать малыша раньше, чем он научится уверенно ходить. Запретили даже отрабатывать попутно стрельбы по конусу, чтобы не отвлекать от техники пилотирования.

И другого выхода не было. Война не ждет. У врага тоже приходят из школ летчики с недостаточной подготовкой. А тому, кто хорошо освоил самолет, нетрудно научиться и стрелять. Тем более что старики сейчас имеют возможность молодых ребят надежно прикрыть в бою. Шел третий год войны. Теперь уже советские летчики были хозяевами неба. И Воронин уверенно, чуточку с вызовом сказал:

— Стрельба, товарищ майор, по-моему, последняя завершающая ступень подготовки…

— Ну вот, видишь, сам же к этому и пришел: стрельба — главное! — перебил Василяка. — Истребитель начинается со стрельбы. Машина, пилотаж, летчик… — все для огня! Все во имя того, чтобы сбить неприятеля!

Воронин понимал Владимира Степановича. Работая инструктором в летной школе, где курсанты только знакомятся со стрельбой, он не имел возможности стать воздушным снайпером. Иногда людям кажется очень сложным то, чего они не сумели достичь по своей специальности и, как правило, переоценивают его значение. Поэтому капитан, уклоняясь от продолжения разговора, спросил:

— Какое ваше окончательное решение в отношении Коваленко?

— Коваленко, Коваленко… — недовольно проворчал комполка. — Тебе с ним летать, — и, махнув рукой, грузно зашагал на КП.

— Товарищ капитан, — тут же обратился, подойдя к комэску Воронину, Иван Хохлов. Моя машина готова. Разрешите лететь?

— Вот что, Иван Андреевич, — советует Воронин своему новому ведомому. — У тебя на большой высоте все фигуры высшего пилотажа получаются отлично. Пора их научиться выполнять и на малой, у самой земли. — Петр рассказал, что именно нужно делать, и спросил: — Ясно?

— Яс-сно, — чуть заикаясь, довольный новым заданием, подтвердил Хохлов. При волнении он нередко как бы запинался. И сейчас необычный полет вызвал своеобразную реакцию. На широком веснушчатом лице и в голубых глазах — нескрываемая радость. Он торопливо повернулся, что так не вязалось с его грузноватой комплекцией и, переваливаясь из стороны в сторону, зашагал к самолету. За эту походку командир 256-й дивизии полковник Герасимов как-то назвал его увальнем, но тут же спохватился, что зря обидел человека, и спросил:

— А как звать вас, товарищ Хохлов?

— Иван.

— А по отчеству?

— Андреевич… Иван Андреевич Хохлов.

— Так вот, Иван Андреевич, вы уж извините меня за неуместное словечко.

С тех пор все и стали называть Хохлова не иначе как Иваном Андреевичем. Ведь не кто-нибудь, сам комдив просил прощения.

* * *

На фронте беда приходит негаданно: в один день погибли два прекрасных летчика, два однополчанина — Игорь Кустов и Судам Априданидзе.

«Стариков» в эскадрилье осталось только двое. Остальные летчики — пополнение без боевого опыта. Сергей Лазарев стал временно заместителем командира эскадрильи. Сейчас Петр и Сергей, уединившись, готовились к учебным полетам. Составили вопросы, которые разберут с молодежью, прежде чем поднимутся с ними в воздух. Сергей сидит за столом напротив Воронина и, сосредоточившись, старательно, красным карандашом по линейке чертит Плановую таблицу полетов.

— Скоро ты закончишь свое творение? — спрашивает Петр. — До обеда надо бы успеть показать его командиру полка.

Сергей поднялся из-за стола и, расправляя могучие плечи, потянулся:

— Минут через десять. Молодым дадим по два полета на технику пилотирования и по два на воздушный бой. Нам с тобой, Васильевич, придется слетать с ними по шесть раз. Вот как!

— Не многовато ли? Устанем.

— Ничего, командир, сдюжим. Зато ребята налетаются вволю. Ведь пока установилась погода — нельзя терять ни часа! В боях время не выкроишь.

Вскоре капитана Воронина вызвал к себе на командный пункт майор Василяка. КП — одноэтажный деревянный домик с тремя комнатами. В кабинете командира полка у большого окна, выходящего па аэродром, поставлен письменный стол, и Владимир Степанович, сидя за ним, наблюдал полеты. На окне — динамик. Он, соединенный со стартовой командной радиостанцией, передавал разговоры летчиков и руководителя полетов. При появлении Воронина командир выключил радио и спросил:

— Все бумаги оформил к завтрашнему дню?

— Осталась только плановая таблица полетов. Минут через десять Лазарев ее закончит, — ответил капитан, понимая, что сейчас предстоит какой-то важный разговор.

— Как молодежь ведет учебные бои?

— Хорошо.

— Хорошо-то хорошо, а воевать некому, — бросил командир упрек.

— Летчиков в эскадрилье хватает, а вот ведущие в парах только мы с Лазаревым. Вы же говорили, что опытный командир звена еще вчера должен прибыть, а его и сегодня нет.

Василяка предложил Воронину сесть.

— Ты, Петр Васильевич, давай не горячись. Как теперь «вольный художник» работает? — спросил командир.

Художником он называл Лазарева.

— Пока хорошо. А в чем дело?

— Дело в том, — продолжил Василяка, — что кадровики пока воздерживаются назначать Лазарева к тебе замом: он еще в бою не был и командиром пары. Они хотят прислать другого — капитана Маркова Виталия Дмитриевича. Я познакомился с его личным делом. Летчик сильный, числится воздушным снайпером. На истребителях летает уже шесть лет. Парню двадцать четыре года. Грамотный. Кончил курсы усовершенствования командного состава… — Василяка почему-то запнулся.

— Это хорошо, — отозвался комэск. — Товарищ, конечно, с большим опытом. К тому же подзарядился теорией. Теперь в эскадрилье будет трое командиров пар, а шестерка — это уже кое-что.

— И Марков работал командиром эскадрильи, — как бы между прочим бросил Василяка.

— А за какие же грехи его понизили?

— У него один грех — из тыла выпросился на фронт, а боевого опыта у него пока нет.

— Так, так… — невольно вырвалось у капитана. — Значит, получается, что Лазарева фактически снимают?

— Не совсем так. Хочу с тобой посоветоваться, — доверительно заговорил командир. — Может, от Маркова отказаться, а попросить, чтобы утвердили замом Лазарева? Как ты на это смотришь?

Военная судьба не балует летчиков. А к Сергею она была особенно требовательна и не раз наказывала его за оплошности в бою. Однако он быстро забывал неприятности и, со стороны казалось, легко шагал по дорогам войны. И только через полтора года пребывания на фронте его глубоко потрясло отстранение от полетов. После этого он даже написал рапорт, где поклялся: «Буду эталоном дисциплины».

И действительно, Лазарев взялся за ум. Стал дисциплинированным и во всем сдержанным. Даже перестал рассказывать забавные истории из своих былых похождений. Сергей стал более чутким к товарищам. Теперь он хороший наставник молодых летчиков. Да и авторитет его возрос; к двум боевым орденам прибавилась и третья награда — Почетная грамота ЦК ВЛКСМ, поэтому Воронин без колебаний согласился с Василякой:

— Конечно, можно Сергея поставить замом, товарищ командир, а почему бы и нет!

Действительно, Маркова вскоре прислали в полк, но предупредили: пускай поработает. Он опытный инструктор и может помочь вам в организации полетов молодых летчиков. Не понравится — заберем…

В этот вечер Петр находился у себя на квартире и собрался было идти на ужин, как пришел Марков. Он еще не произнес ни слова, но уже одним только видом не пришелся по душе Воронину. Петр понимал, что так воспринимать человека нехорошо, но сердцу не прикажешь. По сравнению с Лазаревым этот показался слишком щуплым.

Даже мягкие, спокойные черты лица воспринимались как нечто безвольное, бесхарактерное.

— Мы вас ждем, — пожимая небольшую, но крепкую руку, сказал ему капитан. Но себя не обманешь: чувствует Воронин фальшь в словах.

Возникло неприятное ощущение недовольства собой. Человек прибыл па фронт, и с ним крыло в крыло придется воевать. Нужно переломить себя. Марков-то причем? И, задержав дольше обычного его руку в своей, Воронин уже искренне говорил первую пришедшую па ум фразу;

— Работы с молодыми уйма…

Воронин с Марковым вышли на улицу. В небе перемигивались звезды. Шли молча.

— Погода хорошая. Завтра, наверное, будем летать. У нас в полку неисправен учебно-тренировочный «як». Без провозных полетишь?

В авиации заведено: прибыл новый летчик в часть, то прежде чем выпустить его в полет, нужно проверить у него технику пилотирования. Поэтому предложение Воронина Марков расценил как большое доверие. Это ободрило его. Он, сразу же почувствовав ответственность, заверил:

— Конечно! Я летал на истребителе десять дней назад.

— Вот и отлично! А сколько общий налет на «яках»?

— Около трехсот часов.

— Так много? — удивился Петр. — У пас еще столько никто не налетал. У молодых ребят общий налет всего но двадцать — двадцать пять часов, а на «яках» и того меньше — всего часа по три. И ни одной воздушной стрельбы.

— Да ну? — Марков даже остановился. — И они воюют?

— Пока еще нет, — и, чтобы придать ему больше уверенности в себе и в новых товарищах, завершил: — Но вот увидишь, воевать будут все!

— Но как?

— Это уже от нас, стариков, зависит: как сумеем подготовить.

Они пришли в полк к концу ужина. Столовая — деревянный домик из двух комнат и большой прихожей, в которой в ожидании танцев уже толпились летчики и девушки-киевлянки.

Сели за свободный столик. Перед ними тарелки с черным и белым хлебом, закуска: шпроты, квашеная капуста, огурцы. На заказ — шашлык из свинины. Принесли отлично приготовленные большие порции. Марков после тылового пайка был в восторге от ужина,

— Всегда так хорошо кормят?

— Бывает и лучше.

За соседним столиком заканчивал ужин Лазарев. Петр кивает на него Маркову и вкратце рассказывает о Сергее.

Марков с восхищением смотрит на Лазарева. В его открытом, почтительном взгляде появилась грусть, и он спросил:

— Почему же Лазарева не сделали заместителем, а прислали меня? Такой боевой опыт…

— Сочли еще молодым: ведь он в армии всего три года, — ответил Петр уверенно, словно так и должно быть.

— Но он старше меня на полтора года войны и на двенадцать сбитых самолетов! А это — главное. Боевой опыт никакой учебой, а тем более возрастом не заменишь. Я бы с удовольствием стал у него ведомым.

Это не самобичевание, а повышенная требовательность к себе и правильная оценка боевого опыта. Чем Воронин мог возразить на такую логику? А нового зама нужно было убедить, что все сделано правильно, иначе он будет чувствовать себя не в своей тарелке. И Петр воспользовался самым веским аргументом:

— Здесь нечего голову ломать и мудрствовать. Приказ есть приказ!

— Это так, — согласился Марков. — Только… — и, видимо, еще хотел что-то добавить, по в этот момент громко заиграл баян, и закружились пары, расплываясь из прихожей по комнатам.

— Давай и мы, — предложил Воронин. — Допьем чай и пойдем разомнемся.

— Что ж, поддержу компанию. — Это было сказано так, что нельзя было не понять: не хочу, но я человек подчиненный.

— Не горазд до танцев или же устал с дороги? — поинтересовался Петр.

— Люблю читать. А к танцам равнодушен. Да и неловко как-то начинать свою боевую биографию с танцев.

По всему видно, гордый. Это уже характер.

* * *

На другой день с утра — нелетная погода. На такие случаи летчики имели расписание теоретических занятий или, как называли в штабах, план наземной подготовки. По этому варианту сегодня занятие «стариков» с молодежью. В комнате отдыха, которая теперь служила и классом, летчики сгруппировались не по эскадрильям и рангам, а по степени боевого опыта. Молодежь тесной стайкой подсела к столу командования. «Старики» степенно заняли места подальше, на нарах. Хотя вид у них внешне и равнодушный, но все внимательно присматриваются к молодым: ведь скоро вместе с ними идти в бой. Полк теперь на две трети состоит из новичков, так было и перед Курской битвой. Но тогда новичками были инструкторы из летного училища с хорошей техникой пилотирования и с налетом на истребителях по 300-500 часов. Теперь молодежи надо еще учиться летать, а потом только в бой.

У этих ребят есть еще одна особенность, которой не было у предыдущего пополнения. Тогда все были суровы, даже злы, но сдержанны. Теперь война покатилась назад. И новички, боясь, что попадут к «шапочному разбору», спешат в бой. И, к сожалению, многие из них думают, что сумеют крепко бить противника без особой подготовки по принципу «наша взяла». В девятнадцать-двадцать лет часто незначительный опыт кажется совершенством познания жизни, небольшой успех в работе — вершиной мастерства. Но война не терпит недоучек и легкомысленных.

Главный докладчик — капитан Рогачев. У него уже обозначились густая черная борода и усы, что придавало ему солидную интеллигентность. Выступление он напал с суворовских слов: «Без истории тактика — потемки».

Он рассказал, как развивалась формула воздушного боя «высота, скорость, маневр, огонь».

Василий Иванович со свойственной ему педантичностью пункт за пунктом разбирает значение высоты для современного боя. Хотя докладчик на фронте с первых минут войны, но он не стал навязывать готовые приемы борьбы.

— Самым полезным в нашей беседе, — советовал он, — должны стать непросто рассказы о прошлом, а выводы из пего. Они помогут вам оценить свои возможности и задуматься, как бы вы сами действовали в этих конкретных условиях…

— Правильно, — подал голос Василяка. Но на этом и закончились теоретические занятия. Туман исчез. Погода хорошая, и грешно ее не использовать.

…Руководитель полетов — командир полка. Он находился на стартовой радиостанции за командным столиком. Воронин доложил ему о готовности эскадрильи и попросил разрешения начать работу, но Василяка спросил:

— Когда Марков по плану должен летать?

— Под конец. Пускай ознакомится с нашими порядками и аэродромом.

— А не лучше ли работу начать именно с Маркова — «сильного летчика и воздушного снайпера», как записано у него в личном деле. Идет?

Вороний знал, раз Василяка спрашивает «Идет?» — значит, он не уверен в правильности своего решения. Маленькие его глазки с хитроватым прищуром еще больше сузились. Они выжидательно нацелились па комэска. Легко было догадаться, чего хочет командир. Пока Марков еще не приступил к работе, проверить у него технику пилотирования и, если она не понравится, то попросить, чтобы заместителем оставили Лазарева. Петру оставалось только уточнить:

— Позвать Маркова к вам или мне поставить ему задачу?

— Иди и просто скажи, чтобы он над серединой аэродрома показал, на что способен.

Марков сидел в кабине нового истребителя и изучал приборы.

— Ну как, ознакомился с дальним «яком»? — спросил Петр.

— Он такой же, как и обычные. Только горючего почти в два раза больше. Должно быть, при полной заправке тяжеловат на пилотаже?

— Есть немного. Хочешь сейчас слетать и попробовать?

— Конечно! — с готовностью согласился Марков, но тут же насторожился: — Но я же запланирован лететь последним?

— Командир приказал сейчас.

— А какое задание?

— На твое усмотрение. Покажи все, что можешь. И постарайся. Пилотировать будешь прямо над аэродромом.

— Странно, странно… — как-то подавленно проговорил Марков.

— А что, разве пет желания?

На лице Маркова — явное безразличие:

— Вас разве удивишь каким-нибудь сальто-мортале?

— Желаю удачи, — ответил комэск, все еще не понимая, почему Марков был так равнодушен к заданию.

…Летчик — это неукротимое стремление к мастерству. Кто утолил эту жажду, тому надо расставаться с авиацией. Пословицу «Тише едешь, дальше будешь» придумал человек не с авиационным характером.

Кому из летчиков не знакомо чувство волнения перед подъемом в небо! Любой полет неповторим. В нем, будь он самым простым, всегда много нового, неизведанного. А новизна всегда волнует и тревожит. Да, да, тревожит. Надо постоянно быть готовым к непредвиденному, к встрече с трудностями и опасностями.

У людей, которые не стали хозяевами неба, непредвиденные трудности в полете вызывают страх, парализуют волю. У настоящего летчика — наоборот, повышают собранность п решительность в борьбе с опасностью.

Полет — всегда экзамен. И каждому приятно показать свое мастерство. Поэтому нельзя не волноваться и перед учебным полетом!

И еще есть одна причина, которая вызывает волнение, Это чувство тяги в небо. Оно всегда рождает приподнятость духа, праздничное и радостное настроение. Часто это называют романтикой. "Но этого мало. Профессия летчика — прежде всего постоянный будничный труд, работа — и не без риска. И есть только одно средство, чтобы ты ее ве разлюбил и меньше в ней было риска, — это постоянно летать. Вот почему у летчика тяга к небу стала такой же потребностью, как и сама жизнь…

Марков с вылетом почему-то задержался. Василяка не без раздражения спросил:

— Почему путается? Прошло девять минут, а он еще, как я вижу, не сел и в кабину.

— Не знаю. Разрешите сходить к самолету? — спросил капитан Воронин.

— Не надо. Если через пять минут не поднимется — отставить полет.

Петру тоже странным казалось, почему замешкался летчик. Может, неисправна машина. Они смотрят в ее сторону. Марков с надетым парашютом не спеша забирается в самолет, от которого отъезжают два бензозаправщика. Воронин с огорчением подумал: «Неужели „як“ вывели на старт с не полностью залитыми баками бензина и сейчас дозаправляли?» Очевидно, об этом подумал и Василяка.

— Тебе, Петр Васильевич, старший техник эскадрильи докладывал о готовности самолетов к вылету?

Воронин не успел ответить: Марков запустил мотор и по радио запросил разрешение на взлет.

— Почему задержались? — спросил командир.

— Это длинная история. Разрешите доложить потом?

— Ладно. Взлетайте, — недовольно буркнул Василяка и положил микрофон на стартовый столик.

Только самолет оторвался от земли, к командиру полка подошел Лазарев и спросил разрешение взлететь с Коваленко на учебный бой. Могучая фигура придавала Сергею сходство с былинным богатырем. Василяка не без восхищения посмотрел на него и приятельским тоном предложил:

— Давай пока вместе посмотрим на художества нового летчика.

Лазарев работал заместителем с охотой, увлеченно, и освобождение от должности не могло его не огорчить, поэтому он с деланной серьезностью, не без иронии уточнил:

— Он не просто летчик, а заместитель командира эскадрильи.

— Да, ты, пожалуй, прав, — и как бы только для себя, командир тихо сказал: — По посмотрим еще.

Марков необычно для дальнего «яка» быстро набрал высоту. Василяка неодобрительно отметил:

— Пожалел бы мотор.

В этот момент Марков с переворота почти отвесно пошел к земле, нацелившись на посадочный знак «Т». Летчики при проверке техники пилотирования в зоне всегда начинали с виражей. И у Василяки невольно вырвалось:

— Зачем такое художество? Наверно, нервы наши захотел пощекотать. — Но через несколько секунд упрек командира сменился тревогой. Марков так стремительно и опасно в отвесном пикировании сблизился с землей, что командир не выдержал и, схватив со стола микрофон, резко бросил в эфир; — Выводи, выводи!..

* * *

По опыту все поняли, что летчик опоздал с выводом самолета и сейчас врежется в землю. Если же у машины и хватит высоты для выхода в горизонтальный полет, то из-за увеличенного веса она сделает большую инерционную просадку — и с землей встречи не избежать.

Командир кинул микрофон, и у него вырвалось:

— Все. Конец… — и обессилено опустился на скамейку.

— Не волнуйтесь, — раздался поразивший всех своим спокойствием голос летчика.

Его «як» без всякой натуги у самого посадочного «Т» перешел кверху, описал вертикальное полукольцо и, перевернувшись со спины в нормальный горизонтальный полет, тут же легко и даже как-то элегантно, не теряя ритма, сделал второй иммельман. Такого еще в полку не бывало. И пилоты несколько секунд с открытыми ртами глядели на самолет Маркова.

— Черт побери! Вот это да! — первым вслух восхитился Лазарев. — Двойной иммельман на этой летающей цистерне?

— Разминку сделал. Разрешите теперь приступить к выполнению планового задания? — все тот же спокойный голос услышали летчики из динамика. Командир как бы очнулся и, вспомнив что-то важное, обрадовано воскликнул:

— Теперь ясно, почему у него самолет стал как перышко легким. — Землистое лицо Владимира Степановича расплылось в светлой улыбке. — Хитер, хитер парень. И виртуоз в пилотаже, — и, подняв с земли микрофон, передал: — Виталий Дмитриевич, спасибо за двойной иммельман! Садитесь. Все ясно, — и, положив микрофон на стол, спросил: — Поняли, почему к самолету Маркова подъезжали два бензозаправщика? — И тут же ответил: — Бензин выкачивали из истребителя. Он полегчал килограммов па триста и стал по маневренности не хуже самого виртуозного истребителя — Як-3!

НАД ВОЛЧЬИМ ЛОГОВОМ

После двух месяцев учебы полк снова начал боевую работу. Чтобы молодые летчики постепенно входили в курс фронтовых дел, им ставили задачи полегче. Но в небе обстановка так же изменчива, как и погода. На днях погиб Андрей Картошкин. Из-за своего горячего характера первый воздушный бой для него оказался и последним. Он оторвался от ведущего и, сбив фашистский истребитель, в азарте боя погнался за вторым, а третьего и не заметил…

Начинающие воевать часто не умеют соизмерять свои возможности с действительностью. После потери Картошкина был снят «щадящий режим» — слишком осторожный ввод в боевую работу молодежи. И правильно: пусть молодежь сразу чувствует, что противник на неопытность скидки не делает.

Шло успешное освобождение Правобережной Украины. С особым упорством враг цеплялся за берег Днепра южнее Киева в районе Корсунь-Шевченковского. Здесь его группировка, словно аппендикс, протянулась к реке. 3 февраля 1944 года встречными ударами 1-го и 2-го Украинского фронта этот «слепой отросток» был отсечен. Гитлеровцы, пытаясь организовать снабжение войск по воздуху, подбросили много транспортной авиации. Перед летчиками встала задача — блокировать с неба Корсунь-Шевченковский котел и уничтожить самолеты врага в воздухе и на земле.

Аэродром Скоморохи под Житомиром. Летчики продолжали сопровождать штурмовики, наносящие удар по аэродрому у Винницы. Полет необычный. Известно, что где-то под Винницей находилась ставка Гитлера. Для ее охраны была построена специальная авиационная база и кругом расставлена зенитная артиллерия. Над городом постоянно висят дежурные истребители.

В небе уже поднялся яркий диск зимнего солнца. Тишина. Даже хруста не слышно под ногами: снег свежий, пушистый.

Командиры эскадрилий Михаил Сачков, Александр Выборнов и Петр Воронин — у землянки командного пункта. Прежде чем разойтись по самолетам, Сачков спросил командира полка:

— А по другим аэродромам немцев кто-нибудь еще будет действовать?

— Неизвестно, — ответил майор Василяка.

Эта неизвестность тревожила: враг легко мог усилить свою авиацию под Винницей.

Летчики эскадрильи встретили капитана Воронина нетерпеливым вопросом:

— Скоро ли вылет? — Но никто не спросил: «Кто полетит?» Об этом не заведено спрашивать.

Не теряя времени, комэск Воронин распорядился:

— От нас пойдет шестерка: я — Хохлов, Марков — Рудько и Лазарев — Коваленко.

Ребята заметно волнуются. Это, пожалуй, естественно: сильный духом человек перед опасностью не фальшивит. Ничего, если перед вылетом слегка участится пульс. Это признак напряжения и боевой готовности. Плохо, когда опускаются руки и человек теряется.

Правильное решение командир группы в такие минуты боя может принять только тогда, когда хорошо знает своих летчиков. Поэтому, прежде чем дать команду «По самолетам», Петр Воронин оглядывает товарищей.

Первым в строю — Иван Хохлов. Воюет смело и с умом. Сейчас он весь ушел в себя, словно замер в ожидании команды.

Виталий Марков… Люди небольшого роста, как правило, очень подвижны и энергичны. Виталий внешне кажется вяловатым, нерасторопным. На самом деле он человек расчета и упорства.

Михаил Рудько… Красивое лицо с мягкими женственными чертами чуть бледно. Пухлые губы плотно сжаты. Взволнован. Надо будет подбодрить парня.

Короткий взгляд на Лазарева и Коваленко. Пара слетанная. Им по плечу любая задача. В их облике много общего: оба высокие и сильные, хотя Коваленко и старше своего ведущего на четырнадцать лет. Но Лазарев из молодых да ранний: летный почерк его безупречен, в бою дерзок и смел.

Еще раз уточнили задачу. Все неторопливо расходятся по самолетам. Предбоевая неспешность… В ней чувствуется осознанная уверенность в себе, сила.

Штурмовики летят на высоте двух тысяч метров колонной из шестерок. Над ними — группа истребителей непо-

(отсутствует шесть страниц — с 37-й по 42-ю)

Не было еще случая в дивизии, чтобы Герасимов летал за ведомого, поэтому капитан Воронин и хотел было спросить! «А почему не вы?», но тот упредил подобный вопрос:

— Ты бывал над Винницким аэродромом, а я еще не успел. Вот и дай мне провозной.

Из помещения с ними вместе вышел и командир полка. Под ногами хрустел ледок. Хорошо на морозе после душной землянки! Не успели дойти до своих самолетов, как их догнала лещовая машина. Герасимова срочно вызывали в штаб дивизии. Там кто-то из командования ждал его.

Комдив, как бы извиняясь, пожал плечами:

— Как видишь, Воронин, рад бы в рай, да грехи не пускают. Лети со своим Иваном Андреевичем Хохловым. Результаты разведки передашь по радио еще до посадки. — Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте. — А то они со взлетом задержатся.

— Понятно. Но от Винницы наш аэродром далеко, могут не услышать по радио.

— Передай на обратном пути, приблизительно с линии фронта.

— А как? Открытым текстом нельзя.

Герасимов кивнул на Василяку:

— Договорись с ним, — и, сев в машину, уехал,

— Наши позывные немцам наверняка известны, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное, — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, то спой первую строчку из «Катюши» — «Расцветали яблони и груши», в прошлый раз кто-то из вас уже это пел. Потом спроси: «Ну как, цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»

…Чтобы скрытно разведать аэродром, летчики рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла какая-то нелепа, похожая на дым, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя было ц определить, прикрывается ли он истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль. , ri И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в силуэты самолетов. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Паши разведчики врезались в строй «мессершмиттов». Те шарахнулись вправо, на строй «фоккеров». Те же, в свою очередь, опасаясь столкновения со своими, метнулись в сторону. Внезапно наша пара попала в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что летчики заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Сразу же созрело решение: не дав противнику опомниться, оторваться от него. Но как же разведка? Придется провести ее попутно.

В такие мгновения мускулы не отстают от мысли. Едва прошла секунда с момента встречи с врагом, как наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании они довернули в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а дальше — Скоморохи. А что, если и над аэродромом вражеский патруль?

Выйдя из пикирования, Воронин и Хохлов увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались па высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, и потеряли их в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где наши, и тогда все фашистские истребители, словно стая борзых, бросятся вдогон.

Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. Па нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители. Должно быть, дежурные.

Внимание Воронина привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Петр отчетливо видит, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Возможно, это транспортный самолет, собирающийся везти боеприпасы в Корсунь-Шевченковский котел. Важная цель. Немцы уже наших заметили, поэтому отпала необходимость прятаться. Пара «яков» решительно устремляется в атаку — и через полминуты самолет-гигант запылал.

А где Хохлов? Сзади себя Воронин его не видит. Ах, вон что! Он снизился и поливает огнем аэродром. Молодец! До он так далеко отстал от Воронина, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Резкими эволюциями он уклоняется от их атак.

Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. А Скоморохи? Там ждут результатов разведки. «Доложу после, — решил комэск. — Впрочем, бой обещает быть тяжелым, и я могу не вернуться».

Как поступить: оставить Хохлова, а самому мчаться домой и передать, чтобы паши вылетели на штурмовку? Нет! Так нельзя! Ивану одному не вырваться…

— Улетай, а я их свяжу боем! Любой ценой, а задержу! — поняв положение, передал Хохлов.

Голос друга! Но и «любой ценой»: умереть — не значит победить. А нам нужна победа! Ради нее люди рискуют, Петр решил:

— Иван! Будем драться вместе! — и резко пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать. И тут только вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно, А петь надо. И он запел:

Расцветали яблони и груши…

С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, Петр сдавленным голосом спросил:

— Ну как, алый цветочек, хорошо пою? — и, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» в бой на выручку товарищу.

Два истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту подоспевшей стаи. Выйдя из пикирования, враги спокойно занимали над нашими «ястребками» удобную позицию для нападения. И это необычное спокойствие тревожило Петра. Фашистские пилоты понимали; русские в их руках. Им, не имеющим высоты, теперь не уйти. И у русских сейчас оставалась одна возможность — драться. Иван Андреевич пристроился к Воронину и со вздохом облегчения передал:

— А ведь вдвоем-то веселее…

— Очень весело, — отозвался Петр, нацеливаясь на одного из «фоккеров», находящегося в самом центре фашистов. Удастся ему сразу сбить его — враг потеряет уверенность и, выйдя из равновесия, будет торопиться поскорее прикончить русских. А это только и требуется.

Петр рванулся вперед и пошел в атаку. И тут случилось непредвиденное. Вражеская зенитная артиллерия то ли промахнулась, то ли ошибочно приняла свои самолеты за наши, открыла огонь такой силы, что целая степа зенитных разрывов, переплетенных сетью трассирующих нитей зенитных пулеметов, отгородила краснозвездные истребители от фашистских истребителей. Наши немедленно повернули на Скоморохи.

Оказавшись в безопасности, Петр на случай, если командир полка почему-либо не принял его передачу, снова пропел — теперь, наверное, с большим оптимизмом первую строку «Катюши».

— Ну что распелся? — услышал он сердитый голос Василяки.

— От удачи! — крикнул Петр, не скрывая радости.

* * *

Задача выполнена. Воронин с Хохловым невредимы. Казалось бы — все основания быть довольными, но, выйдя из самолета, они сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натуженный рев взлетающих «илов», полк которых стоял вместе с истребителями, заставил насторожиться.

С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью Иван Андреевич не выдержал и, как всегда, при волнении, чуть заикаясь, заговорил:

— Зря мы штурмовали. Попадет.

— Поздно каяться, — перебил Петр товарища.

Часто боевая действительность не дает истребителю и секунды времени на обдумывание решения. Подчас обстановка властно требует немедленных действий. В такие моменты все сосредоточивается на зримых ощущениях, усиленных чувством опасности. Поэтому решение иногда принимается с учетом только конкретной обстановки.

Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь же, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет.

Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей беспокоила капитана Воронина. «Хорошо бы, — прикидывал он а уме, — взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встретились в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром».

— Давай полетим снова, командир, — предлагает Хохлов, — может, успеем помочь.

— Надо посоветоваться с командиром полка.

Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал Воронина и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил;

— Может, возвратить группу?

Петр не понял, что означает вопрос, но его поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд капитан стоял растерянно, потом собрался с духом и выпалил:

— Это не в моей власти, товарищ майор! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.

Флажок Василяки с шелестом рассек воздух:

— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничали, ну и выкручивайтесь сами! Что я могу теперь сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня. Так думай, как быть!

Действительно зря комэск Воронин доложил командиру полка о злополучной штурмовке.

— Герасимов ясно давал тебе указания, — продолжал Василяка, — близко к аэродрому не подходить, разведать его со стороны, чтобы немцы не заметили. А вы, ухари, вздумали штурмовать! Не выполнили приказа комдива. Ваши «художества» могут привести к срыву боевой задачи и неоправданным жертвам.

— Погода и немецкие истребители нам все испортили, — неизвестно зачем вырвались у капитана Воронина слова оправдания. У Василяки гневно сверкнули глаза:

— Выходит, погода и противник заставили вас штурмовать аэродром?

— Нет. В этом только я виноват. Перестарался. Но…

— Никаких оправданий! Давай лучше вместе обмозгуем: лететь группе или нет?

Только теперь дошло до Петра Воронина, что вопрос Владимира Степановича нужно было понимать в прямом смысле.

— Простите, я сразу не понял…

— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — парод отходчивый. — Сейчас нет времени на извинения. Надо решать, Петр Васильевич. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?

— Значит, возвратить оба полка?

— Да, да! — с раздражением подтвердил Василяка. — Или пусть летят?

В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Здесь нужна осторожность.

Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном слаженном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Петр взглянул па часы. С момента его атаки аэродрома противника прошло минут двадцать. Столько же займет перелет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся с Ворониным и Хохловым, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны уже сесть на свои аэродромы.

— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай теперь, как быть?

— Пусть летят… Но на всякий случай нужно передать группе, чтобы забирались выше, до предела.

— Да-а… — в раздумье протянул комполка. — Если немцы приняли вас за разведчиков — могут увеличить патруль. По не будем гадать. — Командир, как бы отметая все сомнения, вновь махнул флажком и передал по радио, чтобы истребители увеличили высоту полета.

— Разрешите мне с Иваном Андреевичем снова туда лететь? — осторожно спросил Воронин.

— Правильно. Только быстрее! — живо отозвался Василяка.

Моторов не жалели. Спешили. И первое, что увидел Воронин на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как сначала показалось Петру, выходил из торчащих красных труб. На миг он усомнился в правильности курса: не вышли ли на какой-нибудь завод.

Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверно, и наши. Идет бой. Пара Воронина пришла, как говорится, к шапочному разбору.

Петр с Хохловым мчатся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб, бушует пламя на стоянках самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Настроение испортили костры вне аэродрома. В этот момент перед Ворониным сверкнули огненные нити трасс. «Зазевался, — подумал Петр, — и вражеский истребитель ударил по мне?»

Уклоняясь от противника, круто рванул «як» в сторону и отчетливо увидел, что впереди него и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Скорее туда! Выходит, что Петр с Иваном еще не опоздали. К тому же у наших преимущество в высоте и они с ходу могут атаковать по выбору.

Но… Воронин видит всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающиеся из окружения «яков». Но напрасно: один «фоккер», точно бензиновая бочка, вдруг взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Где же еще «фоккеры»? Воронин крутит головой во все стороны. Не верится, что противника в небе больше нет.

* * *

На земле «яки» выруливали на свои места неторопливо. Выбирались из кабин летчики тоже не спеша, с чувством собственного достоинства. Одетые в теплые меховые доспехи, переваливаясь с боку на бок, словно домашние гуси, все, сдерживая довольные улыбки, потянулись к штабу. Такая картина может быть только после большого и удачного боя.

Собравшись вместе, летчики, перебивая друг друга, спешили поделиться впечатлениями о вылете. Уравновешенный Марков сейчас радостно возбужден, глаза горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. Редкая удача. Он буквально не находит себе места. Понять его можно: кого не опьянит такая победа? Все от души поздравляют его, теребят, похлопывают по плечам.

— Я захожу ему в хвост, а он р-раз — и на переворот, Стой, думаю, не ветер, не уйдешь, — и следом за ним, пристроился, бац — и готово! — запальчиво объясняет Виталий, выразительно дополняя свой рассказ жестами ладоней.

Хотя бой был затяжным и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Что и говорить, удачи делают людей добрее и мягче.

Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, то товарищи пошли поглядеть на его подбитый «як».

Летчик не спеша отстегнул привязные ремни, сдвинул фонарь кабины, пружинисто встав, вылез из самолета. Затем легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру разгоряченную голову и, распрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице его — по-юношески откровенная радость. Все хорошо понимали, что творилось в душе этого мужественного пария, и обступили его, чтобы поздравить с успехом. Но, к общему удивлению, Рудько начал медленно оседать и вдруг повалился на землю. Ранен? Осмотрели — никаких признаков. Только лицо побледнело, по оставалось все таким же спокойным, даже с чуть заметной блаженной улыбкой на нем.

Сбежался народ. Кто с тревогой, кто и с осуждением глядит на лежащего человека. Вот кто-то даже наклонился и теребит его за грудь. Петр отдергивает руку.

— Оставь его в покое. Не видишь — устал.

— Устал? Если в девятнадцать лет нет силы, то ее и не будет. Разве это летчик?

— Прекратите разговоры! — обрывает говоруна Василяка.

И все поняли — именно устал! Устали мозг, нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре Рудько сегодня все отдал необычайно трудному бою. И вышел из него победителем. В воздухе его воля и силы были напряжены до предела. На земле же после удачной посадки на поврежденной в бою машине радость забрала последние силы.

— Где врач? Почему нет врача?! — раздались голоса.

Но врача не потребовалось. Летчик открыл глаза и, поднявшись на ноги, взял себя в руки, словно извиняясь, пояснил:

— Вот прилег на секундочку, вздремнул…

По голосу и выражению лица можно было догадаться — он на один закал стал крепче. Однако ничем не защищенное самолюбие человека сейчас легко ранить состраданием, даже дружеской иронией, любым неосторожным, хотя бы и правдивым, словом. Поэтому майор Василяка и поспешил ему подать руку:

— Поздравляю с первой личной победой!

По пути на ужин летчики заглянули в Дом офицеров. В большом просторном фойе танцы в полном разгаре. У стен диваны н мягкие стулья. Ослепительно сияют люстры и канделябры, подключенные к передвижной электростанции. Обстановка напоминает довоенную. Да н сам дом допоенной постройки. Здания крупного авиационного гарнизона Скоморохи фашисты, отступая, не успели разрушить.

Крутятся парами почти одни девчата. Большинство — местные и несколько из батальона аэродромного обслуживания — БАО. Из полка — никого. Все техники остались на аэродроме готовить самолеты к завтрашнему дню. Летчики же во время боевой работы не ахти какие любители танцев.

Безразличное созерцание Лазарева перебила маленькая, хрупкая блондинка в белом платье. Она точно выросла перед ним и протянула руки:

— Разрешите?

Сергей растерянно посмотрел на друзей, потом сверху вниз на девушку. Секунду он молча разглядывал ее. Улыбнулся:

— С такой малюткой?

Видимо, этим он задел самое больное место в душе дивчины. Ее глаза точно выстрелили в Сергея укором. И все же она взяла себя в руки и примирительно-ласково сказала:

— Зачем же так? Вы, конечно, богатырь, герой. О вас даже газеты пишут…

Сергей конфузливо развел руками и, покраснев, галантно извинился:

— Пардон, мадемуазель.

Получилось это довольно забавно, а главное — неожиданно. Девушка рассмеялась, и Лазарев, исправляя свою оплошность, взял се за талию и лихо закружил в вальсе,

Воронин с Марковым, еще немного постояв, ушли на ужин без Сергея. В общежитии, не дождавшись его, уснули. Разбудил их резкий стук в дверь.

— Тревога!

Летчики быстро поднялись, включили свет. Сергея все еще не было. На улице свирепствовал ураган, вызывая безотчетное беспокойство.

— Может, пас подняли па поиски Лазарева? — предположил Марков. — В такую погоду недолго сбиться с пути.

Пробираются во тьме через снежные сугробы па аэродром. По дороге к группе присоединился и Лазарев.

— Где же это ты, братец, разгуливаешь! — корит его Марков. — Мы здесь чего только не передумали!

— После танцев немного задержался, — оправдывался он и, видимо, не желая дальнейшего уточнения своей «задержки», спросил: — Зачем это мы понадобились ночью, да еще в такую погодушку?

— Пока неизвестно. Придем — узнаем, — проворчал Марков, поворачиваясь боком к ветру.

— Наверно, немцы под вой метели пытаются вырваться из котла и теперь прут прямо па пас? — высказал предположение Хохлов.

Лазарев не без тревоги упрекнул:

— Ты, видно, еще не проснулся. Бредишь, как во сне.

Ночь, пурга, подъем по тревоге — все это волновало летчиков, не привыкших к неопределенности, и вызывало всевозможные толки. Вид аэродрома только усилил тревогу. На всех самолетных стоянках в темноте, точно светлячки, таинственно мерцали огоньки. Техники прибыли раньше и, подсвечивая лампочками от аккумуляторов, готовили машины к полетам. Многие моторы уже работали. Гул нарастал, усиливался, а когда пилоты подошли к командному пункту, все кругом — воздух, ночь, земля — содрогалось от рева десятков моторов. Вихрился снег, будто на аэродром обрушился смерч. Ни говорить, ни идти.

Наконец впереди вырос огромный сугроб. Это занесенная землянка КП. Кто-то отыскал вход, распахнул дверь. Блеснул тусклый свет. Стряхивая с себя снег, один за другим спустились на огонек. Здесь уютно потрескивала раскаленная печурка, было тепло и тихо.

В штабной комнате, склонившись над столом, начальник оперативного отделения полка капитан Плясун чертил что-то на карте. Густые черные волосы спустились на смуглое лицо, за что его окрестили «цыганом». И он не обижался.

Воронин с Тихоном Семеновичем Плясуном вместе учился в академии Военно-Воздушных Сил. Там Плясун увлекался военной историей и считался лучшим слушателем по оперативному искусству и стратегии. И сейчас был знатоком боевых дел на фронтах. При появлении летчиков он не оторвался от карты. И Петр па правах старого товарища спросил:

— Дорогой товарищ «цыган», что стряслось в стратегии?

— Секундочку, товарищи, вот только закончу… — буркнул тот своим гортанным голосом.

Через минуту Тихон Семенович поднялся и, откинув с лица волосы, пошутил:

— Без потерь добрались или кое-кого в пути замело снегом? — и тут же, пригласив всех к оперативной карте, стал толково и последовательно докладывать суть дела. И постепенно картина для летчиков прояснилась.

Две недели шло сражение по уничтожению окруженных десяти вражеских дивизий и одной бригады в районе Корсунь-Шевченковского. Даже тогда, когда вся территория, занимаемая фашистами, уже простреливалась нашей артиллерией и надежды на выход из окружения не оставалось никакой, немцы ответили огнем на гуманное предложение советского командования сложить оружие. И вот теперь с отчаянием обреченных гитлеровские генералы а старшие офицеры, пользуясь разыгравшейся пургой, ночью сели в танки и, окружив себя колоннами бронированных машин и пехоты, бросились на прорыв.

— Сейчас мне сообщили, — продолжал Плясун, — что пеших наши доколачивают, но отдельные танки и бронетранспортеры все еще рыскают в окрестностях. Не исключена возможность, что с рассветом фашисты попытаются чем-нибудь помочь своим главарям, рвущимся из окружения. Мы должны быть готовы к бою в любую минуту.

БУДНИ ФРОНТОВОГО ЗАТИШЬЯ

Погода стояла нелетная. Всем было приказано собраться у землянки КП. И через пять минут строй застыл в безукоризненном равнении. Четко отбивая шаг по только что укатанному, как асфальт, снегу, проходят перед строем знаменосцы. Напряженная торжественная тишина. Перед глазами проплывает алое, как кровь, Боевое Знамя полка. Под ним летчики сражались в Подмосковье и на Калининском фронте, на Курской дуге и над Днепром, принимали участие в освобождении Киева и теперь ведем битву за Правобережье Украины. Под ним летчики полка уничтожили 330 самолетов врага.

Часто приходилось трудно, но летчики-истребители побеждали. Сорок один летчик погиб, пять тяжело ранены и выбыли из строя. Вспоминается Иван Емельянович Моря. Недавно по пути из госпиталя домой в село Рябухино Харьковской области он заехал в родной полк. Инвалид. Трудно сказать, жил бы капитан Петр Воронин сейчас, если бы под Томаровкой в прошлое лето он своим самолетом не преградил путь «мессершмиттам», которые целились в комэска. Да, стоящие в строю в долгу перед павшими и теми, кто отдал свое здоровье делу победы. Многим авиаторам вспоминается Сергей Тархов. Он первым из крылатого племени полка за боевые дела был удостоен звания Героя Советского Союза. Его могила в Мадриде. Никогда не забыть и первых боевых учителей. Они были первыми дважды Героями Советского Союза — Сергей Грицевец и Григорий Кравченко.

Знаменный взвод встает на правый фланг. Командир полка майор Василяка отдает рапорт заместителю командующего 2-й воздушной армией генерал-майору авиации Сергею Николаевичу Ромазанову, прибывшему в сопровождении командира дивизии. Зачитывается Указ Президиума Верховного Совета СССР, летчикам вручаются награды. Подошел черед и капитана Воронина. С волнением принимает комэск из рук генерала Грамоту и две красные коробочки: одна с орденом Ленина, другая с Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Начинается митинг, и Петр, сжимая в руке дорогие награды, чувствует их увесистую тяжесть. Память невольно уносит его в далекие юные годы, в 1934 год, когда летчики Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнев, Водопьянов, Доронин, спасшие челюскинцев, стали Героями Советского Союза. Вся страна восхищалась и гордилась отвагой и мужеством славной семерки. Громко звучали имена Чкалова, Байдукова, Белякова. Многим эти люди казались необыкновенными. Так, конечно, оно и было, если иметь в виду в первую очередь их напряженный повседневный труд, их знания, умение, волю к победе. К сожалению, многие рассуждают упрощенно: героизм — особый дар природы и наделяются им лишь избранные.

В юности Петя тоже считал: герои — особые люди. Думал и о том, что герой — это человек риска и случая. Прошли годы. Многое мы испытали, пережили, познали суть храбрости и трусости, и необыкновенное, ранее недосягаемое, постепенно приобрело реальные краски. Петр Воронин, как и многие, осознал истину, что в жизни все добывается трудом, волей и вдохновением. Да, именно великим идейным вдохновением. Ведь жизнь — это борьба, в борьбе нужна сила, а силу придает только вдохновение. Без вдохновения, без идеи любой труд, тем более ратный, теряет свою силу, свою окрыленность.

Теперь Петр узнал, как длинен и тернист путь к званию Героя. Это — труд и еще раз труд, учеба, бои и бои. Только они дают человеку знания, опыт, волю к победе и храбрость. Храбрым человек не рождается. Храбрости люди учатся друг у друга, и она сама по себе не приходит. В бою каждый раз приходится быть заново храбрым — вот в чем суть. И в кебе все пути к победе лежат через победы над своими слабостями.

Воронин вместе с другими награжденными товарищами безмерно рад. На свете нет ничего тяжелее и почетнее, чем труд солдата в боях за Родину. Получить за это высшее отличие — разве можно оставаться равнодушным к такой награде? Капитан Воронин, разглядывая Золотую Звезду и перевернув ее, с гордостью читает на оборотной стороне: 2043, Герой СССР.

«Значит, от Звезды номер один Ляпидевского пошла уже третья тысяча. Вот он, массовый героизм!» — подумал Воронин и услышал свою фамилию. Нужно сказать ответное слово.

Из головы разом вылетают все мысли и слова, приготовленные еще вчера. С дрожью в ногах выходит из строя и, повернувшись лицом к полку, оглядывает лица товарищей. От их одобрительных улыбок сразу становится легче, скованность отступает. Говорит просто, как думает и что чувствует.

В ответ слышит аплодисменты: должно быть, все получилось кратко и понятно. Возвращаясь в строй, с облегчением улыбнулся: хорошо, что забыл заученную речь и говорил словами, идущими от сердца.

* * *

Правильно гласит народная примета — «Как февраль не злися — все весною пахнет». Снова установилась солнечная погода, и полк летит на другое место базирования.

Очередной аэродром — новый рубеж старта для боев, новые надежды.

Рядовые летчики, конечно, не знали замыслов Верховного Главнокомандования, но всегда имели свое твердое мнение по этому поводу — наступать! Не сомневались: эта наша солдатская стратегия была верной. Ведь предстояло еще окончательно освободить нашу Родину от фашистских захватчиков. И все же, когда впереди показался Ровно, грусть и радость разом поднялись в груди: новое всегда вызывает волнение своей неизвестностью.

Вот город уже под крылом. Небольшой, компактный. От изобилия черепичных крыш он сверху кажется темно-рыжим. На вокзале заметно оживление — видны люди, машины, дымки от паровозов, цепочки вагонов. Западнее этого темно-рыжего пятна, среди снега, узкой дорожкой чернеет взлетная полоса аэродрома.

Внимательно запоминая очертания Ровно, летчики группы делают круг над ним, как бы приветствуя жителей, и летят вдоль железной дороги на Луцк и далее — на Ковель. Нужно по-хозяйски изучить землю с воздуха: ведь отсюда будет продолжено наступление. Вспоминается тяжкое лето 1941 года. По этому маршруту Луцк — Ровно — Новгород-Волынский — Житомир наступали тогда на Киев фашистские колонны генерала Клейста. В этих местах произошло самое крупное танковое сражение начального периода войны с участием с обеих сторон около двух тысяч танков.

К северу от линии полета темнеют сплошные леса. Местами в их чаще виднеются болота Полесья. Над ними, переливаясь на солнце разными оттенками, стелется испарина от незамерзшей земли. Особое внимание привлекло небольшое болотце, круглое, словно диск. В середине темнеет вода, над ней шапкой стоит пар. Проталина к краям постепенно белеет и у опушки леса, как венец, сверкает ярчайшей белизной снега. Сверху этот сверкающий венец кажется стенками вазы, а шапка испарения, окрашенная лучами солнца, — букетом причудливых цветов.

Ознакомившись с новым районом, летчики садятся на аэродром. Сюда уже прилетели прежние соседи 528-го[1] истребительного полка — 525-й штурмовой полк. К удивлению летчиков-истребителей, на аэродроме никаких признаков разрушений. Целы все небогатые сооружения: узкая взлетно-посадочная асфальтированная полоса, деревянный ангар, щитовые бараки, домики. Похоже, что все делалось на скорую руку. Фашисты чувствовали, что долго жить им здесь не придется.

Возле колеса самолета капитана Воронина в ноздристом талом снегу валяется посеревшая от времени бумажка с каким-то рисунком. Осторожно, стараясь не разорвать, Петр извлекает ее из мокрого снега. Гитлеровская «художественная» листовка. Изображен дремучий лес, из которого украдкой выглядывает человек с большой клочкастой бородой. На голове растрепанная ушанка, низко нахлобученная на лоб. В распахнутом рваном полушубке. В волосатых длинных руках — советский автомат. Оскал зубов, горящие злобой глаза… Все это придавало человеку дикий, свирепый вид. Под рисунком подпись: «Матери, не пускайте детей в лес! Там партизаны».

Воронин вместе с механиком самолета Дмитрием Мушкиным и начальником оперативного отдела полка капитаном Плясуном, прилетевшим сюда еще вчера, с чувством отвращения разглядывает гитлеровскую агитку. К ним подходят летчики и местные жители, приводившие в порядок аэродром.

— Видать, здорово партизаны здесь немцам насолили, раз уж выпустили такие картинки! — заключает Хохлов.

Капитан Плясун приглашает вновь прибывших летчиков на КН. В землянке, занимая целую стену, висят две карты с последними данными фронтовой обстановки, нанесенными заботливой рукой хозяина. Одна карта общей обстановки на фронтах, вторая местная — их участка.

Здешние дела им хорошо известны, поэтому все потянулись к стратегической карте. На ней нанесена линия фронта от Финского залива до Черного моря.

— Смотрите, оказывается, за зиму нам удалось на севере Украины вбить в противника клин, — удивляется Лазарев, рассматривая карту.

— Клин-то порядочный, глубиной километров до трехсот, — уточняет Коваленко, — А мы сели в самое его острие.

— Отсюда, из района Ровно и Луцка, наши русские армии в четырнадцатом году начали Галицкую операцию и овладели Львовом, — поясняет Плясун.

— Может, и мы сейчас будем наступать на Львов? — вырвался у кого-то вопрос.

Плясун, по-видимому, уже думал об этом. Кто на фронте не задумывается о своих ближайших делах? Война всех научила мыслить масштабно. Поэтому он сразу ответил:

— Как сказать! Мы и так вырвались вперед, в особенности наш Первый Украинский. — Черные, как уголь, глаза Тихона Семеновича скользят по карте на юг. — Смотрите, какой здесь у немцев образовался длинный нос. Он, словно на наковальне, лежит на Карпатах и упирается в Черное море. Ударить по нему с севера и — отрубить. — Плясун улыбнулся. — Идея? — И тут же замечает: — Правда, весной, в распутицу, еще никто не проводил крупных операций. По крайней мере, история не знает такого случая, — и он глядит на капитана Воронина: — Мы ведь с тобой, Петр Васильевич, в академии, кажется, весенних операций не изучали?

До самой темноты продолжалась непринужденная беседа о стратегии. Когда па фронте затишье, летчики любят помечтать о будущем. Обсудить, убедиться в правильности своих наблюдений, догадок стало их потребностью. И что характерно, такие коллективные обсуждения редко бывают ошибочными.

— А теперь пора на ужин и на отдых, — заторопился Тихон Семенович, увидев, что в маленькое окно землянки уже заглядывает ночь. — Спать будем в городе.

* * *

Роскошный двухэтажный особняк по Ленинской улице, 268. В спальнях зеркальные шкафы, туалетные столики, массивные деревянные кровати с пуховыми перинами, белоснежные ванные… Однако недолго пришлось отдыхать в великолепных покоях. В первую же ночь наши мягкие перины запрыгали от «музыки» разрывов. В Ровно, в окрестных лесах и селах действовали буржуазные националисты, оставленные фашистской агентурой. Они не только мешали восстанавливать разрушенное войной хозяйство, совершали покушения на партийных и советских работников, но и наводили ночью вражескую авиацию на важные объекты. Во вторую ночь две бомбы упали недалеко от нашего особняка. Мы вынуждены были возвратиться на аэродром. На солдатских нарах все было свое, привычное. И спалось крепче. Предрассветный гул наших моторов воспринимался словно сигнал горниста «Подъем». Это сразу прогоняло сои и придавало бодрость.

Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, истребители не знают покоя. С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах нашего командования и не помешал подготовке операции. На правом крыле 1-го Украинского фронта днем вражеские самолеты не показывались. Летчики 528-го полка изредка летали на разведку и фотографирование обороны противника. Погода установилась теплая, и они после напряженных боев отдыхали, наслаждаясь тишиной и солнцем.

И вот в это утро, ясное, тихое, пришло срочное сообщение: севернее Луцка обнаружена «рама» (разведчик-корректировщик) и два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют войска 13-й армии, которой придан 728-й полк.

Четверка истребителей поднялась в воздух.

Новые самолеты! Это насторожило. За все время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме «Фокке-Вульф-190». Интересно взглянуть на новинку. Удивляло их появление без прикрытия истребителей.

Группу повел капитан Воронин. Петр не надеялся догнать противника. От Ровно до линии фронта 60 километров — минимум восемь минут полета. И все же наши летчики спешили, подгоняемые нетерпением встретиться и узнать, что это за таинственная «неизвестная марка». Не набирая высоты и прижимаясь к земле, на максимальной скорости мчатся к фронту. Под ними мелькают деревни, леса, поляны. Примерно за двадцать километров до линии фронта замечают па фоне прозрачного неба рябинки зенитных разрывов. Среди них и надеялись увидеть вражеские самолеты, но тщетно.

— Опоздали, — слышит Петр разочарованный голос Лазарева.

Круто уходят в небо. Земля замедлила свой стремительный встречный бег и медленно поплыла под ними. К фронту вышли между Луцком и Рожице, Летят на запад в надежде все-таки догнать противника. Вскоре заметили пару самолетов незнакомой конфигурации, а в стороне от них «раму». Прижавшись к земле, они поспешно удалялись. Сомнений нет: эта тройка только что бомбила и штурмовала войска 13-й армии.

Радиус действия у наших истребителей большой. Отсюда уже недалеко до Польши. Впервые реально ощущается, как мы близко подошли к нашей государственной границе. Что ж, тем лучше: догнать врага и уничтожить!

Теперь капитан Воронин отчетливо видит два «новых» самолета, как передали наземные войска. Петр не верит своим глазам! Ожидал встретить новинку, увидел же перед собой еще довоенное старье — бипланы марки «хейншель».

С этими «каракатицами», как окрестили их летчики, у Воронина особый счет. Во время Курской битвы ведомая им группа наскочила па две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них наши летчики вогнали в землю, другая, виляя из стороны в сторону, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось угостить очередью и ее. Биплан, выпустив дымный шлейф, сел в степи на нашу территорию. Снизившись, Петр увидел, что винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения сидели в кабинах. «Вероятно, убиты, — подумал он. Кругом никого. В голову тогда ему пришла мысль: „Нельзя ли отремонтировать трофейную машину?“ С этой идеей и поспешил на свой аэродром, пересел па связной самолет По-2, чтобы вернуться к „хейншелю“ с механиком. Прилетает — а его „каракатицы“ и след простыл:.

Увидев «старых знакомых», он, естественно, и припомнил этот досадный эпизод. Но казусам, связанным со злополучными этажерками, суждено было продолжиться.

Ничто, казалось, не предвещало неприятностей. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а Воронин с Хохловым на «хейншелей». После первой же атаки один из фашистов рухнул в лес. Петр решил сполна использовать технику, установленную на его «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.

Итак, курс на упавший «хейншель». Воронин не мог, конечно, допустить и мысли, что с земли в это время на его «як» уже были наведены пушки и пулеметы. Комэск снижается и уменьшает скорость. Летит тихо, спокойно по прямой: снимки получатся лучше. Под ним опушка леса. Включает фотоаппарат. Через три-пять секунд сбитый противник будет на пленке. И только Петр взглянул вперед, как из-за леса на него хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов. В небе сразу стало тесно.

Бросает взгляд вниз, присматривается. Оказывается, под каждым деревом, кустом — фашистская техника. Направляет свой истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако один из снарядов все же настиг самолет и врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали капитана, обжигая лицо. «Ну что, получил наглядное донесение о результатах вылета!» — с досадой подумал он, нащупывая ладонью выбитую рукоять управления.

В тот момент Петр не испытал никакого испуга. Досада и злость буквально раздирали его: «На кой черт, — подумалось тогда, — фотографировать останки фашиста!»

Верный «як», напрягая последние силы поврежденного мотора, взбирался все выше и выше. Точно разумное существо, будто понимал, что их спасение только в высоте.

Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар, к счастью, погас. Остатки горячей воды и пара быстро вытянуло через открытую кабину. Пришлось лететь с открытым фонарем. Петр снова видит землю и небо. Берет курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник. «Дотяну ли до линии фронта?»

Вся надежда только на мотор. Но вот он, не выдержав адского напряжения, стал давать перебои, словно захлебываясь сухим металлическим кашлем. Желая облегчить его работу, Воронин уменьшает обороты. Тряска ослабла, по появился какой-то скрежет, запахло едкой гарью и бензином. Петр понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас Воронин его не видит: масло, выбиваемое из выхлопных патрубков, залило очки. Чуть было не сбросил их, но вовремя спохватился: ни в коем случае их снимать нельзя, от горячего масла, бьющего потоком брызг в глаза, можно ослепнуть. Перчаткой протирает стекла. Снова взгляд на высотомер. Стрелка показывает тысячу сто метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а до передовой еще километров сорок.

В кабину набралось так много горелого масла, что трудно дышать. Нестерпимо душно, жарко. Петр высовывает голову из кабины. Но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули горячие газы, выбрасываемые из патрубков.

От липкой масляной жары становится невмоготу. Горячие пары масла проникли в рот, нос, жгут легкие. Они окончательно зашторили очки.

Наконец-то в кабине просветлело. Масло больше не слепит. Петр снимает очки. Солнце ударило в глаза. Только сейчас заметил: рядом, крыло в крыло, надежно прикрыв его, летит Хохлов. Вверху — Лазарев и Коваленко. Охрана падежная. Как приятно в тяжелую минуту видеть друзей рядом!

— Долго ли до передовой? — спрашивает Воронин Хохлова.

Иван ободряюще улыбается:

— Дотянешь. Наверняка дотопаешь, командир!

Его слова придали уверенность. Однако мотор начал заметно терять мощность. Машина уменьшила скорость: двигатель не может работать без масла и воды. Хотя бы протянуть еще две-три минуты! Не увеличить ли газ? Нельзя: в подобных случаях не рекомендуется менять режим работы двигателя. Он и так еле тянет. Все же в надежде на случай Петр решается прибавить обороты. Сейчас даже один метр пути может решить — увидит он товарищей или распрощается с ними навсегда…

Сектор газа — вперед! Мотор набирает силу. Чудо! Самолет комэска снова идет вверх. Не один десяток метров пути отвоеван у смерти. Это ли не удача!

Но торжество было коротким. В моторе что-то затрещало, зашипело. Обороты резко упали. Тяги почти никакой. Хотя сектор газа дан полностью вперед, Воронин инстинктивно продолжает давить рукой на него. Мотор, задыхаясь, угрожающе трещит и чихает. Он весь раскалился и выплевывает языки пламени из выхлопных патрубков. Опасаясь неосторожным движением окончательно заглушить мотор, отдавший все, на что был способен, Петр убирает руку с сектора газа. И вдруг случилось то, чего больше всего опасался: мотор заглох.

Тишина, жутковатая тишина навалилась на уши. Теперь оставалось только ожидание, беспомощное, гнетущее и жалкое. Наступил момент, когда ты уже не хозяин машины. Он поневоле вспомнил изречение: «Когда ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться». В ожидании нельзя не волноваться, к тому же не думать об опасности. Возможно, это посадка в расположении противника, а пока он имеет только одну возможность — приземлиться, чтобы потом постоять за себя.

Земля! Летчик на воине особенно тесно связан с ней. Она всегда желанна для него после боя. Но сейчас Петр был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто шел к земле. Как хотелось задержать встречу с пой! Желая облегчить свой «як», чтобы он дольше пропланировал, Петр даже приподнялся. Встречный упругий воздух, охладив лицо, отбросил его назад, снова усадив в кресло. Воронин взглянул в небо. О если бы он мог сейчас поднять руки и ухватиться за его густую синеву…

Мертвая машина угрожающе проваливается вниз, плохо планирует. При ударе можно погибнуть или же, потеряв сознание, оказаться в руках фашистов. У Воронина пистолет с двумя обоймами патронов да еще в кармане целая коробка — штук пятьдесят.

Нужно суметь сесть нормально, иначе не сумеешь воспользоваться своим оружием.

Петр с тревогой смотрит вперед на землю. Там леса с пятнами болот и полян. В болото садиться опасно: засосет. Как отличить болото от суши? Все покрыто снегом. Мельком припомнился перелет из Житомира в Ровно. Тогда болота курились испариной и в лучах восходящего солнца были даже красивы. Теперь тоже местами стелется туман, но сейчас он смертельно опасен.

Впереди редкий лесок, кустарник, зашторенные сизой дымкой. За ними небольшая поляна с каким-то домиком, прижавшимся к лесу. Домик может стоять только на сухой поляне. Впрочем, выбора нет. Земля, казавшаяся с высоты плоской, спокойной, зашевелилась, ожила. Деревья редкого леса угрожающе выросли и ощетинились по сторонам. Все начало принимать свои реальные очертания. Поляна о домиком тоже в движении, но она почему-то еще далеко. Это хуже. Дотянет ли?

Теперь Воронин отчетливо видит под собой местами сквозь жиденький слой талого снега поблескивающую зловещей чернотой воду. Стелющаяся над ней испарина казалась ядовитым дыханием бездны.

Задерживая снижение самолета, Петр тянет ручку управления на себя, но машина угрожающе проваливается вниз. Воронин расстегивает замки привязных ремней, чтобы выброситься из кабины, если самолет начнет кувыркаться между деревьями.

Еще ручку на себя! На какую-то секунду «як» застывает в воздухе. «Родной, продержись еще секундочку, потеряй скорость!.. Молодчина! Ну, еще!..» Нет, самолет окончательно потерял скорость, проваливается и, подминая под себя кустарник болота, грузно плюхается на фюзеляж.

Машина уже не во власти летчика, а во власти инерции. Она скользит по воде. Петр бросает ненужное теперь управление и упирается руками в приборную доску. Теперь он готов ко всему: самолет начнет кувыркаться — пригнет голову к коленям, резко остановится — самортизирует руками, чтобы не удариться головой, ну а если будет тонуть — постарается быстро выскочить из кабины.

Его «як» и в последний момент не подкачал. Разбросав по сторонам сосны и кусты, он, будто поднатужившись, проскользил, как лодка, еще несколько метров по болотной жиже и выполз на твердый грунт поляны.

Неожиданность — коварный и постоянный враг для летчика. Вот и сейчас Петр Воронин оказался в ее власти и был готов ко всему. Приземлившись, в первую очередь приготовился к встрече с фашистами. В руке пистолет. Он на взводе. Но вокруг — никого. Никто не бежит к нему. Тишина. Что бы это значило? Наверняка противник притаился, намереваясь схватить русского летчика с меньшими потерями. Петр, привстав в кабине, настороженно озирается по сторонам. Дуло пистолета следует за его взглядом. Ни души. Кругом воронки от бомб и снарядов.

Самолет остановился метрах в пяти от одной из таких ям. Они запорошены снегом, и с воздуха заметить их было невозможно.

Шум пронесшегося над головой самолета заставил Петра поднять лицо к небу. Это Иван Андреевич. Он выпускает шасси и делает разворот. Наверняка собирается сесть рядом со мной. Значит, я на вражеской земле. Но может ли здесь приземлиться «як»? Поляна метров триста шириной и девятьсот длиной, по размерам подходит. А окопы и воронки? Нет, здесь «як» не сядет. Вот если бы По-2…

— Иван! Иди домой! — кричит по радио Петр. Но радио не работает. Воронин пулей выскакивает из кабины и руками машет другу, чтобы улетал. Иван под охраной Лазарева и Коваленко продолжает упорно снижаться, рассчитывая приземлиться возле подбитого «яка». Хохлов не видит или не обращает внимания на запрещающие сигналы Воронина. Тогда Петр, забыв о всякой предосторожности, открыл стрельбу в сторону снижающегося самолета. Но и она не помогла.

Иван у самого берега болота коснулся колесами земли. Самолет побежал. Петр — наперерез ему. Ведь там, впереди, целый рои воронок… То ли он заметил Петра, а возможно, и увидел ямы — резко дал газ. Мотор взревел, «як» отскочил от земли и, покачиваясь, готовый вот-вот свалиться па крыло, поплыл над воронками, набирая скорость.

Друзья ушли домой. Тишина болью отдалась в душе комэска. С тревогой вновь оглядывается по сторонам. Никого. Наверное, остывают нервы. Нервы, они точно металл, могут накаляться, а затем остывать. И, видимо, это можно слышать и чувствовать.

Петр прикинул: если поблизости кто-нибудь был, давно уж успел бы объявиться. Впрочем, здесь, в Полесье, у противника нет сплошной обороны. Она состоит из опорных пунктов и узлов сопротивления, созданных в городах и селах, на дорогах и возвышенностях. Возможно, Воронин и приземлился в промежутке этих участков обороны?

В тонком слое снега он замечает торчащую, как иглы, прошлогоднюю стерню. Значит, были посевы. А вот и домик. Но подойдя ближе, он разглядел, что это не дом, а обыкновенный сарай, в каких обычно храпят сено. Подойдя еще ближе, Петр обнаружил, что одной стены нет, а внутри что-то чернеет и вроде бы шевелится. Наконец разглядел: танк с крестом на борту., . Где-то рядом должны быть и танкисты. Наверняка, они притаились и целятся, готовые в любой момент сразить летчика, попавшего в беду. Поблизости нет ни одной воронки. Единственное оружие — пистолет — против брони бессильно.

Воронин растерянно разглядывает свой «ТТ». Снимает перчатки и бросает на землю. Теперь они не нужны. Нужен только пистолет. Когда грозит неминуемая гибель, остается единственная разумная возможность — сохранить до конца достоинство советского воина.

К Петру вновь возвращается спокойствие. «А ну, выше голову!» — командует он себе. Но голос словно чужой. Кажется, будто говорит кто-то другой, стоящий за плечами. Подчиняясь ему, он крепко сжал в руке пистолет, шагает прямо на танк: будь что будет, но живым он не сдастся.

Почему не стреляют? Хотят все-таки взять живым? Не выйдет! У пего в руке пистолет с восемью патронами. Нет, с девятью: один в стволе, восемь в обойме. У Петра давняя фронтовая привычка — держать один патрон в стволе: можно стрелять сразу навскидку, не отводя затвора… И вдруг с ужасом вспомнил: ведь в пистолете может не оказаться ни одного патрона. Все, наверное, выпалил, сигналя Хохлову. Как глупо: без сопротивления, с оружием попасть к врагу. Остановился в растерянности, не зная, что делать. В подобные переплеты не часто приходилось попадать.

Первая мысль — зарядить пистолет. Для этого нужно вынуть запасную обойму с патронами из кобуры. Но ведь именно в этот момент и могут схватить. Миг — и запасная обойма в рукоятке пистолета. Но кругом по-прежнему зловещая тишина. Вот громадина танка уже рядом. Сверху люк открыт.

— А ну, вылезай! — Петр вскинул в сторону танка пистолет.

Но в тишине лишь протяжное эхо откликнулось ему. С упрямой злостью Петр кричит вновь, зло выругавшись, и наконец прыгает на танк, заглядывает в люк. Пусто… От такой неожиданности едва не подкосились ноги, и Петр, обессиленный, опустился на землю.

Миг счастья! Воронина охватило ликование. Но он тут же снова вскакивает: где же люди? Ведь он, кажется, даже видел их. А может, просто показалось. Нужно быть наготове.

Вскоре тишину мертвой поляны с пустым танком и подбитым самолетом на ней разорвал гул двух «яков». Вслед за ними под прикрытием истребителей приземлился По-2.

За комэском все-таки прилетел Иван Андреевич. Вверху, охраняя его посадку, кружились Лазарев с Коваленко.

* * *

И снова обычная фронтовая жизнь. Собравшись в землянке, летчики разбирали подробности только что проведенного боя. Разговор перебили девушки, вихрем ворвавшиеся в землянку. Летчиков не столько удивило их неожиданное появление, как одежда. Обе в шапках-ушанках со звездочками, в накинутых на плечи форменных шинелях. У одной солдатские погоны, у другой — сержантские. Из-под шинелей необычно поблескивали новенькие туфельки на высоких каблуках и виднелись шелковые платья. Петру показалось, что девушку в белом он уже где-то встречал. «Скорее всего в кино, — весело подумал он, глядя на разнобой в ее одежде. — Наверное, артисты, вечером будут выступать».

«Артистка» с сержантскими погонами в черном платье, поняв общее недоумение, махнула рукой и, улыбнувшись, залпом выпалила:

— Ой, мальчики, не обращайте внимания па паши мундиры, — и подошла к Воронину. — Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Не успел Петр что-либо сказать, как она в наступательном духе спросила:

— А вам известно, что сегодня восьмое марта? Женский праздник? Так что мы, делегация от девушек БАО, пришли лично пригласить вас к нам на ужин.

— Нет, к сожалению, не можем, — развел руками Лазарев. — У нас в полку есть свои девушки, мы их должны поздравить.

— Как же так, товарищ капитан!.. — Девушка-сержант, негодуя, обратилась к Петру. — У нас все уже готово, и мы ждем вас.

Петр подтверждает мнение Сергея:

— С удовольствием пришли бы, да обещали сегодняшний ужин провести с нашими полковыми девчатами.

Девушка в черном платье глубоко вздохнула и тихо, словно в раздумье, повторила свои последние слова:

— Как же так, товарищ капитан… — Резким движением рук она смахнула спереди под ремнем складки своей шинели и твердо заговорила: — Выходит, мы не ваши? Мы обеспечиваем полеты, одеваем, обуваем, кормим, охраняем ваш покой днем и ночью. И вообще, ухаживаем за вами, как за малыми детьми… Да вы без нас и шага не ступите! И еще смеете отказываться?

«А ведь она, пожалуй, права, — мысленно осудил Воронин себя за поспешный шаг. — Мы обязательно должны явиться в БАО и поздравить девушек с праздником. Это не только долг вежливости, но и требование воинского товарищества».

Воронин с уважением смотрит на сержанта в черном платье, отчитавшего его, словно старший начальник. Знали кого послать. Он хотел было поинтересоваться, где ее научили так смело выносить выговоры старшим по званию, во ее подруга опередила комэска:

— Галя, товарищ капитан шутит. — Теперь она смотрит па Петра с лукавой улыбкой и в ее взгляде что-то такое знакомое… — Правда же, придете, товарищ капитан?

Петр вдруг припомнил Скоморохи. Танцы в клубе. «Малютка» — так тогда назвал ее Лазарев. Сомнений нет, это она. Да, в настойчивости ей не откажешь. Пришлось «капитулировать».

На праздничный ужин в аэродромном бараке собралось около двухсот человек. Мужчин мало — это командование батальона и шесть летчиков, из обоих авиационных полков, базирующихся в Ровно.

С помещением хозяева решили просто: несколько комнат соединили в одну, сняв между ними перегородки. Побелив и празднично украсив стены барака, они превратили его в отличный зал, освещенный люстрами. На стенах картины, красиво накрыты столы. Цветы. Откуда только они взялись в такое время? Обилие конфет. Женщинам на фронте вместо махорки и папирос выдавали разные сладости, и они, видимо, приберегли их для сегодняшнего дня.

Так просто и хорошо могут сделать только женщины. По всему видно — здесь они хозяева. В полку девушек немного, ведь главная фигура — летчик. Батальон аэродромного обслуживания состоит из хозяйственников, шоферов, связистов, врачей, медицинских сестер, поваров, официанток. Половина из них — женщины.

Новые знакомые — связистки Дуся и Галя — заботливо усадили Воронина с Лазаревым между собой. Галя — сержант в черном платье — непоседливая смуглянка, видимо, очень напористая по характеру. Вся она находится в непрерывном движении.

Дуся — прямая противоположность Гали. В движениях нетороплива, даже изящна, хотя ростом такая же невеличка. Белое платье придавало ей особую нежность. Голос у нее был мягкий, певучий. Однако порой в нем проскальзывали капризно-повелительные нотки:

— Кстати, Сережа, — говорит она, нарочито вздернув подбородочек, — когда вы нам покажете свое пилотажное мастерство? В прошлом году, когда мы тоже обслуживали истребителей, они над нами такие кордебалеты устраивали — аж дух захватывало. А вы, как бомберы: только взлетаете да садитесь.

— Не положено фокусы выкидывать над аэродромом, — говорит Лазарев.

— Это, Сережа, не фокусы. Мы хотим видеть, на что способны те, кому мы обеспечиваем радиосвязь.

— Это, пожалуй, можно, — соглашается Лазарев и смотрит на Петра: — Если командир разрешит.

— Можно, конечно, — соглашается Воронин. — Только не над аэродромом, а в зоне. Но все равно, отсюда будет отлично видно.

Взяв папиросу, Лазарев закурил. Дуся все с той же лукавой игривостью замечает:

— Сережа, а вы знаете, что одна папироса убивает зайца?

— Зачем зайцу давать так много курить?

Сергей однако покорно тушит папиросу и берется за бутылку. Девушка перехватывает руку осуждающим взглядом:

— Хотите еще выпить?

— По маленькой можно…

Дуся вместо бутылки ставит перед ним стакан чая:

— Один древний философ сказал, что опьянение — это добровольное сумасшествие. У вас ведь завтра полеты. А чай действительно полезен.

— Я раньше не любил чай, — шутит Лазарев, — дома сахару жаль, а в гостях намешаешь столько, что пить невозможно. Другое дело в армии. Здесь норма: хочешь не хочешь — пей, иначе останешься совсем без чая. Вот и научился.

Сергей смеется, попивая горячий чай, не замечая и не слушая никого, кроме Дуси. От грубоватой манеры, с какой он вел себя с девушками раньше, не осталось и следа.

Недалеко от них кто-то запел:

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Разговоры смолкли. Галя взглянула на летчиков и жестом приказала поддержать. Оба подхватили:

Про тебя мне шептали кусты…

После песни заиграл баян, призывая па танго. В свободный угол, специально отведенный для танцев, вышли несколько пар. Безмолвно, только глазами, Дуся пригласила Сергея, плавно поднялась с места, и они закружились в ритме музыки. Видно по всему: поправились друг другу. «Что ж, пусть дружат, — улыбнулся, глядя на них, Воронин, — и пусть их звезда будет счастливой».

Галя отказалась танцевать из-за тесных туфель, но Петр настоял:

— Пойдемте, нужно же когда-нибудь разнашивать, — и, не дожидаясь ответа, с виноватой улыбкой взял ее за руку.

— Надо попробовать, — согласилась она. — Не поддадутся — надену армейские сапоги: не подведут.

Баянист продолжал играть. Танцы, смех, песни… Как дороги солдатскому сердцу такие вот короткие, но радостнее минуты отдыха.

ИЗ БОЯ — В БОЙ

Пообедав, Иван Андреевич сладко потянулся и, слегка заикаясь, сказал:

— Э-эх, сейчас бы минуток сто добрать. Устал.

— В чем дело? Следуй за мной, — советует Лазарев и, допив компот из алюминиевой кружки, одним махом поднявшись из-за стола, оказался на нарах. — Первая заповедь пилота: пока самолеты готовятся к вылету — нельзя терять ни минуты.

— Может, нам на помощь полк истребителей подбросят? — предположил Иван Андреевич, укладываясь между Ворониным и Лазаревым на настиле.

— Держи карман шире, — подкладывая под голову побольше соломы, отвечает Сергей. — Если бы начальство считало нужным, давно бы сюда вся паша дивизия перебазировалась. А то лишь перебросили небольшую группу прикрытия.

— Но ведь наш фланг фронта наступает на львовском направлении, — не унимается Хохлов. — Это главное направление. И у нас сил не хватит наделено прикрыть здесь наземные войска.

— Может, скоро и будет главным, а пока что, по всему видно, так себе, — слышится уже вялый, сонный голос Лазарева.

В землянке установилась тишина, лишь позвякивала посуда: официантка собирала со столов. Едва успели забыться — раздалась команда «По самолетам!». Все вскочили. Головы взлохмачены, в растрепанных волосах золотятся нити приставших соломинок. Летчики на ходу надевают шлемофоны и выбегают из землянки.

Речушку Икву перелетали над селом Млинов. Отсюда 13-я армия нанесла удар по обороне противника, и его войска, чтобы не попасть в окружение, поспешно отступают на запад. 1-й и 6-й гвардейские кавалерийские корпуса наносят фланговый удар с севера, заполнив в междуречье Стыри и Иквы все леса и перелески. Задача полка — прикрыть кавалеристов с воздуха.

Пожалуй, Петр Воронин еще не встречал такой массы конницы, хотя свою армейскую службу он начинал именно в кавалерии. На фоне снега отчетливо виднеются каждый всадник, каждая повозка. Можно различить даже походную кухню. Вот по дороге, проторенной среди кустарников, цепочкой вытянулся эскадрон. Маскируясь, всадники привязали к седлам ветки, многие на головы надели хвойные «шапки», но по передвижению легко можно определить, что здесь проходит колонна.

Впереди в стороне предзакатного солнца Воронин уже видит беду: там, в самой гуще скопления кавалерии, один за другим поднимаются столбы огня и дыма. Бомбят, Эх, минут за пять прилететь бы пораньше!

— Внимание! — командир группы передаст по радио летчикам. — Впереди противник. Спешим!

Обычно перед появлением своих бомбардировщиков над полем боя враг высылает заслоны истребителей. На этот раз наши летчики их не встретили. Может, проглядели? Но нет, немцы не изменили своей тактике. Вот Лазарев уже круто метнулся на пару «фоккеров», вывалившуюся из облаков.

А площадь разрыва бомб внизу все ширится. Огонь и дым, слившись с блекло-малиновой полосой заката, не дают увидеть фашистские самолеты. Кто-то не выдержал:

— Командир, быстрее!

Но Воронин и сам понимает, что мешкать нельзя, В такие минуты трудно сдержаться от властного влечения немедленно вступить в бой. Тело, кажется, само рвется вперед, требуя немедленной разрядки. И, бывает, кое-кто из пилотов забывает об опасности и оказывается жертвой своих неуправляемых чувств. У таких ум еще не стал надежным предохранителем против вспышки эмоций. И Петр предупреждает:

— Прекратить лишние разговоры! Усилить осмотрительность! Приготовиться к бою!

А сам напряженно вглядывается вперед. Там все плещется в багряном пламени. Закатное солнце на западе — оно союзник противника, скрывает его. Петр до боли в глазах вглядывается в кроваво-малиновое небо. Здесь где-то рядом должны быть вражеские бомбардировщики. Но видна лишь четверка «фоккеров». Где же бомбардировщики? Куда они могли деться? Ушли? Не может быть, чтобы так быстро скрылись. Очевидно, они снизились и теперь где-нибудь штурмуют, обстреливая кавалерию из пушек и пулеметов. Вражеские бомбардировщики, когда нет наших истребителей, частенько это делают.

Ветер уже рассеял пыль и копоть, оголив поле боя. Свежие воронки от бомб, зловеще чернея, зияют на земле. Но где же все-таки бомбардировщики? Внимание Воронина снова привлекла четверка «фоккеров». Сна почему-то пошла от его группы не на запад, а к югу, в сторону Брод. Почему? Может, истребители противника, заметив наших, решили держаться поближе к своим бомбардировщикам?

Так и есть. Вон и «юнкерсы». Одна группа отбомбилась, пришла вторая. Спасибо «фоккерам» — помогли отыскать вражеские бомбардировщики.

Ю-87 уже вытягиваются в цепочку, разворачиваются в круг. Сейчас, замкнув его, начнут бомбить с пикирования, выбирая наибольшее скопление кавалерии. Не дать! Если они встанут в круг, не так просто их будет разбить. Эту тактику круга фашисты переняли у наших штурмовиков Ил-2.

На большой скорости наши «ястребки» несутся к «юнкерсам», но те все же успевают замкнуть кольцо. Сближаясь, Воронин мгновенно прикидывает план атаки. Главное — с ходу разорвать круг! Только после этого можно заставить противника сбросить бомбы неприцельно.

Но как это сделать лучше? Как подойти к этому кольцу, когда в нем каждый самолет защищен пушками и пулеметами заднего самолета и огнем стрелка переднего? Сунься в круг — и ты, словно штыками, будешь пронзен огнем с двух сторон.

Рассечь круг нужно стремительным и сильным ударом с внешней стороны. Стремительным — настолько, чтобы враг не успел сразить тебя раньше, чем ты его; сильным — принудить противника немедленно сбросить бомбы или уйти с грузом. Маневр и расчет очень сложны. И их нужно выполнить в тот момент, когда ты сам как бы подставляешь себя под удар врага…

Высоко над «юнкерсами» настороженно «гуляет» уже шестерка «фоккеров». Она изготовилась к встрече с нашими пилотами. Лазарев понял это и с Коваленко устремился на нее. Однако двоим не под силу сковать боем всю шестерку. Воронин по радио немедленно посылает на помощь пару Маркова. И вот Петр с Иваном Андреевичем — одни против «юнкерсов». Сейчас Петр нырнет в это кольцо, а напарник, как всегда, будет его прикрывать от внезапных атак «фоккеров». Теперь все внимание — на бомбардировщики. Их много больше, чем было видно издалека, самолетов 30-40. Их круг плотен, защитный огонь будет очень силен. Нырнуть к ним Петр, конечно, сможет, по удастся ли вынырнуть невредимым? Да и разумен ли такой риск? Расчет состоит в том, что Иван Андреевич вслед за Ворониным как бы дублирует атаку и ведет огонь на уничтожение, в то время как Петр лишь на короткое время имитирует нападение, отвлекая внимание противника, и тут же вываливается из круга. Но и этого будет достаточно, чтоб получить пять-шесть пробоин.

И вот созрело новое решение. Удар нужно нанести одновременно, так надежнее. Первым атакует Иван, а Воронин ударит по «юнкерсу», который больше всего будет угрожать напарнику. Это придаст Хохлову уверенность в успехе. Он обязательно уничтожит бомбардировщик. Воронин нажимает кнопку передатчика:

— Ваня! Атакуй первым! Я прикрою от «юнкерсов».и «фоккеров».

Теперь комэску Воронину с напарником предоставлены все возможности для успешного боя с бомбардировщиками. Капитан видит, как Иван Андреевич, выбрав себе цель, уверенно сближается с ней. Для последнего броска на «юнкерс» он, как бы приседая, притормаживает свою машину, готовясь всадить струю огня в тело «юнкерса». Ио задний сосед этого пирата уже круто довернул нос своего пикировщика на «ястребок» Ивана Андреевича. Прикончить этого соседа надо раньше, чем он успеет разрядить две пушки в товарища. Ио, прежде чем атаковать врага, Воронин еще раз взглянул вверх. Там в полном разгаре кипел бой. Вот один «фоккер» вывалился из общей карусели и устремляется на пашу нижнюю пару. Капитан инстинктивно разворачивает свой истребитель ему навстречу. Но уже в следующую секунду рассудок словно приказывает: «Стоп! Делай, что задумал!»

Да, сейчас не надо отказываться от намеченного плана. Ни одного лишнего движения!

«Фоккер» спешит на помощь бомбардировщикам. Что должен предпринять Воронин? Предупредить Хохлова об опасности? Ни в коем случае! Иван сейчас сосредоточил все свое внимание на «юнкерсе», прицеливаясь в него. Стоит ему услышать слово «фоккер!» — и он замешкается, па какое-то мгновение возьмет верх естественный инстинкт самосохранения.

Пара рядом с «юнкерсами» уже, а вражеский истребитель только на сближении. В распоряжении комэска и Хохлова еще несколько секунд. Если же «фоккер» атакует товарища, Воронин будет это видеть и вовремя придет на помощь; если же атакует самого капитана, то он должен будет успеть, пока «фоккер» в пего прицеливается, сбить «юнкерса» и увернуться от огня противника. Успех зависит только от быстроты и расчета.

Рывок! И «як» комэска уперся прицелом в серую голову бомбардировщика. Свой маневр Петр рассчитал верно, но хочется все сделать побыстрее: ведь в это мгновение, может быть, на тебя сзади уже наводят пушки и пулеметы. Однако торопливость в прицеливании, в этом ювелирном деле, недопустима. И вот враг как бы распялся па серебристых нитях прицела. Огонь пушки и двух крупнокалиберных пулеметов «яка» пронзил тяжелую голову «юнкерса», еще не успевшую выпустить снаряды и пули по самолету товарища.

Не теряя и мига, Петр метнул свой «як» вверх, на помощь Ивану. Но… защита уже не требуется. «Фоккер», который пикировал сверху, кувыркаясь и дымя, падал сзади Воронина.

— Командир! Я как будто не опоздал? — услышал Петр бодрый голос Лазарева.

— Неплохо сработано, — похвалил капитан своих ребят, видя заодно, как еще два бомбардировщика, пылая, пошли к земле. Остальные, сбрасывая бомбы куда попало, поспешили ретироваться на запад. Вслед за «юнкерсами» потянулись и «фоккеры».

Всего две-три минуты боевой работы, а столько произошло событий!

Снова все вместе. И вовремя: на фоне пламенеющего заката появилась третья волна «юнкерсов». Под прикрытием всего лишь пары «фоккеров». К тому же фашисты шли ниже — еще один минус для них. Не раздумывая, капитан подает команду «Атака!».

На сей раз воздушные бойцы шли в бой без стиснутых зубов и прикушенной губы. Пожалуй, даже с торжеством на лице. Эти «юнкерсы» не долетят еще и до линии фронта, как повернут назад. После тяжелого сражения легкий бой для наших пилотов, привыкших иметь дело с превосходящими силами противника, похож скорее на военную игру, когда заранее видишь врага уже поверженным.

После первого же натиска «яков» фашисты поспешили освободиться от бомб. Их удар пришелся по своим же войскам.

Капитан Плясун в донесении об этом вылете написал, что группой проведено два воздушных боя и сбито семь немецких самолетов. Своих потерь нет.

— А почему Тихон Семенович не указал, что первая группа немцев нанесла удар по коннице? — спросил, ознакомившись с донесением, капитан Воронин.

— Вашей вины в этом нет. Главные наши силы сейчас устремились на юг, к Карпатам.

* * *

Погода стояла нелетная — туман, низкая облачность. Никто летчиков не будил, и они спали, как говорится, досыта. Поднялись, когда день уже давным-давно занялся.

После завтрака все вновь потянулись на нары подремать: столько дней недосыпали! Однако не успели еще лечь, как получили приказ: техникам срочно прогреть моторы и проверить оружие, летчикам находиться на КП.

Через несколько минут самолеты уже были готовы к вылету. Установилась тишина. Та особенная, тревожная тишина, которая бывает перед боем.

Летчики сгрудились у землянки командного пункта майора Василяки. В эти напряженные минуты ожидания «старики» не любят говорить. Знают: с них как с опытных бойцов спросится многое. На их плечи ляжет весь груз ответственности за выполнение задания, каким бы сложным оно ни было. Молодежь, напоминая о себе, окружила командира полка.

— Эх, ребята, ребята! — парируя их настойчивые просьбы на вылет, убеждает комполка, — да если бы вы познали не теоретически, а практически, как сложен полет при такой коварной погоде, то не маячили бы сейчас перед глазами командира с таким видом: не забудьте, мол, нас, мы ко всему готовы. А ведь кроме желания должно быть еще и умение. Так что упорнее овладевайте мастерством. А время ваше еще подоспеет. И очень скоро…

— Метеоколдуны обещают улучшение погоды, — собрав у себя всех летчиков, начал Василяка, — облака, говорят, только над нашей территорией. У линии фронта они кончаются, а дальше, у противника, — ясно. Нам предложено десяткой вылететь на сопровождение «илов». — Он посмотрел на капитана Воронина. — Группу возглавите вы. Бой идет за Броды. Противник в этом районе наносит танковый удар. Сейчас немедленно помочь нашим может только авиация. Еще натиск — и немцы будут вышвырнуты из города.

Летчики-штурмовики проходят мимо истребителей. Их командир майор Иван Павлюченко подходит к Воронину, и они договариваются о взаимодействии.

Ивана Васильевича Воронин знает давно. Человек безмерной храбрости, отличный летчик, по вслепую, по приборам, как и многие, не летает. Да и самолет Ил-2 для этого не подготовлен.

— Если погода ухудшится — прижмемся к земле, — говорит он. — Мы привыкли к бреющим полетам. А как вы, ведь над территорией противника ясно?

Петр понял майора: его беспокоит не только погода, по и возможность встречи с немецкими истребителями. Он знает, что истребители в случае ухудшения видимости могут возвратиться. А им, штурмовикам, нужно идти в атаку в любом случае.

— Тоже будем жаться к земле, — обнадежил Воронин товарища. Добродушное лицо Павлюченко расплылось в одобрительной улыбке.

— Спасибо, дружище!

Приближаясь к своему самолету, Воронин еще издалека заметил, что раскрыт мотор. Механик Дима Мушкин залез на капот и копается внутри. От недоброго предчувствия стало тоскливо на душе: «Неужели неисправна машина? Этого еще не хватало!»

— Лопнула масляная трубка, — на лице механика растерянность, словно он виновен в неисправности. — Вчера ничего не было, а вот сегодня…

Ничего не поделаешь, пришлось лететь на другом самолете.

Перед самым вылетом майор Василяка, подбежав к самолету, прыгнул на крыло и сквозь шум мотора прокричал на ухо:

— Только что позвонили из дивизии, передали: трудно будет лететь — все возвращайтесь. И штурмовики. На рожон не лезьте. Из-за погоды иметь потери недопустимо.

Но лишь экипажи встали на курс — в стекла кабин хлынули потоки солнца: оно неожиданно выглянуло в окно, образовавшееся в облаках. Иван Павлюченко передал:

— Васильич! На нас и боги работают. Порядок!

Радость была преждевременной. Туча закрыла солнце, воздух побелел от массы пушистых снежинок. Штурмовики подошли ближе друг к другу. Строй истребителей тоже сомкнулся. Дело плохо, надо бы повернуть назад. Но это значит оставить без охраны штурмовики. Усилится снегопад — и им тоже будет худо. Правда, они привыкли летать на бреющем, однако всему есть предел.

— Не возвратиться ли всем домой? — спрашивает Воронин Павлюченко.

Молчание. Долгое молчание. Иван решает. Наконец отвечает:

— Нас ждет фронт. Он рядом. Скоро солнце. А на обратном маршруте погода должна быть лучше.

Петр смотрит па своих ведомых. Марков и Хохлов летят крыло в крыло. По другую сторону «илов» — Лазарев и Коваленко, тоже идут, словно взявшись за руки. Летчики падежные. Может, пронесет? Чего там!.. А как быть с предупреждением подполковника Василяки «на рожон не лезьте»? Он слушает наши переговоры и может дать нам по радио отбой.

Все молчат. Напряжение. Воронин бросает взгляд на приборную доску. Полет длится уже двадцать минут, а прояснения не видно. В душе нарастает тревога. Может, уж и поле боя накрыл снегопад? И вдруг самолеты из серой пелены вновь вырвались в бездонное раздолье синевы. Здесь солнце яркое, ослепительное. Кто-то, торжествуя, декламирует:

— Да здравствует солнце! Да скроется тьма!

Внимание Воронина сразу же привлекла земля. Под собой он увидел два «мессершмитта», стоящих на поле. Фашистский аэродром? Не проскочили ли поле боя? Взгляд вперед. Там сероватая завеса дыма. Значит, фронт еще впереди. Петр узнает городок Червоноармейск. Он только что освобожден. До войны здесь был наш аэродром. Враг его использовал и, очевидно, оставил неисправные истребители.

По курсу полета появились Броды, обложенные полукольцом дыма и огня. Идет бой за город. Для удара штурмовики набирают высоту. Истребители готовы для отражения возможных вражеских атак с воздуха, но «мессеров» пока в небе не видно.

На поле боя полно танков противника. Их еще целая вереница на шоссе. Туда-то и направила удар группа Павлюченко. Сверкнули залпы реактивных снарядов, заработали пушки, посыпались бомбы. Один заход, второй… На дороге вспыхнули костры: горят тапки, мечутся в панике фашисты.

— Хорошо горит металл! — восклицает Павлюченко. — Еще заходик!

В небе по-прежнему спокойно. Истребители тоже скитаются и, выбрав большое скопление пехоты в лощине, поливают ее смертоносным огнем. Израсходовали почти весь боезапас: уж очень заманчивая цель.

— Спасибо за работу, — благодарит земля. — Молодцы!

Выполнив задачу, все вместе вновь возвращаются на свои точки. Лазарев с Коваленко почему-то отстали.

— У меня мотор барахлит, — отвечает Лазарев.

— Лететь можно?

— Не знаю. Посмотрю…

Петр снова глядит на землю и видит два, уже знакомых, немецких самолета. Передает Лазареву, что внизу под ними аэродром и он может сесть.

Впереди, подобно снежным горам, надвигались облака. Высота их не менее пяти-шести километров. Под них, словно в туннель, уходило шоссе на Ровно. И летчики, держась дороги, как самого надежного курса, нырнули под облака, которые буквально на глазах угрожающе оседали. Чувствовалось, что они перенасыщены влагой и вот-вот обрушатся на нас. В таких тучах всего жди — и снега, и дождя, и града.

В ожидании неприятностей экипажи идут молча и до того низко, что рядом под крылом дымчатым пунктиром мелькает шоссейная дорога, размытой тенью пробегают деревья, телеграфные столбы, дома…

На восточной окраине Дубно темной лентой сверкнула Иква, освободившаяся от льда. За речкой навстречу понеслись редкие хлопья снега. Через минуту все вокруг побелело. Видимость резко ухудшилась. Лететь стало трудно. Однако в надежде, что снегопад ослабеет, экипажи жмутся друг к другу и упорно пробиваются к Ровно. А снежная пелена все плотнее и плотнее. Воронин уже не может без риска оторвать взгляда от впереди идущего штурмовика и посмотреть на своих ведомых. И вообще идут ли они в строгом строю, не затерялись ли в пурге? Группой лететь больше нельзя. Изредка летчик впереди идущего штурмовика обменивается с истребителями своими наблюдениями по радио. Но вот уже более десяти минут Воронин не слышит от него ни слова.

Молчание. Жутковатое молчание. Никто из летчиков-штурмовиков не может сказать ничего определенного. Воронин думает: «Не возвратиться и не сесть ли в Червоноармейске? Но ведь мы пролетели больше половины пути. До Ровно уже недалеко. А там дом, все свое, знакомое. Сзади же метель, и она, может быть, уже бушует над фронтом. Нужно отстать и идти самостоятельно». Капитану Воронину много приходилось летать на бреющем полете. Сейчас нужно попытаться выйти на аэродром. К счастью, неожиданно просветлело. Снегопад ослаб, видимость улучшилась, каждый из летчиков группы почувствовал облегчение: словно гора с плеч.

Хохлов и Марков шли крыло в крыло с Ворониным. Правее их, метрах в пятистах летели «илы», Петр подумал: «Хорошо, что все волнение уже позади, погода улучшилась».

Однако и это улучшение было временным. Вскоре на самолеты обрушились потоки снега, и они вновь канули во мглистую бездну.

На какой-то миг капитан Воронин растерялся, не зная, что предпринять: пробить ли облачность вверх или уйти вниз и снова попытаться привязаться к земным ориентирам и идти дальше? «Нет, все-таки вниз», — решил наконец Петр, и в это же самое время внизу показалось что-то темное. Пригляделся. Это была речушка, переполненная талыми водами. Петр, с радостью и надеждой глядя па спасительный берег, повел группу вдоль него, затем летчики снова вышли па шоссейную дорогу. Она до того побелела, что с трудом ее можно было узнать лишь по столбам да по потемневшим от талой воды кюветам. Перед собой ничего не видно. Попадись сейчас на пути высокая труба или дерево — конец. А лететь надо: самолет не автомобиль, не остановишь.

Смогут ли летчики найти аэродром? Он где-то левее дороги. Там есть приметный ориентир — каменный домик с красной черепичной крышей. Пронесется он под крылом — и разворот влево. Но это и опасно. Где-то рядом с Ворониным должны быть Хохлов и Марков.

Петр пытается взглянуть налево. Не удается: того гляди потеряешь землю. Запрашивает по радио:

— Кто летит левее меня?

— Я, Хо-охлов…

Плохо Ивану, раз он в полете начал заикаться. С ним такого еще не случалось.

— А где Марков?

Молчание.

Разворот влево делать нельзя. Только вправо, в другую сторону от аэродрома. Вместо девяноста градусов придется крутить в три раза больше. Так можно ошибиться в расчете, не попасть на полосу аэродрома. Может, убрать газ и прямо перед собой приземлиться? Опасно. А такой полет разве менее опасен?

Дорога под летчиками все несется назад, а злополучного домика все нет. Может, проскочили? За ним невдалеке от пего начинается город с заводскими трубами…

И вот наконец-то под крылом мелькает знакомый домик. Удача! Воронин подает команду: разворот. Но сколько секунд виражить? Снег отнял все ориентиры, а на часы не посмотришь: нельзя отрываться от управления. Поэтому Петр шепчет: один, два… десять… сто… сто пятьдесят. Это наверняка две минуты. Шоссейка должна появиться. Значит, группа Воронина ходит в стороне от нее. А может, промахнулись и не заметили и дороги? От напряжения устали глаза. Так долго не продержаться. Но что делать?

Счет времени Воронин уже давно потерял. Может, пять, может, десять минут или больше они кружатся, а дорога все не попадается. Мелькают сельские постройки, кусты, деревья. Вот блеснула чернотой не то река, не то озеро. Нужно лететь к фронту, к солнцу. Ведь на западе видимость куда лучше.

К счастью, вскоре вновь показалась дорога. Она ведет к Ровно. Бензина пока еще достаточно.

Воронин расстегивает шлемофон и подставляет голову упругой холодной струе воздуха. Сбрасывает с рук на пол меховые перчатки, протирает лицо и глаза, осматривается. Легче. Летчики группы, как и прежде, летят рядом. Внизу — Червоноармейск. Недалеко от него — ровное чистое поле и на его окраине два уже знакомых фашистских самолета. И еще видно на середине белого поля черный знак «Т». Не может быть! Неужели выбившимся из сил летчикам это чудится? Пет! Пилоты отчетливо видят теперь посадочный знак. Им разрешена посадка. Должно быть, здесь уже есть какая-то наша аэродромная команда. Воронин первым идет на посадку. Кран шасси — на выпуск; щелчок замка, за ним — второй. Мельком осматривает верхнюю полусферу. Голос Хохлова!

— Командир, кажется, вверху чужаки.

Воронин снова смотрит вверх. Так и есть — «фоккеры». Они уже, кажется, сыпятся на него. Скорее шасси на уборку, сектор газа — вперед. Но не рывком, а плавно. Чего доброго, еще обрежет мотор. Пока все идет хорошо. Худшее же впереди. Нечем сражаться: все патроны израсходованы там, на фронте. А где Лазарев с Коваленко? Они выручат в беде. Но здесь их нет. Не прижали ли их самих «фоккеры»?

Истребители противника мчатся один за другим. Капитан Воронин, конечно, сможет вывернуться из-под атаки первого, а второй? Ему не представит никакой трудности снять «як» ведущего, когда тот будет уклоняться от огня первого. Да, не так-то просто отделаться от этой пары. Главное, не дать фашистам сразу догадаться, что у русского летчика нет патронов. И все же пока нужно только защищаться, а не имитировать нападение.

От первого удара Воронину удалось выйти. «Фоккеры», сверкнув серебристой покраской, ушли на солнце для повторного нападения. Они не спешат и действуют по всем правилам боя. Перед взором капитана вновь выросли облачные толщи: а не скрыться ли под ними?

Воронин резко повернул к облакам. «Фоккеры», видимо, поняв, что тот хочет скрыться в них, круто развернулись и устремились с высоты на него: как же, ведь русский им показал хвост. Разве можно упустить такой момент!

Имея малую скорость, Петр, как только ткнулся носом «яка» в тучи, тут же отвернул назад.

Замысел удался. Оба «фоккера», разогнав на пикировании огромную скорость, проскочили мимо капитана, врезавшись в снежную пучину. Сомнения не было — фашисты попытаются поскорее вырваться из объятий стихии. Садиться ни Воронину, ни его ведомым пока было нельзя. Нужно подождать.

Высота! Оттуда Воронин сможет имитировать атаку. И он рядом с кипящей снегом стеной спешит со своими ведомыми ввысь, зорко следя за облаками. Оттуда с минуты на минуту покажутся враги. Так и есть. Вот оттуда, словно ошпаренный, выскочил «фоккер». Он оказался ниже наших и, заметив, что «як» капитана уже с ошеломляющей скоростью устремляется на него, резко провалился вниз и взял курс на запад. Ну и пусть. Нужно теперь подождать второго.

Высота уже шесть километров. Воронин забрался до самой верхней кромки облаков, а второго «фоккера» все нет. Очевидно, и не появится. Капитан прикинул: ждать, наверное, бесполезно, да и усталость берет свое. Пока аэродром не закрыли тучи, нужно скорее садиться.

После посадки Воронин, не вылезая из кабины, закрыл глаза и долго сидел недвижно, приходя в себя. Вдруг его слух уловил отдаленный металлический гул. Гул нарастал. «А не „фоккеры“ ли вновь пикируют на меня?» — безразлично подумал Воронин и, сбросив привязные ремни и парашют, приподнялся в кабине и оглядел небо.

Тучи уже накрыли край аэродрома. «Как вовремя успел сесть», — подумал Петр, и тут же увидел: из-под облаков выплыли два «ила». Гул оборвался, и штурмовики вскоре сели. Они рулили поближе к «яку», но один остановился на поле: кончилось горючее.

На аэродроме, где теперь, не считая немецких, стояли уже три наших самолета, связь еще не была установлена, и не представлялось возможным узнать о судьбе товарищей. Петр поторопился сесть на первую попутную машину и поехал к себе в полк. То, что он узнал, сразу же повергло в оцепенение: не стало Ивана Павлюченко. Пока ничего не известно о Маркове, Лазареве и Коваленко. Где-то затерялся, а затем все-таки чудом отыскал обратную дорогу Хохлов.

Сообщив об этой трагедии, командир полка указал Петру место за столиком, насупился и как-то вяло, нехотя, словно он чего-то стеснялся, спросил его:

— Почему полез на рожон? Почему пренебрег моим предупреждением?

Тот задумался: почему так получилось, кто виноват?

Заместитель командира полка по политической части подполковник Клюев, сидя па топчане, внимательно слушал их. Сам он был не летчик и в чисто летную работу старался но вмешиваться. Зато из земных дел от него не ускользала пи одна мелочь. И сейчас как бы между прочим заметил:

— А ведь мы и сами по радио могли возвратить с маршрута истребителей. Слышимость была очень хорошая. Но…

Василяка в раздумье забарабанил пальцами по столу и подтвердил:

— Да, могли бы…

«Могли бы, но… Значит, и командование полка не решилось прервать этот полет. Всегда есть надежда на то, что все-таки возможен, — подумал Петр, — но… Иван Павлюченко тоже долго колебался, прежде чем сказать нет. И я собирался возвратиться, но…»

Что значит это «но»? Очевидно, оно имеет больше сил, чем холодная логика. Борьба с фашистами для авиаторов стала потребностью. Поэтому нередко в небе, когда советчик тебе твоя совесть, чувством опасности пренебрегали. Так получилось и на этот раз.

Василяка посмотрел в маленькое окно землянки, за которым уже синели сумерки, спросил:

— Нигде не обедал?

— Нет, — пожал плечами Воронин. — Не до обеда было.

— Я тоже. — Он показал на дверь. — Пойдем подкрепимся.

В комнате отдыха, служившей и аэродромной столовой, было темно. Воронин зажег трофейную плошку со стеарином. Стол был накрыт на шесть человек, летавших на задание, и командира полка. В углу на нарах кто-то спал.

Василяка перехватил взгляд капитана:

— Это Иван Андреевич, — усаживаясь на скамейку, шепотом, чтобы пе разбудить Хохлова, пояснил он. — Ребята ушли в барак, а он остался отдохнуть. И даже не стал обедать. Парень с избытком хватил лиха. Наверное, с час виражил над оврагом. Сел — и ни слова: язык отнялся. Бледный, глаза красные, остекленевшие. И молчит. Ребята теребят его, а он словно окаменел. И только медицинская сестра вывела его из шока, сделала укол.

Есть Воронину не хотелось, и он подошел к Хохлову. Тот лежал на спине, подложив руку под голову. Капитан снял с себя шлемофон и, пригладив волосы рукой, сел около Ивана.

Глядя па друга, и Петру вдруг нестерпимо захотелось спать. Он прилег с Иваном и заснул как убитый.

Разбудили их на другой день. Нужно было снова идти на Броды. В группу также были включены Лазарев и Коваленко. Вчера они приземлились, как и Воронин, недалеко от фронта, а ночью приехали на аэродром. Нашелся и Марков. Имея достаточные навыки полетов по приборам вслепую, он пробил облака, ушел далеко на восток и там, «отыскав» хорошую погоду, благополучно сел,

В предгорьях Карпат на переправах через Прут и Днестр на армии 1-го Украинского фронта обрушились мощные удары фашистской авиации, которая имела стационарные аэродромы. У пашей авиации там их не было, а полевые раскисли. 728-му полку приказали немедленно перебазироваться под старинный маленький городок Требовлю, где на крутом берегу реки Серет имелась сухая площадка. От нее до Прикарпатья не менее полутора сот километров. Обычным истребителям лететь туда невозможно, для дальних же — самый раз.

— Лети четверкой, — приказал Воронину командир полка. — Ты там уже бывал. Прикрой переправы через Днестр и Прут. Оттуда сядешь на новом аэродроме Зубово, — и Василяка на карте показал его.

— Какие переправы прикрывать и где? — уточнил комэск.

— Свяжешься с танкистами. Они скажут. Каналы связи и позывные объявит начальник связи полка.

Капитан Воронин направляется к собравшимся летчикам, обдумывает, кого взять с собой. Марков стал уже хорошим бойцом, но сейчас предстоит очень длительный полет, район прикрытия необычно большой, воздушная обстановка малознакомая. Здесь нужен Лазарев. Но когда же Маркову познавать все тонкости широкомасштабного боя? Чтобы научиться воевать, есть одно необходимое условие — нужно воевать.

Увидев комэска, Марков идет навстречу. В глазах нетерпение: по сосредоточенному виду понял, что получено боевое задание.

— На Черновицы?..

Марков, видимо, не ожидал отказа, побледнел и, не скрывая недовольства, посетовал:

— Выходит, я заместитель лишь на бумаге?

Сказать Маркову, что на него в бою, как на Лазарева, еще пока положиться нельзя, Воронин не решился. А что, если он действительно недооценивает Маркова?

— Обиделся? — спросил лишь мягко, по-дружески.

— Как тут не обидеться, — откровенно признается он.

— Не спеши, а то споткнешься.

— В подпорках не нуждаюсь. — Виталий сам смутился своей уверенности, поправился: — А споткнусь, так встану.

— А если не хватит опыта?

— Волков бояться — в лес не ходить. Я и так два с половиной года в тылу томился, а здесь надо воевать, Петр Васильевич.

— Ладно, перестань хныкать! Кто поведет остальных летчиков эскадрильи в Зубово? Или не уверен, что найдешь новый аэродром? — Воронин решил нажать на самолюбие Маркова, и это подействовало.

— Ну как же! Я старый штурман.

Подошедший к ним Лазарев, очевидно, вспомнив свой тернистый боевой путь, тяжело вздохнул:

— Везет тебе, Виталий. С нами так не нянчились, сразу из огня да в полымя бросали.

…Подлетая к Черновицам, Воронин еще издалека заметил, что западнее города «прогуливается» пара «мессершмиттов». Значит, мы пришли вовремя. Вражеские истребители — предвестники бомбардировщиков. С нападением наши не спешат: «юнкерсы» должны быть на подходе.

Как ни всматриваются в синеву — наши летчики ничего подозрительного не замечают. Внизу через Прут наведены две переправы. К ним с севера по открытым полям тянутся колонны людей, машин, артиллерии. Войска как на ладони. Именно здесь группа Воронина и должна патрулировать. И дальше, до Коломыи. Это от Черновиц и на запад километров шестьдесят. Далеко. Да и ориентироваться трудно: противника можно было ожидать с любой стороны. Он может прийти и с юга, из-за Карпат, и с запада — со стороны Станислава и Львова. Где же лучше подобрать зону для патрулирования?

Воронин пытается связаться с землей. Молчание. Очевидно, что-то неисправно на пункте наведения.

Группа идет ближе к румынской границе. В отрогах Карпат в небольшом селении Сторожинец то и дело огоньками перемигиваются артиллерийские разрывы и рябинками стелется дымок. Идет бой. Однако здесь все укрыто садами и лесом. И все-таки следует держаться поближе к Пруту. Там нашим войскам поддержка с воздуха особенно необходима.

Попутно отогнав появившуюся группу «мессершмиттов», паши «яки» вновь идут к Черновицам. Дымовая завеса здесь постепенно редеет. Очевидно, войска, заметив нас, уже не опасаются вражеской авиации и перестают жечь дымовые смеси. Капитан Воронин сделал еще одну попытку связаться с землей. На этот раз удачно.

— Вас слышим, — донесся четкий голос пункта наведения. — У нас была неисправность. Сейчас все в порядке.

— Какова воздушная обстановка? — обрадовавшись, что установлена связь, немедленно запрашивает землю Воронин.

— До вашего прихода нас бомбили «юнкерсы». Будьте внимательны! Они скоро должны прийти. Но пока все спокойно…

— Вас понял, — с готовностью ответил ведущий группы. — Где прикажете находиться?

— Пока здесь, в районе большой деревни.

Значит, над Черновицами, понял Воронин, вглядываясь па юг, откуда скорее всего нужно ожидать бомбардировщиков.

Группа «яков» вот уже двадцать минут кружится над городом. Наши летчики время от времени поглядывают вниз. Там Черновицкий аэродром. На нем полно разбитых и раздавленных гусеницами танков фашистских самолетов. Молодцы наши танкисты: сумели так внезапно овладеть городом и аэродромом, что фашистские самолеты не успели даже взлететь.

Солнце клонится к горизонту. Пора и домой. Но вновь слышен голос со станции наведения:

— С запада идут «юнкерсы». Высота две тысячи метров. Немедленно наперехват! Курс — двести семьдесят.

Две тысячи метров. У наших — семь тысяч. И группа «яков» со снижением, разгоняя скорость, помчалась па запад. Прошло четыре минуты, но противника не видно.

Как же так, ведь нашим передали, что идут «юнкерсы»? Может, пропустили?

Показался городок Коломыя со множеством трофейных железнодорожных эшелонов на станции. Летчики растерянно оглядываются по сторонам. Черновицы скрылись из виду. Здесь противника нет. «Странно, — озабоченно подумал Воронин, — но ведь так передали… Конечно же, надо было запросить пароль и убедиться, что связался со своими!» И тут со стороны Карпат комэск заметил двух «мессершмиттов». За ними должны идти «юнкерсы». Но их нет. Петр немедленно сообщает пароль на пункт наведения, чтобы там подтвердили, что связь он держит именно со своими. Однако тут же вызывает сомнение и другое: ведь противник может знать и отзыв на пароль.

Земля не отвечает. Воронин теперь запрашивает КП, для проверки связи. Тоже молчание. Назад? А «юнкерсы»? Ведь был приказ наперехват?.. Комэск еще раз пристально осматривает небо на западе — и никаких «юнкерсов», кроме пары «мессершмиттов», подозрительно вертящихся невдалеке от нашей группы. Назад! Скорее назад! Скорее назад! Бомбардировщики могут быть уже у Черновиц.

А земля молчит. Это зловещее молчание пугает. «Неужели я выполнил команду врага? — в отчаянии подумал Воронин. Но тут же взял себя в руки, — а не зря ли я тревожусь? Может быть, отказала связь па пункте наведения?»

Но вот в чистом небе стали заметны белые хлопья. Они густеют, множатся. Это наши зенитки бьют по противнику. Сомнения нет — группе подавал команды враг. Он специально отвлек внимание наших истребителей от «юнкерсов» и теперь хочет нанести удар по переправам или же по городу.

Злость н досада заполняют душу капитана Воронина. Он уже не ищет связи с землей, а впереди своей группы мчится к зенитным разрывам: там должен быть противник.

— Внимательно смотрите за воздухом! — напоминает он летчикам и, видя, что те изрядно отстали, приказывает: — Подтянуться!

Наконец вдали показались Черновицы. А южнее, со стороны Карпат, где небо буквально рябит от зенитных разрывов, идет плотный строй самолетов. Они намного выше наших «яков», причем это не «юнкерсы» и не «хейнкели», а «Фокке-Вульфы-190». Эти истребители фашисты стали использовать и в качестве пикирующих бомбардировщиков.

«Яки» устремляются наперерез «фоккерам». Их немного — всего с десяток. Но и этого достаточно, чтобы натворить бед на переправах. Наши истребители быстро набирают высоту, торопятся. Но чем ближе «фоккеры», тем яснее становится, что «яки» опоздали. Совсем на немного, но противник отбомбится раньше, чем наши пилоты смогут догнать его. Вот что значит радиодиверсия!

К сожалению, оставалась только одна возможность: перехватить противника на пикировании и помешать ему прицельно сбросить бомбы. Но враг для своей безопасности может попытаться это сделать и с горизонтального полета. Воронин мгновенно принимает решение обстрелять «фоккеров» с дальней дистанции. Петр подает команду — и вот летчики, одновременно приподняв носы своих истребителей, открывают огонь километров с двух-трех. Разноцветные трассы, изгибаясь по параболе, устремляются наперерез фашистским истребителям. Те поспешно сбрасывают бомбы. Значит, враг сбросил свой смертоносный груз на город из расчета, что промахнуться по такой большой площади вряд ли возможно. Но нет. Черное облако разрывов стелется у самой реки. Теперь сомнений нет, бомбы рвутся близ одной из переправ. Вот уже и видно: там, внизу, сверкает огонь, заметались столбы дыма, земли, воды… Южный берег и часть наведенного моста заволокло копотью. Но как только рассеялась плотная завеса дыма, летчики вздохнули с облегчением: обе переправы работали нормально.

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ СНАРЯД

Перед рассветом ночь до того сгустилась, что на новом аэродроме летчики не сразу нашли землянку командного пункта. Спускаясь по ее крутым ступенькам, Лазарев ударяется головой о косяк и недовольно ворчит:

— Не могли уж повыше сделать, ну и мастера!

— Не надо на ходу спать, — шутит начальник оперативного отдела полка капитан Плясун, расстилая на столе оперативную карту с нанесенной на нее обстановкой на фронте.

Пилоты обступают стол и с интересом рассматривают красные и синие линии. Севернее аэродрома, километрах в тридцати, — Тернополь, обведенный красным кружком. Из него фашисты рвутся на запад, на соединение со своими войсками, попавшими в окружение в этом районе. На юго-восток от аэродрома, в районе Каменец-Подольского, — другое овальное кольцо, значительно больше первого, диаметром 50— 70 километров . Это окруженная 1-я танковая армия противника. Лазарев протянул ладонь к колечку:

— А если оно покатится сюда, на запад?

Начальник оперативного отделения, видимо, о такой возможности уже думал:

— Тогда мы окажемся под ударом. Нужно быть готовым н к такому варианту. Но есть данные, что противник отсюда пытается прорваться па юг. — Тихон Семенович, как всегда, когда ему что-нибудь неясно, левой рукой приглаживает свои густые черные волосы и тихо, в раздумье, говорит: — Только зачем же ему здесь форсировать крупные реки Днестр и Прут, а потом преодолевать Карпаты? Логичнее пробиваться сюда, — он показал на Чертков и Станислав. — Здесь, на западе, всего две речушки и их можно перейти вброд. Да и войск наших, пожалуй, не густо: все ушли на юг, к Карпатам. Теперь наша задача — содействовать наземным войскам в уничтожении обеих окруженных группировок.

— Хватит вам, «стратеги», философствовать, — прервал капитана Плясуна подполковник Василяка и попросил: — Перед началом работы лучше порадуй летчиков приятной новостью.

Плясун зачитал приказы Верховного Главнокомандующего о присвоении 728-му истребительному полку двух собственных наименований — Шуйский и Кременецкий.

— Сегодня будет праздничный ужин в честь такого дела, — сообщил командир полка. — А теперь слушайте задачу па день.

Когда летчики выходили из КП, небо на востоке розовело. Самолеты казались какими-то огромными доисторическими чудовищами, несущимися по безбрежной равнине. В утренней тишине звонко раздаются голоса механиков, рапортующих летчикам о готовности машин. В небе, где-то высоко-высоко, слышится жужжание. Это самолеты, и по звуку — не наши. Гул скоро растаял в утренней тишине. Возможно, это, используя ночь, фашисты подбрасывают боеприпасы к своей окруженной 1-й танковой армии?..

Механик на «яке» комэска Воронина, видимо, только что прогрел мотор и, чтобы он дольше сохранял тепло, окутывал зимним чехлом. Правда, погода стояла теплая и в такой предосторожности не было особой нужды, но Мушкин в жизни придерживался правила: кашу маслом не испортишь.

— Дима, — окликнул Петр механика. — Снимай чехол.

— Что, уже вылетать?

Не успел Воронин ответить, как Дима дернул за веревочку — и тяжелый зимний чехол словно сдуло с машины. Еще рывок за вторую веревочку — и полетела в сторону отеплительная подушка от водяного радиатора. Через секунду механик уже докладывал о готовности истребителя к полету.

— Ловко ты придумал, — похвалил капитан Мушкина, залезая в кабину самолета. — Теперь можно дежурить в кабине и с зачехленным мотором: время па сброс чехла — секунда, зато теплый мотор запускается без осечки.

Еще утром гул неизвестных самолетов насторожил полк. И к вечеру Воронин с Хохловым на всякий случай были готовы к вылету наперехват.

Погода стояла хорошая. И только южнее аэродрома висела большая туча. Прохаживаясь у своего «яка», Петр зорко следит за северо-западной стороной неба. Оттуда иногда докатывался до аэродрома гул артиллерии или же взрывы бомб. Но вот в синеве зачернели какие-то точки. Воронин впивается в них глазами. Похоже па то, что возвращается с задания группа Маркова.

Солнце зашло. В густой синеве неба ярче засиял серпик лупы. На потускневшем небе теперь хорошо было видно, что это вовсе не истребители Маркова, а два незнакомых многомоторных самолета.

Прыжок — и Воронин в машине. Пока опускался на сиденье, руки сами накинули на плечи заранее приготовленные парашютные лямки. Застегнуть парашют и привязаться в кабине можно потом, после взлета. Сейчас же дорога каждая секунда. В одно мгновение с мотора на землю скользнул чехол.

Не спрашивая разрешения механика, Петр дал полный газ, и «як» с места рванулся на взлет. Как только он оторвался от земли, Воронин снова отыскал взглядом самолеты в небе. Не спуская с них глаз, убрал шасси, включил рацию, застегнул парашютные и привязные ремни. Оружие на взводе. К бою готов. А как Хохлов?

Земля уже потемнела, и комэск с трудом разглядел, что Иван на взлете. Ждать его незачем: ночной воздушный бой — одиночный бой.

В небе уже погас день, но ночь еще не вступила в свои права. Сблизившись с неизвестными самолетами, Петр хорошо разглядел, что они трехмоторные. За первой парой летит одиночный, а далее — еще тройка таких же машин. У нас трехмоторных самолетов нет. Значит, и сомнений нет: это транспортные «юнкерсы» — Ю-52. Ясно и другое: они летят к своим окруженным войскам в район Каменец-Подольского, везут боеприпасы, горючее.

Вот они уже рядом. Разворот — и Петр сзади их. Ба, какие махины! Еще не приходилось с такими встречаться, по они хорошо знакомы по снимкам и описаниям. Машины с малой скоростью, без брони, защитные пулеметы только сверху. Подходи сзади — и ты недосягаем. И эти громадины ползут без истребителей прикрытия!

Воронин выбирает левого транспортника. Из его моторов выплескиваются блеклые струйки пламени, освещая большие толстые крылья с черными крестами. После очереди с левого борта «юнкерса» выплеснулось огромное черно-красное пламя, но тут же исчезло. Петр хотел было еще нажать на гашетку, но из самолета вырвались клубы дыма, за ними потянулись струи огня, и вдруг махина вспыхнула и развалилась на огненные куски.

На очереди второй транспортник, а сзади — целая вереница. И пет истребителей прикрытия. Не часто так бывает. Бей без оглядки, словно по мишеням. К тому же лунный свет освещает цели. Да и сесть на землю поможет ночное светило.

И вот Воронин вторую громадину подводит под прицел. Нужно стрелять так же, как и по первому транспортнику, — в центральный мотор: сзади него находится экипаж. Можно надеяться, что очередь прошьет и мотор, а экипаж,

а заодно и бензобак. Петр плавно поднимает нос своего «яка». Вот уже толстая туша «юнкерса» вползает в прицел. Но нужен именно центральный мотор. Вот и он. Ну как тут промахнуться! И в этот последний момент перед глазами комэска что-то сверкнуло, раздался глухой взрыв, в кабине зашипело, лицо обожгло паром. Ослепленный, Петр инстинктивно отжал ручку и провалился вниз под брюхо «юнкерса». Подбит мотор, и вода с паром хлещут по лицу? Но вражеских истребителей не было. «А не авиационные гранаты ли сбросили с транспортника?» — с тревогой подумал Петр.

Недавно под Луцком при атаке бомбардировщика перед Ворониным вспыхнуло облако, раздался взрыв. Тогда самолет противника, защищаясь, бросил на парашютах гранаты, они повредили в моторе систему охлаждения, и комэска обдало горячей водой и паром.

Однако через несколько секунд в глазах просветлело и Петр понял, что сейчас просто перегрелся мотор. Прибор температуры воды показывал чуть ли не сто пятьдесят градусов. В системе охлаждения образовалось большое давление, и сработал редукционный клапан. Через него взрывом выплеснулась перегретая вода, которая в воздухе также превратилась в пар,

В кабине уже запахло гарью. Нужно бы на посадку. А «юнкерсы» плывут над головой. Такая досада!

Почему так случилось? Но об этом сейчас думать некогда. Нужно срочно пересесть на другую машину. Немедленно на аэродром! Хорошо, что он оказался рядом.

— Подготовьте другой самолет, — попросил капитан по радио, заходя на посадку.

На земле он сразу кинулся к водяному радиатору. Там, закрыв его, торчала подушка. Изобретение Мушкина не сработало: оборвалась веревочка. Если бы не она, сколько бы теперь лежало на земле «юнкерсов»! Разве не обидно? Эх, Дима, Дима…

Впрочем, здесь не только Мушкин виноват. Положено, прежде чем взлететь, взять разрешение у механика, а Петр этого не сделал: поторопился. Ну как тут не вспомнить слова своего инструктора в школе летчиков Николая Павлова: «Поспешность в авиации — враг номер один».

Другой самолет был готов, и только Петр сел в него, как подбежал Лазарев:

— Товарищ капитан, вам срочно явиться к командиру полка.

Василяка с микрофоном в руке находился у радиостанции.

— Вылет запрещаю! — отрезал он, тыча микрофоном в небо: — Не видишь, что темно? Один самолет уже сломали!

Воронин так был взвинчен случаем с этой злополучной подушкой и шумом проходящих над аэродромом «юнкерсов», что не разглядел садящиеся «яки», которых задержал бой, и вот теперь их настигла ночь. Командир беспокоился о посадке: ведь никто из молодых летчиков ночью не летал.

Над аэродромом установилась тишина: первая волна «юнкерсов» прошла. Серпик месяца уже опустился низко над горизонтом. С юга приволоклась большая туча, а Иван Андреевич где-то в небе. Василяка беспокоится:

— В воздухе — хоть глаз выколи. Как теперь там Хохлов?

Вновь послышался нарастающий гул. Теперь он уже знаком: плыла новая волна фашистских самолетов.

— Где Иван Андреевич? Почему… — но командира полка перебил Лазарев:

— Вот он! — и тут же густую темень ночи па высоте распороли красные, зеленые и белые шнуры огня. Раздался пулеметный треск и грохот пушки. Все увидели в воздухе едва различимый силуэт одиночного истребителя на порядочном расстоянии от «юнкерса». Василяка кинулся к микрофону:

— Иван, это ты?

— Я, я, — отрывисто, как это бывает в бою, ответил Хохлов. Удивительный человек Иван Андреевич. На земле он со своей мощной медлительной фигурой выглядит типичным флегматиком. А в небе его реакции можно только позавидовать.

— Ближе подходи! — подсказывает Владимир Степанович. — До него еще целый километр!

То ли до Хохлова дошли слова командира, то ли у него боеприпасы кончились: он стрельбу прекратил и начал быстро сближаться с вражеским самолетом, силуэт которого то исчезал, то вновь появлялся: по всей видимости, он подошел к облачности.

— Эх, уйдет, — вздохнул Лазарев.

— Назад! Назад! — закричал Василяка в микрофон.

— Ну чего шумите? Чего доброго, еще фрица спугнете, — спокойно ответил летчик.

Василяка обиделся, сунул Воронину микрофон!

— На, управляй. Это ведь твой ведомый, вот и разбирайся с ним! Мне не до шуток.

«Если нет у него боеприпаса, таранит», — зная товарища, подумал Петр.

Но что же передать? Иван — парень расчетливый. Но тем не менее… Петр видит его самолет. Он уже догнал «юнкерса». Надо стрелять, но огня все нет, а «як» продолжает сближение. Терпению Воронина пришел конец:

— Смотри, не столкнись с «юнкерсом!» — кричит он. Раздался раскат длинной очереди. Огненные шнуры

прошили вражеский самолет, и из него выскочил длинный язык пламени. Такое явление Петр уже наблюдал, когда доводилось сбивать «юнкере», поэтому уверенно скомандовал:

— Иван, отваливай! Сбил! Иван, слышишь меня, Иван!

Но «юнкере», а за ним и «як» скрылись в облаках. С минуту все в ожидании молчали, не спуская глаз с темной тучи, уже подошедшей к аэродрому. Звуки моторов внезапно оборвались. В черном облаке появилось бледно-розовое мерцающее пятно. Оно быстро расширялось и, как заря при восходе, наливалось и пламенело. Потом, словно не выдержав внутреннего накала, лопнуло, ярко брызнув огнем. Это куски огня начали рваться, рассыпаясь на зеленые, оранжевые, белые, красные шарики. Какое-то время небо гудело глухими разрывами и сияло в огнях разноцветного гигантского фейерверка. Очевидно, транспортник вез бочки с бензином, ящики сигнальных ракет и снаряды.

Когда погасло небо и прекратился гул, летчики еще долго молчали, прислушиваясь, не воскреснет ли где знакомая мелодия «яка». После фейерверка и грохота ночь показалась особенно темной и тихой. На запросы капитана Воронина Хохлов не отвечал. Василяка взял у Петра микрофон и сам долго вызывал Ивана. Но небо молчало. Василяка устало положил микрофон на стол и взял ракетницу.

* * *

Тишина. Ее нарушил подошедший Марков. Он доложил, что сбил Ю-52. «Юнкерса» уничтожил и его напарник Рудько. В этот момент затрещал динамик, и оттуда мы услышали отдаленный голос Хохлова:

— Данте ракеты, не вижу аэродрома.

Война приучила всегда смотреть вперед и предугадывать события. Аэродром 728-го полка оказался на пути вражеской авиации, летающей к окруженным войскам. Противник испытал на своей шкуре, что значит такое соседство. Но почему он ночью не может нанести по нашему аэродрому бомбовый удар пли прислать утром истребители?

— Ночью бомбардировщики не найдут аэродром, — уверенно заявил Хохлов, прыгая в кузов машины. — Я-то уж его хорошо запомнил, и то без ракет ни за что бы не отыскал.

— Бандеровцы могут навести, — пояснил Марков. — Хозяйка, у которой мы почуем, говорила, что их здесь целая шайка.

— А мне, братцы, кажется, что нам нужно больше всего остерегаться истребителей, — предположил Лазарев, — От нас на запад до линии фронта около двадцати километров. Это три минуты лета. Нам даже посты наблюдения не успеют сообщить, как «фоккеры» накроют аэродром.

По ухабам разбитой дороги летчиков сильно бросало из стороны в сторону. Чтобы не вывалиться из кузова трехтонки, они крепко держались друг за друга.

* * *

Предрассветное небо вновь встретило пилотов гулом вражеских самолетов. Теперь они летели уже обратным курсом на Львов. Как только небо на востоке начало наливаться румянцем, над аэродромом установилась тишина. Ее взбудоражил одиночный «як» полковника Герасимова. Привлекая паше внимание, он сделал круг над аэродромом и, снизившись до земли, с центра летного поля плавно приподнял нос истребителя. Раздался необычно резкий оглушительный артиллерийский залп, второй, третий. Из самолета вырвались вихри огня, выскочило несколько огненных шаров с хвостами, как у метеоров, и скрылись в глубине неба. Николай Семенович прилетел на «яке» с повой пушкой и подал ее мощный голос, чтобы товарищи знали его и могли отличить от вражеского. Сильная штучка! Воронин сразу же поспешил к КП, куда подруливал комдив.

Летчики, техники окружили истребитель. А Петр даже не вытерпел — залез в кабину. Приборы, рычаги в ней все те же, что и на их самолетах. Только вместо двадцатимиллиметровой пушки стоит тридцатисемимиллиметровая. Ее ствол, как оглобля, торчит в носу машины.

— Можно попробовать? — спросил Воронин Герасимова, показывая на кнопку управления стрельбой.

— Давай! — и Николай Семенович подал команду: — От самолета! — и пояснил: — Он при стрельбе на земле, как необъезженный конь: может и лягнуть.

Петр нажал на кнопку. Всполохи пламени сверкнула перед его глазами. Грохот ударил в уши. Самолет от сильной отдачи на метр отпрянул назад. Ого! Действительно брыкается. А где же шары? Наверное, проглядел. И он, дав еще залп, всмотрелся вперед. Цепочка хвостатых разноцветных шаров вспорола синеву и где-то далеко-далеко разорвалась. «Значит, снаряды, чтобы не падать на землю, в воздухе самоликвидируются», — с удивлением подумал Петр, разглядывая в небе рябинки от разрывов.

— Пора вам с Хохловым вылетать на «охоту», — напомнил Воронину командир полка.

— Есть, — ответил капитан и взглянул на комдива: — Можно на вашем? Интересно пушку проверить на деле.

Тот махнул рукой:

— Давай!

Когда взлетели, из-под горизонта показалось солнце. На высоте уже наступал день, но внизу земля, отгороженная от летчиков теневой завесой, как бы еще дремала под сумеречным одеялом. На юго-востоке это покрывало разорвал огонь сражения. Артиллерийские вспышки, нити трассирующих пуль, горящие машины — все слилось в единое мерцающее зарево. Там танковая армия гитлеровцев, собравшись с силами, рвется из окружения.

Теперь и землю залило солнце. Как Петр пи вглядывался в чистое небо, вражеских самолетов не обнаружил. После вчерашнего побоища, в котором устроили избиение «юнкерсов», вряд ли теперь они полетят через аэродром. Тем более днем. Пуганый хищник по старой тропе не ходит. Нужно податься на юг. Там что-нибудь да будет. И действительно, километров через десять в чистой синеве появилась темная точка. Она растет… Самолет. Одиночный транспортный, такой же, какие сбивали в прошлую ночь.

Подходят к «юнкерсу». Заметив приближение наших истребителей, тяжеловоз отпрянул, невольно подставил свое серое, ничем не защищенное гофрированное брюхо под прицел Воронина. Какой удачный момент!..

Вражеский самолет залит солнцем. Кругом спокойный свет начинающегося дня. И даже фашистские кресты на крыльях не чернеют, а растворяются в солнце и не кажутся такими зловещими, как обычно. У Петра промелькнула неожиданная мысль: «А не попытаться ли посадить вражескую машину? К тому же она сама от страха взяла курс в сторону нашего аэродрома».

Наши «ястребки» с двух сторон охватили самолет и сблизились с ним. Вот уже видно летчиков. Капитан Воронин знаками приказывает, чтобы они сдавались. Иначе… Он дает предупредительную очередь. Попробуйте не подчиниться!.. Через застекленную кабину «юнкерса» Петр хорошо разглядел их поднятые руки: сдаемся. Турельные пулеметы повернуты в сторону. Что ж, благоразумно. Воронин с Хохловым уравнивают скорости с пленником и еще плотнее подходят к нему.

Несколько секунд летят строем. Транспортная машина большая. Толстый фюзеляж со множеством окон. Из них глядят люди. Значит, порядок — враг идет прямо на аэродром. Воронин осматривает прозрачное небо: нет ли там какой-нибудь опасности, и снова поворачивает голову на «юнкере». В этот момент из всех окон блеснул огонь. В кабине «яка» раздался треск и звон. Осколки разбитого стекла осыпали лицо Воронина. Ужаленный коварным врагом, он отскочил. Его «як», не имея скорости, свернулся вниз, в штопор.

Небо научило бывалых пилотов ничему не удивляться. Сейчас же Петр не столько удивился, сколько пришел в ярость от вероломства и подлости врага. Ведь он был физически и морально по сути дела обречен на гибель. Погибающему, ему протянули руку помощи, И на тебе, такая подлость…

Вражеская громадина в прицеле. Теперь черные кресты на крыльях уже не сияют мирно, а кажутся такими пронзительно противными, что хочется немедленно их полоснуть огнем. Но еще рано. Надо ударить наверняка. Воронин подбирается снизу, да так близко, наверняка забыл, что у этого «яка» новая пушка. Но вот враг в прицеле. И стрелять он теперь по Воронину и Хохлову, который идет в двадцати метрах от командира, не может: пулеметы у него только сверху и по бокам. Со злобной силой Воронин надавливает пальцем на кнопку управления огнем. Его истребитель вздрогнул. Блеснул близкий разрыв огромной силы. И тут только комэск вспомнил про новое оружие. Опасаясь столкнуться с взорвавшимся «юнкерсом», наши «ястребки» круто уходят от него. И все же машину Воронина достали мелкие осколки. К счастью, они только поцарапали крылья «яка».

Транспортник рассыпался, а Петр с Иваном вновь поспешили на юг в надежде встретить еще такую же «птаху». Как говорится, па ловца и зверь бежит. Вскоре встретили еще пару Ю-52. Они летели плотно, прижавшись друг к другу. Теперь уже в упор не подойдешь.

Петр берет в прицел левого. Нажимает на кнопку оружия. Большое яркое пламя плеснулось перед глазами. Сквозь него Воронин увидел, как нос вражеского самолета вместе с мотором буквально оторвало взрывом. Здорово! Ну как не восхищаться такой разрушительной силой новой пушки!

Вслед за обломками первого рухнул на землю и второй. Итого три «динозавра» за один вылет! По горючего осталось мало, и Петр, оставив в воздухе па дежурстве Хохлова, поспешил домой. И конечно, уже не думал встретить четвертый «юнкерс», так уж случилось: только это был не транспортный самолет, а двухмоторный бомбардировщик. Такие машины являлись и разведчиками. Видимо, это и был разведчик. Он на большой скорости, обогнув аэродром с юга, уходил па запад и прямо наскочил на Воронина, который, не мешкая, изготовился для атаки.

Это скоростная машина Ю-88. Летчики на ней закрыты толстой броней, защитное вооружение сильное: одна пушка и шесть пулеметов. Около этого «орешка» но разгуляешься и близко к нему не подойдешь. А зачем подходить? Тридцатисемимиллиметровая пушка и рассчитана против таких самолетов. А если у Воронина уже не осталось снарядов? Только сейчас он с досадой припомнил, что еще там, на земле, дал две очереди из пушки. Как бы сейчас пригодились те снаряды!

Пока он занимал положение для атаки, «юнкере» сумел удалиться метров на 600-800. С такой дальности он еще никогда не стрелял па поражение. Да и шансов слишком мало. Нужно поточнее прицелиться. Может, наудачу и остался хоть один снаряд из тридцати двух. Трудно, но разведчика обязательно нужно уничтожить. В крайнем случае — таранить! Он ведь навестил нас не ради праздного любопытства. Наверняка враг готовит налет па наш аэродром, и разведчик везет данные, сколько на нем самолетов и как они размещены.

Петр прицеливается с особой тщательностью, по всем правилам теории воздушной стрельбы. Один снаряд сейчас для него дороже всего… Выстрел!.. Одинокий огненный шар выскочил из пушки вдогонку «юнкерсу» и мгновенно исчез. Вражеский самолет резко подбросило… Попал! Но, к огорчению, «юнкерс» продолжал лететь как ни в чем не бывало. Значит, снаряд только задел его. Постой, постой! За «юнкерсом» поплыли дымные струйки, светлячки огня, дым заклубился, светлячки, набирая силу, пламенели… Самолет вспыхнул.

СКАЖИ, КТО ТВОЙ ДРУГ?..

На фронте в авиации, как правило, все аттестации и характеристики, обобщение боевого опыта, приказы и распоряжения писались офицерами штаба, а командиры только подписывали их. Марков — исключение: штаб еще не знал его боевых дел, кроме количества сбитых им самолетов. Поэтому подполковник Василяка и приказал Воронину написать па него представление.

Марков дежурил в самолете. Пригревшись па солнце, он дремал в кабине. Сегодня у него уже было три вылета. Устал человек. Есть возможность — почему бы не отдохнуть. Правда, от такого тревожного сна, когда все настроено па срочный вылет, многие еще больше устают. Марков же как-то умудряется заставить себя спать и в такой обстановке. Он вообще рационален, расчетлив и целеустремлен. Прибыв па фронт, бросил курить. Казалось бы наоборот, а он вот взял, да и бросил. Выпивает редко. Часто отказывается и от узаконенных ста граммов…

Воронин, прыгнув на крыло, подошел к кабине, толкнул в плечо Маркова:

— Приказ комполка: берите с собой Рудько и срочно разведайте Львовский аэродромный узел противника…

После взлета разведчиков капитан Воронин попросил механика достать свой старый, еще довоенных лет, летный планшет. Мушкин хранил его вместе с самолетным инструментом под крылом. Планшет из-за громоздкости давно уже снят с вооружения, но как сумка-портфель очень удобен. В нем находилось и личное имущество Петра: мыло, зубная щетка, бритвенные принадлежности а коробочка из-под монпансье с нитками, иголками, пуговицами и даже маленькими ножницами.

К такой коробочке с «галантерейным» набором Петра приучили еще в военной школе. Тогда они, курсанты, такую банку в шутку называли «универмагом».

В специальном отделении планшета у капитана находились бумага, карандаш, письма и свои записки о войне, которые изредка, под настроение, он вел. Это отделение в сумке механик Мушкин прозвал «походной канцелярией». Он не мог подумать, что в такой напряженный боевой день вдруг потребуется эта самая канцелярия.

Сев на самолетный чехол, Воронин разложил свою канцелярию на коленях, задумался. Рядом механик пристально смотрит за сигналами с КП. Каждое резкое движение Мушкина Петра настораживает: ведь в любую минуту могут поднять в небо. Комэск никак по может сосредоточиться на характеристике Маркова, рассеянно смотрит на Мушкина, на его изрядно поношенные сорок шестого размера сапоги, и в памяти возникает картина.

…Лето прошлого года. Солнце. Жарко. Степной аэродром. Захотелось яблок. Дмитрий Мушкин изъявил желание съездить в село и купить. Взял голубенький командирский чемоданчик, с которым капитан Воронин прибыл па фронт, и уехал на попутной машине. «Через час буду», — торжественно пообещал Мушкин. В ожидании летчики собрались вместе. Дорога, по которой должен был возвратиться Дмитрий, проходила рядом. Наконец, поднимая пыль, подъехала грузовая машина. В ее кузове, опираясь на кабину, стоял сияющий Мушкин. Увидев летчиков, с чувством достоинства поднял руку.

Машина остановилась. Из кузова с довольным и слегка ванным видом выпрыгнул их посланец. «А где яблоки?» — последовал вопрос. Мушкин растерянно взглянул на большие, заскорузлые, почерневшие от копоти, бензина и масла руки и, повернувшись назад к уходившей машине, бросился за ней. Бежал так, что его огромные сапоги слились в одно черное колесо. И, конечно, не догнал.

Эта забавная история вызвала у командира улыбку. Мушкин заметил это и, видимо, подумав, что смеются над ним, осмотрел себя со всех сторон. Тогда Вороний и напомнил ему о чемоданчике. Оба от души смеются. И после этого смеха, снявшего напряжение ожидания, Петру наконец удалось собраться с мыслями.

Виталий Дмитриевич Марков. Неприветливо встретили его, когда он прибыл в эскадрилью. Но прошло два месяца боевой работы, и Виталий завоевал, именно завоевал дружбу лучших летчиков полка. На фронте так уж повелось, храбрые дружат с храбрыми. У него уже восемь лично сбитых самолетов противника и ни одной неудачи, пи единой царапинки на «яке». Редкое явление. Очень редкое, если не исключительное.

Молодые летчики в полку сейчас похожи на детей, которых «старики» оберегают от всех опасностей. И вот наглядный пример с Марковым. Воронин один за другим анализирует его воздушные бои и, к своему огорчению, вдруг приходит к выводу, что Виталию, по сути дела, не довелось участвовать ни в одной по-настоящему тяжелой схватке, где бы от него потребовалось полное напряжение душенных и физических сил, весь опыт и знания, где бы он мог почувствовать всю сложность воздушных сражений и всяких неожиданностей. Видимо, командиры перестарались в своем усердии, как это в жизни нередко бывает с чрезмерно заботливыми родителями.

Желая загладить недружелюбный прием, когда Марков только что прибыл в полк, командование и товарищи относились к нему особенно приветливо. Часто не замечали его ошибок, а хвалили излишне много. Этим-то и ввели летчика в заблуждение относительно своих возможностей.

В напряженные фронтовые будни столько приходится повидать, пережить, услышать и переговорить, что подчас не в силах все осмыслить и оценить, потому что думаешь только о текущих событиях, захвативших тебя. От них не можешь оторваться. В них твоя жизнь и смерть. Сейчас Петр, как бы удалившись от войны и глядя па нее со стороны, внимательно проследил путь боевого товарища и понял: все его личные победы — па самом деле не такие уж и «личные». А догадывается ли он сам об этом? Ведь эти успехи могут породить у Маркова излишнюю самоуверенность. Человек набирается опыта и мужества в трудностях. Хорошо, что командир полка приказал комэску Воронину написать па Маркова боевую характеристику. На чистой бумаге мысли и наблюдения, точно солдаты в строю, занимают свои положенные места, дисциплинируются, и в них легче разобраться.

Как написать коротко и ясно о характере Маркова? Главное в нем — нравственная монолитность. Ни в чем не терпит фальши, лицемерия. И прям бывает до бестактности. Так влюблен в авиацию, что, кажется, не будь ее, для Маркова — конец жизни…

Кое-кто из офицеров штаба считает его замкнутым и нелюдимым. Неправда. Виталий просто не любит раскрываться малознакомому человеку.

Шум запускающихся моторов отвлек майора Воронина от дум про Маркова. Он наблюдает, как выруливает на взлет и уходит на задание эскадрилья Сачкова.

Солнце опускается в мутный горизонт. Вновь карандаш комэска за работой. Один листок исписан, второй, начат третий…

Тра-та-та! Взахлеб рассыпались противные очереди эрликоновских пушек. Голова инстинктивно повернулась на опасные звуки. Два «Фокке-Вульфа-190» пикируют с востока и с большой дальности поливают огнем аэродром из своих восьми пушек. Видимо, эта пара истребителей пришла блокировать аэродром. За ними следует ожидать и главные силы. Надо немедленно взлетать! Прыжок — и Петр в «яке».

— Отставить взлет! — слышится по радио голос командира полка. — К аэродрому подходят паши.

Выключив мотор, Воронин рассеянно вышел из кабины. «Фоккеров» и след простыл. Эскадрилья Сачкова парила над аэродромом. Петр вновь подошел к своей «канцелярии» и не нашел ни одного листа бумаги. Ветерок и струя от винта его самолета унесли их. А может, и к лучшему? Характеристику на человека за один присест не пишут.

* * *

По небу расползались стада холодных темных туч. Они, быстро закрыв собой зарю на западном небосводе, поплыли к аэродрому.

С наступлением ночи снова пролетели транспортные самолеты. На этот раз им организованно преградили путь наши истребители. От их очередей вражеские машины вспыхивали одна за другой. Но вот ночь сгустилась, н враг растворился в пей. Командир полка, опасаясь, что скоро и луна исчезнет, поторопил всех на землю.

В воздухе оставались только разведчики — Марков и Рудько. Рудько запросил посадку.

— Разрешаю, — передал Василяка и обратился к Воронину: — А почему Маркова не слышно?..

И тут случилось то, чего мы опасались. Кругом обложила мгла. В динамике послышался тревожный голос Рудько:

— Что случилось? Я ничего не вижу. Где вы? Дайте ракету!

Многие летчики, как и вчера, собрались у радиостанции. Мы хорошо понимали, что Рудько не видит ни земли, ни неба и может потерять, как говорят в авиации, пространственную ориентировку. Нужно сейчас, немедленно дать ему возможность зацепиться за какой-нибудь вражеский маячок света. Однако очень опасно: вверху идут вражеские самолеты. В прошлую ночь они оставили аэродром в покое. А в эту? Перед вечером враг выдал свои намерения, обстреляв аэродром. Кто знает, может, противник выделил специальные самолеты, и они уже давно кружатся где-то над нами, поджидая удобный момент. Ракета и привлечет их внимание.

В таких случаях решение принимает только командир полка. Все ждут, что он скажет. Слышно, как от нервозных движений Василяки шелестит на нем реглан. Выручая Рудько, Владимир Степанович может подставить под удар весь полк, людей и самолеты.

— Братцы! Почему же не обозначаете себя? — в голосе летчика, находящегося в невидимом небе, кроме тревоги — просьба помощи.

— Сажать нужно Рудько, — хрипло, с нотками извинения проговорил командир. — И Маркова тоже…

Многие облегченно вздохнули. Кое-кто поторопился подальше отойти от КП, подальше от опасности. Послышался металлический щелчок: Василяка постоянно имел при себе ракетницу. Прогремел выстрел — и над нами взвился красный шарик. Тут же посадочную полосу обозначили три костра из горящего масла и несколько лучей автомобильных фар.

Теперь аэродром с воздуха в такую темень — велико-ленный маяк. В черном небе — сплошной гул. Летят самолеты противника, Рудько и Марков, не видимые нами, тоже должны заходить на посадку.

— Делаю четвертый разворот, все ли у вас в порядке? Рудько прекрасно понимал: как только он коснется земли, могут накрыть бомбы. Полк замер в ожидании. И земля замерла. Все глядят на освещенную полосу аэродрома.

Противный гул «юнкерсов» в небе не ослабевает. Все напряженно ждут появления «яка» в полосе света, настороженно прислушиваются, не засвистят ли падающие бомбы. Кто-то не выдерживает:

— Куда будем прятаться, ведь щели-то только еще роем…

Никто ему не ответил.

Рудько сел без всяких помех. От него летчики узнали о Маркове.

Разведчики, возвращаясь домой, встретили «юнкерса». Марков сбил его. Откуда-то появилась пара «фоккеров». Марков одного из них вогнал в землю, помчался за вторым, и в это время противнику подоспела на помощь шестерка истребителей. Наши летчики были разобщены. Рудько уже больше не видел Маркова и, прикрываясь наступившими сумерками, вышел из боя один.

Товарищи долго ждали Виталия, привлекая его внимание сигнальными ракетами. Не один раз запрашивали дивизию — не известно ли что-нибудь о нем. И только в середине ночи, когда завыла холодная снежная метель, и всякая возможность какой-либо помощи была исключена, все покинули аэродром.

Ночь хлестала снегом и ветром. В кузове машины пронизывало до костей. Сидя на полу и прижавшись друг к другу, ехали молча.

Гул вражеских самолетов, слившись с воем пурги, не утихал. Рождались мрачные мысли. Наступление — и такая скверная погода. Небеса работают против нас. А что, если метель затянется?

«ЮНКЕРСЫ» НЕ ПРОШЛИ

Несколько суток бушевала пурга. В облаках днем и ночью плыли над нашим аэродромом транспортные «юнкерсы», а летчики, прижатые стихией, только слушали их зловещую музыку. Погода позволяла врагу летать. Правда, его самолеты уже не приземлялись и окруженной группировке, но они сбрасывали грузы на парашютах.

За время метели фашисты подтянули много свежих войск, и их 1-я танковая армия начала выходить из окружения. Чтобы избежать с ней встречи, 728-й авиационный полк Василяки срочно перебазировался в другой район.

На каждом фронтовом аэродроме как-то само собой устанавливалось любимое место для отдыха и бесед. На этот раз у летчиков здесь, вблизи села Окоп, что километрах в тридцати восточнее Тернополя, таким местом стали бревна, оставшиеся от строительства землянки. Ожидая возвращения самолета из учебного полета, пилоты восседают на этих бревнах, слушая шуточную песенку Саши Сирадзе под собственный аккомпанемент на пандури, которую он сам же и смастерил.

Ты постой, красавица,

Рыжий, дарагой.

Ты мне очень нравишься,

Будь моим женой…

Песня оборвалась, когда двухместный истребитель коснулся посадочной полосы:

— Приземлился отлично, — отозвался Сергей Лазарев.

— Вартан — хороший летчик, смелый. Земляк мой, — пояснил Саша Сирадзе.

— Поживем — увидим, — заметил Лазарев. — Оценку смелости может дать только бой.

Самолет остановился недалеко от нас. Первым из пего вышел, а точнее выскочил молодой летчик. За ним неторопливо встал на землю Василяка. Вартан доложил ему:

— Младший лейтенант Шахназаров задание выполнил. Разрешите получить замечания.

— Замечаний нет. Завтра с утра со своим командиром облетаете линию фронта, познакомитесь с районом боевых действий, и можете считать, что вы в строю.

Василяка спустился в землянку КП, а Шахназаров подошел к компании. С ним сегодня после завтрака командир полка познакомил летчиков. Родом из Батуми. Четыре месяца назад во Фрунзе закончил летную школу. Отлично стреляет по конусу. Мастер парашютного спорта.

После деловой характеристики Василяка тогда как-то недоверчиво посмотрел на небольшого, тонкого в талии летчика, дополнил:

— Говорят, боксер и борец отменный…

Мы приняли эти слова за шутку, потому что Вартан на вид никак не походил на силача. Но вот нос горца и черные зоркие глаза придавали смуглому лицу какую-то орлиную гордость.

— Вартан! Давай поборемся, — пошутил кто-то из сидящих на бревнах, а другой дополнил:

— Ты должен доказать, что не зря командир полка отрекомендовал тебя борцом.

— Сомневаюсь, чтобы нашелся соперник, — ответил Вартан, садясь на бревно.

Все засмеялись. Вартан обиделся и с кавказским запалом вспылил:

— А ну, выходи! Любой выходи!

На вызов встал Дима Мушкин. Он когда-то занимался французской борьбой. Оба оценивающе оглядели друг друга. Вартан подал руку:

— Приветствую смелого. И давай для начала проверим крепость рук. Так будет лучше для нас.

Дружеское пожатие. Потом Вартан просит:

— Жми мою.

— Жму.

— Слабо. Теперь я буду.

Техник сначала поморщился от боли. Потом охнул и присел:

— Сдаюсь, сдаюсь…

— Вот это да! — восторженно отозвался Лазарев.

— Попробуй, — посоветовали ему. — Сильнее тебя в полку нет. К тому же борьба тебе знакома по средней школе.

— Это мы могём, — он посмотрел на солнце. — Только жарко. Надо снять комбинезоны.

И вот оба — Лазарев и Шахназаров — стоят по пояс раздетые. Один высокий с широкими плечами. Другой намного ниже. Зато весь как бы состоит из мускулов, и вся фигура походила на конус, острием воткнутый в землю.

Теперь Вартан не казался маленьким. Все смотрели на него с восхищением и, пожалуй, с завистью: что поделаешь — каждый человек хочет быть сильным и красивым.

Борьбы фактически не было. Лазарев мгновенно был уложен на обе лопатки.

— Ты — феномен, — почтительно заявил побежденный, поднимаясь с земли. — У тебя не тело — сталь. И звать тебя надо не Шахназаровым, а Шахом.

Саша Сирадзе снова запел. Разговоры стихли. Многие начали подпевать.

К Воронину подошел Рогачев, оставшийся за командира, уехавшего па совещание. Он тихо отозвал Петра в сторону и, поставив задачу па вылет, предложил:

— А теперь сходи к капитану Плясуну и ознакомься с обстановкой па фронте, где будете прикрывать войска.

На львовское и станиславское направления враг сумел подбросить подкрепления из Венгрии, Франции и Югославии. Эти свежие силы не только остановили наше наступление в первой половине апреля, но и помогли выйти из окружения в районе Бучач танковой армии, затем даже начали теснить наши войска, и 1-й Украинский фронт перешел к обороне.

Когда Петр вышел из КП, летчики его эскадрильи уже собрались для вылета, а все остальные по-прежнему, пригревшись на солнце, сидели на бревнах и слушали Сашу Сирадзе. Рогачев тоже с ними и, видимо, увлекшись, позабыл выделить двух летчиков для полета с ним.

Воронин понимал, что эти минуты, согретые песней и музыкой, для авиаторов точно эликсир. Однако он уже жил небом, и ему было не до концерта. Более того, беззаботные песни Сирадзе начинали раздражать. Подойдя к возвратившемуся Василию Ивановичу и не скрывая своего неудовольствия, Петр напомнил, что минут через десять нужно взлетать. А это представление пора бы кончить.

— Не волнуйся, — успокоил Рогачев, — все будет в ажуре. Тебе выделены Сирадзе и Шах. Они об этом уже знают.

После «концерта» Александр подошел к Воронину и доложил:

— Лейтенант Сирадзе с ведомым Шахназаровым прибыли в ваше распоряжение.

Сирадзе не раз летал с комэском, но все ведомым. Дрался с умом и смело, но сам со своими успехами не лез на глаза другим. И, быть может, поэтому Петр к нему так внимательно и не присматривался. Сейчас же он пойдет командиром пары. Справится ли?

Ему уже двадцать пять лет. Летать начал еще задолго до войны в Кутаисском авиаклубе. Он не только отлично играл на пандури и пел, но и горазд был на грузинские танцы. Два года был тыловым летчиком, как он сам себя называл, и тыловым артистом. Безропотно ждал, что придет очередь и его пошлют воевать. Но время шло, а его и не собирались посылать па фронт: уж очень он был нужный человек для художественной самодеятельности. Сирадзе не выдержал тыловой работы и «взбунтовался», заявив: «Меня страна учила не на артиста, а на военного летчика. Скоро фашисты будут разбиты и меня спросят, что я делал в войну? Что мне отвечать? Танцевал мол, лезгинку?»

Опасаясь, что и в боевом полку его вовлекут в художественную самодеятельность и это помешает ему воевать, он долго не обнаруживал свои артистические способности.

Сирадзе уже сбил семь самолетов. Ему не раз пришлось побывать в разных переплетах. Он познал гнетущее чувство поражения и радость победы.

Ведомый Сирадзе — Вартан Шахназаров, армянин. Теперь все зовут его Шахом.

За его плечами средняя и музыкальная школы, спортивная, где в совершенстве освоил искусство бокса, борьбы, самбо. Окончил Батумский аэроклуб и военную школу летчиков, а также художественную школу. Рисует прекрасно. Но категорически отказался сотрудничать в полковой стенгазете: «Я прибыл на фронт воевать. И пока не собью два фашистских самолета — не возьму кисть в руки».

Шахназаров стоит чуть позади и в стороне от Сирадзе. Так он должен лететь и в строю.

— Уже приняли боевой порядок? — спрашивает его капитан Воронин.

— Так точно, — чеканит Шах. — Ведомый и на земле должен быть всегда вместе с ведущим.

Он весь дышит вдохновением, задором, решительностью и даже улыбается. В широко распахнутых глазах ни тени осторожности, не говоря уже о боязни.

— Правильно, — одобрительно отзывается комэск. — Ведомый от ведущего — ни на шаг!

Сирадзе и Шахназаров, выросшие в горах, обладают орлиным зрением. Они научились смотреть на яркое солнце и видеть очень далеко. Поэтому в боевом порядке этой паре самое подходящее место выше четверки Воронина.

— Полетите парой выше нас на полтора-два километра, — говорит Воронин.

— Ясно, — отвечает Александр.

— Высота полета может у вас доходить до девяти километров. Баллоны с кислородом с самолетов сняты. Выдержите ли?

— Выдержим! — заверяет Шах. — Мы без кислорода уже летали на девять тысяч метров.

Короткий взгляд на летчиков своей эскадрильи. В этих Петр Воронин уверен, как в себе.

— Мы вчетвером летим в ударной группе. Будем бить бомбардировщиков. Сирадзе и Шахназаров прикроют нас сверху.

— Ясно, — за всех ответил Лазарев и улыбнулся, кивнув на остальных: — У нас сейчас не только просто группа из шести человек, а интернациональный отряд из четырех республик: России, Украины, Грузии и Армении.

— А я как-то на это и не обратил внимания, — откровенно признался Воронин.

И действительно, различие в национальностях в полку как-то не замечалось, как не замечаешь воздух, которым дышишь.

* * *

Внизу — Бучач. Небо такой прозрачной синевы и чистоты, словно только что вымытое. Летчики зорко осматриваются. Однако опасности не видно, и Воронин запрашивает землю. Земля при помощи радиолокаторов видит дальше, чем глаза летчика.

— Будьте внимательны, — предупреждают со станции наведения. — С запада идут какие-то самолеты.

Минут через пять в наушники ворвался шум, но через него пробился отчетливый голос земли:

— Идите на юг в район Коломыи. Там бомбардировщики противника. Идите скорей!

Позывной у этого корреспондента такой же, как у нашего наземного командного пункта, а голос не тот. Это враг хочет увести нас из этого района. Однажды Воронин уже попался на такую провокацию. Ошибки делают нас мудрее, и Петр без всякого запроса пароля, в ответ стрельнул отборным словечком. Этот фашист знает русский, поймет…

* * *

Командир группы смотрит на часы. Тридцать минут они уже летают над фронтом. Беспокоится за Сирадзе с его напарником: ведь у них высота около девяти тысяч. Там мало кислорода, и ребята могут потерять сознание. Вместо ответа о своем самочувствии Сирадзе предупреждает:

— На западе замаячили самолеты. Жду указаний.

Глаза снова обшаривают небо. Да, появились немецкие истребители-«фоккеры». Они, видимо, наводились с земли радиолокационной станцией: уж очень точно вышли на группу наших «ястребков». По походке видно — асы. Воронинцы их долго ждали, волновались, поэтому встретили очень «радушно», с повышенным задором.

Фашисты не ожидали такой прыти, метнулись к солнцу. И угодили в объятия Сирадзе с Шахом. «Фоккерам» это пришлось не по вкусу. Они шарахнулись вниз, снова к нашим. В итоге такой «игры» противник, потеряв один самолет, бросился на восток. Наши, конечно, за ним, но… Стоп!

Почему на восток, в глубь нашей территории? Растерялись? Не похоже. Уж не хотят ли фрицы, подставляя себя под удар, наши истребители увлечь за собой, чтобы дать возможность своим бомбардировщикам отбомбиться без помех?

— Прекратить погоню! — звенит по радио голос Воронина. — Назад!

Вскоре с востока с кошачьей осторожностью появились старые знакомые — три «фоккера». Не имея количественного преимущества, они обычно после первой же неудачной атаки выходят из боя. Эти же и не думают. Наоборот, они вызывающе близко подошли к паре Сирадзе, как бы говоря: «А вот и мы, ну?..»

Сирадзе запрашивает разрешение на атаку. Воронин запрещает. Старое солдатское правило говорит: когда неясна обстановка — не спеши вступать в бой. Нужно подождать. Но «фоккеры» угрожающе нависли над нашей четверкой. Однако раз уже побитые «фоккеры» снова вернулись, значит, им выгоден бой. И немедленно. Но почему?

Ясно! В западной дали заблестела четверка «мессершмиттов». Она идет по маршруту «фоккеров» — прямо па нашу шестерку, рассчитывая застать нас дерущимися с «фоккерами», и ударить внезапно.

Замысел противника проясняется. Его истребители пришли, чтобы проложить дорогу своим бомбардировщика:.!. Они где-то на подходе, но пока не видно. Значит, не ближе 15— 20 километров . До их прихода нужно разбить истребителей немедленно, пока есть время.

Прежде всего, надо избежать удара «мессершмиттов». Они летят на одной высоте с четверкой. Нашим тоже нападать на них не выгодно: равные тактические условия — и бой получится затяжным. Сирадзе? Ему сподручнее. Правда, тройка противника с ним; рядом и может помешать его атаке. Расчет на стремительность и точный огонь. Сирадзе и Щах умеют хорошо стрелять.

— Кацо, кацо! — так звали Сирадзе. — Немедленно атакуй «мессеров»! — решительно командует Воронин.

— Понятно! — голос Саши отрывистый, гортанный, нельзя спутать ни с кем.

Сирадзе с Шахом тут же устремились на «мессершмиттов». «Фоккеры», хотя и с опозданием, тоже перешли в нападение, но не на Сирадзе, как предполагал Воронин, а на ударную четверку. Странно. Это неспроста. Надо ждать от врага какой-то каверзы.

Четыре наших «ястребка» энергично развернулись навстречу вражеской тройке. Тут с солнца свалились еще два «фоккера» и стремительно пошли на пару Сирадзе.

Вот она, каверза. Проглядели ее! Сирадзе с Шахом, увлеченные атакой, вряд ли видят новую опасность. Если и заметят, то смогут защититься от этой новой злосчастной пары только поворотом к ней, подставляя себя под удар «мессерам». Товарищи оказались в окружении с двух сторон, и теперь им не поможешь: далеко, да и невозможно, потому что тройка «фоккеров» уже атакует группу Воронина. Его летчики сейчас могут только защищаться. Похоже на то, что враг тактически перехитрил.

— Воронин! Воронин! — раздался голос земли. — Большая группа бомбардировщиков противника на подходе. Будьте внимательны!

Фашисты рассчитали все пунктуально точно. На нашу четверку сыплется с солнца тройка «фоккеров». Сирадзе с Шахом тоже под ударом. Их союзник — только стремительность. Сумеют ли они атаковать раньше «мессершмиттов», чем сами будут атакованы, так некстати вывернувшейся парой истребителей.

— Кацо! Кацо! Вас догоняют «фоккеры», — предостерегает комэск, но как назло в шлемофон ворвался треск. Очевидно, враг, чтобы забить наше управление, включил радиопомехи. «Эх, Саша, дружище, попали же вы с Шахом в переплет! Туго придется, ведь против вас двоих — шестеро!»

Сначала вся наша шестерка оказалась скована боем. По это на полминуты, а потом устремилась на перехват бомбардировщиков. Главное — отделаться от наседающих «фоккеров». Но почему-то они начинают метаться из стороны в сторону. Видимо, поняв, что их внезапный кинжальный удар не удался, хотят снова уйти вверх. Этот прием уже давно знаком. Воронин не выпускает головного «фоккера» из прицела. Огонь!.. И тот с разваленным крылом скользнул вниз, а двое других метнулись ввысь к солнцу.

Наша четверка вновь свободна. Теперь она сможет драться с «юнкерсами». Только где же они? А, вон слева. Далековато. Воронин прикидывает обстановку. Может, помочь Сирадзе? Там, черня небо, уже тает в огне чей-то самолет, вокруг него клубится рой истребителей. Наша четверка торопится туда. На них со стороны солнца снова бросаются оставшиеся два «фоккера». Вот настырные!

— Сергей! Возьмите их с Коваленко на себя, — передаст Лазареву Воронин, мчась с напарником к рою истребителей. От пего откалывается пара «фоккеров» и преграждает им путь. Как ни старались отцепиться от этих назойливых «фоккеров» — не сумели. А тут еще набатом гудит голос Лазарева:

— Загорелся мой «як». Ухожу…

Голова сама повернулась назад. Самолет Лазарева с развевающимся черно-красным хвостом опасно устремился к земле. Картина угнетающая. Черные полосы в огне — вспыхнул бензин. Когда горит масло — дым белый и он по так опасен, как этот. От этого — траурного — жди взрыва баков с горючим. Но почему Сергей не прыгает и не пытается вывести самолет, метеором мчащийся к земле? Ранен или нет сил? Перебито управление? А зловещий хвост угрожающе развевается… Вот «як», сверкнув огнем, скрылся внизу.

Обстановка никому из товарищей не позволяла, не то чтобы чем-то помочь попавшему в беду другу, но и проследить его, может быть, последний путь.

В мертвой хватке крутятся «яки» с «фоккерами». Самолеты противника на вертикалях лучше наших. «Яки», перегруженные бензином, тяжелы на подъеме. Еще натиск! В глазах от перегрузки знакомые чертики… Наконец, враг, почуяв силу наших на виражах, проваливается вниз. Наши его не преследуют: пора идти на бомбардировщиков. Но на глаза попались истребители противника. Они окружили один «як» и вот-вот прикончат его. Используя свое единственное преимущество — виражи, тот отчаянно кружится, делая хитрые выкрутасы. Правда, в пилотировании нет той красивой плавности, которая требуется учебными наставлениями по полетам. Однако в такие критические моменты высшее мастерство заключается в быстроте эволюции. От неимоверно больших перегрузок о крыльев истребителя непрерывным потоком вьются белые шнуры, на мгновение размалевывая небо. Только обладая геркулесовой силой, можно так резко и круто бросать самолет, увертываясь от огненного удара. Кто это может быть? Наверно, Коваленко.

— Держись! — кричит ему Воронин. — Выручим. — «А кто же встретит бомбардировщиков? — подумал он. — Ведь это — наша главная цель».

Петр осматривает небо, стараясь отыскать «юнкерсов». Они все еще далеко. Надо помочь «яку». Спешит. Какой-то фашист подкрался к нему снизу и полоснул огнем. Летчик то ли от попадания снарядов, то ли понял, что у него нет другого выхода, так рванул машину, что она надорвалась и, споткнувшись, штопором пошла к земле.

Один виток, второй, третий… седьмой… Бывали случаи, таким маневром летчики выходили из-под удара. Наверное, так и сейчас.

Вражеские истребители, заметив, что наши сыплются на них сверху, отвесно ушли вниз. Но почему «як» все штопорит? Что с летчиком? Не убит ли? Тогда неуправляемый самолет в конце концов сам бы вышел из штопора. А если руки и ноги летчика, как лежали на рулях, так и застыли, удерживая машину в штопорном положении? Теперь товарищи ему ничем не могут помочь. Пора идти на бомбардировщиков. Но где они? Не видно. Воронин запрашивает землю, но слышит лишь тревожный голос Лазарева:

— Выводи!

Откуда взялся Сергей? Наверно, Петр ослышался. Нет! Он уже рядом с ними. А «як» по-прежнему штопорит. Теперь уже все наши летчики кричат, чтобы выводил машину: осталось совсем мало высоты. Потеряв надежду, все наконец смолкли и приготовились к худшему. Тишина. Кажется, все застыло от гнетущего ожидания. И вдруг «покойник», словно проснувшись от этой траурной тишины, остановил машину от вращения и свечкой сверкнул в небе. Тут Петр и заметил белый помер самолета. Так и есть — Коваленко.

— Что с тобой?

— Все в порядке! Только вы напугали: думал, фрицы. Вот и затянул штопор. — В голосе обида. Видно, Коваленко, находясь в быстром вращении, принял своих за противника и, чтобы не попасть под новый удар, крутился штопором, имитируя свою гибель.

Лазарев пристроился к нам. — Как себя чувствуешь? — спрашивает его Воронин.

— Погасил пожар. Могу драться.

Нас четверо. Теперь надо идти на перехват «юнкерсов». Но в небе никого не видно. Петр вновь запрашивает землю.

— Набирайте высоту и будьте внимательны, — слышно в ответ.

Странный совет. Воронин же своими глазами недавно видел бомбардировщиков…

Так, а где же Сирадзе с Шахом?

— Кацо! Кацо! Где вы? Почему молчите?

— Вот мы, здесь.

— Это ты, Саша, отвечаешь?

— Я, я, товарищ командир.

— Иди, дорогой, поближе к нам…

Паши снова летят шестеркой, ожидая появления «юнкерсов».

— Бомбардировщики изменили курс и скрылись, — сообщила земля.

Значит, этот бой сыграл свою роль. Вражеским истребителям не удалось пробить дорогу бомбардировщикам. И все же Петр запросил:

— Дайте курс наперехват. Мы быстро догоним: у нас большая высота.

— Ждите над своим районом.

Время нахождения над полем боя Воронина истекло.

— Идите домой, — немного погодя приказывает ему пункт наведения. — Спасибо за хорошую работу!

* * *

Лазарев тяжело ранен. Трудно поверить. Ведь в воздухе после боя Воронин лично слышал его четкие слова: «Могу драться».

На земле Петр выскакивает из самолета и бежит к Сергею. Откинув голову к бронеспинке, тот с закрытыми глазами неподвижно сидит в кабине. Лицо бледное, и по подбородку изо рта зловеще вьются красные полоски. Петр прыгает па крыло, тормошит друга за плечо.

— Что с тобой? Окровавленные губы разомкнулись:

— Спина…

Подбежали летчики и механики, осторожно вытащили из кабины обмякшее тело товарища и положили на землю. Оказалось, всему виной перегрузки, которые он создал в полете. Они так стиснули его, что без посторонней помощи Сергей не мог разогнуться. Кто-то предложил массаж спины. Сергей стонал и охал, но «операция» удалась. Человека поставили на ноги.

— Вот авиационные эскулапы, — заговорил оживший летчик, распрямляя спину. — Я думал, вы окончательно сломаете мне хребет.

Но тревоги за Сергея на этом не кончились. Чувствовал он себя скверно.

— Все должно пройти, — заверил полковой врач Иван Волков. — Только надо недельку отдохнуть.

— Спасибо, доктор, за совет, — Лазарев натянуто улыбнулся. — Поживем — увидим.

Летчик еще не остыл от боя, и врач, не говоря ни слова, обработал ранки на лице и с тяжелым вздохом отошел от Лазарева. Кто-кто, а уж врач прекрасно понимал, что все это бесследно не пройдет. Пережитое со временем даст о себе знать.

— Как удалось потушить пожар на машине? — поинтересовался капитан Воронин.

— Пикированием. Шел отвесно почти до земли. Потом рванул ручку на себя, резко вывел самолет из пикирования — и огонь сорвался… — Сергей облизнул потрескавшиеся губы и дополнил: — Перегрузка меня здорово скрутила. Но «як», молодец, выдержал.

— Не совсем, — возразил подошедший старший техник эскадрильи Пронин и пригласил взглянуть па самолет.

На правом крыле машины почти все фанерное покрытие отстало и вздулось. «Как только крыло не рассыпалось?» — подумалось каждому. Но никто не успел произнести и слова, как старший техник сообщил новую неприятность:

— У самолета Коваленко деформировалось хвостовое оперение.

— А я тут причем? — как бы оправдываясь, пробасил летчик. — Это завод виноват: нужно покрепче делать рули.

— Да тебя никто и не обвиняет, — засмеялся Пронин, — Машина рассчитана на перегрузку тринадцать, а вы с Лазаревым перемахнули этот предел. На вас давило, наверное, тонны полторы. Как только выдержали?

— Почему прочность истребителя установлена тринадцать? — спросил Сирадзе. — Значит, и чертовой дюжины маловато. Вот она и подводит.

— Да потому, что тринадцать уже далеко за пределами человеческих возможностей, — пояснил Пронин.

Все понимали, что в обычных условиях на любого летчика нагрузи полтонны — не выдержит. Но в бою при душевном взрывном порыве свои законы.

В конце разбора полета Петр Воронин обратил внимание на подавленность Саши Сирадзе. Странно. Он с Шахом принял на себя основной удар вражеских истребителей и успешно их разбил. Во всяком случае печалиться у него не было никаких оснований.

— Что нос повесил? — спросил его Петр. — Двоих «фоккеров» с Шахом завалили. Или мало?

— Нормально, — с некоторым сожалением ответил Саша. — Не могу себе одного простить: хотел проследить, где упадет сбитый самолет, а другой фашист на этом меня подловил: успел всадить в мой «як» два снаряда.

— Вперед наука, — заметил Воронин, и все согласились.

Как изменилось теперь у наших летчиков понятие об оценке боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских снарядов считались как бы отметками за доблесть, а теперь за ошибку, неудачу.

— Как Шах дрался? — спросил Петр у Сирадзе.

— Для первого раза очень неплохо. Даже одного «мессершмитта» подбил. А я лишь прикончил… — Саша взглянул на своего ведомого, стоявшего невдалеке. — Я настаивал, чтобы этот самолет был записан на него. Отказался. Поговорите с ним.

— Я хочу, чтобы моя первая победа была чистой, — отозвался Шахназаров. — Иначе, как я могу приобрести уверенность в бою? Подбить — это еще не уничтожить. Раненые в большинстве своем возвращаются в строй.

— Этот «мессер» давно на том свете, — сказал капитан.

— Вот пусть Сирадзе и берет его на себя. Я видел, как он врезал ему. Фашист рассыпался. Здорово!

Почувствовав усталость — сказывалось давнее ранение в спину — капитан Воронин лег под крылом своего «яка» на чехлы и глядел на неунывающего Сирадзе, который сидел на бревнах и пел. Недалеко от него чистила пулемет оружейница Маша Павлюченко. Она частенько бросала взгляд па летчика и счастливо улыбалась. Ах, так вот почему Сирадзе распелся! Визг тормозов подъехавшей машины заставил Петра подняться. Из легковой машины вышли командир дивизии полковник Герасимов и майор Василяка. Комдив, не здороваясь, строго и о каким-то недовернем спросил у Воронина:

— Так, говоришь, бомбардировщики сами ушли, испугались твоей драчливой шестерки — и ушли?

Петр понял, что речь шла о последнем бое над Бучачем. Но почему в таком тоне? Полковник воевал в Испании, на Халхин-Голе, с белофиннами и вот теперь на Великой Отечественной войне — с первых ее дней. Часто ходит в бой. Герой Советского Союза. Он хорошо понимал тонкости воздушных сражений. Значит, где-то была ошибка.

— Мы задачу выполнили: бомбардировщиков не допустили до нашего района прикрытия и наземный пункт наведения нам разрешил идти домой. Даже поблагодарил за хорошую работу.

— Бомбардировщиков ты сам видел?

— Видел.

— Так почему не разбил? — вскипел комдив. — Почему ввязался в драку с истребителями? Разве тебе не известно, что главная цель — бомбардировщики?

Разгневанные глаза глядели в упор. Плотное, обычно подвижное тело застыло в нетерпении, дожидаясь ответа.

— Известно. Но они появились уже после того, как мы схлестнулись с истребителями…

— Почему не прекратил бой и не пошел на «юнкерсов»?

Воронин подробно рассказал о воздушной обстановке. Герасимов задумался и, облокотившись на фюзеляж самолета, забарабанил по нему пальцами. Он часто так делал, когда ему что-нибудь было неясно.

— Выходит, вы воевали по науке и все рассчитали? — уже с иронией заговорил комдив. — Немецкие же истребители без науки дрались так, что их бомбардировщики сумели нанести удар по нашим войскам.

— В нашем районе этого не было…

— В нашем, не в нашем, — иронизирует Герасимов. — Наземным войскам от этого не легче! Над фронтом в это время висела только твоя шестерка. И только ты мог помешать «юнкерсам» бомбить.

— Почему тогда пункт наведения не направил пас на перехват бомбардировщиков, когда мы разбили истребителей? Я об этом его просил.

— Это пока мне не известно. Но ясно одно — ты видел «юнкерсов» и ничего с ними не сделал, а продолжал драться с истребителями. За это придется отвечать. А теперь все обдумай и напиши объяснение о бое со всеми подробностями.

И тут только Воронин вспомнил, что нарушил правило радиообмена в последних переговорах, поэтому связь мог держать не со своим пунктом наведения. Не подладился ли противник по голосу к нашим? Пароль он не запросил даже и для ухода домой, так был убежден, что связь держит со своими. Может, и разрешение для ухода с фронта нам дал враг и «юнкерсы» смогли отбомбиться? Эти предположения капитан высказал комдиву. Тот повернулся к командиру полка:

— Вот что, Василяка, тебе надо слетать па пункт наведения и расследовать это дело. Кстати, познакомишься с кухней управления истребителями над полем боя и посмотришь, как дерутся наши летчики, а то мне сдается, ты давненько не видел воздушных боев.

ВОСТОЧНЕЕ СТАНИСЛАВА

Летчики эскадрильи уже собирались, чтобы получить указания на вылет, но Воронина позвали на командный пункт.

В землянке капитан Плясун крепко пожал ему руку:

— Поздравляю, Петр Васильевич, с присвоением звания майора. Только что позвонили из штаба дивизии.

Воронин настроился па боевое задание — и вдруг такое сообщение! Что ни говори, а деловой сосредоточенности уже пет. Воздушному бою и большая радость, и печаль — все помеха. В этом приходилось не раз убеждаться. Капитан, видимо, что-то уловил на лице комэска и удивленно поднял брови:

— Может не вовремя сообщил?

— Что ты… — не желая обижать товарища, как можно спокойнее сказал Петр. Но Плясун все же предложил перенести вылет на более поздний срок: сейчас сходить к фронту могла и другая эскадрилья.

Воронин рассудил по-иному: отложить задание — значит сомневаться в себе. Это передается и ведомым.

— Ни в коем случае! Полетим, как запланировано.

Летчики уже собрались. На лицах — боевая сосредоточенность, а у Воронина ее пока еще нет. И он ловит себя на этом, подавляет эту минутную расслабленность: «Будет бой — должны провести классно. Как же — первый вылет в новом звании. Держись, майор!»

Однако с такими чувствами можно и перестараться. И как бы желая позаимствовать у товарищей собранности, глядит на них.

Особое внимание привлек Назиб Султанов. Башкир из Уфы. Глаза черные, волосы черные, а лицо такое светлое, ясное, кажется, просматривается вся душа. Хорош парень! И ростом природа не обидела. Воевать на истребителях он стал позднее всех стоящих в строю, но так слился с полковой семьей, что, казалось, всегда был здесь. На фронте не новичок, с 1942 года. Долго летал на У-2 летчиком связи. Но и на этом тихоходном самолете одержал личную победу. А дело было так. Султанова атаковал «мессершмитт». На У-2, имеющем скорость, в четыре раза меньшую, убежать от истребителя противника невозможно. И Назиб Султанов решил сбить фашиста не снарядом, а хитростью. Долго он водил «мессершмитта» за собой, уходя от его пушечных очередей запутанными разворотами. Враг не хотел упускать беззащитную добычу. Вошел в азарт. А Назиб в этот момент внезапно нырнул в лесную просеку. Фашист за ним. Но, имея большую скорость, не рассчитал и врезался в землю.

На фронте много дел, и все они важны. Однако Султанов хотел воевать на истребителе. И, как Коваленко, добился своего. Но когда пришел в эскадрилью, для пего, к сожалению, не было постоянного ведущего, и он летал с разными командирами, в том числе и с капитаном Ворониным. Дрался парень храбро и расчетливо, а однажды здорово выручил товарищей в бою.

Тогда десять истребителей сопровождали штурмовиков. Было настоящее сражение. В разгар его повалил густой снег, истребители потеряли из виду штурмовиков. Бой закончился успешно. Но снегопад ослепил летчиков, и командир капитан Воронин не был уверен, что выведет группу на свой аэродром. И тут вспомнил Султанова. Он же прекрасный штурман! «Ты все ложбинки здесь знаешь, па тебя и надежда, — скомандовал Назибу Петр. — Веди группу на аэродром!» И вывел. Потом признался капитану: «Знали бы, как я тогда боялся. А вдруг память подведет, ведь почти вслепую идем. Когда приземлились, рубашка к спине прилипла от пота».

Теперь Назиб будет постоянно летать ведомым с Коваленко. Пара что надо!

— Летим, — решительно сказал Петр ребятам, обдумывая, как построить боевой порядок шестерки.

Воздушный бой ведется в первую очередь характерами людей. Зачем смелого до дерзости, но ставшего вдумчивым и осторожным Лазарева назначать к себе в ударную группу? Здесь он с Рудько меньше принесет пользы, чем на высоте, в группе охраны, где может проявить весь свой боевой опыт и надежно прикрыть ударную четверку от всяких неожиданностей. Коваленко же, летящего первый раз с Султановым ведущим пары, пока надо держать поближе к себе.

Две фразы — и приказ отдан. По особой сосредоточенности на лицах и плотно сжатым губам Воронин понимает: вопросов нет.

— По самолетам!

Привычка — великое дело! Она дает не только быстроту в деле, но и облегчает работу мышц и мозга. Мудрецом был тот, кто впервые изрек: привычка — вторая натура. Но она, оказывается, имеет и теневую сторону. Как и раньше, майор Воронин не заметил, как надел парашют, сел в кабину, привязался и, прежде чем подать команду к запуску, взглянул влево. Там у крыла в ожидании этого момента стоял механик самолета Мушкин. До этого Петр все делал сам, без его помощи. Так привык. Подойди к нему и помоги хотя бы привязаться к кабине — наверняка сбил бы с ритма. А некоторые летчики привыкли, чтобы им во всем помогали механики, — и надеть парашют, и сесть в самолет. Без этого они чувствуют себя как без рук. И это совсем не плохо. Привычка…

— К запуску! — командует Воронин. У Мушкина для этого все приготовлено.

— Есть к запуску! — ответил он, как всегда, и, видимо желая Воронина своеобразно подбодрить, добавил: — Товарищ майор.

— От винта!

Мушкин на всякий случай снова окинул взглядом самолет и, убедившись, что запуск мотора никому не угрожает, дает разрешение:

— Есть от винта!

Винт, сделав оборот, два, рванулся. Мотор набрал силу. Теперь его сила стала и силой летчика.

* * *

Шестерка «яков» в воздухе. Все земное осталось на земле. И, может быть, поэтому летчик после взлета, освободившись от своих будничных привычек и сует, всегда чувствует какую-то приятную физическую легкость.

Маршрут проходит над разрушенным Тернополем. Более трех недель здесь отчаянно сопротивлялись фашисты. Теперь город свободен, и 728-й полк лишь вчера перебазировался восточнее его.

Хотя в небе и ясно, но при подлете к Днестру землю прикрыла сплошная дымка. А летчикам здесь надо прикрыть наземные войска, которые атакует противник. Смогут ли они в этой дымке вовремя заметить вражеские бомбардировщики?

Воронин связывается с пунктом наведения. Там командир полка Василяка. Он тут же передал, чтобы истребители нажали на все педали: бомбардировщики на подходе.

На подходе? Значит, батя уже видит противника. Успеют ли? А может быть, эти данные ему передали с радиолокационной станции? Замечательное новшество: теперь есть возможность обнаружить самолеты противника за сто километров и более.

Моторы «ястребков» уже работают на полную мощность. В голове комэска роятся мысли: какие бомбардировщики и сколько их, высота полета, откуда идут, боевой порядок? Много ли истребителей прикрытия?.. Запросить по радио? Опасно: противник подслушивает и примет контрмеры. Внезапность будет утрачена. Однако уже можно предположить: бомбардировщики подойдут к району боев со своей территории, с запада. Чтобы занять выгодную позицию для атаки, нужно быть за лилией фронта и постараться оказаться сзади бомбардировщиков,

Высота почти восемь тысяч метров. Вот и враг. Впереди — две стаи Ю-87, самолетов по тридцать в каждой. Сзади них километрах в пятнадцати грузно плывут еще два косяка. Их замыкает четверка «мессершмиттов». Впереди головных «юнкерсов» — тоже две пары «фоккеров». Эти прокладывают путь своей армаде. К тому же над самым полем боя еще несколько пар истребителей противника. Эти ожидают наших, чтобы очистить небо для бомбардировщиков. Не вышло. «Яки» оказались в тылу противника.

— Вижу более сотни Ю-восемьдесят седьмых с истребителями, — информирует Василяку Воронин. — Занимаю позицию для атаки.

— Действуй! — одобряет комполка.

Обстановка ясна. Враг хочет двумя волнами нанести массированный удар по нашей обороне. Истребителей у него порядочно. Они легко могут сковать шестерку «яков» боем и не дать им добраться до бомбардировщиков. Главная опасность — истребители противника, охраняющие «юнкерсов» в голове колонны. Пока они не обнаружили наших — немедленно действовать. Здесь явное преимущество — внезапность и быстрота. Но этого превосходства хватит только для разгрома одной группы. А как быть с остальными тремя? Силой тут не возьмешь…

Головная группа «юнкерсов» уже на боевом курсе и вот-вот начнет бомбить. Атаковать! Но старая формула боя — четверка ударяет по флагманской группе, а пара Лазарева прикрывает от истребителей противника сверху — сейчас не годится. Надо действовать быстро. И действовать кулаком, не дробя группу.

— Где ты? Почему молчишь? Сейчас нас начнут бомбить! — раздался в наушниках тревожный голос Василяки.

Воронин в предельном напряжении. Отвечать некогда, но надо.

— Иду в атаку!

Наши «яки» действительно на курсе атаки и сближаются с «юнкерсами» первой волны. По какой из двух групп выгоднее нанести удар? По головной: она уже почти на боевом курсе. Но ведь и вторая группа может успеть отбомбиться.

Вдруг правее майора Воронина из сизой дымки вынырнула «рама» ФВ-189. Именно вынырнула, словно рыба, из воды. Значит, в дыму можно прятаться и сверху не будет видно. Нашим выгодно сейчас с ходу попутно атаковать с высоты вторую группу и, уйдя в дымку, незаметно подобраться к первой. «Яки», имея сверху сизую окраску, сольются с сизой дымкой и для фашистских истребителей, находящихся выше, будут невидимыми. А если нет? Тогда истребители противника вообще могут отрезать все пути к бомбардировщикам. Успеют ли? Успеют. Только их атака будет спереди, в лоб нашим. Такие атаки не опасны. «Яки» не свернут с курса и не вступят в бой с истребителями, пока те не нападут сзади. Но для этого им потребуется сделать разворот па сто восемьдесят градусов. За это время наши должны изловчиться и разбить первую волну. А как быть со второй армадой? Минуты через три она уже будет над линией фронта…

В воздухе — не на земле, здесь все в непрерывном движении н изменении, поэтому первоначально принятые решения постоянно надо уточнять и нередко изменять. Говорят, рассудочность и решительность — противоположные вещи. Неправда! Они должны дополнять друг друга. Только отчаянность и непонимание сути боя может заставить кинуться в атаку без оглядки и сомнений.

Воронин передает летчикам:

— Атакуем все сразу! Лазарев — по правому флангу, Коваленко — по левому. Я бью по ведущему.

— Атакуй первую группу. И атакуй немедленно! — скомандовал Василяка.

Занятый своими нелегкими мыслями, Петр ответил механически:

— Вас понял. Выполняю!

Это приказ, и он расходится с уже намеченным планом боя. Как быть? Воронину здесь лучше видна воздушная обстановка, чем Василяке на земле, через густую дымку. Выполнить его приказ — значит отказаться от удара по второй группе и, минуя ее, идти на первую. Для этого нужно немедленно выходить из пикирования. Это лишний маневр. Потеря времени. К тому же, добираясь до головной группы, наши летчики должны пройти над второй, буквально подставляя беззащитные животы своих «яков» под огонь «юнкерсов». Истребители противника тогда наверняка заметят пашу группу, свяжут ее боем и тогда уж не прорваться к головным «юнкерсам».

Теперь абсолютно очевидно: Василяка опоздал со своим приказом. И хорошо, что опоздал. На земле все ему можно объяснить. Он все поймет. Так лучше для дела.

Сверху у «юнкерсов» мощный защитный огонь стрелков. Однако наши так внезапно свалились на них, что противник, должно быть, даже не успел опомниться, как «Яковлевы», окатив его огнем, скрылись в дыму. Отсюда и вперед, и вверх прекрасный обзор. Первая группа бомбардировщиков и четверка «фоккеров» непосредственного сопровождения летят в прежнем порядке. Значит, они еще ничего не заметили. А что стало с только что атакованными «юнкерсами»? Потом можно разобраться: оглядываться некогда.

Используя скорость, до предела возросшую на пикировании, наши снизу из дымки мгновенно устремились к первой стае бомбардировщиков. Их истребители прикрытия по-прежнему «яков» еще не обнаружили, но уже тревожно засуетились, беспорядочно шныряя по небу.

— Атакуем в прежнем порядке! — вновь звенит по радио голос комэска.

Теперь наши под строем «юнкерсов». Те идут крыло в крыло и кажутся сплошной серой массой металла, размалеванной черными крестами. Неубирающиеся шасси бомбардировщиков торчат над головами наших летчиков. На колесах, чтобы они меньше оказывали сопротивление, поставлены обтекатели, напоминающие лапти. Отсюда и прозвище, метко данное Ю-87, — «лапотники». У этих бомбардировщиков снизу плохой обзор и пет никакого защитного вооружения. Подходи — и бей в упор! Горят они великолепно. С короткой очереди. За это наши летчики-истребители их «любят». Вот они уже вписываются в прицелы. Не шелохнутся. Значит, не подозревают об опасности.

Мощная огненная струя снарядов и пуль, точно раскаленные копья, врезается в серую массу стервятников. Воронин видит, как из чрева ведущего, которого он атаковал, тут же брызнул огонь. Зная, что от бомбардировщика могут полететь обломки, Петр быстро отскакивает в сторону, о чем предупреждает своего ведомого. По предупреждение излишне: Хохлов уже рядом. Успешны были также атаки и Коваленко с Султановым, Лазарева и Рудько.

Но по-прежнему наших не трогают вражеские истребители. Они в смятении кружатся вверху, очевидно, все еще не поняв, кто же бьет их подзащитных.

Первую волну «лапотников» буквально ошеломила атака наших истребителей. Потеряв строй, они торопятся освободиться от бомб и разворачиваются назад. Трое из них горят. В воздухе повисли парашюты.

Видимость по горизонту и вниз очень плохая. Пары Коваленко и Лазарева, чтобы не потерять из виду Воронина, летят ниже. Наши готовы к новой атаке, но вот беда: не видно второй волны «юнкерсов», а она где-то рядом. «Яки» наугад разворачиваются навстречу ей. Нет, так не годится. Нужно подняться выше дымки и точно определить, где она. Однако это опасно: можно привлечь па себя истребителей противника. Но иного выхода нет. И медлить нельзя. В быстроте — успех.

Прыжок к синеве, и тут же на наших сверху посыпались «фоккеры». Досадно: ведь бомбардировщики оказались совсем рядом. Теперь боя с истребителями противника не избежать. А тут новая беда: в боевых порядках Ю-87 — четверка «мессеров».

— Сережа! Возьми на себя истребителей, а мы с Коваленко — «лапотников», — быстро командует Воронин Лазареву, а сам снова четверкой уходит в дымку.

Нелегко будет паре Лазарева отвлечь «фоккеров» и «мессершмиттов». Да и четверке теперь уже не так просто снова стать невидимкой. Надежда — на сизую окраску «яков». Не поможет это — придется напролом пробиваться к бомбардировщикам.

Лазарев и Рудько разворотом в сторону Карпат оторвались от основной группы и в открытую пошли вверх. «Фоккеры» клюнули па эту приманку и кинулись за ними. Нашим этого и надо. «Молодец, Сережа! Ловко купил тупоносых, а от „мессершмиттов“ мы сами отобьемся». Летя в дымке, Воронин видит новую волну «лапотников». Сколько же их! Они идут в том же порядке, как и первая, однако их строй не такой плотный и спокойный. Очевидно, фрицы уже знают о судьбе своего первого эшелона и встревожены. Неожиданно для наших «мессершмитты» тоже отвернули от своих бомбардировщиков и помчались туда, куда ушел Лазарев. Наверно, заметили бой «фоккеров» с «яками» и хотят помочь своим. Лучшего для нашей четверки и желать не надо. Теперь бомбардировщики совсем без охраны.

— Коваленко, бей заднюю группу «лапотников», мы с Хохловым — переднюю, — передал майор Воронин, разворачиваясь для удара.

Вот и «юнкерсы». Их беззащитные животы вновь над кабинами наших «яков».

— Иван! — команда Хохлову, — бей левое крыло, я правое!

Сзади где-то близко должна быть вторая группа пикировщиков. Их пушки нацелены в сторону «яков». А на этих «юнкерсах» могут быть пушки и тридцатисемимиллиметровые. Впрочем, до «яков» ли им: там Коваленко с Султановым. Воронин ловит в прицел заднего «лапотника»: он ближе всех, но раскачивается, как бревно на воде при шторме. Хохлов уже бьет. Один бомбардировщик опрокидывается вниз. Майора Воронина осеняет мысль — стрелять по всему крылу: оно как раз в створе прицела. Такой огонь наверняка кого-нибудь да подкосит. Одна длинная очередь, вторая, третья… и закоптил еще один «лапотник». Теперь нужно поберечь боеприпасы для боя с истребителями. В этот момент Петр видит, как один горящий бомбардировщик, очевидно, из первого эшелона, точно комета с длинным огненным хвостом, мчится в лоб стаи своих собратьев. Они, уже потрепанные Ворониным и Иваном Андреевичем, опасаются столкнуться со своим же самолетом и, как испуганное стадо, шарахнулись врассыпную.

«А как дела у Коваленко с Султановым?» Петр круто разворачивает свой «як», не спуская глаз с «мессершмиттов». Те по-прежнему мчатся на Коваленко. Значит, не клюнули на приманку? Но нет, вот разворачиваются все четверо: два на Хохлова и два на Воронина. По два носа, а в каждом по три пушки и по два пулемета. Петр уверен в себе, знает, что у него большая угловая скорость вращения и противнику трудно прицелиться, а все же неприятно, холодок по спине. Вот белые нити трассы прошли рядом с консолью крыла, но не зацепили. Воронин вращает свой «як» еще резче. Нос противника отстает.

«А ну, „яша“, вираж — твой конек! А ну, давай, поднажмем!» — мысленно подбадривает себя Петр. Все круче замыкается круг. И вот, наконец, перед Ворониным хвост вражеского самолета. Ловит его в прицел. Тонкое, худое тело «мессера» мечется, пытаясь выскользнуть, из нитей прицела. Не уйдешь! Враг, видя безвыходность своего положения, в отчаянии бросается кверху, подставляя себя под расстрел. Он прямо-таки лег в прицел. Майор нажимает на кнопки… Но огня не видно, не ощущается знакомая вибрация самолета, не слышно приглушенного клекота пушки и пулеметов. Иссякли боеприпасы или же отказало оружие? Скорей перезарядить! Воронина охватывает боевой азарт: сбить, обязательно сбить!

— «Фоккеры»! — резанул слух тревожный голос Хохлова.

Петр ни о чем не успел подумать, а ноги и руки, точно автоматы, уже швырнули «як» в сторону. Откуда же взялись тупоносые? И где они?

Взгляд назад. Там черный противный лоб «Фокке-Вульфа-190». Он уже открыл огонь по «яку». Еще секунда, нет, доля секунды промедления — и роковой исход был бы неизбежен… Как вовремя предупредил командира об опасности Иван Андреевич. Спасибо, друг!

Воронин торопливо перезаряжает оружие. Но боезапас иссяк. Петр понимает, что для врага он сейчас безопасен, но фашисты-то об этом пока не догадываются. — «Фоккер» все еще пытается взять Воронина на мушку. Нет, теперь это напрасное усердие. Жаль, кончились снаряды! Продолжая пилотажный поединок с «фоккером», майор оглядывается. Что же произошло?

Последняя группа «юнкерсов» сбрасывает бомбы и, уже развернувшись, уходит на запад. Воронин с Хохловым находятся в объятиях четырех «мессершмиттов» и двух «фоккеров». Рядом пара «яков» крутится с двумя «фоккерами». Видно, это Коваленко и Султанов. А где же Лазарев с Рудько?

Хотя противник и крепко зажал комэска с Хохловым, это их не очень-то тревожит. Они уверены в себе, сумеют отбиться от гитлеровцев. А тут еще, к счастью, через какую-то минуту подоспела пара Коваленко. Клещи противника ослабли. Их окончательно разомкнул Лазарев, ударом сверху сбив «мессершмитт».

Вражеские истребители, оставив наших в покое, отвалили. Все теперь вновь были в сборе. Ласково сияет солнце. Небо чисто, и дымчатое половодье внизу искрится, как бы радуясь за наших соколов. Однако на душе у комэска неспокойно. Воронину кажется, что первая группа «юнкерсов», сбрасывая бомбы, хотя и поспешно, не как обычно, с пикирования, все же задела наши войска.

Чтобы узнать обстановку на земле, докладывает командиру полка:

— Задачу выполнили. Какие будут указания?

Молчание. Долгое молчание. Беспокойство усиливается тем, что па глаза попалась дымовая завеса, поставленная над Днестром. Ветер несет дым на восток. И бомбы тоже могло снести. Хотя земля и плохо просматривается, но свежие пятна, как зловещие язвы, заметны на ее теле. Это воронки от бомб. В одном месте они наползли и па поле боя, сверкающее огнем. Чьи тут войска? Может быть, это бьет наша артиллерия по атакующим фашистам? Хорошо бы. Но на запрос майора Воронина по радио — никакого ответа.

Молчание Василяки уже раздражает. Петр вновь нажимает на кнопку передатчика.

— Минуточку подожди. — Голос торопливый и, как показалось майору, недовольный.

Ох, уж эта «минуточка»! Наконец в эфир вырываются слова:

— Ждите своей смены.

Смены? Смотрит на часы. Над полем боя они находятся всего двенадцать минут. Значит, ждать еще двадцать восемь.

— Вас понял.

* * *

И после посадки беспокойство не проходит. Теперь слова Василяки «Атакуй первую группу» набатом раздаются в голове Воронина. Они атаковали вторую. Так комэск считал правильнее. Рискнул. Но разве не бывает, что принятое решение кажется лучшим, хотя на самом деле не все учтено? Не так ли случилось и в этом полете? Конечно, проще было бы применить установившийся порядок атаки: одна группа «яков» (Лазарев и Рудько) сковывает боем вражеских истребителей, а другая — четверка Воронина — нападает на «юнкерсов». Но тогда они сразу выдали бы себя, и «фоккеры» и «мессершмитты» немедленно навалились бы на них, связали боем и тогда бы не добраться до бомбардировщиков. На это враг, видимо, и рассчитывал, посылая своих истребителей несколькими группами. Установившиеся формулы боя, если использовать их без учета конкретных условий, могут оказаться союзником противника.

Сейчас шестерка Воронина применила необычную тактику. И этот прием, как кажется комэску, был разумным. Но это еще предстояло доказать. А доказывать правильность нового приема борьбы, когда бомбы накрыли паши войска, тяжело. Правда, если бы летчики в этом бою действовали по команде с земли, тогда удар по войскам, пожалуй, был бы нанесен в несколько раз мощнее, чем сейчас. Зато все было бы по закону, и Воронину ни в чем бы не пришлось объясняться. Какой парадокс! Впрочем, любой риск на войне, хотя и основан на расчете, не может обойтись без сомнений и тревог. Сейчас тревоги майора Воронина усиливались и тем, что расследование боя над Бучачем еще не закончено. Вот и думай здесь что хочешь…

В кабине от тревожных мыслей становится душно. Прежде чем вылезти из самолета, Петр взглянул на летное поле. Там заканчивает пробег истребитель Ивана Андреевича. На него пикирует какой-то самолет. Неужели враг?

В полку был заведен порядок — ведущий группы приземляется первым, а его ведомый прикрывает, чтобы какой-нибудь вражеский истребитель-охотник не напал внезапно. Так было и в этот раз. Майор Воронин приземлился, а напарник прошел над ним, и, набрав высоту, как часовой, охранял аэродром. Сейчас Иван, выполнив задачу, сел, но оказался в опасности!

Первая, пришедшая мысль — передать по радио, чтобы на земле он отворотом уклонился от вражеских очередей… Но опасения за Ивана Андреевича были напрасны: на него пикировал наш истребитель. Над серединой аэродрома он снизился почти до земли и очень резко, с надрывом перевел машину вертикально в небо и крутанул восходящую бочку. Петр разглядел номер на самолете — Лазарев. В этот миг перед взором комэска поневоле воскресла картина памятной катастрофы.

Тройка истребителей успешно провела воздушный бой, и командир в честь этого решил показать класс группового пилотажа. Он строем с большой высоты спикировал на свой аэродром. У земли самолеты резко ушли веером вверх. Ведомые — в стороны, ведущий круто взмыл в небо и, сделав бочку, застыл. Какую-то секунду он, как в лихорадке, подергался, потом потерял скорость и свалился на землю. Причина? Летчик слишком резко переломил траекторию из горизонтального полета в вертикальный и нарушил законы аэродинамики.

Лазарев сейчас тоже допустил такую же ошибку. Его машина тяжело, неуклюже сделала одну бочку, вторую и, потеряв скорость, застыла носом вверх: момент равновесия сил. Сейчас последует падение. Но «як» клюнул носом и отвесно пошел к земле. К счастью, хватило высоты на вывод. Самолет только покосил макушки деревьев, и летчик поспешил на посадку. Воронин заранее пожалел парня: за такую самодеятельность Василяка по головке не погладит.

В кабине душно. На земле не легче — жарко. Механик, словно сказочный волшебник, угадав состояние командира, подает Воронину кринку холодного молока, только что принесенного крестьянкой из деревни. Пить его — сущее блаженство.

— Товарищ майор, что с Лазаревым случилось? — беспокоится Мушкин. — Парень будто остепенился — и на тебе!

— Ничего не пойму, — озадаченно пожимает плечами Воронин, — ничего, Дима, мы разберемся.

— А бой был?

— Очень большой, — и комэска снова охватили тревожные мысли о лихачестве Лазарева.

Собрались летчики. Они не видели опасной выходки товарища, поэтому только и говорили что о блестяще проведенном бое. Никто из них, видимо, и мысли не допускал, что группа в чем-то сплоховала. Майор Воронин не стал высказывать им свои сомнения, что бомбы врага могли накрыть наши войска. Не стоит портить настроение ребятам, сегодня предстоит еще один боевой вылет. Лазарев на разборе сидел грустный, задумчивый, хотя комэск ни словом, пи взглядом его не упрекнул. Сейчас было не время.

— Ну а сколько же все-таки вы завалили самолетов? — спрашивает капитан Плясун.

Тут же пробуют подсчитывать. Оказывается, летчики видели только четыре падающие машины.

— Пусть земля сама подобьет бабки, — советует Воронин капитану. Тот удивленно разводит руками:

— Но ведь земля дает сведения только о тех самолетах, которые упали на нашей территории или же недалеко от передовой. А как быть с другими?

Воронин понимал, что нередко огонь истребителей действует, как отравленные стрелы: вначале только поранит, а смерть самолета наступает позднее, часто далеко за линией фронта. Такую смерть наши наземные войска не видят. Ее могут заметить, только летчики, и то не всегда. Минувший бой был таким скоротечным, что летчики едва успевали выбирать себе «юнкерсов» и стрелять по ним. Да к тому ж еще приходилось отбиваться от наседавших истребителей. Где уж тут проследить за сбитыми?

— К сожалению, больше ничего дополнить не могу, — разводит руками комэск. — Подождем командира полка. Он видел бой и должен привезти о нем все данные.

У начальника оперативного отделения свои заботы:

— Что я буду докладывать в дивизию? — Потом примиряется: — Придется дать только предварительные итоги, а вечером все уточнится, и тогда доложу окончательно.

Летчики разошлись. Остались лишь двое: Воронин и Лазарев. Как это бывает с человеком, чудом избежавшим смерти, он не может молчать:

— Вы видели, как я чуть было в ящик не сыграл? — Он был беспощаден к себе. — И все из-за этого обещания.

— Какого еще обещания? Кому?

— Помните вечер восьмого марта? Тогда Дуся взяла с меня слово, что я покажу ей высший пилотаж. Вы ведь мне разрешили…

«Черт бы меня побрал с этим благословением!» — упрекнул себя майор, а вслух сказал: — Глупо получилось!

— Мне и самому не хотелось этого красования, — продолжал Лазарев. — Но ведь обещал. К тому же сегодня сбил двадцатый самолет.

Через сорок минут снова встреча с фронтом. Обоим нужно спокойствие — и Петр примирительно махнул рукой:

— Ладно, что сделано, то сделано, — смирился комэск, — переживанием ничего не поправишь. Кстати, восходящая бочка у тебя не получилась из-за того, что долго не летал на высший пилотаж. Мы все отдаем фронту, а про шлифовку техники пилотирования позабыли. Такую ошибку может допустить каждый. И в бою даже.

— Правильно, — подтвердил Лазарев. — Я по-настоящему не упражнялся в зоне с Киева. Нам надо хоть раз в неделю летать на высший пилотаж, а то совсем разучимся правильно делать фигуры.

Прежде чем идти на доклад о выполнении задании, Петр посмотрел, нет ли где поблизости Василия Ивановича: Рогачев не любил сидеть на КП, обычно он находился в эскадрильях. Об этом и спросил проходившую мимо раскрытой двери землянки переукладчицу парашютов Надю Скребову. Девушка с недоумением взглянула па Петра. Весь вид ее говорил: я, мол, не знаю такого. Даже переспросила:

— Какого Василия Ивановича? Воронин усмехнулся.

— Как какого? Рогачева, конечно.

В жизни бывает такое. Одного называют по имени, другого по фамилии, третьего — по имени и отчеству, а бывает, кое-кого и по прозвищу. А вот Рогачева все в полку так привыкли называть Василием Ивановичем, что некоторые даже не знали или позабыли его фамилию.

— В воздухе. Прикрывал аэродром, — ответила Надя и показала на планирующий «як». — Вот, уже заходит на посадку.

Василий Иванович за последнее время стал необычно много летать. Да и внешне изменился. Черная борода и усы — о чем он мечтал в Киеве, придали ему действительно солидный вид. Он теперь и ростом казался выше. Петр подошел к его самолету. Летчик не спеша снял шлемофон. Волосы всклокочены, все лицо лоснилось от пота. Устал. Увидав Воронина, он мгновенно выскочил из кабины. Петр удивился такой прыти:

— Куда торопишься?

— Нужно, значит! — резко ответил он.

Всегда спокойный, невозмутимый — и вдруг такой тон. Переутомление? А может, эта нервозность оттого, что он остался за командира полка? Однако Василий Иванович не страдал властолюбием, И Петр на правах друга сочувственно спросил:

— Да ты никак расстроен чем-то?

— А ты нет? Думаешь, я не видел, как твой Лазарев на глазах всего честного народа чуть было не разбился? Почему он ударился в воздушное хулиганство?

Воронин вынужден был объяснить.

— Поругай его. Но не так больно. Он уже сам себя наказал, — примирительно заговорил Василий Иванович и уже с грустью пояснил: — Любовь не картошка, конечно. Но здесь, Петр Васильевич, сам понимаешь, фронт.

Василий Иванович воюет с 22 июня 1941 года и ни разу не был в отпуске. Конечно, стосковался по семье и устал от этой тоски, может быть, больше, чем от войны.

— Тебе надо повидать семью — свою Анечку и сына. Отпуска ведь никто не отменял, — попал в точку Петр и к слову пошутил: — Теперь борода у тебя великолепная. Солиднее тебя в полку нет. Никто не посмеет отказать в отпуске. Съезди!

— Ноль — один в твою пользу, — заметил Василий Иванович и с гордостью заговорил: — Моему Вовке идет уже третий год! Не мешало бы на него посмотреть. — Он задумался, погладил свою хорошо ухоженную бородку и не без упрека спросил: — А почему ты не попросишься в отпуск? У тебя тоже жена, дочь, мать…

Петр замялся с ответом, и Василий Иванович немедленно воспользовался паузой, выпустил очередь:

— Тоже мне советчик. А отпуска сама война отменила. Надо воевать. Сейчас для нас полк — наш дом и семья. И ты это не хуже меня знаешь.

* * *

Наверное, никто так не ждал прибытия подполковника Василяки с передовой, как майор Воронин. Прилетел комполка рано, еще до захода солнца. Посеревшее лицо с нахмуренными густыми бровями не сулило добра. И все же не хотелось верить в плохое, и вид Василяки Петр объяснял по-своему: без привычки устал на передовой. Только он вылез из связного самолета По-2, как оказался в окружении летчиков. Комэск не стал скрывать своего нетерпения, сразу же спросил о бое. Владимир Степанович вместо ответа взял в руки планшет, висящий у него сбоку, неторопливо вынул бумагу и протянул Воронину.

— Читай.

Сколько тревожных мыслей промелькнуло у майора, пока он разворачивал сложенный вдвое лист. Это был документ, подтверждающий, сколько в этом бою было сбито самолетов.

— А не опоздали ли мы с атакой? — настороженно спросил майор.

Усталое лицо Василяки засветилось улыбкой:

— Нет, как раз вовремя. Командование наземных войск передало вам благодарность. Вы и представить себе не можете, — продолжал командир, — как на земле все ликовали, когда бомбы с «лапотников» полетели на немецкие войска.

Далее Василяка сообщил, что два летчика с «юнкерсов», выпрыгнув на парашютах, попали в плен. Они рассказали, что на каждую группу бомбардировщиков одновременно напало великое множество русских истребителей. От них просто невозможно было обороняться.

— У страха глаза велики, — рассмеялся Лазарев.

— Совершенно верно, — согласился Василяка. — Когда имеешь перевес в силах, победить тоже надо уметь. Но шестеркой нагнать такого страха па полторы сотни самолетов и разбить их — это не просто мастерство, а это искусство. Поздравляю вас, друзья.

После беседы Владимир Степанович отозвал майора Воронина в сторону и извинился, что подал неудачную команду — атаковать головную группу «юнкерсов». Тому были и свои причины. Когда к линии фронта приближалась армада бомбардировщиков, Василяку на КП окружили наземные командиры. Они возмутились, почему он в такой момент не командует истребителями. Он-то понимал хорошо, что только собьет нас с толку. А как это объяснить общевойсковым командирам? Пришлось поспешно подавать команды. Вот и получилась неувязка.

— Да и радиолокаторы подвели: они долго не отмечали вторую волну бомбардировщиков, — пояснил командир полка. — На эту новую технику полагаться пока нельзя: еще не освоили ее как следует. А вообще получилось в конечном итоге прекрасно!

Как хорошо у всех стало на сердце! Счастье? Да оно — в победе! В жизни пет более тяжелой и опасной работы, чем бой, и нет большей радости, когда тебя похвалят за него: ведь в сражениях решается судьба Родины и судьба каждого бойца.

В оперативной сводке Совинформбюро за девятнадцатое апреля сорок четвертого года об этом бое было такое лаконичное сообщение: «Восточнее города Станислава группа летчиков-истребителей под командованием Героя Советского Союза майора Воронина прикрывала боевые порядки наших войск. В это время появилась большая группа немецких бомбардировщиков и истребителей. Гвардии майор Воронин во главе ударной группы атаковал бомбардировщиков, а лейтенант Лазарев завязал бой с истребителями противника. Наши летчики сбили шесть немецких самолетов».

МЫ ЖИВЫ ПОТОМУ, ЧТО ПОГИБЛИ ОНИ

Далеко еще до заката, но солнце потеряло свой дневной накал и, спускаясь к дымному горизонту, побагровело, окрасив небосвод на западе в кровавый цвет. Полетов не предвиделось. И вдруг звонок. Летчиков эскадрильи вызывали на КП.

В землянке за столом сидели Василяка и Рогачев. Командир полка упредил майора Воронина с докладом о прибытии.

— Вашей эскадрилье до завтрашнего обеда предоставляю день отдыха.

— День отдыха? — Такие слова вышли в полку из употребления, и у Воронина невольно вырвалось: — Как это понимать?

— А так: самолет Василия Ивановича неисправен. И сейчас он полетит на твоем. На остальных машинах твоей эскадрильи пускай поработают техники.

Летчики майора Воронина вышли из землянки и растерянно остановились, не зная, куда податься. Для них начался непривычный день отдыха.

Перед ними — летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. За ним косогор с дубовой рощицей. На горе село Великие Гаи. Правее, на запад, — цветущие тернопольские сады. Сзади, за шоссейкой, — лесок. Отовсюду доносятся голоса птиц.

До этой минуты как-то не замечалась красота обновляющейся природы. Весенние бои отбирали все силы, а нежные запахи цветов, леса забивались пороховой гарью. И вот внезапно, накоротке освободившись от оков войны и ее забот, они, огрубевшие в бесконечных боях воины, остались наедине с весенним солнцем, цветами, с самой природой.

И вдруг тишину разорвал треск запускающегося мотора. Затем заработал второй, третий… Гулом и пылью наполнился воздух. Один за другим вырулили на старт четыре «яка». Привычный аэродромный гомон, точно сигнал тревоги, погасил в «отпускниках» прилив мимолетного настроения.

Группа взлетела и взяла курс на фронт. Воронинцы уже не могли наслаждаться отдыхом и любоваться природой. Беспокойство за улетевших друзей, думы о возможном бое полностью овладели ими. Фронтовой труд так роднит людей, что ты становишься как бы кусочком единого живого тела и то, что касается товарища, не может ее коснуться и тебя.

Так и простояли в ожидании возвращения группы с задания. Вот наконец, и показались «яки». Но почему их только трое? Кого нет? Наверное, ведомого Василия Ивановича, промелькнула у Петра догадка: молод еще, как следует не слетался с ведущим.

Молча пошли на КП. Ошеломило известие: не вернулся Василий Иванович Рогачев. Трудно поверить в это. Такой опытный летчик. А может, где-нибудь приземлился на вынужденную? Кто-кто, а он из этой группы — самый опытный. И Петр ловит себя на том, что почему-то не спешит взглянуть на летчиков, которые летали с ним.

Сколько раз приходилось наблюдать людей, возвратившихся с боевого задания. Жизнь научила по одному их виду еще издалека определять, как слетали. Сейчас они идут тихо, молча, как-то виновато. При каких бы обстоятельствах ни погиб товарищ, друзья, возвратившись на землю, всегда несут в себе чувство виновности. Сдавило сердце. Случилось непоправимое. И все же, пока не услышишь подтверждение о несчастье, в душе теплится надежда. Командир полка и все, кто находился у КП, уже пошли навстречу понурым летчикам. Кто-то из них в тягостном молчании выдавил из себя одно лишь слово:

— Погиб.

— Как — погиб? — В голосе командира полка испуг и неверие.

Рассказ был коротким. К фронту подлетала девятка «юнкерсов» под прикрытием восьми истребителей. Василий Иванович видел, что сейчас самое главное — отсечь истребителей противника от бомбардировщиков: иначе нельзя выполнить задачу. И он, не колеблясь, взял это на себя. Все шло хорошо. Сирадзе и Шах уже принудили «юнкерсов» сбросить бомбы и начали преследовать врага. В это время напарник Рогачева попал под удар «фоккера». Василий Иванович спас товарища, уничтожив «фоккера» раньше, чем тот успел открыть огонь. Однако другой вражеский истребитель сумел близко подобраться к Рогачеву. Сирадзе и Шах, видя, какая опасность нависла над их командиром, рванулись ему на выручку. Они тут же сняли фашиста, но тот перед своим концом успел-таки выпустить одну короткую очередь. «Як» Рогачева перевернулся и отвесно пошел вниз. Удар о землю. Взрыв…

Упал он на берег Днестра у села Незвыско Городнепковского района.

Сомнения кончились. Смерть встала между нами, живыми, и Василием Ивановичем. В такой момент необычная скорбь как бы заземляет тебя. Ты словно ощущаешь дыхание смерти, сковавшее ум и тело, и испытываешь такое чувство, будто вместе с погибшим и часть тебя ушла в небытие. Друзья в нас умирают дважды. Первый раз, когда узнаем об их гибели. Здесь физически испытываешь горе. Второй раз — во времени. Оно с годами сглаживает душевную боль и убаюкивает нервы. Однако павшие навсегда остаются в памяти и живут в ней такими, какими ушли от нас.

Горе сжимает горло. Никто не произнес ни слова. Война приучила воинов к мудрой сдержанности. Дай волю чувствам — и назавтра можешь не подняться в небо.

— На ужин, — хриплым и слабым голосом сказал командир полка.

По старинному русскому обычаю на поминках не чокаются. Но сейчас не хочется блюсти это правило. Для нас смерть перестала быть просто смертью потому, что она несет победу, жизнь, бессмертие. С гибелью героя мы становимся еще более зрелыми, сильными. Недаром народ не плачет на могилах героев, о них он слагает песни, славные дела их увековечивает в памятниках.

— За красивую и ясную жизнь Василия Ивановича Рогачева, — произносит тост командир полка. — И за его вечную память! Такие солдаты не умирают, они уходят в бессмертие.

…Много раз летчикам приходилось провожать в последний путь своих боевых друзей. И каждый из них по-разному остается в памяти. Но есть у всех одно общее — они светятся в нас, живых, тем вечным огнем, который, точно маяк, указывает нам дорогу в жизни. Такова уж могучая сила павших в боях за Родину.

* * *

В предмайский день летчики поднялись в воздух вместе с жаворонками — с рассвета. Восточная сторона неба уже широко розовела, западная — еще куталась во мглу, тускло мигая угасающими звездами. Внизу темной скатертью стлалась земля.

Так рано редко приходится подниматься в небо. И может быть, поэтому в такие минуты, когда еще спокойны нервы, всегда с волнующим любопытством смотришь на быстро меняющиеся картины рассвета. Восток, как он красочен! И все же приходится не спускать глаз с мрачного запада. Там параллельно полету — фронт.

Пройдено сто километров. Впереди черными петлями обозначился Днестр. Солнце еще не достает своими лучами землю. Там по-прежнему темно. Зато здесь, на высоте, дневное светило лучисто хлещет по кабинам, слепя глаза. И верхушки снежных Карпат, кажется, кипят от солнца — до того ярко блестят горы. И свет вокруг так густ и ослепителен, что Воронин начинает опасаться — не проглядеть бы в нем противника.

Наконец солнце, забравшись повыше, смахнуло последние тени с земли. Внизу все засияло утренней свежестью. И только дымки артиллерийских разрывов напоминают, что на земле идет бой. Он может в любой момент вспыхнуть и в воздухе. Хотя атаки противника здесь, в междуречье Днестра и Прута, ослабли, но враг еще тужится оттеснить наши войска от Карпат и этим оттянуть наступление на Балканы.

Над «яками» появились истребители «Лавочкины». А вот еще плывут на запад бомбардировщики, сопровождаемые истребителями. Летят большие группы штурмовиков, и тоже с истребителями. Наносится мощный авиационный удар по вражеским войскам.

На западе островками запенилась вражеская земля. Это начали работу «илы» и бомбардировщики. Небо кропят зенитные разрывы. На разных высотах появились и вражеские истребители. Зная их тактику, майор Воронин особенно пристально следит за вялыми, как бы сонливыми движениями отдельных пар в синеве. Это опытные хищники. Они выслеживают зазевавшихся летчиков. На это у них острый нюх. Не упустят.

Впереди, на фоне снежных Карпат, появились две точки. Они растут. Самолеты. Чьи? Различить нельзя, но по их разомкнутости Петр понимает: летят истребители. Встречная атака? Но стрелять нельзя: это могут быть и наши разведчики, возвращающиеся из-за Карпат. А пока их нужно считать за противника и непрерывно вести расчет на уничтожение.

Неизвестные самолеты близко. Воронин чуть отворачивает, чтобы сбоку их лучше разглядеть. Однако те тоже маневрируют, видимо, стараются держать наши истребители в прицелах. Приятного мало: лететь прямо на пушки и пулеметы. Петра мучают сомнения: кто же это — свои или чужие?

Обычно фашистские истребители дерзки до наглости и крайне вероломны. Первое время это приводило некоторых наших летчиков в замешательство; они, не имея еще достаточного боевого опыта, порой робели, терялись и иногда терпели неудачи. Секрет здесь был прост: наглость имела успех, потому что наши молодые пилоты не всегда были готовы к немедленному ответу на нее. Теперь-то уж они знают повадки вероломного врага и всегда готовы к любой его подлости. Сейчас же подозрительные самолеты шарахнулись назад, показав свои массивные тупоносые тела. Сомнений нет — «фоккеры»!

Противник, заметив группу Воронина, явно растерялся и сам подставил себя под огонь. Такой момент нельзя не использовать. Сверкнул огонь, и один «фоккер» вспыхнул, второй взметнулся вверх, но меткая очередь Алексея Коваленко и здесь настигла его.

Не меняя курса, группа Воронина продолжает полет.

Уже кончили работу наши бомбардировщики и штурмовики, ушли домой верхние и нижние группы истребителей прикрытия, покинул небо и противник, «яки» продолжали барражировать над линией фронта. Горючего хватит еще надолго, но летчики изрядно утомились. Особенно устали глаза: слепит солнце.

До конца патрулирования осталось две минуты. От мысли, что сейчас группа возьмет курс на Тернополь, Петр испытывает сладкую усталость — хорошо знакомую солдатам послебоевую спутницу. И тут, словно плетью по обмякшим нервам, ударили слова с командного пункта земли: сходить к Станиславу и разведать аэродром.

Воронину приходилось не раз бывать над аэродромом в Станиславе. Чтобы побыстрее выполнить задание, он решил обогнуть город с северо-запада и, зайдя со стороны вражеского тыла, пролететь над южной окраиной, где находился аэродром. Затем — домой. Очевидно, от усталости в этом маневре комэск не учел зенитную артиллерию. Зато она вскоре напомнила о себе, встретила сразу ворохом черных бутонов. Петр мгновенно бросил машину прочь от этих пахнущих смертью «цветочков». Пронесло. Черт подери, а это что? На глазах Воронина снаряд разорвался прямо в самолете Ивана Хохлова и на миг окутал его черным дымом.

Как бы ни была сильно развита воля, а на земле в такие моменты человек от неожиданности столбенеет. Сейчас же, когда все тело, нервы и мысли напряжены, страх, жалость и скорбь спрятаны внутри словно взаперти. Поэтому картина гибели близкого друга сразу воспринялась Петром лишь зрительно: «Нет больше Ивана, — четко отметило сознание, — и виновник его гибели только ты, Петр Воронин».

Нужно проследить, куда упадет, хотя вокруг и территория, занятая врагом.

Странно, но из черного облака разрыва показались крылья. Потом кабина, мотор… Передняя часть самолета все же уцелела, и даже крылья не рассыпались. Что стало с летчиком?

Вот появился и хвост «яка», отделенный от машины. Он как бы привязан и летит за крыльями.

Подлетев ближе, Петр разглядел, что снаряд снес половину фанерного покрытия фюзеляжа и буквально выпотрошил его. Хвост держался на оставшихся стальных трубах — лонжеронах. Но кабина летчика цела, цел мотор, и диском серебрится вращающийся винт. А вот и силуэт головы летчика. Воронин увидел лицо Ивана. Оно застыло, словно маска. «Мертв. Убит осколками или же взрывной волной», — пронеслось в сознании.

А между тем неуправляемый «як» опускает нос и плавно переворачивается. Высота быстро теряется, и скорость растет. Машина вот-вот рассыплется. Иван Андреевич если и придет в себя, то все равно не успеет выпрыгнуть и раскрыть парашют: земля рядом. Какой она кажется сейчас коварной, безжалостной! И друзья ничем не могут помочь товарищу. Им осталось одно — проследить его последний путь.

Пожалуй, впервые Петр почувствовал, какой это прекрасный и дорогой для него человек. Часто бывает — оцениваешь друга по-настоящему, когда его уже нет…

Невыносимо тяжелый момент. Мучительный. Он усиливался одной и той же навязчивой мыслью: в несчастье его вина. Это он повел группу через вражеский аэродром без всякого противозенитного маневра. И вот — расплата. Сейчас все увидят гибель Ивана…

Петр осмотрелся по сторонам: летчики его группы шли разомкнутым строем, готовые в любой момент встретить врага. Конечно, они видят и то, что случилось с самолетом Хохлова. И так же, как и он, Воронин, тяжело переживают непоправимую беду. Но случилось невероятное. Самолет Хохлова перестал опускать нос и резко, как борец, лежащий на обеих лопатках, вдруг вывернулся, встал в нормальный горизонтальный полет. Движения машины говорят сами за себя: ею управляет летчик!

— Жив, Иван Андреевич! — от радости закричал Петр, кажется, на всю Вселенную.

Секунда, две — и он рядом. Иван растерянно озирается по сторонам. Пришел в себя и, видимо, еще не может понять, что же с ним произошло. Воронин говорит ему по радио, но Хохлов явно не слышит командира. Разумеется, радио выведено из строя. Покачиванием крыльев комэск с трудом привлек внимание Ивана. Он тревожно взглянул на ведущего. Тот показывает ему рукой, куда лететь, и плавно разворачивается. Нужно скорее вывести Хохлова из вражеского неба. Может, он где-нибудь и сядет на нашей территории. Воронин видит, с каким трудом ему удалось повернуть машину вслед за ним. Наверняка повреждено управление, да и Иван, должно быть, ранен.

К несчастью, снова ударили зенитки. Правда, малого калибра, но они на низкой высоте еще более опасны, чем среднего, залпы которых они только что миновали. Шнуры трасс, зловеще изгибаясь, потянулись около машин. Белые хлопья разрывов беспорядочно заплясали над головами. От одного вида этого фейерверка Воронин по привычке чуть было одним прыжком не шарахнулся в сторону, но сдержался. Не бросать же товарища. Ему нельзя: его самолет уже отпрыгался и от каждого неосторожного движения может развалиться.

— Сергей, заткни глотки этим пушкам, — быстро передал Петр Лазареву, находившемуся с остальными летчиками чуть выше. И, стиснув зубы, Воронин продолжал лететь рядом с Иваном Андреевичем, стараясь подбодрить его, вселить уверенность.

Летчики, очевидно, уже ждали этой команды: они сразу же ринулись вниз. Часть вражеских пушек перенесла огонь на них, часть, видимо, была подавлена огнем наших истребителей.

Но вот показалась и своя территория. Наземная станция наведения, поблагодарив летчиков за разведку, разрешила лететь домой. Четверка ушла, а Воронин с Иваном Андреевичем отстали. Вскоре нашлась и подходящая площадка. Воронин махнул Хохлову рукой вниз — садись.

Но Иван отрицательно покачал головой и махнул рукой на север. Петр понял. Кому на месте Ивана Андреевича не захотелось бы возвратиться домой? Но хватит ли сил? Выдержит ли покалеченный «як» стокилометровый путь?

Конечно, проще всего было бы приказать немедленно сесть, а самому улететь домой. Однако друг просит. Отказать? А вдруг что случится при посадке — ведь машина неисправна? Кто ему окажет помощь? Пусть летит. Вынужденно можно сесть и в пути. К тому же, здесь садиться небезопасно: можно наскочить на окоп или воронку.

Долетели. Иван — что уж совсем невероятно — даже сумел выпустить шасси. Сел нормально, и только когда зарулил на стоянку, у него остановился мотор. Горючего хватило в обрез.

Долго Ваня сидел в кабине и разминал отекшие от напряжения руки и ноги. Поврежденный «як» в полете сильно тянуло вниз и вправо. Все силы летчик отдал, чтобы машина в полете не потеряла равновесие. И на земле еще минут десять он расправлял согнутую поясницу и сдавленные плечи. Все собрались около его самолета и молча глядели на товарища, возвратившегося поистине с того света.

Обычно люди с подвижной нервной системой легко приспосабливаются к жизненным ситуациям. Они быстро загораются и тут же отходят. Таких встреча со смертью редко ранит. Иван же по натуре спокоен, уравновешен. Его не так-то просто выбить из колеи. Но уж когда таких, как он, жизнь здорово тряхнет, для них это редко проходит бесследно. Как этот полет отразится на нем? Трудно сказать, понял ли он состояние товарищей, но, поправив на себе обмундирование и приняв бравый вид, четко подошел к майору Воронину и без всякого заикания доложил о выполнении задания, спросив, какие будут замечания по его действиям в полете.

Да, фронт, товарищи, время здорово изменили Ивана Андреевича. Давно исчезла кажущаяся неповоротливость, в движениях появилась ловкость. И все же друзья долго видели человека таким, каким он показался в полку в первый раз, — чуточку угловатого увальня. К тому же у Ивана Андреевича осталось заикание. И, очевидно, поэтому многие не замечали происходящие в человеке перемены. А вот сейчас, когда у него и следа не осталось от дефекта речи, все вдруг увидели будто бы другого — стройного, сильного Ивана Андреевича с волевым и чуть строгим лицом.

Кто мог подумать, что тяжелый полет окончательно излечит его? Очевидно, для некоторых людей борьба со смертью и счастливый исход ее — незаменимое лекарство. Воронин в радостном удивлении разглядывал «нового» Ивана и на его вопрос о замечаниях в полете, кроме одобрительной улыбки, ничего и не мог ответить. Тот тоже улыбался широко и радостно.

— Замечания, замечания… — после паузы на радостях проговорил Петр. — Да какие тут могут быть замечания! Дай-ка я лучше тебя обниму! — расчувствовался комэск. — Как ты себя чувствуешь?

Иван молодцевато подвигал своими мощными плечами:

— Ничего, хорошо: ведь я в этом полете как будто бы немного поспал.

* * *

Все засмеялись. Кто-то предложил качать его, но он моляще поднял руку:

— Братцы, да причем тут я? — и он повернулся к своему истребителю. — Вот кого нужно качать.

Внимательно стали осматривать машину. Снаряд разорвался сзади летчика. Массу осколков приняла на себя бронеспинка. Она и спасла Ивана от смерти. В крыльях было множество рваных дыр от осколков. Повреждено управление, два лонжерона фюзеляжа и изрешечен хвост.

— Что бы про «як» ни говорили, а машина надежная, — с любовью отозвался Лазарев. — Кроме «ила» не знаю, какой бы еще самолет смог выдержать такую пытку.

* * *

Полтора часа до рассвета, а летчиков уже разбудил дежурный по полку. Они поднимаются не спеша, беззаботно. По всему видно, что им, не знающим, что готовит грядущий день, спалось спокойно. И сейчас у них мысль еще дремала. О предстоящем задании знают только командиры.

— После завтрака полетим сопровождать бомбардировщики. Они должны нанести удар по Львовскому аэродрому, — сказал Воронин тихо, спокойно, нарочито растягивая слова, но по комнате сразу будто прошелся ветерок, все заторопились. Вялости как не бывало.

Лететь за сто километров в тыл врага через все аэродромы его истребительной авиации — задача не из легких. Тем более каждый ясно понимал, что на них, истребителях, лежит основная тяжесть борьбы с авиацией противника. А удобнее всего уничтожать ее на аэродромах.

За завтраком все молчаливы и сосредоточены. Так бывает всегда, когда летчики внутренне собраны и настроены на боевой вылет. В такую рань обычно нет аппетита. Сейчас же, понимая, что для большого полета потребуется много сил, все старались подкрепиться и выпили дополнительно по стакану крепкого чая.

Темны предрассветные минуты. При побудке луна еще виднелась на горизонте, а сейчас скрылась. С трудом майор Воронин находит свой «як». Тишина. Никакого движения кругом. Только что прогретый мотор, остывая, как бы слегка похрапывает.

Мушкин расстелил под крылом зимний чехол мотора, намереваясь отдохнуть. Как хорошо на рассвете спится. В эти минуты вся природа в наиполнейшем покое. И только война не спит.

Летчики в кабинах «яков». Прохладно. На востоке замаячила заря. Сколько раз приходилось ее наблюдать! И никогда она не оставляет тебя равнодушным. Суть не только в изумительной, неповторимой ее красоте: она часто является для летчиков и верным метеорологом. Вечером предсказывает погоду на завтра, утром уточняет свои предсказания.

Сейчас нигде ни тучки. Восток золотисто-розовый, предвещающий ясный день. Впрочем, война все приметы путает. Фронт своей гарью часто так загрязняет воздух, что сквозь него и небо кажется не таким, какое оно есть на самом деле.

Где-то над головой Воронина, заливаясь, поет жаворонок. Долго Петр не мог обнаружить этого азартного певца. Подумалось даже, что нет никакого жаворонка, просто звенит сама тишина. Только когда солнце позолотило в вышине беззаботную птаху, Воронин заметил ее. Жаворонок висел неподвижно. Видимо, он, как и летчик, любовался зарей и восходом солнца.

Наконец взвились две ракеты. Через три минуты все были уже в воздухе. Бомбардировщики появились колонной из восьми девяток па высоте пяти километров, как и договаривались, — дивизия. Истребителей — полк. Так и положено, прикрытие один к трем. Удар по аэродрому должен быть мощным и неотразимым.

Майор Воронин летит со своей эскадрильей рядом с командиром бомбардировщиков. С ним установлена надежная радиосвязь. Сзади и с превышением идет эскадрилья Александра Выборнова. Выше всех летит эскадрилья Михаила Сачкова. «Яки», широко расплывшись по небу над всей колонной бомбардировщиков, подобно огромному щиту, надежно закрыли ее сверху и с боков. Откуда бы истребители противника ни сунулись, везде их встретит огонь. Правда, внизу никого из наших нет, но противник оттуда и нападать не будет. Атака же сверху — молниеносна и неотразима.

Впереди воздушным боем «Лавочкиных» с «мессершмиттами» обозначился фронт. Значит, «Лавочкины» прокладывают нашим дорогу.

И вот внизу — фронт. Небо рябят разрывы зениток. Истребители резким маневром уходят от их огня. И бомбардировщики меняют курс, маневрируют. Однако они не такие юркие, как «яки». Наконец разрывы снарядов начали отставать. Но четыре снаряда — удар батареи вдогон — разорвались у самого хвоста последней девятки. Она расстроилась. Видно, как из плотного строя отваливает и разворачивается бомбардировщик, а второй с разбитым крылом срывается в штопор.

В эфире напряженное траурное молчание. Густая синева давит своей враждебностью. Внизу земля — чужая, черная. Она вот-вот снова ударит залпом огня. Сзади не ласковое солнце; того и гляди из него выскочат истребители врага…

Майор Воронин, стиснув зубы, зорко осматривает небо: вот-вот должны показаться истребители врага. Так и есть. Показалась пара «фоккеров», за ней вторая и третья. Только сейчас он вспомнил, что подбитую машину, вышедшую из строя, вражеские истребители могут добить. А ведь об этом надо было подумать раньше.

— Сергей! Проводи с напарником бомбардировщик в безопасный район, — приказывает Лазареву.

— Понял! Выполняю! А вам счастливого пути! — И после паузы спросил: — Разрешите потом догнать вас?

— Разрешаю, — ответил Воронин, уже разворачивая свою группу против «фоккеров».

Короткая схватка — и вражеские истребители ушли вниз.

Опасность делает людей более собранными. Через минуту-две бомбардировщики плотно сомкнули свои ряды. Строй выровнялся. Истребители тоже приняли более строгий порядок. Минут через десять послышался голос Лазарева:

— Задание выполнил. Проводил бомбера до безопасного района. Встаю на свое место.

— Спасибо, сынок, — отозвался флагман бомбардировщиков.

Но задание до конца выполнить не удалось. Львов оказался закрытым туманом, и аэродром, по которому бомбардировщики должны были нанести удар, найти было невозможно. Бомбардировщики сбросили свой смертоносный груз на запасную цель — железнодорожную станцию, где скопилось много эшелонов.

Летчики не успели еще позавтракать, как раздалась команда «По машинам!».

На аэродроме стояла тишина. Полное безветрие. Ничто не шелохнется. Воздух от земного испарения помутнел. Небо потеряло свою утреннюю прозрачность, посерело и как будто застыло в своем таинственном спокойствии. Это спокойствие настораживало. Только неопытный солдат в такой момент тишину может принять за тишину, а не за паузу, когда копятся силы к новым боям.

Тишина. На фронте она часто раздражает авиаторов. Когда в небе над головой гудит парочка «яков», — приятнее. Это музыка силы, охраняющей тебя. Фронт отсюда в двадцати километрах. Противнику всего три минуты лета.

Однако постоянный патруль мог сам привлечь внимание противника, и командование призвало на помощь новую технику — радиолокатор. Замысел неплохой. Радиоглаз может издалека обнаружить приближение вражеских самолетов. Пока противник долетит до аэродрома, наши летчики успеют перехватить его еще на подходе. Теперь, полагаясь на зоркость локатора, летчики дежурят на земле, сидя в кабинах истребителей.

Теоретически все правильно, но не рано ли доверяться этой технике? Она пока еще не отлажена, и авиаторы ее как следует не успели освоить. Да и обхитрить ее не так уж сложно. Стоит прийти вражеским самолетам на низкой высоте — и ни один локатор их своевременно не заметит. А сегодняшний неудачный вылет на бомбежку вражеского аэродрома выдал наши намерения. Пока командование готовит повторный удар, почему бы непотревоженному противнику не нанести ответный визит?

Странно, в ожидании полета Петр Воронин стал каким-то раздражительным. Раньше он этого за собой не замечал. Очевидно, потому, что на земле, начиная с Халхин-Гольских событий, ему частенько не везло. И в эту войну тоже не везет. В 1942 году после академии, когда ехал на фронт, попал под бомбежку и случайно уцелел; прошлым летом был ранен на посадке, и недавно два эрликоновских снаряда продырявили реглан.

Не везло. Впрочем, так ли? Столько раз один на один встречаться со смертью и отделываться лишь легким испугом — это ли невезение? Дело, наверное, в другом — нервы сдают. И не удивительно. За десять месяцев провести больше семидесяти воздушных боев, побывать в стольких переплетах, постоянно видеть перед собой небо, тревожное и бескрайнее небо. Столько войны! Металл и тот устает. Наверное нужен отдых.

У своего самолета Петр увидел редкую на фронте картину: девушки — укладчица парашютов Надя Скребова, оружейницы Тамара Кочетова и Аня Афанасьева — сидели за капониром и смотрелись в зеркало. На их головах — венки из полевых цветов. Идиллия да и только! Золотистые кольца венков переплетены голубыми и белыми цветами, отчего венки похожи на сказочные короны, а девушки в синих комбинезонах — на каких-то прелестных фей. До чего же они хороши своей девичьей непосредственностью и даже какой-то детской наивностью.

— А вот вы где прячетесь! — улыбнулся Воронин, выступая за капонир.

— Ой! Товарищ майор, — по-ивановски окая, раньше всех опомнилась Надя Скребова. — Мы вас и не заметили. — И, сняв с головы венок, надела пилотку и поднялась. Девушки, как положено солдатам, стояли в полной форме, держа в руках только что сплетенные венки. На зардевшихся лицах виноватая застенчивость и ожидание. Они, видимо, приготовились выслушать нотацию.

— Ничего, девчата, — дружелюбно улыбнулся Петр, — отдохните, если со всеми делами управились. А венки — это хорошо. Ведь весна… — И, тряхнув головой, озорно добавил: — Вот доживем до победы — замуж вас отдадим. Всем полком на свадьбу заявимся!

Подошел к самолету Лазарева. Там, переговариваясь между собой, стояло еще несколько летчиков эскадрильи. Лазарев пристально смотрел на восток. Кроме него, никто не уловил там никакого звука. У Сергея после ожогов лица резко обострилось обоняние, осязание и слух. И сейчас его необычно чуткое ухо поймало там подозрительный шум, и он, вглядываясь в небо, воскликнул:

— Немцы!

Теперь все уже видят быстро приближающиеся два самолета. По конфигурации и маневру — «фоккеры». С приглушенными моторами они снижались с большой высоты и на предельно максимальной скорости обходили аэродром с востока, беря курс на запад.

На старте в готовности к немедленному вылету стояла шестерка «яков». Они сами без сигнала могли взлететь на перехват этой пары. Но никто на аэродроме, кроме Лазарева, не слышал так тихо подкравшихся к ним вражеских истребителей. Конечно, теперь их уже не догонишь, по осторожность вражеских самолетов наводила на мысль; не пришли ли они, чтобы оценить обстановку на аэродроме и передать своей ударной группе, может быть, уже находящейся в воздухе, с какого направления лучше всего нанести удар.

* * *

Не теряя ни секунды, Воронин кинулся к телефону. И только успел доложить командиру полка о противнике, напомнить, чтобы он немедленно поднял на прикрытие аэродрома дежурных истребителей, как разорвав тишину, раздался выстрел. Голова сразу повернулась на тревожный звук. Над КП, искрясь, взвился в небо зеленый шарик ракеты. Вдогон полетел второй. Это значило — немедленный взлет дежурной эскадрильи. Она стояла на противоположной окраине летного поля. И в это же самое время с юго-востока, со стороны солнца, из нашего тыла, откуда только что прошмыгнули разведчики, послышался нарастающий гул. Вскоре появились четыре фашистских истребителя. От них оторвались бомбы и посыпались на середину летного поля. Сзади четверки «фоккеров», вытянувшись в колонну, неслась основная волна фашистских пикировщиков — Ю-87. Что-либо сделать было уже поздно. Воронин бросился за насыпь капонира. Здесь же укрылись механик Мушкин и три девушки.

От взрыва бомб тяжело ухнула и застонала земля. Все содрогалось и тряслось. За бомбами хлынули волны снарядов и пуль. Огонь свирепствовал на аэродроме. Прижавшись ко дну ямы, Петр посматривает вверх. Один за другим, дыша смертью, проносятся лобастые тела «фоккеров». Недалеко вспыхнул бензозаправщик. Вот-вот взорвется цистерна, и тогда всех, кто укрылся за капониром, наверняка зальет горящим бензином.

А тут новая беда: на высоте метров двести — четыре «фоккера». От каждого отваливаются и рассыпаются по два контейнера с мелкими бомбами, и они, широко разлетевшись по небу, черной тучей несутся вниз. Теперь не уйти, не укрыться. И промаха не будет…

Взрывы, огонь, едкий дым… И тишина. Петр чувствует сильное жжение в правой ноге и что-то теплое в груди. Тяжело, словно во хмелю поднимается на колени. Голова кружится, горло сжимает тошнота.

На юго-востоке — солнце, а на западе, за Тернополем, виднеются уходящие вражеские самолеты. Рядом стоит Мушкин. Он тоже, как и комэск, смотрит на запад. Бензозаправщик пылает вовсю, Воронин слышит, как с треском, словно ломая преграды, буйно дышит пламя. А рядом — три девушки с венками. Лежат неподвижно, и под ними расплываются алые лепестки…

Глаза у девушек какие-то страшно спокойные. Лица чужие, глубокие рваные раны… и тут только доходит до Петра, что это жизнь красными лепестками уходит от них. Девушки! Возможно, они еще живы? Петр наклоняется к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и он валится на бок. Из-за голенища сапога обильно льется кровь. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает им раненую ногу командира. Кто-то расстегивает его реглан и извлекает крупный осколок от бомбы. Он пробил кожу реглана, гимнастерку и застрял в нательной рубахе.

Воронин растерянно берет осколок в руки. Он в крови. Откуда на нем кровь? Ведь на его груди нет раны? И тут все понял: прежде чем угодить в его грудь, этот кусок стали успел убить одну из этих девчат, что десять минут назад с тихой радостью сплетали венки и мечтали о будущей жизни.

* * *

Лазарет батальона аэродромного обслуживания никогда не переживал такого печального и напряженного момента. Деревянный домик из пяти комнат заполнился стоном раненых, беготней, сутолокой. Были спокойны лишь мертвые. Их положили отдельно, чтобы потом, когда все уляжется, с почестями похоронить.

После оказания первой помощи майор Воронин лежит на жесткой койке, укутавшись одеялом. От потери крови и всего пережитого чувствуется слабость. Однако комэск рад, что никакими расспросами и тем более сочувствием никто не тревожит. Лучшее лекарство сейчас — покой.

КОГДА ЗАЖИВАЮТ РАНЫ

После двухмесячного лечения в госпитале майор Воронин поехал в отпуск домой. В Балахну прибыл утром. Полной грудью вздохнул, грустно улыбнулся. Здесь он не был уже тринадцать лет. Этот день он помнит словно наяву. На всю жизнь осталось в памяти двадцать восьмое октября 1931 года. Тогда, чеканя шаг в строю, они, новобранцы, шли от райвоенкомата до вокзала. От избытка чувств — наконец-то они в армии — во всю силу пели:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с боя взять Приморье…

И вот через тринадцать лет Петр Воронин снова едет по этой мощенной крупным булыжником дороге. Кругом все старое, но и нечто новое. Здесь он расстался с юностью. Сюда, пройдя крещение огнем и металлом, возвратился бывалым фронтовиком.

Паром через Волгу не работал: не было солярки для движка. Пошел к лодочному перевозу, но единственная лодка только что отчалила, оставив с десяток людей на следующий рейс. Теперь придется ждать не меньше часа. Но неожиданно лодка круто развернулась и снова пристала. Две пожилые женщины с котомками на плечах сошли на берег. Пожилой лодочник, сидевший на корме с рулевым веслом, зычным, но дружелюбным голосом пригласил:

— Прошу, товарищ командир, место найдется. Небось с фронта?

От такой неожиданной любезности Петру стало неловко. Но женщины не дали и слова сказать:

— Не стесняйся, сынок, садись. Нам, старухам, некуда спешить.

В лодке человек пятнадцать: двое ребят лет по двенадцать, остальные — женщины. Перевозчик — широкоплечий, высокий, поджарый старик с густой седой бородой, широкими типичными скулами волгаря и спокойным прищуром русских глаз. Воронин знал его с конца двадцатых годов. Борода была у него тогда еще черной.

— На побывку едешь, домой? — спросил он Воронина, усаживая рядом с собой.

— А отколь будешь-то? — полюбопытствовала пожилая женщина, сидевшая на самодельном сундучке напротив. Она внимательно разглядывала ордена и, пощупав заскорузлыми пальцами Золотую Звезду, спросила:

— Чай, чистое золото-то, не подделка?

Многие заулыбались. Кто-то посоветовал:

— А ты, тетя Ганя, на зуб попробуй.

— Хватит вам, бабы, языком молоть, — безобидно заметил перевозчик. — Давайте лучше спросим товарища майора: будет ли антихрист еще бомбить Балахну и Горький?

Все в ожидании уставились на Воронина.

Вопрос серьезный, и, прежде чем ответить, Петр задумался. Недавно несколько наших фронтов, перейдя в наступление, успешно начали освобождение Белоруссии и Карелии. Очищена от фашистов Ленинградская область и вот-вот начнется освобождение Прибалтики. Это окончательно лишает противника возможности своими бомбардировщиками достать районы Горького, поэтому все взвесив, майор авторитетно заявил:

— Нет, дорогие земляки. Теперь у них руки коротки. Не дотянутся.

Лодка со скрежетом и шипением вползла на песок. Золотистая кайма пологого песчаного берега уходила под густые заросли тальника. Они, точно зеленым валом, отгораживали Волгу от широкой поймы заливных лугов. Песок до того был раскален солнцем, что, идя по нему, трудно было дышать. Тальник сразу ласково обнял прохладой и, освежив, передал цветущим лугам. Они встретили Петра трескотней кузнечиков и пьянящим запахом трав. Здесь дорога, как бы почувствовав просторы, ручейками растекалась по лугам.

Сюда, в эту пойму, вся Петрова деревня выезжала на сенокос. Для них, в ту пору мальчишек, это время было самым чудесным. Вместе со взрослыми сушили сено и сметывали его в стога. От такого доверия и сами быстро взрослели. Правда, приходилось рано вставать, зато красота-то какая!

По всей пойме — нескончаемые травы, густые, спелые. Над ними южный ветерок поднял пыльцу с цветущих трав. Через эту радужную пелену фигуры косцов в разноцветных рубахах кажутся бутонами роз. А вокруг — метелки костра безостого, колосья лисохвоста и дикой тимофеевки — под подбородок.

А дороге, кажется, нет конца. За лугами — крутояр. Дальше бескрайние поля. Прошагал Петр без роздыха более трех часов — и никакой усталости. Вот и деревня Прокофьево. Какая легкость в теле! Ноги, словно крылья, несут вперед. С внезапно охватившим нетерпением считает домики: раз, два… четырнадцать. А родимый — вон он, второй слева. Правда, его еще через ржаное поле плохо видно — Воронин ускоряет шаг. И вот — родительский кров. Три окна на улицу. Крылечко. Пять часов дня. На улице, кроме заботливо клохчущих кур, никого. Ни детей, ни стариков. Кто в поле на окучивании картофеля, кто на сенокосе.

Петр поднимается на крыльцо. Всего две ступеньки, а как тяжело их преодолеть. Сердце колотится в груди, и невозможно его унять. Вот и дверь. Но она заперта.

Воронин идет в огород. Мать сидит в борозде. Рядом виднеется кудрявая головка Верочки. Обе усердно полют грядки.

— Не пора ли отдохнуть? — тихо говорит им Петр.

Дочь поднимает голову. На лице удивление и испуг. Мать тоже с недоумением смотрит на незнакомого военного, потом ахает, и Петр через грядки прыгает им навстречу. Минут через десять с поля прибежала жена, работавшая в колхозе агрономом. Улыбчивая, свежая, загорелая. Стали подходить и односельчане. Большинство — женщины, дети.

Сели за стол. В избе все знакомо. И даже запахи какие-то особенные, родные. Большая деревянная кровать. Печка. В зимнюю пору Петька любил спать на печи. В окно могучей кроной заглядывает тополь и тихо шелестит листвой, будто зовет посмотреть на него: вот, мол, каким я вымахал с тех пор, как ты меня посадил. Ничто, пожалуй, не дает такого зрительного ощущения времени, как деревья, посаженные тобой.

Сколько дум и волнений в пути! Сейчас же, за столом, только душевное спокойствие, словно достиг того, к чему стремился всю жизнь. Что может быть милее сердцу, чем родные и отчий дом!

— Эх, если бы с нами сейчас был и Степан… — тяжело вздохнула мама.

Она не хотела омрачать праздничного настроения, но именно от счастливой встречи и вырвался у нее этот вздох, Петр понимал ее. От брата уже давно нет писем. После ранения под Сталинградом в сорок втором он снова где-то на фронте.

* * *

Сказочным сном промелькнул недельный отпуск. Провожали Петра мама, жена и дочка. Шли они той же дорогой, которой двадцать пять лет назад Петр с матерью провожали отца на гражданскую. И утро это такое же, как и тогда в девятнадцатом.

Расставание в таких случаях всегда мучительно, и Воронин-младший по примеру отца постарался его не затягивать. Вот и то место, где тогда они расставались с батей. Здесь была их полоса. Созревала рожь. Отец сорвал колос, растер на ладони, посмотрел на землю, потом на небо и категорически заявил:

— Дальше не ходите. Нужно сегодня все сжать, а то зерно начало осыпаться. — Потом взял Петьку на руки и, подняв высоко, спросил: — Что видишь?

Сын назвал ближайшие деревни: Сидорове, Гурьево, Горенское да крылатую мельницу в Орешках.

— А Нижний Новгород, Москву, Европу, Америку?

— Не-е, батя, не видать.

— Надо, сынок, учиться. Весь мир увидишь, — и, опустив Петьку на землю, с надеждой посмотрел на мать: — Хорошо бы на агронома…

В голосе отца звучала просьба. Очевидно, подумал, что может и не вернуться с войны. Да и кого из тех, кто уходит на войну, такие мысли не посещают?

Отец — первый председатель местного сельсовета и комитета бедноты… Воспоминание о нем вызвало у Петра спазму в груди. Обнимает мать, жену и дочурку. Милые мои!

Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Они стоят на месте и машут руками. Несчетное количество раз Петр оборачивался. Они все стояли и махали ему вслед. Особенно трогательно — Верочка. Она забралась к матери на плечи, сняла с головы красную косыночку и непрерывно махала ею, как сигнальным флажком.

Наконец и косыночка растворилась в море хлебов и полей. Но удивительно — Петр не испытывал угнетающего чувства одиночества. На душе было легко и хорошо. Вновь потянуло в полк, к друзьям.

На Волге Петру повезло: попал прямо на паром и переехал на ту сторону без всяких задержек. У Балахнинской пристани стоял пароход, словно специально поджидавший его. Только успел вступить на палубу, как прогудел отвальный.

И пошли знакомые до мельчайших подробностей волжские берега. Здесь, на участке Городец — Балахна — Горький, Петр работал матросом в навигацию 1931 года. По ходу парохода он еще издалека заметил знаменитое место впадения Оки в Волгу. А вон там, чуть подальше, — и Окский мост. Хорошо виден крутой правый берег реки. На нем Петр с волнением старается отыскать колокольню Девичьего монастыря, рядом с которым стоял его эскадрон.

Эскадрон! Как дорог он Петру Воронину! В нем он, молодой боец, дал клятву на верность Родине, в нем его в тридцать втором году приняли в партию. Здесь же, в эскадроне, он впервые понял, что без физической закалки, без прочных знаний и навыков не может быть хорошего солдата.

Крепко запомнилось Петру: после политзанятий у них всегда начиналась верховая езда. Два часа без отдыха в седле. Сколько проделывали всяких упражнений! И вольтижировка и джигитовка…

В первые недели не счесть, сколько раз приходилось падать на землю. Трудно было. После такой акробатики чуть ноги волочишь. Иногда до крови разотрешь ягодицы и колени, но не пискни: засмеют товарищи, которым тоже не меньше досталось, чем тебе. И все крепились. Зато уж через полгода тебя ничем не вышибешь из седла!

…Пароход причалил к пристани. Людской поток вынес Воронина на набережную города Горького, шумную, толкотную. Параллельно набережной — улица Маяковского. Петру уже видна Строгановская церковь, напротив которой располагалось его общежитие, общежитие студентов сельхозкомвуза. Ну как не взглянуть на этот неказистый с виду трехэтажный дом, где когда-то за учебниками просиживал напролет целые ночи!

Более трех часов бродил он по городу. Один. Одному лучше думается. Последняя точка «экскурсии» — здание обкома ВКП(б), находящееся в Кремле.

В это здание их, преимущественно студентов города Горького, тогда вызвали и предложили ехать учиться в Харьков на военных летчиков. А про них в двадцатые и тридцатые годы писали: летчик — это талант, призвание. У кого нет этого «божьего дара» — тем не место в авиации.

Начитавшись таких книг, многие тогда заявили: не чувствуем призвания к летному делу, и вряд ли из нас выйдут пилоты.

Секретарь обкома — он был и председателем мандатной комиссии по приему в военное училище — разъяснил, что под талантом, как говорил Горький, следует прежде всего подразумевать упорный ежедневный труд. Словом, излишнюю робость будущим пилотам в отношении их «особой миссии» он помог преодолеть простой задушевной беседой.

Да, давно это было. И секретарь Горьковского обкома оказался прав. Именно благодаря целеустремленности, настойчивому повседневному труду и упорству многие ребята из того партийно-комсомольского набора стали замечательными летчиками. Воевали в Испании, на Халхин-Голе. Сражаются и сейчас в небе Великой Отечественной войны. Среди них — и бывший волжский матрос, а затем красный кавалерист, сын коммунара — Герой Советского Союза майор Петр Воронин.

…Экскурс в прошлое вдруг воскресил в памяти Петра слова Василия Ивановича Рогачева: «Сейчас для нас полк — наш дом и семья».

Теперь эта фраза уже не кажется риторикой. Она — сама действительность. Борьба, жертвенность и взаимовыручка ради победы для солдат в этой войне стали такой же необходимостью, как и сама жизнь. И Петр только сейчас догадался, почему после расставания с семьей его с небывалой силой потянуло в полк.

* * *

Обдав Воронина пылью, машина поехала дальше на запад к багряному горизонту. Майор стоит на дороге, с волнением оглядывает аэродром своего полка. До чего же все здесь знакомо и близко. Из землянки командного пункта вышел Василяка и, подняв руки, выстрелил из двух ракетниц. Искрящиеся красные шарики, пробивая сумерки и слой пыли, еще не успевшей осесть от только что приземлившихся самолетов, описав в небе красные дуги, погасли. С ними для авиаторов погас и очередной день войны.

К командному пункту неторопливо потянулись летчики. У притихших и как будто поникших «яков» заметно оживление. Это техники со своими помощниками приступили к осмотру и подготовке самолетов к завтрашнему дню. Петра сразу же до того захлестнула знакомая картина, что ноги сами понесли его на аэродром.

Полк. Родной полк! Сейчас он встретится с боевыми друзьями. Все ли живы и здоровы? Ведь столько не виделись.

Однополчане! Вы все те же, и что-то в вас уже другое, ему, Петру, пока еще неведомое. Все знакомые лица. Но вон летчик, которого раньше не видел. А вот и второй, третий…

Значит, кого-то из старых друзей уже нет. Незнакомые — пополнение боевых рядов.

Не видит Воронин и своего дорогого Ивана Андреевича. Недоброе предчувствие краешком коснулось сердца. А может, задержался где-то на аэродроме? Наконец решается спросить.

В ответ — скорбное молчание. Всегда после первых до слез радостных встреч вступает в силу трагическая действительность войны — узнаешь о гибели товарищей. Петр пытается выяснить подробности о последнем дне Хохлова, Но никто ничего не видел. Вчера, на третий день Львовской операции, произошел небольшой воздушный бой. И пропал летчик. И какой! Он одержал уже тринадцать побед, уничтожил тринадцать вражеских самолетов. И пропал без вести. Да как же так? Теперь ведь не сорок первый год?

— С молодыми полетел, не углядели, — как бы оправдываясь, пояснил Сергей Лазарев. — И Назиб Султанов погиб. Упал южнее Львова.

Ужин. За одним столом сидят командиры эскадрилий: Сачков, Выборное и Лазарев. С ними и начальник оперативного отдела полка Тихон Семенович Плясун. От него летчики всегда получают интересные и полезные сведения. Через полчаса Воронин уже был в курсе всех дел полка и общей обстановки фронта.

— Теперь за нами полное господство в воздухе, — говорит Михаил Сачков. — И нам надо душить авиацию противника на его аэродромах. Мы же сейчас ее бьем только над фронтом или же поблизости. А над полем боя нам уже и самим стало тесно.

Саша Выборной и Сергей Лазарев одобряют мысли Сачкова и развивают их дальше, доказывая необходимость постоянного действия нашей истребительной и штурмовой авиации не только на поле боя, но и в прифронтовом тылу противника, вплоть до пятисоткилометровой дальности.

Два с половиной месяца Воронин не видел боевых друзей. Время отделило его от них и дало возможность посмотреть на товарищей как бы свежим взглядом. Начинали войну рядовыми, а теперь — командиры эскадрилий и настоящие асы. Один только, пожалуй, недостаток имеют — уж очень ершисты.

А вот и Алексей Коваленко, ставший хорошим заместителем командира эскадрильи Лазарева. Восемь сбитых им самолетов за короткий срок — лучшее свидетельство его боевого мастерства.

Половина полка — асы. Шутка ли! И все они коммунисты. Теперь, как никогда, полк силен. В это вложено немало его труда, Петра Воронина.

Хорошо быть снова вместе с боевыми друзьями. Большего счастья и не надо. И место есть свободное для майора Воронина — заместителя командира полка. Эта должность только что введена. Поглядывает Петр на родные лица, задумался: все хороши, а с кем теперь летать? С Рудько? Так ведь он уже командир пары…

Напротив Петра сидит Саша Сирадзе. На днях ему за один вылет на разведку командующий воздушной армией приколол на грудь третий орден Красного Знамени. Он уже лично уничтожил двенадцать фашистских самолетов.

Рядом с Сирадзе — его земляк Вартан Шахназаров. Сачков от него в восторге:

— Все умеет делать: и стихи читает, и поет, и пляшет. Учит летчиков приемам самбо.

— А как воюет? — спросил Воронин, заранее прикинув Шаха себе в ведомые.

— Великолепно! Только горяч. Никак не справится со своим кавказским темпераментом.

На другой день Воронин приехал на аэродром поздно. После утреннего вылета летчики уже завтракали, сидя прямо на земле, и как обычно после боя оживленно разговаривали. Он подсел к Сирадзе и Шахназарову.

— Ловко ты расправился с «фоккером», — хвалил командир своего напарника.

— Попался какой-то туз, — поясняет Вартан. — Минут десять я с ним возился, ну и попотел!

— Да и сейчас еще голова у тебя мокрая, — заметил Сирадзе.

— Да ну?! — удивился Вартан и вытер волосы платком. — После завтрака надо бы вымыть голову и побриться, — и он тут же попросил бритву у товарища, сидящего с ним рядом, и сунул ее за голенище сапога.

Однако он не успел не только побриться, но и позавтракать: улетел с группой на сопровождение бомбардировщиков, наносящих удар по отступающему от Львова противнику.

Вартан Шахназаров с задания не возвратился. Вот что Петр услышал от летчиков, которые подробно разобрали этот большой и тяжелый воздушный бой.

Чистое небо. Ярко светило солнце. Вартан летел в паре с Сирадзе. Под крылом проплывали только что освобожденные села и города Львовской области.

— Смотреть в оба: на большой высоте шныряют «мессершмитты», — предупредили со станции наведения по радио при подходе к передовой.

Появились серебристые одиночные барашки облаков. Вартан в них заметил пару фашистских истребителей. Немедленно предупредил товарищей.

— Впереди пара «мессеров»!

— Охотники, — подтвердил командир группы. — Не зевать!

Это оказались не охотники, а разведчики. Вот уже второй день противник стал сочетать действия своих мелких групп с крупными — принцип внезапности и силы. Над фронтом, как позднее выяснилось, наших уже ждали четырнадцать фашистских истребителей, а эти двое разведчиков сообщали им о боевом порядке советских самолетов.

Линия фронта позади. Наши бомбардировщики шли по прямой, никуда не сворачивая. Они были на боевом курсе, прицеливались. В этот момент им и крылом шелохнуть нельзя: иначе бомбы пойдут мимо цели, и задача останется невыполненной.

Над головами наших летчиков замельтешили облака. В них по-прежнему маячила знакомая пара. Появилась вторая, третья, четвертая… И тут, очевидно, по команде, выскочило не меньше десятка «мессершмиттов», из них четыре нацелились на головную девятку «Петляковых». Враг хорошо знал свое дело. Он хотел сорвать прицельное бомбометание.

Ведущую группу бомбардировщиков охраняли Сирадзе и Шахназаров. Они немедленно пошли наперерез врагу. Однако два «мессершмитта» так опасно сблизились с бомбардировщиками, что Сирадзе и Шах, не сговариваясь, устремились на них, оставив сзади себя вторую вражескую пару. Вартан хорошо видел, как к его командиру в хвост уже подбирался фашист. Сирадзе же в этот момент брал в прицел «мессершмитта» и не видел опасности. Оставить бомбардировщиков, чтобы выручить друга, Вартан тоже не мог, потому что флагмана «Петляковых» вот-вот снимет «мессершмитт». И он, словно при боксе, коротким ударом полоснул фашиста очередью и тут же, отскочив от него, оказался позади другого «мессершмитта», подобравшегося к Сирадзе. И тоже короткий удар. Красные и зеленые нити трассирующих пуль и снарядов оплели тонкое тело «мессершмитта». Сирадзе, сумев срезать своего противника, круто развернулся и защитил своего напарника. В это же мгновение еще какой-то «мессершмитт» свалился сверху и сам застыл в прицеле Вартана. И целиться не нужно. Удар — и от «мессершмитта» полетели обломки. Он разом окутался черным дымом, и яркое пламя потянулось за ним. Глядя на этот факел, Вартан восторженно воскликнул:

— Вот здорово!

В воздушном бою ликование победой всегда преждевременно. Шахназаров знал об этом. Ему не раз говорили товарищи и командиры, что неуместный восторг притупляет бдительность. Но, видимо, есть истины, которые усваиваются только через собственный, зачастую трагический опыт. В то время, как Вартан любовался ярким факелом — а это была лишь короткая секунда — другой «мессершмитт» вывалился из-за облаков и в упор из трех пушек и двух пулеметов окатил «як». Все произошло так внезапно, что никто из семи наших истребителей не успел прийти на помощь. Самолет Шаха вспыхнул, как спичка.

— Прыгай, скорее прыгай! — раздался в наушниках надрывный голос Сирадзе.

Горящий «як» продолжал лететь по прямой, а летчик все не покидал его.

— Прыгай, скорее прыгай! — торопил своего друга Сирадзе, отбиваясь от атак противника. На какое-то время он потерял из виду горящий самолет Вартана, а когда вновь отыскал его, увидел, как тот взорвался. Парашютиста никто не видел…

ВО ФРОНТОВОМ ТЫЛУ

Надежда Петра Воронина остаться в родном полку не сбылась. Заместитель к Василяке, как оказалось, уже был назначен приказом по воздушной армии.

В грустном настроении Воронин вышел из давно знакомой ему землянки и, словно прощаясь с аэродромом, оглядел летное поле. В мае оно золотилось лютиками и одуванчиками. Теперь выгорело, почернело и стало каким-то чужим.

На новом месте службы Петра встретил старый товарищ по учебе в академии капитан Иван Мамонов. Пока они шли до командного пункта 32-го истребительного полка этой же дивизии, Воронин успел ознакомиться с аэродромом. Середина его была выкошена, но отава уже успела вымахать почти по колено. Глубокие дренажные канавы, похожие на противотанковые рвы, прямоугольником окаймляли взлетно-посадочную полосу. В свежевырытых щелях и окопах выступала болотная вода. Здесь нельзя строить землянок, поэтому КП полка разместился в ближайшем деревенском сарае.

— А зачем так много нарыли укрытий? — поинтересовался Воронин. — Окопы возле каждой стоянки.

Оказывается, были случаи, что на аэродромы нападали бандеровцы и недобитые гитлеровцы, попавшие в окружение, поэтому приказано наземную оборону усилить.

Южнее аэродрома с востока проходит шоссейная дорога на Львов. На ней — сплошной поток машин. За дорогой хорошо виднеется нагорье Волыно-Подольской возвышенности, покрытое лесами.

Мамонов показал в ту сторону:

— Вся эта шваль — бандеровцы и гитлеровцы, — говорят, скрывается там.

К командному пункту подрулили два только что севших «яка». Из одного поднялся заместитель командира полка по политической части майор Гурий Андреевич Хатнюков. Высокий, плечистый, он, в знаменитой на всю дивизию коверкотовой гимнастерке и со шлемофоном в руке, по-мальчишески легко выпрыгнул из кабины. Копна светло-русых волос, еще влажных от жаркого полета, взлохмачена. Привел их в порядок, размашисто зашагал к майору Воронину, а тот ему навстречу. Обнялись, похлопывая друг друга по лопаткам.

— Дорогой мой Петр Васильевич!

— Гурий, дружище!

Они хорошо знали друг друга еще по совместной учебе в академии и по фронту. Гурий Андреевич долгое время работал летчиком-инструктором. Потом его назначили в 32-й полк. Прежде чем приступить к работе, ему нужно было представиться комдиву и начальнику политотдела.

В штаб дивизии его должен был отвезти на самолете специально выделенный летчик. Комдив Николай Герасимов, узнав об этом, возмутился: летчик он или не летчик?! Пускай комиссар сам летит. Герасимов, давая такое распоряжение, хотел узнать, хорошо ли летает новый замполит. После такой проверки яснее станет, как с ним разговаривать.

Хатнюков вылетел сам. И тут только комдиву доложили, что комиссар прибыл прямо с курсов и давно не летал. Площадка для посадки была такая маленькая, что и хорошо натренированному летчику не так-то просто приземлиться. Комдив встревожился. Но комиссар так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, тут же премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич: летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он об этом памятном подарке.

Так началась фронтовая жизнь комиссара. Его пример летного мастерства сразу расположил к себе летчиков. На первом же ужине в полку устроили ему хорошую встречу. Гурий и здесь покорил всех песнями! «Истребители», «Прощай, любимый город» и «Землянка». В заключение ужина сплясал, да так лихо, что все диву дались.

Но для замполита в авиации на фронте эти качества, конечно же, не были главными. Летчики про себя подумали: «Теперь посмотрим, как будешь воевать». Но после первого же боя все стали называть Гурия «наш комиссар», хотя комиссаров по штату уже и не было.

— Какими судьбами? — не отпуская Петра из объятий, продолжал Хатнюков.

— Ты думаешь, в таких тисках я могу говорить?

— Не прикидывайся хлюпеньким, Петро, знаю я тебя! Воронин радостно улыбнулся:

— Хорошо, что встретил тебя, Гурий, Без друзей тяжело.

* * *

К утру двадцать седьмого июля был освобожден Львов, а тридцатого состоялся общегородской митинг. Полк получил задачу: прикрыть город.

Поднялись десяткой. В небе ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Война откатилась к Карпатам и Висле. Но видны на земле ее следы: окопы, воронки от бомб и снарядов, сгоревшие села и деревни. Сам город не узнать. Он расцвел и с высоты похож на цветистый ковер с наибольшей яркостью красок в центре. Здесь собрались жители в праздничных нарядах.

Чтобы не тревожить людей на митинге шумом моторов, летали километрах в десяти юго-западнее Львова. Две недели город содрогался от огненного смерча войны. Теперь пусть слушает мирную тишину.

Фашистские бомбардировщики в открытую к городу прорваться не в силах, но все же нельзя не тревожиться. О митинге и боевом порядке нашей десятки гитлеровцам может сообщить их агентура, а вражеские истребители возьмут да и явятся на большей, чем мы, высоте и боем привлекут наше внимание на себя. В такой момент к Львову на бреющем полете, маскируясь на фоне земли, легко подобраться какому-нибудь самолету. Море людей… — промаха не будет. И торжество превратится в траур, поэтому летчики-истребители настороженно «плавают» по небу. Каждый понимает свою большую ответственность. Ни одного лишнего движения, ни одного слова. Главное внимание — Карпаты. Там — фронт, он не так далеко.

Вот вдали двумя крапинками замаячили какие-то самолеты. Они идут со стороны Карпат. С незнакомцев Воронин не сводит глаз, но летчиков пока не предупреждает: пара пока далеко и не опасна, а тревожная информация лишь отвлечет летчиков группы от планового наблюдения за воздухом.

Через минуту, две стало ясно — «фоккеры». Они проходят западнее наших истребителей и довольно далеко. Что же им надо? Наши могут их отогнать, но стоит ли связываться; у группы задача поважнее. Воронин сообщает земле, пусть на эту парочку поднимут истребителей с аэродромов западнее Львова.

После полетов на прикрытие митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей личного состава сразу же улетела в санаторий, а майор Воронин с остальными остался на второй рейс.

С аэродрома снялся и уехал батальон обслуживания, оставив здесь только столовую и две грузовые машины. Летчики во главе с Ворониным теперь оказались далеко от фронта и в ожидании прилета за ними транспортных самолетов отдыхали, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Загорали и даже ездили купаться на Буг.

Тихое село Куровице с богатыми садами стало для оставшихся авиаторов как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, то Воронин попросил, чтобы от санатория их избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на двадцатое августа нагрянула беда.

Поначалу симптом этой беды был безобидным. Майор Воронин шел по селу на обед в столовую и любовался ухоженными хатками и изобилием яблок в садах, когда неожиданно из калитки палисадника перед ним вывернулся здоровенный парень. От него несло самогоном:

— Товарищ майор, я завтра должен явиться в район на призывной пункт, чтобы идти в Красную Армию. Возьмите меня в свой тридцать второй полк. Я буду служить хорошо. — Парень говорил певучим басом, перемешивая русские и украинские слова.

Знание номера полка насторожило;

— Откуда вам известно про тридцать второй?

— Об этом мне сказали.

— Кто?

— Они, бандеровцы… — начал было он, но, видимо, кого-то опасаясь, огляделся. В этот момент из хаты вышли двое мужчин. Они остановились за калиткой и строго позвали парня. Перед майором они как бы извинились:

— Нализался, а теперь пристает.

Парень, тихо сказав, что вечером придет в часть, послушно пошел на зов мужчин.

Петр понял: здесь что-то нечисто. Парень, очевидно, об этом знает. Немедленно задержать и поговорить с ним наедине? Однако интуиция подсказала: нельзя, спугнешь. Лучше подождать до вечера. Он же сам прийти пообещал. А может, будет поздно? Как бы сейчас пригодился уполномоченный особого отдела. К сожалению, он улетел первым рейсом.

На всякий случай пришлось принять срочные меры предосторожности. Для надежности охраны самолетов уплотнили стоянку, усилили охрану штаба, хат, где жили люди полка, уточнили план обороны аэродрома и вели патрульную службу в гарнизоне.

Вечером к Воронину никто не явился. Ночь стояла безлунная и душная. В полку все было сделано, чтобы никакая выходка бандеровцев не застала врасплох. Однако на душе у Воронина было неспокойно, и он, прежде чем лечь спать, объехал аэродром, проверил караулы, прошелся по селу. Нигде ни огонька, всюду тихо. Для бандеровцев, как и для воров, раздолье. В такую же прошедшую ночь они на дороге захватили несколько машин с боеприпасами и авиационным горючим.

Ну что ж, в полку все наготове. Сотня людей с шестью автоматами, тремя десятками винтовок и пистолетами у офицеров — сила. А бандиты — не войска. Они действуют из-за угла, втихую. Против них главное оружие — бдительность.

Спали в хате вдвоем с капитаном Мамоновым. Он частенько говорит во сне. Вот и сейчас Петр услышал его взволнованный голос:

— Васильич, беда! Пришел с аэродрома посыльной и передал: там немцы и бандеры устроили парад. У них танки и артиллерия.

Опять бедняга бредит, подумал Воронин и, стараясь не потревожить товарища, тихо посоветовал:

— Спи, Ваня. Мало ли во сне что может придти в голову.

Мамонова это не на шутку рассердило, и он затряс друга:

— Вставай, Фома неверующий! Ты теперь командир полка. Решай, что делать!

Воронин вскочил с постели.

— Ты думаешь, что говоришь?!

— Я в здравом рассудке, а ты вот как? У нас же пустые баки в самолетах. И перелететь мы никуда не сможем.

— Подожди, подожди, — перебил Воронин Мамонова. — Про какие танки ты говоришь? Откуда они?

— А может, действительно — недоразумение? Пойдем скорее на аэродром, — предложил Мамонов. — На месте разберемся.

Непроглядная ночь и мертвая тишина внушали недоброе предчувствие. Ни часового, охраняющего дом, ни посыльного не было. В чем дело?

— Товарищ майор? — Хотя часовой и произнес эти слова почти шепотом, они прозвучали для Воронина и Мамонова точно выстрел. Посыльный оказался рядом с часовым. Он торопился доложить:

— В полку объявлена тревога. Весь личный состав занимает свои места согласно плану наземной обороны… — и рассказал, что видел сам и слышал от патрулей, которые вели наблюдение за противником.

Часов в двенадцать ночи часовые, стоящие у самолетов, уловили какой-то подозрительный шум моторов и металлический скрежет. Сначала думали: идут машины по дороге, которая проходит рядом с летным полем. Посланный туда патруль наскочил на большую группу людей, стоящих на краю аэродрома. Рядом с ними — танки и артиллерия. Слышалась немецкая, русская и украинская речь. Начальник патруля спросил, кто такие? «Войска самостийной Украины и проваливайте отсюда, пока живы», — получил он ответ.

С посыльным Воронин побежал на аэродром, а Мамонов с часовым — в штаб полка. Там хранилось знамя. Для охраны его был создан специальный взвод. В такой обстановке самое главное — сохранить святыню. Потеря этой святыни будет означать потерю полка: часть будет с позором расформирована.

Только Воронин с посыльным отбежали от хаты, как раздался бас:

— Эй, пане майор, остановитесь! — голос был, как Петру показалось, того подвыпившего парня, с которым он разговаривал днем.

По давней летной привычке майор сжался, словно прячась за бронеспинку, но тут же опомнился и, выхватив пистолет, бесшумно лег на землю, готовый к любой схватке. Как ни напрягал слух и зрение, но, кроме тишины и тревожного мерцания звезд, — никого. Что мог означать этот оклик? Оклик доброжелателя или недруга? Отозваться? Опасно. Если бы этот человек желал в чем-то помочь, то нашел бы для этого более подходящий момент. И не назвал бы пане майором.

В ночи Воронину казалось, что всюду притаились враги. Стоит шевельнуться — и загремят выстрелы. Минуту, две лежит не дыша.

Но сколько же можно лежать? Может быть, на аэродроме уже случилось что-то непоправимое — гитлеровцы танками раздавили все наши самолеты. И Петр тихо, по-кошачьи, поднялся и, бесшумно сделав несколько шагов, побежал.


На аэродроме, как и в селе, — тишина и все укрыто ночью. На КП собрались офицеры штаба. Полк занял оборону. Не верится, что сейчас в километре от них на шоссе выстроилась, может, тысяча, а может и больше, фашистов и бандеровцев. С ними, говорят, танки и пушки.

В первую очередь нужно было бы о случившемся немедленно доложить в вышестоящий штаб, но аэродром теперь ни с кем не имел связи: ее свернул БАО, уезжая на новое место. Машина, которая только что уехала во Львов, и была единственным средством связи. Но если она и доберется до города, то все равно помощь раньше чем к десяти утра не подоспеет. Пока нужно рассчитывать только на свои силы.

Для уточнения обстановки послана специальная группа во главе с начальником разведки полка, которой поставлена задача еще раз выяснить силы противника и его боевые порядки. И Воронин, прежде чем начать совещание, с нетерпением ожидал разведчиков.

— Они могут и не возвратиться, — с тревожным нетерпением сказал инженер полка капитан Григорий Лебедев. — Бездействовать нам дальше нельзя.

— И все же подождать надо, — ответил ему Воронин, внимательно разглядывая собравшихся офицеров.

В большом сарае они расселись тремя группами по три-пять человек и, как бы приготовившись к бою, уже рассредоточились. При тусклом свете бензиновой коптилки их лиц почти не видно, но по напряженной тишине можно догадаться: ждут командирского решения. Майору Воронину ясно одно: спешить с применением оружия не следует. Если враг хотел бы расправиться с ними, то он к этому бы уже приступил под покровом ночи. Однако чувство тревоги не отступало.

Дверь тихо отворилась. Неторопливо вошел капитан Мамонов. На широком, испещренном ожогами лице никакой тревоги. Он спокойно, точно на тактическом учении, доложил:

— Знаменный взвод с документами штаба прибыл на аэродром и занял оборону на своем участке.

Только Мамонов успел сесть за стол рядом с командиром, как явился начальник разведки. Он, как и положено разведчику, подробно рассказал о противнике.

Основная сила — фашистские войска. С ними несколько небольших групп в гражданской одежде. Очевидно, бандеровцы. Враг танками с автоматчиками окаймил свою пехоту. На стоянку наших самолетов направлены пушки. Разведчики насчитали около сорока танков и более пятидесяти орудий. В заключение начальник разведки сделал вывод:

— Против такой силы мы сейчас силой не можем действовать…

— Как так не можем! — горячо возразил ему Лебедев.

Оказавшись впервые в такой необычной обстановке, оставшиеся на аэродроме офицеры полка коллективно обсуждали, как лучше организовать оборону, Никто не проявил ни спешки, ни суеты. Война научила самообладанию. Быстро пришли к единому мнению — ждать! Если фашисты сейчас и двинут, то их встретят из окопов и щелей, а потом сожгут самолеты и, укрывшись высокой травой, уйдут на Львов. А пока противник не тревожит, надо поднять на козелки хвосты «яков» и их пушки направить в сторону врага.

Решение принято. Полк замер в напряженном ожидании, готовый к отражению вражеских атак. Но за час до рассвета колонны недобитых фашистов как пришли под покровом ночи, так и ушли в темноте на юг. Только когда взошло солнце, в бинокль можно было разглядеть последнюю колонну врага, втягивающуюся в лес, покрывший горы Волыно-Подольской возвышенности. Эта колонна походила на хвост гигантского чудовища. Теперь, словно боясь света, оно уползало в свое логово.

День принес успокоение, надежды и ясность мысли.

* * *

От посланного с донесением во Львов офицера на машине — ни слуху ни духу. Еще до рассвета капитан Мамонов улетел на По-2 в воздушную армию с докладом о ночных приключениях на аэродроме и с просьбой прислать горючего, чтобы можно было перелететь во Львов или же ближе к Висле, где теперь базируется вся дивизия. Для большей уверенности в связи из 32-го полка направили во Львов с таким же донесением еще двух человек.

День в ожидании тянется мучительно медленно. Жители села, как и раньше, занимаются своими делами. Попытки узнать от них какие-либо сведения о ночных действиях бандеровцев и гитлеровцев ни к чему не привели.

Под вечер над аэродромом сели два транспортных самолета Ли-2. Они прибыли за оставшимися летчиками. Завтра они должны улететь за новыми истребителями. На Ли-2 был единственный пассажир — майор из штаба фронта. Он как только оказался на земле, сразу же подошел к майору Воронину и, представившись, сказал негромко:

— Мне с вами надо немедленно поговорить.

Воронин предложил пройтись по аэродрому.

— Хорошо, — согласился он,

— Вы говорили с капитаном Мамоновым и наверное в курсе всего случившегося?

— Да. И вы действовали правильно.

Майор вкратце рассказал сложившуюся обстановку в этом районе и заверил, что полк в полной безопасности. Но об этом пока никому не надо говорить. Все должно быть в прежнем напряжении. Так надо…

Перед тем, как идти на КП, Воронин поинтересовался?

— Какая же была цель фашистского парада?

— Генеральная репетиция для выполнения своего замысла. И попутно придать уверенность бандеровским главарям, что их поддерживает немецкая армия.

— Для замысла? Какого же, интересно?

— Позже вы все узнаете. А пока — будьте спокойны. Немцы вас не тронут. У них другие задачи, которые им никогда не выполнить…

С тем майор попрощался и убыл в штаб фронта.

Для полка наступила вторая тревожная ночь, такая же темная и гнетущая своей неизвестностью, как и прошедшая. Теперь все было сделано, чтобы действительно во всеоружии встретить противника. Вокруг аэродрома выставлены дозорные, которые сразу же известят о появлении врага. Личное оружие и пушки более тридцати самолетов приведены в готовность.

Всюду тишина. Ни одного выстрела, ни один огненный шарик сигнальной ракеты не разорвал застывшую тьму. Даже на Львовском шоссе — ни одного лучика света проходящей машины. И эта застывшая в тревоге ночь, которой, казалось, не будет конца, у многих породила предположение — уж не перерезана ли дорога на Львов? В этом случае противник может к аэродрому подобраться вплотную и тогда грош цена всем усилиям. Для успокоения людей пришлось послать солдата к ближнему дозору узнать, как обстоят дела.

Посыльный быстро явился и доложил: все спокойно. Ничего опасного не слышно и не видно. Напряжение у всех спало, Воронин даже задремал.

Разбудил его грохот артиллерийской канонады и залпы «катюш», внезапно разорвавшие ночную тишину. Все выбежали из укрытий. Огненные всплески разрывов прыгали по лесистым отрогам Волыно-Подольской возвышенности, и туда же неслись хвостатые кометы реактивных снарядов.

Жители Куровиц проснулись и вышли на улицу. Кто-то пустил слух, что фашисты выбросили парашютный десант. Население испугалось, и многие семьи с детишками прибежали на аэродром, ища защиты.

А бой действительно разгорался большой. Как впоследствии выяснилось, в горах укрывались остатки разгромленных двух фашистских пехотных дивизий и одной танковой, насчитывающие более двух тысяч солдат и офицеров. Их командование, используя наш аэродром, собиралось спастись. Для этого оно договаривалось по радио со штабом группы армии «Северная Украина» о присылке за ними специальных самолетов. Потому-то фашисты раньше времени себя не выявляли и не беспокоили 32-й авиационный полк.

В этом и состоял их замысел, о котором намекнул Воронину майор, прибывший из штаба фронта. Цели же офицеров и сержантов 32-го полка были иными — драться до последней капли крови.

ПОСЛЕДНИЕ АТАКИ

Полгода как Петр Васильевич Воронин служит старшим инструктором-летчиком Главного управления фронтовой авиации. В Москве приходилось бывать мало: отчитаешься за командировку — и снова в полет.

Основная работа инструкторов на фронте: обобщать боевой опыт и на основе его показом и рассказом учить воевать летчиков авиационных полков.

И вот новая и, как считала группа летчиков-инструкторов, последняя в этой войне командировка. И задача была поставлена особая. Ее определил начальник Управления в своем напутственном слове перед отлетом:

— Дивизия, в составе которой вы будете воевать, — старая боевая дивизия. Народ там опытный. Много асов. Учить их особенно нечему. Поэтому инструкторские обязанности с вас снимаются. Главная ваша задача — сказать свое убедительное для фашистов последнее слово во фронтовом небе. Желаю каждому личной боевой победы и благополучного возвращения в Москву.

Шел апрель сорок пятого. Этот апрель особый — последний военный апрель. Линия фронта проходила по Одеру и Нейсе. Война всех сделала стратегами, поэтому молчание пушек объяснили последней передышкой перед штурмом главной крепости фашизма — Берлина.

Аэродром Альтено. Это обыкновенное поле. Кругом сосновый лес. Самолетами забита вся опушка, Здесь стоят три полка истребителей. Непрерывно поднимаются и садятся «яки». Пришел черед взлетать и инструкторам.

Курс на Берлин. Петр Воронин идет в паре с Константином Трещевым. По-летнему палит солнце. Видимость в небе хорошая, но внизу, словно пенящийся океан, бушует война. Там окружена двухсоттысячная группировка противника. Она рвется на запад. Навстречу ей тужится пробиться 12-я армия гитлеровцев.

Через десять минут полета показался Берлин. Он похож на дышащее огнем черное чудовище, плотно зажатое раскаленными клещами. Клещи — это 1-й Украинский и 1-й Белорусский фронты. Небо здесь всюду бороздят советские самолеты.

В пелене дыма Воронин и Трещев с трудом отыскивают центр города с парком Тиргартен. Блекло просматривается круг площади Кенигплац. Тут где-то должен быть рейхстаг. В массе разрушенных домов, прикрытых гарью, все сливается в сплошные хаотические нагромождения и определить отдельные здания невозможно. К тому же наземная радиостанция предупреждает о появлении фашистских истребителей. Летчики уже не смотрят вниз, а зорко оглядывают небо.

Вот показываются два «фоккера». Они словно скользят по волнам копоти, окутавшей город. Воронин с капитаном Трещевым идут им наперехват, но их опережает пара «Лавочкиных». Вражеские истребители не принимают боя и поспешно скрываются.

Фашистских самолетов теперь в небе появляется мало, и наши истребители в буквальном смысле охотятся за ними: надо хоть один самолет сбить над Берлином. И Воронин с нетерпением вглядывается в дымное небо в надежде отыскать силуэты истребителей противника. Наконец-то заметил знакомые контуры: «фоккеры» скользили над самыми крышами Берлина, то исчезая в волнах дыма, то снова появляясь.

— Костя!.. — Петр только хотел об этом передать напарнику, как пара «Лавочкиных» стремительно пошла в атаку. Фашисты, пытаясь уклониться от огня наших истребителей, метнулись вправо, но, опасаясь на развороте натолкнуться на городские постройки, чуть приподнялись и вынырнул из пелены дыма. Момент… Но его было достаточно, чтобы «Лавочкины» сделали короткий бросок и одновременным ударом уничтожили фашистов. Петру и Константину осталось только позавидовать такой мастерской атаке. А ведь они учителя. Впрочем, чтобы быть настоящими учителями, нужно учиться и у своих учеников.

— Ну как, Миша, сработано?

— Чисто. По-охотничьи, навскидку…

Очевидно, эти короткие фразы принадлежали летчикам с «Лавочкиных». До чего же знаком один голос! Воронину захотелось узнать этих ребят. Он подлетел поближе к ним и разглядел номера на фюзеляжах: 44 и 27.

«Лавочкины» скрылись. А Петр и Константин Трещев еще продолжали летать в надежде заудить какую-нибудь «рыбку».

На ловца, как говорится, и зверь бежит. Под ними необычно быстро проскользил какой-то самолет. Глаза Воронина крепко вцепились в него. Поразили необычная конфигурация и скорость. В это время донесся голос с земли:

— Появился реактивный фашист. Высота пятьсот метров.

Это, наверное, про него сообщила земля, подумал Петр. Реактивный? Да это же первая встреча с такой диковинкой. Вот бы завалить!

Реактивный самолет вновь снарядом пронесся внизу. Потом развернулся и пошел в нашу сторону. Воронин успел заметить под его крыльями спаренные двигатели. Четыре двигателя. О таком самолете приходилось только слышать. «Арада». Истребитель-бомбардировщик. На нем четыре тридцатимиллиметровые пушки и могут быть ракеты. Скорость машин около девятисот километров в час. Это последняя новинка гитлеровской военной техники. Хотя мы и летели на самых лучших «яках», знаменитых Як-3, но на них поршневые двигатели. Скорость у «яков» поменьше километров на двести. Старыми приемами этого зверя не возьмешь. Опыт подсказал, как лучше его атаковать.

«Арада» несется навстречу. У Воронина высота шесть километров. Замысел созрел мгновенно: когда реактивный самолет будет визироваться под 45 градусов, резко пойти отвесно вниз и там перехватить врага.

«Яки» как всегда легко, точно игрушки, перевернулись и отвесно пошли к земле, быстро набирая скорость. Враг оказался сзади нашей пары. Почему бы ему не изловчиться и не ударить из четырех пушек, а может, еще и из ракет? Ему стоит только поднять нос, и он, имея огромную скорость, сразу настигнет «яки». И Воронин, имея достаточную высоту, крутит машину на пикирование, чтобы посмотреть, как реагирует на это «Арада».

Фашист же по-прежнему летит на низкой высоте и скоро обгонит нашу пару. В этот-то единственный момент и должен Воронин, как задумал, ее подловить. Скорость-то за семьсот. «Як» уже повинуется с трудом. Он этим как бы говорит летчику: хватит меня насиловать — и порывисто рвется выйти из пикирования. Таковы законы аэродинамики. Но Петр, крепко держит его, продолжая терять высоту.

Як-3 не рассчитан на такую большую скорость: может развалиться. А если и хватит прочности, то не выйдет из пикирования: засосет поток воздуха. Пора выводить из пикирования!

И тут случилось то, чего Петр никак не ожидал. Раздался взрыв, что-то ударило по голове. Летчик захлебнулся от чего-то густого, холодного. В глазах потемнело, но сознание четко отметило: это последняя атака. Наверняка разорвался снаряд в кабине… Но почему обдало холодом, а не жаром? И Петр не чувствует ни боли, ни палящего огня? Может быть, разрушился самолет. Парашют? Единственное средство спасения!

Воронин хватается левой рукой за замок привязных ремней, чтобы отстегнуться. Однако четко видит горизонт и… «Араду» перед собой. Нет, его самолет цел. А взрыв, удар? Вот оно что — бешеным потоком воздуха сорвало с кабины фонарь! Скорее, пока не поздно «Араду» в прицел!

Эх, черт побери, уже далеко, можно и запросто промазать. Огонь!.. Великолепно! Шнуры трассирующих снарядов догнали противника и впились в его дюралевое тело. Из «Арады» брызнули искры, огонь, повалил густой дым. Однако она, снизившись, на повышенной скорости удалилась от «яка» Воронина и скрылась в сизом дыму берлинского неба.

Досадно! Возможно, враг споткнулся и врезался в землю?

— Где реактивный фашист?

— Не видно. Куда-то пропал, — ответила земля…

Механик самолета техник-лейтенант Ефим Смоленский не на шутку встревожен, когда увидел, что Воронин прилетел без фонаря. Да, очевидно, и измученный вид командира насторожил техника, и он нетерпеливо прыгнул на крыло.

— Что с вами, товарищ майор?

— Со мной ничего, а вот с машиной непорядок.

А это что? Кожа шлемофона сверху разрезана будто ножом. Вспомнился удар по голове… Фонарь. А ведь он мог оглушить, убить. Погибнуть из-за такого пустяка? Солнечный день омрачился. На душе у Петра потяжелело, словно там дала о себе знать старая рана. Мысль о смерти так остро еще никогда не саднила его. Очевидно, близость победы обостряет чувство жизни.

Когда Воронин вылез из кабины, вспомнил «Лавочкиных» с номерами 44 и 27. Вскоре на КП дивизии узнал приятную новость: одним из этих истребителей управлял Михаил Рудько. Его из 728-го перевели в другой полк, летчики которого много летали на свободную охоту. А ведь парень начинял войну, не имея ни одной стрельбы по воздушной мишени. Теперь же — снайпер!

* * *

Тридцатого апреля советские войска ворвались в рейхстаг, и над ним вот-вот должно взвиться Знамя Победы.

Сколько времени воины ждали этого дня! О нем мечтали под Москвой и Сталинградом, о нем говорили в Курской битве и в битве за Днепр. В Берлинской же операции все жили победой, поэтому в редкой части, наступающей на Берлин, не имелось знамени. Кто не мечтал водрузить его над рейхстагом!

Кабинет командира дивизии подполковника Георгия Агеевича Лобова. Сегодня он не сидит за письменным столом, как обычно. Он на диване как-то растворился среди присутствующих офицеров своего штаба и инструкторов ВВС. Это располагает к непринужденной беседе. У всех настроение праздничное: завтра Первомай, война вот-вот закончится. Одно воспоминание сменяется другим.

Заговорили о Знамени Победы над рейхстагом, которое будет водружено наземными войсками. И тут раздался вопрос:

— А когда наше знамя, знамя авиации, появится над Берлином?

Комдив подумал, сказал, как бы советуясь:

— Может, завтра…

Все поддержали.

Но истребители Як-3, которыми была вооружена дивизия, для этого не были приспособлены. Конструировать же подвески уже не было времени. Предлагалось много способов, но ни один из них не гарантировал надежность. Остановились на двух вариантах: сбросить победное Знамя из-под посадочных щитков Як-3 или же из кабины двухместного учебного истребителя. Однако из-под щитков рискованно: от скорости Знамя может задержаться и упасть не там где надо. Из кабины — была опасность, что полотнище захлестнется на хвостовом оперении машины. Для надежности решили использовать оба варианта. Один из двух должен сработать наверняка.

Выполнить эту почетную миссию было поручено 1-му гвардейскому ордена Ленина, Краснознаменному, ордена Кутузова третьей степени истребительному полку и 115-му гвардейскому.

Первого мая 1945 года в двенадцать часов дня с аэродрома Альтено взлетели две группы истребителей «Яковлева». Знамена находились на самолетах майора Ивана Малиновского, в задней кабине которого со знаменем сидел корреспондент армейской газеты капитан Анатолий Хорунжий, и под посадочными щитками «яка» старшего лейтенанта Кузьмы Новоселова. Инструкторы ВВС: Андрей Ткаченко, Павел Песков, Иван Лавейкин, Петр Полоз, Константин Трещев и Петр Воронин летели в качестве почетного эскорта.

Самолеты парадным четким строем взяли курс на Берлин.

День стоял солнечный, тихий. Однако сразу же многих охватило беспокойство: город закрыт гигантским темно-розовым колпаком пыли и гари. Увидит ли земля в этой мгле знамена авиаторов?

При подходе к городу видимость резко ухудшилась. Солнце и небо потускнели. Земля чуть просматривалась. Найти рейхстаг, над которым должны быть сброшены Знамена, нелегко. И вдруг над самым центром Берлина — просветление. Даже видно солнце и кусок голубого неба. И вот в неостывшем еще от боев воздухе кумачом вспыхнули два шестиметровых полотнища с надписью «Победа».

* * *

Рано утром второго мая инструкторы Военно-Воздушных Сил подъезжали к поверженному Берлину. До этого им доводилось на него смотреть только с неба через мглу войны, а сейчас представилась возможность разглядеть его с земли.

Восточный ветер уже рассеял пыль и копоть. Кругом — чистое небо, прозрачный воздух. Солнце щедро заливает все весенним, ласковым теплом. Пригород встречает летчиков ароматом цветущих садов. Все укутано бело-розовым покрывалом.

В самом же городе иное зрелище. Исчезли целые кварталы и улицы. Кругом — сплошные завалы из камня, щебенки, битого кирпича, воздух был пропитан пылью.

Куда ни бросишь взор, повсюду разбитые пушки, минометы, обгоревшие и исковерканные танки, машины, оборванные провода, кучи трофейного оружия и колонны военнопленных.

Наконец добрались до разбитого и пустынного парка Тиргартен. Где-то неподалеку от него должен быть и рейхстаг.

— А вот и наши! — воскликнул майор Полоз, шедший впереди группы.

На разрушенном бункере сидела небольшая группа усталых солдат, аппетитно евших мясную тушенку с черным хлебом. Гимнастерки после боя еще не успели просохнуть от пота, воротнички расстегнуты, автоматы рядом на земле. В нагрудных карманах у многих красуются веточки сирени. В ремнях автоматов — тоже цветы.

Не хотелось прерывать солдатский завтрак, но спросить больше некого было. На вопрос, как добраться до рейхстага, лейтенант махнул рукой на северо-восточный угол парка. И все увидели: там виднелась обгоревшая коробка двухэтажного здания со скелетом купола наверху, на котором развевалось красное Знамя Победы.

— Гитлер там отсиживался?

— Нет. Он был вон в том доме — имперской канцелярии, — и офицер показал на большой серый дом с массивными колоннами, находившийся неподалеку. — Пока еще не выставили охрану, идите туда скорее.

Кругом здания — баррикады и масса фашистских трупов. Среди них много юнцов. В имперской канцелярии находились все высшие государственные, военные и партийные учреждения фашистской Германии, в том числе и ставка Гитлера.

Перед входом в имперскую канцелярию летчики наткнулись на огромный фашистский бронзовый герб. Хищная птица, распластав крылья на асфальте, лежала навзничь, плотно зажав в своих лапах свастику, обрамленную венком, — зловещий символ фашизма, принесшего неисчислимые беды народам.

* * *

Весна, Победа! В это майское сияющее утро летчики-инструкторы не хотели ехать на аэродром: казалось, после взятия Берлина — конец войне. Но враг отказался капитулировать. Бои продолжались…

Утро на аэродроме тихое. В окружающем летное поле лесу веселый гомон птиц, будто они вместе с людьми радуются приближающемуся миру. Подходя к КП дивизии, Воронин увидел Василяку. Улыбающийся, он шел ему навстречу.

— По-барски живете, — шутил он. — Время уже десять часов, а вы, москвичи, только являетесь на работу. Я уже целый час тебя жду.

Владимира Степановича Воронин знал как малоразговорчивого, сдержанного, суховатого и немного замкнутого человека. Сейчас старого командира не узнать. Того грузноватого и чуть сутулившегося человека и в помине нет. Статный, подвижный, в новом реглане, он выглядел даже немного франтоватым.

— Ты помолодел и похорошел.

— Правильно подметил, ведь мы с тобой почти одногодки. К тому же много летаю. А полеты для летчика — это жизнь! Вот и помолодел.

— А как же с руководством полетами?

— Да у меня теперь четыре помощника, — махнул рукой Владимир Степанович, — вот я их по очереди и заставляю руководить земными делами. И получается неплохо. Мы сбили пятьсот четыре самолета. В нашей воздушной армии столько побед не имеет ни один полк. Только из твоей третьей эскадрильи, Петр Васильевич, вышло пять Героев Советского Союза. А в полку Героев будет двенадцать человек. Недавно Героев получили Миша Сачков и Сергей Лазарев. На Сашу Выборнова вот-вот должен быть Указ.

— Как там Лазарев? — поинтересовался Воронин. — Он так и продолжает командовать третьей эскадрильей?

Владимир Степанович, словно не слыша вопроса, посмотрел на часы, заторопился:

(отсутствует часть страницы)

…И тогда Сергей винтом рубанул фашиста. Оба истребителя, имея большую скорость, по инерции вошли в облака. Первым из них вывалился «як» Лазарева и тут же рассыпался. Очевидно, взорвались баки с бензином…

— Жаль Сергея, — горестно покачал поникшей головой Василяка. — Похоронили его в Польше, в городе Болеславец… Теперь твоей эскадрильей командует Коваленко. И командует хорошо.

После небольшой паузы Владимир Степанович встал и, пожимая Воронину руку, пригласил в гости: — Только обязательно прилетай. Через два-три дня война закончится — пир закатим. И сразу несколько свадеб: Сачкова, Сирадзе… Ой! — спохватился Василяка. — Чуть не забыл. Тебе письмо. От Люси. Невесты Игоря Кустова.

«Пишу из Берлина. Не удивляйтесь. Тоже стала солдатом и вот уже более шести месяцев вместо Игоря и за Игоря воюю с фашистами …

(окончание книги, по видимому — одна-две страницы, отсутствует) 

Примечания

1

В тексте иногда встречается «528-й полк» — скорее всего, это просто опечатка, и речь идет все о том же 728-м ИАП.

2

Упоминаемый в тексте Яков Смушкевич — Яков Владимирович Смушкевич, дважды Герой Советского Союза, участник боев в Испании и на Халхин-Голе, позже занимавший поочередно должности Начальника ВВС РККА, генерала-инспектора ВВС, помощника начальника Генерального штаба РККА. Расстрелян 28 октября 1941 года «согласно предписанию наркома внутренних дел, генерального комиссара госбезопасности Берия».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12