Алексей Михайлович обратился сначала к Ордину-Нащокину, чтоб тот изложил свое мнение, «как тому кабацкому сбору пристойно быть и доимочные деньги на ком взять, чтоб кабацкая прибыль напрасно не пропала, а людей бы не ожесточить». Афанасий Лаврентьевич отвечал: «В 1666 году устроил я Псковское государство с примера сторонних чужих земель к великой прибыли твоей государевой казне и Псковскому государству к полноте и расширению; я сделал это, ни на что не прельщаясь, только видя вашу государскую премногую милость, исполняя свой долг и надеясь получить отпущение грехов в будущем веке. Но мое дело, государь, возненавижено немилосердыми людьми, приказною мздою. Отказали Стеньке Котятникову в питейных сборах; но думные дьяки зачем забыли мою вину: я и в Смоленске то же самое сделал, а Псков важнее Смоленска, лежит на рубеже двух чужих земель; жители в городе и в уездах пришли в последнюю нищету, и без такого устава помочь им нечем. Всячески приводя в согласие людей божиих и ваших, государевых, я наговаривал и писал во Псков, и ко мне из Пскова писал дьяк Мина Гробов, что усердно радеет, как бы прекратить разделение между псковичами, и на ком довелось кабацкую недоимку доправить, то у них уже решено, решено и то, чему в Пскове быть прочнее. Надеясь на твою государскую милость, я в Смоленске твоим указом пример учинил, товарищи мои, думные дьяки, это знали; и если, государь, в Смоленске в питейном сборе зла не сделалось и, как теперь там дело идет, в Посольском приказе известно, то в Пскове было бы гораздо больше прибыли, чем в Смоленске».

Нащокин прямо объявил, что он чрез дьяка Гробова хлопотал в Пскове о соединении людей; из его собственных слов было видно, что последняя челобитная, пришедшая из Пскова, была следствием этого соединения, т.е. этих хлопот. Противникам Нащокина легко было намекнуть, что мнимое соединение произведено насильственным образом, что лучшие люди не подписались под челобитной, в которой просили о восстановлении нащокинского устройства. Оставалось одно средство разъяснить дело — спросить все жителей Пскова и области прямо от верховного правительства, чего они хотят.

11 марта 1669 года воевода князь Великого-Гагин получил царскую грамоту: «Вы бы всяких чинов людям наш, великого государя, указ сказали: если в Пскове питейной прибыли быть по-прежнему у всех псковских жителей, то нашей казне прибыль будет ли и псковичам, и уездным, и всякого чина людям какой тягости в том не будет ли?» Воевода прислал в Москву ответы.

Архиепископ Арсений, как св. панагию носит, во всякой правде сказал, что от питейных домов городские жители и уездные не будут обогащены, а если кабацкий недобор в 9000 рублей с лишком им доплачивать, то разорятся окончательно.

Архимандриты, игумены, строители, игуменьи и строительницы, Троицкого дома (собора) протопоп, псковских ружных и приходских церквей поповские старосты и весь освященный чин, церковные прикащики за крестьян монастырских церковных вотчин, всего сто один человек, сказали: питейным дворам быть отнюдь нельзя, потому что домам псковичей и священного чина и уездных крестьян слабых людей быть в лишних скудостях и бесчестиях за пьянственным невоздержанием и за иными в пьянстве слабостями.

Дворяне и дети боярские, 60 человек, объявили, что не могут дать ответа по незнанию дела; 89 человек не приехало.

Посадские люди, 238 человек, пожиточные, середние и маломочные, сказали: питейным дворам быть невозможно, в сборе казны умаление будет большое, потому что посадским людям конечное разоренье за слабостию и пьянственным невоздержанием; вперед кабакам по-прежнему пристойно быть на вере (на присяге).

Козаки, стрельцы, пушкари и воротники, всего 2115 человек, подобно дворянам, сказали, что не знают.

Крестьяне Псковского уезда, 241 человек, сказали: в Пскове питейной прибыли можно быть по-прежнему у всех псковских жителей, с бережением и со всякою крепостию, за верою и за поруками, казне прибыль будет; в городе и уездах кабакам быть непристойно, а случится недобор, то они, волостные крестьяне, готовы принять его на себя. 670 человек крестьян сказали, что не знают.

В Москве последовало окончательное решение: отдать кабаки на откуп, и если никто не возьмет, то продавать на вере выборным людям. Откупщиков не нашлось.

Эти нововведения Афанасия Лаврентьевича не принялись; но в 1667 году ему удалось высказать свои любимые мысли в торговом уставе. И здесь встречаем обычное указание на Запад, на пример иностранных государств: «Во всех окрестных государствах свободные и прибыльные торги считаются между первыми государственными делами; остерегают торги с великим береженьем и в вольности держат для сбора пошлин и для всенародных пожитков мирских». Устав определяет, что люди недостаточные получают помощь из московской таможни и из городовых земских изб;требует, чтоб мимо торговых людей белых чинов люди с иноземцами торга и подрядов не чинили, а свои товары прикладывали к русским торговым людям; требует, чтоб лучшие торговые люди берегли маломочных торговых людей, давали бы им завестись торгами между русскими людьми складом к большим товарам, чтоб в продаже иноземцам цены не портили и в подряд деньги у них не брали. В Архангельск на время приезда туда купцов иностранных исстари назначался из Москвы гость с товарищами для наблюдения за ходом ярмарки и для сбора таможенных пошлин; устав требует, чтоб этот гость и товарищи его выбирались по рассмотренью, а не по дружбе или недружбе, выбирались из досужих и богоугодных людей не по богатству, а по добродетели. Этого гостя и товарищей его воевода ни в каких таможенных торговых делах не ведает; всякую расправу в торговых делах русским и иноземцам чинит в таможне гость с товарищами. Устав увеличил подать с иностранных вин, потому что от большого привоза их на государевых кружечных дворах чинятся убытки и недоборы большие. Иноземцы должны торговать только с купецкими людьми того города, куда приедут для торговли, с приезжими же не должны ни торговать, ни подрядов, ни записей совершать; но московским купецким людям во всех порубежных городах и на ярмарках торговать с иноземцами всякими товарами вольно. Иноземец с иноземцем не должен торговать под страхом отобрания товаров на государя. Пошлина с продажи и мены иностранных товаров 2 алтына с рубля; с русских товаров, отпускаемых иноземцами в свои государства, по гривне с рубля; но если иноземец привезет из-за моря золотые и ефимки, то ему пошлин с них не платить, и что купит на золотые и на ефимки, то везет в свою землю беспошлинно. Все эти золотые и ефимки в порубежных городах иноземцы должны отдавать в казну, из которой получают за них русские мелкие деньги: за золотой по рублю, за ефимок любский по полтине. Если восточные купцы — персияне, индейцы, бухарцы, армяне, кумыки, черкесы — и астраханские жильцы-иноземцы поедут для торговли в Москву и другие города, то брать с их продажных товаров в Астрахани проезжей пошлины по гривне с рубля; если же станут торговать в Астрахани, то брать по 10 денег с рубля; с русских товаров, которые они повезут к себе, брать по гривне с рубля. То же наблюдать и относительно греков, молдаван и валахов — брать по гривне с рубля; если же станут торговать в Путивле, то по 10 денег. Ни один иноземец не может продавать своих товаров в розницу и ездить с ними по ярмаркам. В Москву и другие внутренние города пропускаются только те иноземцы, у которых будут государевы жалованные грамоты за красною печатью. Жиды в царствование Алексея Михайловича умели добыть себе такие грамоты за красною печатью; они приезжали в Москву с сукнами, жемчугом и другими товарами и получали комиссии от двора; так, в 1672 году шкловские евреи Самуил Яковлев с товарищами отпущены были из Москвы за рубеж для покупки венгерского вина. Греков в царствование Михаила и в начале царствования Алексея пропускали свободно по единоверию; но с 1647 года им назначен был для торговли только один пограничный город Путивль.

И новый устав, исполняя желание русских торговых людей, не пустил иностранцев во внутренние города. В 1669 году поселившийся в России иностранец Петр Марселис подал в Посольский приказ статьи, клонившиеся к изменению торгового устава; он представлял: 1) какой вред происходит оттого, что торговля у Архангельска бывает после 1 сентября; многие корабли за поздним временем подвергаются опасностям и погибают, да и русские суда, возвращаясь от Архангельска вверх по Двине, не успевают доходить до Вологды. 2) Пусть иноземцы платят пошлины ефимками, а не золотыми; надобно позволить иноземцам привозить золотые в Московское государство, продавать их или в уплату отдавать кому угодно: это заставит их привозить много золотых и ефимков. 3) Теперь для получения золотых и ефимков иноземцам сбавляется пошлина; но если позволить им покупать товары в Москве и в других городах, то я обнадеживаю, что соберется огромное количество ефимков и золотых, больше пошлинного сбора, потому что все те ефимки будут на денежном дворе переделаны и на всякий ефимок будет прибыли по 14 копеек. Позволение покупать товары в Москве и других городах надобно давать только тем иностранцам, которые станут привозить ефимки, а не золотые. 4) Прежде давали в Москве и на Архангельской ярмарке разным людям много мелких денег, чтоб в новый год на эти мелкие деньги ставили в казну ефимки, и этим средством много было привозимо в Москву ефимков если приказать иноземцам раздавать мелкие деньги для постанов ки ефимков, чтоб ставили по 16 алтын, то по-прежнему будет при возиться много ефимков.

По обычаю были призваны в Посольский приказ гости и другие торговые люди и прочтены им статьи Марселиса. Гости смекнули, что хитрый иноземец, которого они очень не жаловали, хочет опять ввести свою братью во внутренние города, прельщая правительство обильным привозом ефимков, и потому подали сказку «Первую статью иноземцы нарушили: в прошлом году много их кораблей пришло в Архангельск после Семена дня (1 сентября); которые пришли и до этого времени, и те торговали до Семена дня малыми торгами, а большими торгами всегда они торгуют на последних днях нарочно, чтоб у русских взять товары дешево, а свои поставить дорого и чтоб в позднем и скором времени русским людям заморских плохих товаров высмотреть было некогда». На вторую статью: «Теперь золотых в Московском государстве еще не умножилось; а что Марселис написал, чтоб иноземцам привозить всюду золотые и ефимки, то этим он хочет с иноземцами у всех русских людей торгами завладеть. Ефимки и золотые у них будут проданы персиянам, армянам, кумыкам и татарам дорогою ценою и вывезены из Московского государства. А если русские люди в Москве и в городах и возьмут у иноземцев за свои товары небольшое число золотых и ефимков, то этих денег в розни в государеву казну не собрать. Иноземцы станут продавать иноземцам же золотые по 40 алтын, а ефимки по 20 алтын и на те деньги станут покупать русские товары дешевою ценою, вполовину против архангельской цены: продаст иноземец 4 золотых по 40 алтын, итого возьмет 4 рубля 26 алтын 4 деньги; на эти деньги купит поташу берковец, даст 5 рублей, а в Архангельске русские люди продают поташ по 9 и по 10 рублей, а на Москве станет приходить поташ иноземцам по 4 золотых берковец. Так и прочие всякие товары переведут у русских людей полуценою перед Архангельском».

Торговый устав отменил множество мелких пошлин: подужное, мыты, сотое, тридцатое, десятое, свальное, складки, повороты, статейные, мостовое, гостиное и другие — и положил их в рублевую пошлину.

В начале устава сочинитель его указал на пример иностранных государств, где торговля считается в числе важнейших государственных дел; в конце по образцу иностранных же государств он принимает меры против роскоши: «В порубежных городах головам и целовальникам у иноземцев расспрашивать и пересматривать в сундуках, ларцах и ящиках жемчугу и каменья неоплошно, чтоб узорочные вещи в утайке не были; от покупки таких вещей надобно беречься, как и в других государствах берегут серебро, а излишние такие вещи покупать запрещают, не позволяют носить их простым, нечиновным людям, чтобы оттого не беднели; также низких чинов люди чтоб не носили шелку и сукна. Надобно удерживать простых людей от покупки таких вещей накладною пошлиною большою и заповедью без пощады: берегут того во всех государствах и от напрасного убожества своих людей охраняют».

Постановив, что воевода архангельский не ведает гостя, который чинит расправу торговым людям, Ордин-Нащокин в конце устава предлагает важную меру, которая приготовляла меры Петра Великого для «собрания рассыпанной храмины», именно предлагает учреждение особого приказа для купцов: «Для многих волокит во всех приказах купецких людей пристойно ведать в одном пристойном приказе, где великий государь укажет своему боярину; этот бы приказ был купецким людям во всех порубежных городах от иных государств обороною и во всех городах от воеводских налог был им защитою и управою. В том же одном приказе давать суд и управу, если купецкие люди будут бить челом на других чинов людей». Явился Приказ купецких дел .

Таким образом, городская жизнь или, лучше сказать, посадская жизнь, жизнь посадских людей перед эпохою преобразования представляет нам борьбу и с чужими, и со своими. Борьба с иностранными купцами кончилась торжеством русских; но важнее была борьба со своими. Борьба эта, как мы видели, проистекала из господствующего в первобытных, неразвитых обществах непосредственного отношения вооруженной части народонаселения к невооруженной, служащей к рабочей, причем первая кормится непосредственно на счет последней. Здесь признаком роста, возмужалости, служит то, что промышленная часть народонаселения хочет высвободиться от этой обязанности непосредственного кормления, обособиться, хочет добыть самоуправление. В Западной Европе это движение обозначилось образованием городских общин, их борьбою с владельцами, потом освобождением сельского народонаселения. Но для того и другого явления необходимо было сильное движение, промышленное и торговое, обогащение, соперничество движимого, денег, с недвижимым, землею. В России в описываемое время видим застой в промышленности и торговле, бедность; в XVII веке видим условия, еще более неблагоприятные для увеличения народного богатства, чем прежде: города и торговые сотни не могут справиться после разгрома Смутного времени, а новые тяжелые войны не перестают истощать их. Из городов, и самых богатых, приходили вести, что денежных доходов не достает на покрытие издержек, на жалованье служащим людям, военным и подьячим. Не давать денежного жалованья, уменьшить его, пишут из Москвы, земли много, землю раздавать. В государстве, где вместо денежного жалованья раздают землю, где земли больше, чем денег, — в таком государстве не думают об освобождении крестьян, напротив, думают об их закреплении, ибо, давши землю, надобно и дать постоянного работника, иначе жалованье не в жалованье. Одно явление объясняет другое; в то время, когда закреп ляются крестьяне в селе, в то время нечего ждать много от города, потому что в селе прикрепляют крестьянина по бедности города. В городе посадские также прикреплены, не смеют уйти под смертною казнью, должны сидеть, работать и платить ратным людям на жалованье, кормить воеводу. Их интересы постоянно в столкновении с интересами вооруженной части народонаселения. Они бьют челом на закладчиков, на крестьян, которые промышляют наравне с ними, но не помогают им в несении тягостей; но, восставая против закладчиков и крестьян, требуя возвращения своей братьи, ушедших в села, они восстают против интересов тех людей за которых заложились закладчики, которым принадлежат крестьяне, к которым ушли их братья, посадские люди, отбывая от тягостей; известно, чьи интересы были затронуты, когда велено было слободы и села в городах, принадлежавшие частным людям, завести за государя, написав жителей их в тягло; известно, как мстили посадским людям за это. Понятно, что при таких отношениях, при таком столкновении интересов первым шагом вперед было выделение посадских людей, чтоб они судились и управлялись сами собою, нужно было изъять их из-под власти и суда воевод, нужно было развести их со служилыми людьми, ибо при таком столкновении интересов, при таком утвержденном веками господствующем взгляде, когда служилые люди смотрели на промышленных людей как на прирожденных своих работников, обязанных кормить их своим трудом, — при таких отношениях и взглядах нечего было думать о союзе, об общей деятельности. Когда два человека враждебно сцепились друг с другом, то прежде всего нужно их развести, а потом уже, когда с постепенною переменою отношений вражда утихнет, настает время думать о примирении, союзе, общей деятельности. Выборы не могли тут помочь, если посадские люди должны были выбирать правителя городу из служилых людей. Таким образом, выделение промышленных людей, высвобождение их из-под влияния служилых людей, совершенное в эпоху преобразования, было делом естественным и необходимым. Но мы видим, что первая попытка принадлежит времени до преобразования, принадлежит предтече преобразователя, ибо как скоро русские люди с головою Ордина-Нащокина стали взглядывать на Запад, так сейчас же увидали, откуда там то, чего недоставало в России, именно богатство, увидали, что оно происходит от сильно развитой торговой и промышленной деятельности, от развития города, и Ордин-Нащокин провозглашает, что торговля есть одно из важнейших государственных дел. В эпоху преобразования мысль эта была вполне усвоена правительством и лучшими людьми, и потому является ряд мер для поднятия торговли и промышленности, и прежде всего торговые и промышленные люди выделяются, рассыпанная храмина собирается.

Состояние города служит нам поверкою состояния сел, и наоборот: если город беден — знак, что село находится в очень неудовлетворительном положении; если земледельческое народонаселение прикрепляется к земле — знак, что город беден. Прикрепление крестьян было результатом древней русской истории: в нем самым осязательным, самым страшным образом высказалось банкротство бедной страны, не могшей своими средствами удовлетворить потребностям своего государственного положения. Такое банкротство в историческом, живом, молодом народе необходимо условливало поворот народной жизни, искание выхода из отчаянного положения, стремление избавиться от гибельной односторонности, в страну сел внести город и этим улучшить экономическое состояние страны. Этот поворот и знаменуется преобразовательною деятельностию, с этого поворота и начинается новая русская история. При несостоятельности собственных средств нужно было сделать заем, и заем был сделан. Как ни велик, как ни тяжел был он для народа, но необходимость и благодетельность его очевидны. Если прикрепление крестьян было естественным результатом древней русской истории, то освобождение их было результатом полуторавекового хода нашей истории по новому пути. Спор между древнею и новою Россиею кончен, поверка налицо.

Прикрепление крестьян с его следствиями было самым крупным, основным явлением в жизни села в описываемое время. Относительно частностей быта село представляет нам всюду три разряда своих обитателей: крестьянина, бобыля и захребетника, отличающихся друг от друга величиною своих хозяйственных средств. Условия быта, разумеется, могли изменяться вследствие разных отношений, смотря по тому, какое было село — черное, дворцовое, монастырское, принадлежавшее богатому вотчиннику или мелкому помещику. Мы видели отношения черных крестьян к городу, в уезде которого они жили, связь их с посадскими людьми, с которыми вместе они поднимали тяжести рабочего, тяглого народонаселения. Но если между самими посадскими людьми, богатыми и бедными, была рознь, бедные жаловались в Москву на притеснения от богатых, то нечему удивляться, что такая же рознь вставала между посадскими людьми и уездными крестьянами и принуждала последних порывать связь с посадскими людьми, выделяться в особый мир. В конце царствования Алексея Михайловича устюжские уездные крестьяне начали жаловаться на посадских людей: «Собираются в посадскую земскую избу посадские люди для своих посадских советов часто, да они же собирают с Устюга с посаду всякие четвертные доходы и на ямские отпуски деньги, да они же выбирают в земские старосты меж себя посадских людей, и они, посадские земские старосты, о уездных крестьянах ни в чем не пекутся и ни о каких всеуездных делах не радеют, а уездным крестьянам в ту посадскую избу для волостных советов собираться нельзя, да устюжские старосты и не пускают, и в том волостным крестьянам чинятся великие волокиты и убытки и бессоветица, а в том бессоветии всякая неисправа, и крестьяне у посадских людей во всем порабощены, и гордостию своею посадские земские старосты нас, крестьян, теснят и вменяют себе вместо рабов своих и мочью своею и великими пожитками у нашей братьи, у скудных крестьян, покупили себе лучшие деревни в уезде и начали быть во многих волостях владельцами. А как стали владеть деревнями, и они всякими притеснениями подати с себя сметали на нас, худых крестьянишек, и мы от их изгони оскудели и обнищали и последние деревнишки им иззакладывали на малые сроки, а в закладные писали от скудости двойные и тройные цены, и они такими большими закладными с приписными деньгами деревнями нашими завладели и многих крестьянишек у себя в полове (половниках) удержали, а иных и в полове у себя не держат, и они от таких их налог врознь разбрелись безвестно. Да устюжские посадские старосты выбирали для солдатского выбора своих посадских людей, а уездных людей не выбирали, чтоб с их деревень в солдаты никого не выбирать, а брать с крестьян только, и крестьяне врознь разбрелись».

В 1675 году собрались в Устюге из уезда всех волостей выборные люди и написали челобитную, чтоб быть всеуездной земской избе и всеуездному земскому старосте особо от посадских людей. Государь согласился, и крестьяне вывели своих выборных, или волостных третчиков, с приходными и расходными книгами и с деньгами из старинной земской избы в становую волостную избу. Но столкновения этим не прекратились: мы видели, что посадские люди владели крестьянскими деревнями в уезде, и крестьяне послали новое челобитье, что посадские по своим деревням волостных и солдатских служб не служат и хотят деревнями своими отписаться от крестьян, о чем уже и послали челобитную. В Москве не умели распутать этого дела и по обычаю велели подать о нем сказки на месте по сословиям. Духовенство объявило: «Воевода Матвей Нарышкин Устюжский уезд расписал по челобитью прежнего головы таможенного и кружечного дворов Григорья Мыльникова и советников его волостных крестьян Петрушки Хомякова с товарищами, которые в то время собраны были на Устюге на посад по его, Григорьеву, челобитью будто для ямского совета и отпусков. Изветов волостных крестьян на посадских людей мы не слыхали, и впредь нам с посадскими людьми земская изба старинная по-прежнему одна надобна, потому что в новоучиненной волостной избе начали они, волостные крестьяне, разрубать и сбирать многие лишние деньги будто на всеземские расходы, а на какие — нам про то неведомо, брано сверх 2 рублев еще в прибавку по 7 рублев на малую сошку, а теперь у них же в волостной избе их староста разрубил и берет по 5 рублев на сошку преж государевых доходов и тем нас и посадских людей убытчат, а книг расходных не кажут и отчету в таких великих деньгах не дают». Новый всеуездный земский староста Копылов с товарищами, волостными выборными людьми, объявил, что отделение крестьян от посадских произошло вследствие притеснения от посадских. Крестьяне подали сказку, что, пожалуй, пусть будет одна земская изба по-прежнему, только бы быть всеуездному волостному выборному старосте с устюжскими земскими старостами у всеземской коробки вместе для того, чтоб устюжские земские старосты всеуездных сборных денег на свою посадскую издержку не держали.

Кроме общих дел с посадскими людьми у крестьян уездных были еще свои мирские дела, свои интересы, они выбирали старост, выберут и напишут: «Выбрали меж себя человека доброго: быти ему за нашим выбором от крестьян в старостах, всякие сделья и поделки делать, нанимая на наши мирские сборные деньги. А воровством ему никаким не воровать, а станет воровать, и на нас на всех пеня великого государя». Выбирали мирских посылыциков, должность тяжелая, потому что они должны были становиться лицом к лицу с взыскательною властию, с воеводою и подьячим, которых нужно было покормить прежде всякого дела; выбирали земского пристава, причем писали: «Все крестьяне выбрали земского пристава такого-то; весть ему держать в нашей волости для государева дела и денежных сборов; впервые весть ему сказать по всей волости без хоженого (без платы за ходьбу), в другой раз ему весть подержать для ради огурников (ослушников), и ему брать хоженого на них по 2 деньги; на извет ему ходить, кто позовет на землю, и на то хоженого по 2 деньги; быть ему у земского судьи для государевых дел, на суду перед судьею поручать, кто на кого побьет челом государю перед судьей, а с суда перепоручивать; с тяглых крестьян брать ему по деньге, а с бобылей и безземельных хоженого по копейке; руга ему с крестьян по изможенью, ржи и овса, кто сколько даст». Выбирали священника; выберут и напишут: «Мы, крестьяне, выбрали и излюбили отца своего духовного такого-то к себе в приход. И как его бог благоволит и св. владыка его в попы посвятит, и, будучи ему у нас в приходе, служить и к церкви божией быть подвижну, к болям (больным) и роженицам с причастием и с молитвами быть подвижну и со всякими потребами. А он человек добрый, не бражник, не пропойца, ни за каким хмельным питьем не ходит, человек он добрый; в том мы, старосты и мирские люди, ему и выбор дали». Все это надобно было писать, но кто же писал? И для этого выберут и напишут: «Быть такому-то церковным дьячком, к церкви быть подвижну, у начальников послушну и покорну и у наших всяких мирских дел у письма быть всегда готову, а руга ему с нас сбирать луковая рожь, по полуосмирице с лука петровское и осеннее». Были волости, еще со времен Грозного получившие грамоты на выборы своих земских судей и земских целовальников. При этих выборах крестьяне давали такие записи: «Выбрали мы и полюбили к государеву делу в выборные земские судьи такого-то, выбрали и полюбили в выборные земские целовальники к нему, судье, такого-то, да в земские соцкие к нему, судье, такого-то с такого-то срока до такого-то. Судить ему, судье, нас, крестьян, по челобитиям, и по кабалам, и по духовным, по всяким письменным крепостям, про татинные, разбойные и душегубные дела сыскивать. А целовальнику и соцкому у земских у всяких дел и у поимки воров, татей и разбойников и душегубцев с выборным судьею у расспроса и поимки быть за один человек; а нам, крестьянам, с ним, судьею, за всякими воровскими людьми ходить в погоню и ловить вместе. Ему, судье, судить и указ чинить безволокитно, посулов и поминков не брать, другу не дружить, недругу не мстить».

Все эти выборы, на которые у нас теперь готовы смотреть как на признак крепости общественного союза, как на признак сильного развития общественной деятельности, общественного духа, как на важные права, на деле не давали крестьянам возможности усилить свои промыслы, увеличить результаты своего труда и чрез то без тягости удовлетворять требованиям казны; права эти не спасали крестьянина от воеводы, подьячего, от посадских людей и своего брата крестьянина, пропившегося и занявшегося легким промыслом разбойника. Тяжкая подать, воевода, подьячий, земский староста, разбойник выживали крестьянина, заставляли его уходить дальше за Камень, в Сибирь. В Москву пришла весть, что Устюжский уезд пустеет, и, когда приехали оттуда мирские челобитчики, их стали расспрашивать: отчего у них крестьяне бегут? «Крестьяне бегут, — был ответ, — от больших податей, от воеводских налогов и посулов и от солдатских выборов (наборов), потому что сверх всяких податей воеводы князь Гаврила Мышецкий и Яков Змеев брали с нас с 240 сошек деньгами на год с лишком по 2 рубли, да хлеба по осмине ржи, да по осмине овса; у Якова Змеева было два племянника, которым с сошки давали по 2 гривны, да дворецким их по гривне с сошки; да платили мы в земскую избу с сошки по три рубли, а в иные годы по три рубли с полтиною на воеводские кормы, пива и поносы, а брали воеводы свои сошные деньги и хлебы и кормы прежде государевых доходов. Те же воеводы с денежных доходов, которые, собирая с нас, посылают в Москву, с 30000 рублей, с отписей (росписок), которые нам в тех деньгах давали, брали от печати по две деньги с рубля да с сибирского запаса с 2270 четвертей от всякой проезжей памяти по гривне с четверти; да сверх того с тех же сошек носили мы воеводам на праздники, на Велик день и на Рождество Христово и на Петров день, столовые запасы. Князь Гаврила Мышецкий прислан был к нам для выбору и высылки солдат, и он наемных солдат, которые нанимались служить вечно и брали у крестьян наймы большие, а по себе давали поручные записи, в солдаты не принимал, а писал в солдаты тех, которые нанимали в службу, самих хозяев, и поручные записи у многих поотнимал и для своей корысти отдавал тем их наемщикам, и те наемщики у хозяев завладели многими деньгами, а те хозяева оттого вконец разорились и дворы у многих запустели. Яков Змеев устюжских стрельцов и приставов, которые у него подкупятся, присылал для правежу к нам в волости, и те стрельцы и приставы из-за смертного правежу вымучили себе с целовальников и с денежных сборщиков 1732 рубля; да и князь Мышецкий таких же подкупщиков, которые с ним делились, присылал. Змеев ездил в Черевковскую волость, больше 100 верст, с собаками, с ним было всяких людей больше 50 человек, брал под себя, под людей и под собак водяным путем суда, горним (сухим) подводы, едучи, в волостях брал поминки большие, обедал и всякими харчами проторил. На все это исходит у нас, устюжан, посадских и уездных людей, на год тысяч по пяти и больше». Но не от одних воевод, подьячих и казенных взысков брели розно мирские люди и пустел уезд; не одних воевод и подьячих должны были кормить мирские люди, не от одних праветчиков откупаться: они должны были кормить, откупаться от своей братьи — мирских людей, которым нравилось легкое разбойничье ремесло: малая населенность, темные леса, непривычка у самих мирских людей к общему делу, к общей защите и отсутствие хорошо устроенной полиции делали разбойничье ремесло легким, безопасным. Те же устюжские мирские челобитчики показывали: «По волостям построено много кружечных дворов, здесь многие крестьяне пропиваются и, собравшись человек по 20 и больше, приходят в летнее время разбоем, многих крестьян мучат, огнем жгут и вымучивают рублей по сту; крестьяне, заложив свои животишки и деревнишки, от разбойников откупались и бредут врознь».