Терпеть не могу летать в одиночестве.
      Не так много я прожила на свете, чтобы иметь склонность к уединенным сосредоточенным размышлениям. Хотя, можно сказать, важный период моей жизни только что закончился, – буквально две недели назад я защитила диссертацию по психологии поведения и уже неделю работаю в должности спецконсультанта МЧС и ГО в нашем тарасовском территориальном управлении.
      Профессия, надо сказать, у меня очень редкая – психолог-консультант оперативной федеральной спецгруппы спасателей. Таких групп в России несколько, разбросаны они по всей стране, по наиболее крупным российским городам. С тем расчетом, чтобы максимально сократить скорость реакции структур МЧС на любое чрезвычайное событие. В группах полная взаимозаменяемость специалистов, каждый из которых имеет универсальную подготовку. Первая, ближайшая группа прибывает на место максимум через час после поступления сигнала бедствия, чуть позже – еще несколько, если это необходимо. И только психологи всегда появляются с опозданием. Потому что нас еще слишком мало в подразделениях МЧС – на всю Россию буквально несколько человек. И работать нам приходится со многими группами, во всех регионах.
      Ах да, я же не объяснила, что это за странные буквы – МЧС и ГО. Это всего лишь – Министерство чрезвычайных ситуаций и гражданской обороны.
      Последнее время наше министерство открыто причисляют к силовым ведомствам. Да оно, собственно, и справедливо. Подготовка наших спецотрядов ничуть не хуже, чем, скажем, в милицейских группах особого назначения или в спецвойсках Федеральной службы безопасности. А то и получше. Они специализируются на стандартных ситуациях – захваты заложников, террористы, бомбы, покушения на лидеров, шпионаж и все такое прочее.
      Мы умеем все то же самое, но каждый раз импровизируем. Потому что действуем именно в чрезвычайных, непредвиденных ситуациях. Причем – в любых ситуациях. От каких-нибудь цунами до массовых волнений из-за невыдачи зарплаты… И каждый раз решение вынуждены принимать самостоятельно и на месте, сразу же, в момент получения информации. Секундное промедление может стоить жизни. И не только тебе, но другим людям.
      У спасателей больше всего ценится быстрота реакции и быстрота обработки информации. В чрезвычайных ситуациях выживает тот, кто принимает правильное решение прежде, чем успевает об этом подумать, интуитивно… А правильное решение – то, которое спасает тебе жизнь. Тебе и людям, которых ты спасаешь.
      Я тоже первое время недоумевала – зачем психолог в войсках МЧС? Но очень быстро поняла, что только природные катаклизмы развиваются безо всякой, по крайней мере видимой, логики, а поведение человека во время катаклизма целиком зависит от его психологических особенностей. И моя помощь попавшему в беду человеку часто становится решающей…
      Выдергивают меня из Тарасова постоянно, практически каждый месяц. Где я только не побывала за семь лет, пока училась в университете и аспирантуре! Крупнейшая авиакатастрофа в Орли… После этой командировки я, раздосадованная своей языковой немотой в окружении молодых симпатичных французов-спасателей из национального легиона, твердо решила выучить наконец французский. И теперь могу на нем вполне сносно объясняться… Извержение вулкана Кракатау на маленьком островке в Зондском проливе между Явой и Суматрой, где я впервые увидела, как человек может быть парализован одним только видом потока раскаленной лавы и идти ему навстречу, не замечая жара, пока волосы не вспыхнут у него на голове… Захват заложников в одном из магаданских лагерей, где я работала практически одна от МЧС. Я до сих пор вспоминаю об этом эпизоде моей биографии с содроганием. Мне тогда пришлось проникнуться мыслями и чувствами приговоренного к пятнадцати годам убийцы, чтобы уверенно смоделировать его поведение…
      Я, кстати, всегда жалела, что вынуждена была молчать о своих спасательских путешествиях и подвигах. Обидно ужасно, когда не можешь подружкам рассказать о том, что ты только-только вернулась с другой стороны земного шара, и вообще – чудом осталась жива. Но даже упоминать об этих операциях мне было строго запрещено, я давала подписку о неразглашении. В случае нарушения этой подписки я оказывалась автоматически уволенной из спецподразделений МЧС без права еще когда либо служить в этой структуре… Я, честно скажу, крепко держалась за свою работу и за свою зарплату, которую мне платили с первого дня вербовки. Участие в международных спасательных операциях оплачивалось, причем, по моим студенческим меркам, очень высоко, из специального фонда, учрежденного Организацией Объединенных Наций… Потерять такую работу из-за своей болтливости… Это знаете ли!.. Вот я и молчала… Хотя однажды мне это стоило серьезного разочарования в личных отношениях… Но сейчас не хочу даже думать об этом…
      Меня, юную тогда еще студенточку факультета психологии Олю Николаеву, завербовали уже на третьем курсе университета, едва только мой научный руководитель, сам, кстати, бывший фээсбэшник, как я потом выяснила, выбрал мне чудненькую тему для дипломной работы: «Особенности поведения человека в экстремальных условиях». И сейчас я уже старший лейтенант, один из немногих в России специалистов по экстремальной психологии.
      Не думаю, что единственный, но остальные, похоже, – чистые теоретики…
      Иначе стали бы посылать за мной лично наш ведомственный самолет! Лишь для того, чтобы доставить меня одну из Тарасова на границу Таджикистана с Афганистаном, в район, где только что, два часа назад, произошло сильнейшее землетрясение. Как сообщила наша спецсвязь, в Афганистане почти полностью разрушено несколько городов. А в одном, который находился прямо над эпицентром, вообще не осталось ни одного целого здания – сплошные завалы. Там работала группа наших врачей-специалистов, ее-то и должна вывезти из района бедствия наша спецгруппа, даже состава ее я еще не знаю…
      Несколько смущало, что за мной лично прислали целый авиалайнер, но, видно, я и в самом деле единственный в России специалист-практик по экстремальной психологии. И кроме того – офицер, для которого приказ есть приказ. А приказы, сами понимаете… Можно, конечно, и пообсуждать, но только после того, как выйдешь в отставку или будешь уволен… И потому лечу на юго-восток. С весьма туманным представлением о ситуации в районе стихийного бедствия и о том, что мне предстоит делать. Ну, это как обычно.
      Но вот в одиночестве я лечу впервые. Мерзкое, надо сказать, чувство. Как будто летишь на свидание с господом богом. А мне вовсе не хочется с ним встречаться. Мне пока и на земле, в этой жизни, хорошо.
      Да и смерти я боюсь ужасно. Мне всего-то двадцать пять лет. Я хочу жить и получать удовольствие. А для этого как минимум вокруг меня должно быть много разных людей. Потому что любое удовольствие начинается с общения с человеком…
      Вид пустого салона самолета «Як-42», на борту которого была только я и экипаж, действовал на меня угнетающе. Что-то слишком много чести для рядового специалиста, пусть даже и редкой профессии. Во мне бродили какие-то смутные подозрения, что спасением врачей дело не ограничится…
      Весьма настораживало и то, что никого из нашей региональной тарасовской группы больше не вызвали. Только меня одну.
      Ни Александра Васильевича Маслюкова, классного альпиниста, оперативника с десятилетним стажем, клавшего девять выстрелов из десяти в десятку, а ударом кулака способного пробить дверь стандартной квартиры в новостройке, видела своими глазами. Во время одного из пожаров, после взрыва в квартире директора крупнейшего в Тарасове валютного магазина, дядя Саша, или, как его чаще называли, КВН, отодвинул нас с Игорьком от двери соседней квартиры, из-за которой слышались детские голоса, пробил кулаком дыру в закрытой двери и открыл замок изнутри. Двух мальчишек тогда еле откачали. Взрывом снесло перегородку между квартирами, и они задыхались в дыму…
      Ни того же Игорька, неразлучного с дядей Сашей-Кавээном, аналитика от бога, в доли секунды просчитывающего любую ситуацию и находящего единственно возможный выход из безвыходных положений. Если идти за Игорьком след в след, никогда не попадешь ни в какую ловушку…
      Но они почему-то остались, а я полетела одна. И теперь сижу в пустом салоне, поглядываю в иллюминатор на бесформенные облака, над которыми мы летим, и остро чувствую, как мне не хватает дяди-Сашиной иронии и интеллектуальных рассуждений Игорька, который всегда совершенно неопровержимыми аргументами обосновывает свой единственный и постоянный вывод – как бы сейчас ни было плохо, закончится все обязательно хорошо…
      А мне сейчас было плохо и очень не хватало его аргументов. В душе шевелилась неясная и необъяснимая тревога. Может быть, потому, что это мое первое самостоятельное задание? И никто не будет меня страховать?
      Ровное гудение турбин самолета усыпляло не хуже хорошей колыбельной. Я устала тревожиться и нервничать, и как всегда, нашла самый простой выход – заснула, чтобы спрятаться от неприятностей…
      Я не всегда помню свои сны – наверное, мне часто снятся не совсем приятные для меня вещи. Ведь, анализируя сон, можно многое понять о себе – и часто такое, от чего проще и легче отвернуться, чем осознать. Вот мое сознание и не разрешает мне помнить некоторые мои сны… Слишком уж откровенные.
      Но этот я помнила очень хорошо. Потому что приснились мне Кавээн с Игорьком, и они явно хотели меня о чем-то предупредить. Правда, они не хотели сказать об этом прямо, а лишь подталкивали меня к тому, чтобы я сама догадалась. Намекали. Но я не могла понять их туманных намеков и только злилась…
      Дядя Саша с Игорьком сидели напротив меня, лицом ко мне, хотя я точно знала, что кресла в салоне расположены по-другому, в затылок друг другу.
      Но это мне не казалось странным. Это было как-то несущественно.
      Важно во сне для меня было то, что у обоих у них были серьезные лица и обиженно поджатые губы. Но обижались они не на меня, а друг на друга.
      Оба хотели на мне жениться, никто не мог уступить. Выбирать должна была я, а я хотела выйти замуж сразу за обоих.
      И когда я им это сказала, они сразу же перестали дуться, жутко обрадовались и принялись совершенно по-мальчишески прыгать по салону и раскачивать самолет. Пока не вышел командир экипажа, который оказался совершенно седым стариком с большой окладистой бородой, смешными залысинами и очень умными глазами. Он был одет, вместо летной формы, в странный белый балахон с длинными широкими рукавами, наподобие монашеской рясы. Спереди у него было что-то вроде огромного фартука с одним карманом.
      Командир объявил нам, что никакой свадьбы не будет, потому что женихам нужно срочно улетать в командировку. Я, кажется, забилась в истерике, а Кавээн с Игорьком покивали головами и покорно вышли из самолета через дверь салона. В иллюминатор я увидела, как они полетели в обратную сторону: дядя Саша впереди, а Игорек – за ним следом.
      «И два-а гу-у-ся…», – с чувством пропела я во сне им вслед.
      Командир подошел ко мне, вытер своей бородой мне слезы и достал из фартука мятую телеграмму, адресованную лично мне. В телеграмме было то самое сообщение, которое сегодня утром прислали на мой компьютер из Москвы по электронной почте:
      «Николаевой. Борт 003. Рейс 10.30. Готовность – первая. Экипировка – полная. Эвакуация медгруппы из района землетрясения. Кайдабад. Степень разрушения – 98 %. Старший группы – генерал-майор Васильев».
      Во сне я взглянула на часы и с ужасом заметила, что на них уже 13.30. Я опоздала на три часа! Но странный командир экипажа вдруг стянул с себя дурацкий балахон, снял парик и превратился в моложавого пятидесятилетнего красавца, генерал-майора Васильева.
      Я принялась ему что-то объяснять, но он жестом остановил меня и вручил запечатанный конверт. Я хотела тут же вскрыть его, но генерал-майор сказал, что сделать это я должна только после приземления. А потом схватил меня за голову и стал очень сильно сжимать ее руками…
      Проснулась от того, что тон гудения турбин изменился, и уши начало закладывать. «Заходим на посадку», – сообразила я. Сон с меня разом слетел. Начиналась работа…

      …Едва я вышла из самолета, как сразу же поняла, что к месту назначения мы еще не прибыли. Никаких гор вокруг не было. Лишь на горизонте невысоким темным забором виднелась какая-то сплошная масса. На мой вопросительный взгляд командир экипажа, тоже спустившийся из самолета на бетон, ответил:
      – В Кайдабаде не осталось ни одной целой полосы. Садиться некуда. С парашютом тебя выбрасывать приказа не было. Здесь аэродром уцелел. Правда, полосы короткие, но ничего, как-нибудь взлетим… А ты отсюда на машине. Всего-то часа полтора…
      – А где мы?
      – Нижний Пяндж. Таджикистан… Не знаю только, удастся ли тебе здесь найти машину…
      – А ты, командир, из-за меня не расстраивайся. Машину не найду, так верблюда какого-нибудь достану… Без транспорта не останусь…
      Очень довольный своей шуткой насчет машины и тем, что я ее поняла и поддержала, командир от души засмеялся. Он же, без всякого сомнения, сообщил генералу Васильеву, где меня высадил, и вопрос с машиной уже, скорее всего, решен. Было командиру всего лет тридцать пять, лицо чисто выбритое, никаких признаков бороды. И черная как смоль шевелюра густая, даже намека нет на залысины. Ну явно не он мне сегодня снился…
      Пока мы с ним смеялись, вдали на взлетно-посадочную полосу вырулил джип и на полной скорость помчался к нашему самолету. Ошибиться было невозможно, поскольку наш «Як-42» стоял на территории аэродрома в полном одиночестве. Метров за десять до самолета джип резко затормозил и остановился почти рядом с нами. Из него выскочил человек с погонами капитана войск МЧС и бегом направился ко мне.
      – Старший лейтенант Николаева? – закричал он, не успев еще остановиться.
      – Так точно, капитан, – ответила я. – А в чем, собственно…
      – Приказ генерала Васильева. Вас срочно доставить в Кайдабад. Прошу в машину. Нас ждут на границе…
      – Эй, капитан, – вмешался командир экипажа. – А может быть, через реку лучше не здесь, а в Кулябе? Там гораздо ближе к Кайдабаду…
      – К востоку отсюда все мосты на Пяндже разрушены землетрясением, – ответил невозмутимый капитан. – Здесь единственная уцелевшая переправа… Мы теряем время. Нас ждут…
      Подхватив свой компактный рюкзак со спецснаряжением, я прыгнула в джип, и тот рванул с места, не дожидаясь, когда я опущусь на сиденье. Я даже не успела заметить, как капитан оказался за рулем.
      «Этот человек движется быстрее, чем я успеваю поворачивать голову», – с удивлением подумала я, наблюдая за водителем.
      На вид ему было лет двадцать пять, но скорее всего он решил, что я чуть моложе его. Мой вид часто вводит мужчин в заблуждение относительно возраста. На меня капитан не посмотрел ни разу после того, как выскочил из джипа. Смотрел он куда-то выше моей головы. Или ниже, что мне было гораздо больше понятно… Уж я-то знала, что даже когда я в спецкомбинезоне, там, ниже, есть на чем остановить взгляд мужчине. А вот надо мной что он разглядывал?.. Не знаю!
      Мы пролетели через селение с унылыми постройками без окон, низкими и длинными. И улица была настолько узкой, что казалось, едешь по какому-то тоннелю между двумя заборами, а не между домами… Неожиданно мелькнуло ну совершенно российское здание провинциальной сельповской архитектуры, на котором я, к своему удовлетворению, успела заметить надпись «Магазин». Машина резко затормозила, и я вписалась лбом в стекло.
      – Держаться надо, барышня, – ухмыльнулся капитан, по-прежнему не глядя на меня. – Ты мне все стекла побьешь…
      «Наглец! – возмутилась я, обидевшись на стремительного капитана почему-то сразу и сильно. – Он еще смеяться надо мной будет!»
      – А ты, капитан, не скалься, – вслух отрезала я, потирая ушибленный лоб. – Твои глубокомысленные замечания и неуставное обращение ко мне ясно говорят о том, что я тебе нравлюсь. И нравлюсь сильно. Ты меня хочешь, но боишься, и поэтому защищаешься, хотя на тебя пока еще никто не нападал… Так что – оставь свою иронию для жены. Ведь у тебя с нею, кажется…
      Я внимательно посмотрела на него. Он заметил и поежился.
      – …проблемы? Особенно в постели…
      Это был нокаут.
      Мне даже стало немного жалко его. Он густо покраснел, лицо покрылось мелкими капельками пота, а нижняя челюсть едва заметно задрожала. То ли от злости, то ли расплакаться собирался…
      Я была уверена, что попала в десятку, но это было не особенно сложно. Аномально высокая скорость движений капитана не могла быть врожденной. Просто он таким образом давал выход своей избыточной психической энергии, не имея возможности расходовать ее обычным способом – в общении с женщиной.
      В чем именно была суть его проблем с женой, я, конечно, вряд ли скажу, какая-либо информация об этом отсутствует. Да и к чему мне это знать? Был бы он моим пациентом, диагноз мне ставить пришлось бы. Достаточно уверенности в том, что это – типичный случай. Просто я знаю, что психическая энергия всегда ищет обходные пути, когда не может быть израсходована обычным, нормальным путем. Например – в постели…
      Это как вода перед плотиной – растекается вширь и в конце концов находит низинку, чтобы двигаться дальше, не стоять на месте. Энергия должна расходоваться, если не так, то иначе… И кинетические, моторные функции чаще всего оказываются той ложбинкой, по которой течет избыточная внутренняя энергия. Иначе ее может накопиться столько, что она в конце концов прорвет плотину, и это будет уже нарушением психики. Такой человек может даже представлять серьезную опасность – и для самого себя, и для тех, кто вокруг…
      Но это же хорошо известно любому начинающему психологу. Так что, Оленька, нечего гордиться, что тебе удалось так запросто «расквасить нос» неграмотному в этом отношении капитану.
      В чем он, собственно говоря, перед тобой так уж провинился? Что, страдая от какой-то своей внутренней неуверенности, проявил в отношении тебя психологическую агрессию, попытался на тебя напасть? Так ведь это обычная, стандартная реакция человека. Да и, надо сказать, он ее довольно мягко проявил…
      Почему же ты приняла это так близко к сердцу? Это же не на тебя лично была реакция, а на «женщину» вообще. И оборонялся он, скорее всего, от своей жены, которая по какой-либо причине не выходит у него из головы.
      Чего ж ты «кулаками»-то принялась махать? У тебя тоже, что ли, проблемы с мужиками?..
      «Запомни, Оленька, что я тебе сейчас скажу, и больше никогда не забывай! – сказала я самой себе как можно внушительнее. – Оскорбленное самолюбие – это синоним женской неудовлетворенности собой и явный признак неуверенности в себе. Ты-то что озлобилась? Сомневаешься в своей привлекательности для мужчин?.. Хороша, нечего сказать!..»
      Я смущенно вздохнула. Что делать, я была права! Нужно внимательнее за собой следить.
      «А теперь помоги человеку, что сидишь-то!.. – продолжала я себе выговаривать. – Злорадствуют только слабые… Только аккуратней, без жалости, а то совсем его раздавишь…»
      У капитана между тем в глазах прорезалась какая-то мысль, и растерянность во взгляде сменилась подозрительностью. Он теперь смотрел мне прямо в глаза, причем с таким внутренним напряжением, будто собирался меня сейчас изнасиловать.
      – Ты знаешь мою жену?
      Он не столько спрашивал, сколько утверждал. Сам он в это уже поверил, ему нужно было только, чтобы я это подтвердила.
      – Ничего я о тебе не знаю, капитан. И знать не хочу… – я устало вздохнула. – У тебя на лбу все написано… А я читать умею.
      Капитан продолжал смотреть на меня все еще подозрительно.
      – И еще! – В голосе у меня появилась жесткость. – Я не обязана ставить тебе диагноз. Поэтому не надо нагружать меня своими проблемами… С женой сам разбирайся…
      Я устало и даже несколько брезгливо взмахнула рукой, словно отмахивалась от его проблем. И даже засомневалась – не слишком ли театральным вышел этот жест. Для меня всегда важна была психологическая правдоподобность моего поведения. Наверное, это что-то вроде заботы о чести своего мундира…
      – Впрочем, могу сказать, раз уж мне пришлось влезть в твои дела, – добавила я даже несколько неожиданно для себя. – Тебе с ней нужно расстаться, пока вы друг друга не уничтожили…
      Я посмотрела на него сочувственно.
      – Пойми одну вещь, – продолжала я, – женщин много, и все они разные. Очень разные. Ни одна из них не похожа на твою жену. И каждая может тебя полюбить… Да дело даже не в любви.
      В моем голосе появилась досада. Я говорила все это и одновременно с удивлением прислушивалась к словам, которые произносила.
      «Кому я это все говорю? – как-то успевала я еще и недоумевать. – Ему? Или себе?..»
      – С любой другой женщиной ты сможешь чувствовать себя уверенно. И тебе не придется так суматошно двигаться по жизни…
      При этих словах капитан вздрогнул.
      – Только сначала разберись с самим собой. Сам не сумеешь – сходи к психоаналитику. К вашему, штатному. У меня сейчас для тебя просто времени нет. Это же так быстро не делается… Это же часами нужно говорить, изо дня в день… У меня приказ, да и у тебя тоже. У нас с тобой есть задание. Люди ждут нашей помощи, а мы тут мозги друг другу крутим, проблемы свои решаем…
      Я специально не смотрела на него, пока все это говорила. У меня не было никакого желания устанавливать с ним особо доверительные отношения, вроде тех, которые всегда возникают между психоаналитиком и пациентом. Хорошо известно, что почти все пациенты, как правило, влюбляются в своих аналитиков. Особенно когда сеанс психоанализа сводит мужчину и женщину…
      Поэтому я старалась по возможности отстраниться от того, что я говорю, словно это и не я вещаю. А просто он сам понимает…
      Но в этот момент я неожиданно разозлилась. Не на капитана – на саму себя. Почему на мужчин постоянно нападаю? Отомстить кому-то хочу?..
      «Все, подружка! Стоп! Ни шагу больше в эту сторону, – мысленно дернула я себя за рукав форменного комбинезона, почувствовав, что стою на краю пропасти, дна которой не видно. – А то будешь опять карабкаться вверх по обрыву и снова сдерешь коленки и ногти пообломаешь. А тебе работать нужно. Тебя люди ждут…»
      Я пару раз глубоко вдохнула и выдохнула, а затем произнесла медленно, как магическое заклинание, следующую фразу:
      «Никакого Сережи никогда не было, нет и больше никогда не будет…»
      Я замерла, прислушиваясь к себе. Но ничего толком не поняла и добавила на всякий случай, просто надеясь, что мне удастся себя убедить:
      «Забудь это имя, радость моя… Искренне тебе советую…»

      Но забыть я сумела пока только про капитана. Он тем временем обратил внимание, что я погрузилась в свои, не касающиеся его мысли, сумел успокоиться и выпрыгнул из машины.
      Через переднее стекло я смотрела, как он бежит к группе пограничников, суетившихся у въезда на довольно узкий мост через реку, проносящуюся по неглубокому ущелью с головокружительной скоростью. Пограничники проверяли документы у таджиков-водителей большегрузных «КамАЗов», выборочно потрошили какие-то коробки и тюки. Таджики все как на подбор были высокие, худые, все с усами и в каких-то разноцветных круглых шапочках-тюбетейках.
      «Помощь пострадавшим от землетрясения везут…» – констатировала я, заостряя внимание на очевидном факте, чтобы отвлечься от своих проблем…
      На наш джип никто не обращал внимания. Издалека я видела, как офицер-пограничник отмахнулся от моего капитана, едва взглянув на его документы.
      Капитан тут же побежал обратно, запрыгнул в машину, и через минуту мы уже съезжали с каменного моста на афганскую сторону.
      – Как тебя зовут, капитан? – успела спросить, пока мы ехали по мосту.
      – Строганов. Андрей, – доложил он, словно отвечал старшему по званию.
      Я мысленно усмехнулась. Похоже, перемирие между нами было заключено. Причем я получила право на некоторую контрибуцию.
      С афганскими пограничниками Строганов вообще не церемонился, лишь махнул рукой какому-то бородатому человеку, поглядывавшему на остальных свысока. Видно было, что Андрея здесь видели не впервые и не считали каждый раз необходимым досматривать его машину.
      Знали, наверное, заранее, что ничего у него не найдут. Другое дело – грузовики с гуманитарной помощью, которые должны были вот-вот переправиться через Пяндж и заодно через границу. Это – лакомый кусочек для местных пограничников…
      Я уже начала привыкать к скорости, с которой двигался Строганов и, естественно, его машина. Не успела и глазом моргнуть, как мы уже пронеслись по афганской деревушке. Хотя, может быть, у них это называлось городом… не берусь судить.
      Меня поразило сходство афганского селения с таджикским. Словно мы у моста просто развернулись и поехали обратно. Те же узкие улочки, зажатые низкими бесконечными то ли заборами, то ли стенами домов, переходящих один в другой. Только никакого сельповского магазина на площади перед мостом. Архитектурный стиль на афганской стороне был более выдержанным.
      – Слушай, Строганов, – спросила я, – мы границу переехали? Что-то не вижу разницы… Мне кажется, они одинаковые – что Нижний Пяндж, что это вот…
      Я кивнула головой за окно машины.
      – …райское местечко.
      – А разницы и нет, – усмехнулся капитан. – Ты права… Что Нижний Пяндж, что Шерхан. Никакой разницы. У каждого второго, живущего на этой стороне, – родственник на другой стороне реки живет. По ночам здешние парни на ту сторону к девкам ходят… Да и пуштунов тут раз-два и обчелся. Сплошные таджики, и с той стороны, и с этой…
      Капитан разговорился, и я почувствовала к нему искреннюю симпатию. Нормальный парень, когда не комплексует. А стоило ему забыть, что я – женщина, как и комплексы все куда-то исчезли. Ну что ж, постараюсь не напоминать… Если, конечно, мне это удастся.
      Скажу сразу, что больше я его не трогала. Впрочем, и он меня – тоже. Капитан Строганов болтал без умолку, джип его мчался по извилистой горной дороге с ужасающей иной раз скоростью. Я старалась не смотреть вниз, когда мы на виражах пролетали рядом с обрывом. Но сердце, честно говорю, замирало в страхе…
      Навстречу не попалось ни одной души. Никто не ехал из Кайдабада. Мы обогнали за час с десяток грузовиков, груз на которых был затянут брезентом, но я так и не поняла, что они везут.
      В одном месте Андрей неожиданно тормознул, и мы потихоньку перебрались по дощатому настилу через свежую трещину шириной метров пять, расколовшую карниз, по которому вилась дорога. Потом мы долго спускались в небольшую долину, и нам вброд пришлось переезжать какую-то мелкую, но очень стремительную речушку.
      У каждого колеса с правой стороны вздыбились буруны, меня обдало брызгами, и я завизжала совсем как девчонка. Андрей дико заорал и выжал педаль газа на полную. Джип, словно горный козел, запрыгал на камнях, поднимая тучи брызг, а мы с Андреем смеялись и что-то кричали во все горло, совершенно счастливые. Я чувствовала себя десятиклассницей, у которой вся жизнь впереди и нет пока еще никаких особенно болезненных душевных ран…
      Джип выскочил на противоположный берег и сразу же заглох. Причем, клянусь, Андрей нарочно мотор не глушил. Двигатель действительно заглох самостоятельно, без помощи Андрея.
      Затихли и мы с Андреем, только поглядывали друг на друга и продолжали улыбаться глазами, оба мокрые от брызг. По его щеке стекали капли воды, словно слезы, и это было смешно, потому что глаза у него были веселые. Смеющиеся, уверенные глаза. Такие глаза были у моих школьных друзей, когда мы вместе убегали с уроков…
      Мы оба молчали.
      – Ольга… – произнес он мое имя хриплым почему-то голосом.
      – Андрей?.. – эхом отозвалась я, все еще приятно плавая в своих ретроспективных эмоциях.
      Он посмотрел мне прямо в глаза, и я поняла, что наше перемирие нарушено. Причем не мною…
      Если он сейчас поднимет руку и дотронется до моей шеи, я просто сломаю эту руку и поведу дальше машину сама. Слава богу, руки ломать нас на спецзанятиях научили…
      Неужели он так и не понял, что со мною ему лучше не связываться? И решил взять реванш? Нельзя же быть таким тупым, в конце концов!
      Андрей поднял руку и…
      И я его пожалела. Не стала заниматься рукоприкладством. Я была уверена, что я с ним справлюсь, поскольку он не ожидал нападения. А мужчина, с которым женщина справилась физически, надолго оказывается выведенным из строя… Стоит ли ломать его слабую психику?.. Мне ведь нужно-то всего, чтобы он оставил меня в покое и знал свое место… Достаточно просто по морде дать. А по морде – это я и словами могу.
      – Андрюша! – сказала я. – Сейчас для тебя самое лучшее – немного помастурбировать… Это поможет снять излишнее психологическое напряжение. Ты же иногда этим занимаешься, правда?.. Я минут пять погуляю, чтобы тебя не смущать… Управишься?
      Не подозревала, что человек может краснеть так стремительно. Со скоростью взрыва. Я оставила его цепенеть в кабине, а сама выбралась из машины, чтобы немного размять ноги.
      Капитан боялся повернуть голову в мою сторону.
      «Ну что, мальчик, – подумала я, вполне удовлетворенная его реакцией, – понял теперь, с кем связался?»
      Несколько минут я побродила по обочине дороги, поглядывая по сторонам. На душе было наконец-то спокойно. Давно заметила, что в горах гораздо легче найти душевное равновесие, по крайней мере для нас, жителей равнин…
      Андрей все-таки догадался вылезти из машины, хотя давно уже надо было заниматься мотором, а не своими сексуально-психологическими проблемами.
      – Нас люди ждут… – буркнул он, поднимая капот.
      Капитанская стремительность куда-то пропала, он двигался теперь очень, как мне показалось, медленно, и было даже странно смотреть, как он не торопясь поднимает крышку капота, заходит с другой стороны, чтобы взглянуть на двигатель. Мне словно пленку в замедленном темпе прокручивали. Так же медленно он вынырнул из-под капота, захлопнул его и сел за руль. Долгую минуту он сидел молча.
      Я тоже сидела молча, отвернувшись от него, потому что на лице у меня была написана брезгливость, я это просто чувствовала. А мне не очень хотелось ему это показывать… Пусть поскорее приходит в себя, нам пора ехать.
      – Помчались дальше! – скомандовал наконец себе капитан Строганов и с места рванул машину на прежней крейсерской скорости.
      Перед глазами у меня скоро опять замелькали обрывы, пропасти. То горизонт моего зрения сужался до нескольких сантиметров, когда вплотную к окну пролетала мимо какая-нибудь скала, то рывком расширялся до необъятного простора, ограниченного только горным хребтом в нескольких десятках километров от меня, когда джип выскакивал из-за очередной скалы и входил, а вернее влетал, в противоположный поворот на изгибе дороги.
      Я не видела нигде следов землетрясения. Трещин на дороге больше не попадалось, только иногда я успевала заметить довольно большие камни, валявшиеся прямо посередине нашего горного «шоссе». Андрей немного перед ними притормаживал, но, объехав, продолжал гнать с той же скоростью…
      Когда мы выскочили из-за очередного крутого поворота, Андрей, подпрыгивая вместе со мной на засыпанной мелкими камнями дороге, крикнул, показав рукой вперед:
      – Смотри! Это Кайдабад…

      Впереди лежали развалины.
      Среди них бродили странно одетые люди. Я поняла, что землетрясение случилось ночью. Началось оно сразу с толчка баллов в семь, и дома, сложенные в основном из сырцового, необожженного кирпича, рассыпались. Большинство жителей города, не успев выбраться наружу, погибли.
      Спаслись только те, кто, не теряя ни секунды, сразу бросился на улицу. Не одеваясь, ничего не собирая с собой, не думая – в чем был. Если спал голым, выскакивал прямо голым. Зато живым. Те, кто пытался одеться, погибали под рушившимися домами. Уцелевшие одевались в то, что могли найти среди развалин.
      Жителей Кайдабада легко можно было отличить от спасателей, одетых в форму защитного пятнистого цвета. Казалось, что спасателей значительно больше, потому что, в отличие от оцепеневших жертв землетрясения, они двигались, причем очень энергично. Спасательные работы были начаты, очевидно, с той окраины города, на которую мы выехали с капитаном Строгановым.
      Машин было на удивление мало. Я видела довольно большой участок разрушенного города и насчитала на нем всего пять бульдозеров, разравнивающих уже обследованные завалы, и три малогабаритных экскаватора с очень большими ковшами… Мне уже приходилось видеть такие, когда в Орли расчищали стоянку автобусов, на которую упал один из трех столкнувшихся в воздухе самолетов. Половина искореженного двухэтажного автобуса запросто умещалась в ковше такого экскаватора… По частым взмахам огромных ковшов из серебристого, легкого, но чрезвычайно твердого сплава я поняла, что работа идет очень интенсивно. Ближайший экскаватор был мне хорошо виден… Несколько спасателей обследовали очередной завал и знаками показывали издалека экскаваторщику, сколько, какой толщины слой снять сверху и на каком участке… Иногда это были всего несколько сантиметров, и ковш поднимался практически пустой… Но я знала, что по-другому работать просто нельзя – запрещает здравый смысл, да и международные требования к спасательным работам, согласно которым технику применять вообще нельзя, пока нет уверенности, что из завала вытащили не только всех живых, но и все трупы… «С уважения к мертвым начинается уважение к живым!» – вспомнила я один из лозунгов кодекса спасательской чести, придуманного еще старой гвардией, которая сейчас заняла почти все руководящие места в министерстве…
      На завалах, где экскаватора не было, расчистка продвигалась вперед значительно медленнее. Ребятам приходилось вручную лебедками, ломами поднимать камни, балки, огромные сцементированные глыбы кирпичей. То и дело кто-то из них поднимал вверх руки, подавая сигнал, что в завале обнаружен человек. Живой или мертвый, это чаще всего невозможно сразу определить, пока тело не будет извлечено из-под обломков дома.
      За те несколько минут, что наш джип стоял неподвижно, я успела заметить, как раненых на носилках бегом относят к стоявшему на расчищенной от обломков домов площадке большому транспортному вертолету…
      Спасатели работали группами по шесть-восемь человек, у некоторых были собаки, специально обученные для поиска в завалах пострадавших. Группы обследовали развалины одного дома за другим и медленно, очень медленно продвигались к центру города…
      Работающий мотор джипа, шум винтов готовящегося взлетать вертолета заглушали остальные звуки. Но было видно, что сидящие кое-где на развалинах женщины с закутанными тряпками головами, некоторые – в парандже, раскачиваются взад-вперед и, очевидно, плачут, причитают или даже кричат.
      Они были совсем не похожи на тех пуштунок, которых я видела однажды в афганской деревне в районе Герата… Год примерно назад, когда участвовала в поисках туркменской археологической экспедиции, пропавшей на перекрестке трех границ в межхребетье Копетдага и Сафедкоха. Археологи искали древний город, расположенный, по преданию, у истоков Герируда, и умудрились на пятьдесят километров углубиться на иранскую территорию, тогда как мы начали поиски с афганской… В моем личном деле в графе «территории, на которых работала» теперь наверняка среди прочих значится – «Афганистан»… Хотя вся работа на этой территории ограничилась тогда всего полусутками… Может быть, еще и поэтому сюда послали именно меня?..
      Чернобородые афганские мужчины сидели на развалинах молча, уставившись в одну точку, и не помогали спасателям раскапывать свои бывшие дома. Странно было видеть у каждого из них головной убор, хотя многие были без своих традиционных халатов и шоли – длинных хлопчатобумажных покрывал, заменяющих верхнюю одежду. Некоторые даже – без рубашек. Но головы у всех покрыты – или тюбетейкой, или каким-то войлочным колпаком, или люнги – пятиметровой белой чалмой. Наверное, это было чем-то настолько традиционным, а то и просто религиозным, ритуальным, что уцелевшие заботились прежде всего не об одежде, а только о том, чтобы прикрыть головы. Аллах, что ли, запрещал им ходить с непокрытыми головами?..
      Неподалеку работал экскаватор, разгребавший особенно высокий завал. Около него стояли два джипа, таких же, как наш…
      – Вон он, – сказал Строганов.
      – Кто? – не поняла я.
      – Васильев, – пояснил капитан, – местный главнокомандующий российскими спасателями… Ему ты должна доложиться.
      Наш джип тронулся с места и начал осторожно пробираться по заваленной обломками улице ближе к экскаватору. Вертолет в это время, взметая тучи пыли, медленно поднялся в воздух и пролетел над нашими головами куда-то на юго-восток.
      – Куда вывозят раненых? – спросила я.
      – В Кабульский госпиталь, – ответил Андрей. – Там было всего три балла. Разрушений нет, только стекла в окнах дребезжали…
      Наш джип затормозил метрах в пяти перед вышедшим нам навстречу офицером в российской форме. Очевидно, это и был генерал-майор Васильев.
      Я проворно выскочила из машины и бегом направилась к нему. Сама атмосфера вокруг не позволяла двигаться в другом темпе.
      Офицер и впрямь оказался в звании генерал-майора. Замерев перед ним по стойке «смирно», я четко, как бравый солдат-спасатель, отбарабанила рапорт:
      – Старший лейтенант Николаева по приказу из центра прибыла в ваше…
      – Отставить, – оборвал он меня. – Пройдите в мою машину…
      Я села в бронированный джип, оборудованный бортовым компьютером, – наверное, это был командный пункт. Мне прежде не приходилось общаться с первыми лицами на территориях бедствия. У меня всегда был начальник группы, который сам обо всем докладывал, получал приказы и инструкции, ставил мне задачу.
      Теперь я сама себе была начальником особой спасательной группы. Пусть и малочисленной – всего из одного человека. Ну и пусть маленький у меня отряд. Зато задание у него ответственное. Иначе бы меня просто не вызвали…
      Джип генерала оказался разделенным внутри прозрачной перегородкой, отделявшей передние два сиденья от остального салона. Сзади сидел дежурный оператор и отслеживал по компьютеру оперативную обстановку в районе бедствия, в том числе и сейсмологическую.
      Васильев кивнул мне на место пассажира впереди, сам сел на место водителя. Секунд тридцать он молчал, очевидно, сосредоточиваясь. Потом взглянул на меня. Во взгляде его я не сумела прочесть абсолютно ничего. Совершенно отстраненный взгляд. Такие обычно направляют на неодушевленные предметы. Ну, возможно, еще – на трупы. Я чуть плечами не передернула от его взгляда… Я, знаете ли, жива еще, что ж на меня так смотреть-то!..
      – Документы! – Голос у Васильева был равнодушный, но жесткий, не предполагающий никаких возражений по поводу того, что он говорит.
      Я вручила ему свое удостоверение и дискету с шифрограммой из московского центра.
      На ней было несколько файлов, из которых прочитать я смогла только один, адресованный лично мне. Его шифр был мне известен. Знать о содержании остальных не положено. Согласно должностной инструкции, правом на эту информацию обладал только непосредственный руководитель спасательных работ на месте бедствия.
      Я полагаю, что в этих файлах содержалась исчерпывающая информация обо мне и поставленной передо мной задаче. Я ведь пыталась все это прочитать, когда получила приказ из Москвы, но у меня ничего не вышло…
      Васильев внимательно изучил мое удостоверение и вернул его мне. С этим по крайней мере у меня все в порядке. Я, слава Аллаху, не шпион, не диверсант и не самозванец какой-нибудь, жаждущий приключений.
      Васильев между тем включил небольшой дисплей, расположенный перед водителем на передней панели с правой стороны от рулевой колонки, ввел мою дискету и, словно забыв о прибывшей, погрузился в чтение моих представительских инструкций. На это ему хватило ровно минуты. Но, когда он заговорил, тон у него был уже другой. Я по крайней мере получила право на фамилию.
      – Значит так, – сказал он с непонятной для меня суровостью. – Ты, Николаева, в таких делах человек новый. Поэтому полностью твое задание знать тебе пока не положено. В ситуацию я тебя введу, задачу на первом этапе поставлю. Дальше будешь действовать по обстоятельствам. Когда до второго этапа доберешься, сама все поймешь. А не доберешься – значит, и понимать не надо было…
      Честно говоря, такой вводный инструктаж меня несколько озадачил. Что это за задание такое – «Поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…»? Нельзя ли поконкретнее? И потом, что это за намеки – «Если не доберешься…»? Веселенькое начало, нечего сказать!
      Васильев, очевидно, чувствовал двусмысленность своих слов. Неопределенность, которая прозвучала в его фразах, его самого несколько смущала. Но, наверное, он вынужден был говорить неопределенно. Единственное, что он должен был сделать в любом случае – обрисовать мне ситуацию в Кайдабаде и сформулировать мою первоначальную задачу. К чему он незамедлительно и приступил.
      – Толчок силой семь баллов произошел двенадцать часов назад. Никакого предупреждения не было. В городе уцелело одно здание – мечеть, построенная в шестнадцатом веке. Почему не развалилась, совершенно непонятно. Возможно, под ней существует локальная песчаная подушка. Толчок пришелся на ночное время. Поэтому жертв очень много. В Кайдабаде, по переписи, проведенной пять лет назад, проживало около шестидесяти тысяч человек. Нашей группой эвакуировано триста пятьдесят раненых, обнаружено полторы тысячи трупов. Порядка пяти тысяч человек успели выбежать из домов или выбрались из завалов самостоятельно. Их мы пока не вывозим. Они сидят на развалинах, ждут, когда освободится транспорт. Да они и уходить-то со своих развалин никуда не хотят… Тебя это, собственно говоря, не касается… Теперь слушай внимательно и не говори, что не слышала…
      Васильев посмотрел на меня строго, словно сомневаясь, что я последую его совету.
      – В Кайдабаде сейчас работают уже три группы спасателей, направленных сюда в соответствии с соглашением ООН по спасательным работам, – наша, американцы и французы. Возможно, прилетят еще аргентинцы. У них очень сильная, опытная команда спасателей, но слабая дипломатическая служба. А политическая ситуация здесь очень сложная… Город пока поделен на три зоны. Каждая из национальных групп работает в своей, хотя четких границ между ними, конечно, нет, и мы осуществляем активные контакты между группами. Идиотское, кстати, правило, но на нем настояла местная власть. Обычно международная служба спасения ООН присылает объединенную интернациональную команду… Впрочем, это ты, наверное, сама знаешь… Но здесь сейчас все шиворот-навыворот-набекрень… На территории нашей зоны твоих врачей…
      Произнося это слово, Васильев покосился на меня и почему-то хмыкнул.
      – …пока не обнаружено. По оперативным данным, скорее всего они должны находиться на территории, где работают американцы…
      Генерал сделал небольшую паузу и вздохнул, прежде чем продолжить.
      – Теперь – твоя задача… Из российской медицинской миссии в Кайдабаде тебя, собственно, должен интересовать только один человек – Судаков Алексей Вениаминович, хирург, он же – руководитель миссии. Ему пятьдесят четыре года, очень высокий, худой, лысый. Фотографии его у меня нет, но его ни с кем не спутаешь. Больше двух метров роста и абсолютно лысая голова – редкое сочетание, никаких особых примет не надо… Найдешь и… Ну, словом, поможешь ему выбраться… Теперь слушай внимательно…
      Я мысленно пожала плечами. Как этот генерал себе представляет: можно невнимательно слушать формулировку задачи?.. Или это с его стороны такой неуклюжий намек?.. На что?..
      – …Очень важно не только найти его, – медленно, чуть ли не по слогам продолжал генерал, – но и оценить его поведение с точки зрения психологической достоверности…
      Он сделал паузу.
      – Ты меня хорошо расслышала, Николаева? В крайних случаях решение принимай самостоятельно… Это, собственно, и есть твоя задача… Остальное сообразишь сама. Все тебе ясно, старший лейтенант?
      «Издевается, что ли?» – подумала я с иронией, впрочем, так и не разобравшись, в чей адрес я ее направляю… Судя по всему, – в свой. Хотя кое-что я успела уже сообразить. Недаром же генерал так аляповато подчеркивал слова «психологическая достоверность»… Значит, я должна оценить, насколько этот человек лжет, насколько естественны его психологические реакции. А делается это в единственном случае: когда хотят выяснить, не ведет ли он двойную игру?.. Значит, Судаков – агент. Хотя я и не знаю – которой именно из российских структур… И меня, значит, посылают выяснить – не перевербован ли он? Только я не понимаю, почему бы этой структуре самой не заняться проверкой своего агента?..
      – Тумана много, генерал, – ответила я откровенно, то, что думала. – Как бы не споткнуться в тумане-то и голову не расшибить…
      Васильев закрутил головой.
      – Ничего больше этого говорить не могу. Не имею права… Разбирайся сама… Значит, так, – добавил генерал после паузы. – К американцам я отвезу тебя сам. Представлю Уэйнкрафту. Он у них за главного. Работать будешь с тем, кого он тебе покажет. Самостоятельно американцы на своей территории работать не дадут, обязательно своего человека приставят… Но сначала поедем к французам. Это ребята простые, из национального легиона, с ними у нас и отношения попроще сложились. Без особого этикета обходимся… Теперь последнее… У меня тут пока всего шестьдесят человек. Все заняты, ни на минуту ни одного выделить не могу. Поэтому работать будешь одна… Особая сложность – отношения с местной властью…
      Тут генерал вздохнул. Тяжелый получился у него вздох, искренний.
      – Район Кайдабада контролируют отряды движения «Талибан», – продолжал знакомить меня с обстановкой Васильев. – Отношение к нам открыто враждебное. Ахмед-Кхель русских терпеть не может. Это командира их так зовут… Джихад он нам пока не объявил, но дело к тому идет. Пока мы спасаем людей – не провоцируют… Но действия наши жестко контролируют и ограничивают район передвижений. Поэтому – никаких конфликтов, никаких стычек. Иначе тебе просто горло перережут. Они тут мастера с кинжалами управляться… Твоя задача – вытащить отсюда Судакова… Он нам нужен… Французов талибы тоже не любят. А вот Уэйнкрафт с ними как-то договорился. Так что без него у тебя все равно ничего не получится… Ты должна с ним подружиться. Это, кстати, тоже одна из причин, почему выбрали именно тебя. Ты женщина, молода, и внешность у тебя более чем привлекательная…
      Я с удивлением прислушивалась к словам генерала. Все это он говорил мне совершенно отстраненно, как будто сам – и не мужчина вовсе. У меня еще раз мелькнуло ощущение, что я – какой-то неодушевленный предмет. По крайней мере в его глазах…
      – Теперь, кажется, все… Единственное, о чем прошу – помни, что с талибами нужно быть вдвойне осторожной. Хитрые и жестокие, как все азиаты… И что у них там за отношения с мистером У – еще разобраться нужно. Не нравится мне их дружба…
      Васильев включил зажигание, но с места не тронулся, а постучал в прозрачную перегородку, отделявшую нас от оператора за компьютером. Мне было видно, как тот отвел глаза от экрана монитора и вопросительно посмотрел на генерала.
      Васильев щелкнул каким-то тумблером и спросил по внутренней связи:
      – По прогнозу есть что-нибудь новенькое?
      Дежурный оператор опять уставился на экран и принялся докладывать:
      – Среднесрочный метеопрогноз благоприятный. Ближайшие двадцать часов – без осадков, ветер с юго-запада пять-восемь метров в секунду, температура от десяти градусов ночью до двадцати девяти – днем. Радиационный фон – в пределах нормы. Загазованность отсутствует. Сведений о складах отравляющих веществ не поступало. Пожар на бензохранилище французами потушен сорок минут назад… Сообщений о других складах горюче-смазочных веществ нет…
      – Достаточно, – прервал его Васильев. – И так все ясно…
      – Василий Кузьмич, – не умолк все-таки оператор, – поступила новая информация по сейсмологическому прогнозу на ближайшие сутки…
      Генерал поморщился на неуставное обращение к себе, но замечания не сделал.
      – Ну? – только спросил он.
      – Сейсмостанции в Кабуле, Дели и Равалпинди сообщили свои оценки вероятности повторного толчка. Эпицентр – в ста километрах юго-восточнее нас. Афганская станция дает вероятность сорок процентов, индийская – семьдесят, пакистанская – семьдесят пять…
      – Душанбе? – отрывисто и как-то сердито спросил Васильев.
      – По прогнозу таджикской станции, вероятность повторных толчков почти нулевая…
      – Идиоты… – процедил сквозь зубы Васильев. – Дела хреновые. Сто километров – это слишком близко. Кого не успеем откопать – совсем похоронит… Первый толчок сопровождался образованием трещин и провалов. Очевидцы рассказывают – дома целиком под землей исчезали… Обстановка ясна?
      Это он уже меня спрашивал. Я кивнула.
      – Тогда – едем, – сказал генерал, и джип тронулся с места.
      Я обратила внимание, что, в отличие от капитана Строганова, генерал Васильев водил машину очень сдержанно, осторожно, можно даже сказать – бережно… Словно не командир спасателей машину вел, а переводил через дорогу слепую старушку советский пионер из стихов любимого писателя генералова детства Сергея Михалкова…

      – Ради бога, Поль, давай по-русски! – первое, что сказал Васильев, когда прямо в высокий бампер нашего джипа уперлись гусеницы бронированного вездехода, а из верхнего люка выпрыгнул на броню молодой черноволосый парень и, улыбаясь до ушей, что-то возбужденно затараторил по-французски.
      Он говорил так быстро, что я не успела разобрать ни одного слова, мой французский оказался годным на то, чтобы на нем «объясняться», а не «общаться»… Васильев, видимо, тоже был не готов разговаривать на чужом языке с такой скоростью, этим и объяснялась его ответная фраза.
      Поль легко спрыгнул на камни со своего вездехода и подошел к нашему джипу. Он хотел что-то сказать генералу Васильеву, но, увидев меня, неожиданно заявил на довольно разборчивом русском, медленно выговаривая непослушные слова:
      – Я русский язык учил только тогда, когда такие девушки в стране советской есть…
      Он был кудряв и до неприличия симпатичен. Мне он сразу же напомнил кого-то из довольно известных советских артистов, часто в свое время изображавших в кино суперменов западноевропейского розлива… Несколько секунд я помучилась, вспоминая, а потом бросила это занятие, не видя в нем никакого смысла…
      – Оставь, Поль, – проворчал Васильев. – Она не столько девушка, сколько старший лейтенант… Мы к тебе по делу.
      – Дел всегда много, – возразил молодой француз, – а девушка всегда одна. Если бы мы в Париже занимались только делами, французы давно бы кончили…
      – Извините, Поль, – вмешалась я, – вы, наверное, хотели сказать – «кончились», «перевелись»? Русский язык слишком многозначен, чтобы обращаться с ним так неосторожно…
      – Уи, мадемуазель, – улыбнулся мне Поль, – я хотел говорить: откуда тогда берутся маленькие французики? Вы научите меня правильно говорить по-русски? Вместе с генерал Васильев мы можем говорить только о делах… О скучных мужских делах…
      – С ней тебе тоже придется говорить прежде всего о делах, – заявил генерал, отодвигая его от меня и беря за локоть.
      – Этот неисправимый ловелас, – обратился он ко мне, показывая правой рукой на Поля, – старший волонтер французского отряда, второе лицо после командира. А сейчас – вообще первое. Их командир срочно улетел в Кабул, встречать пополнение… А эта симпатичная девчушка…
      «Ну, генерал, ну, козел старый! – молча возмутилась я. – Какая я тебе девчушка! Сам ты – чушка! Нашел же слово идиотское…»
      – …с сегодняшнего дня – мой заместитель, старший лейтенант Ольга Николаева…
      – Капитан Строганов? – забеспокоился Поль. – Он жив?
      – Жив, жив, что ему сделается… – недовольно проворчал Васильев. – Она – заместитель совсем по другим делам…
      – О, уи, я понимаю… – закивал Поль, с уважением глядя на меня. – Жаль, наш устав не дает мне в заместители женщину…
      – Да ничего ты не понимаешь, француз стоялый! – разозлился Васильев, слегка покраснев. – Это совсем не то, что ты подумал.
      – Не то? – Француз был явно обескуражен словами генерала Васильева и смотрел на меня с недоумением. – Почему – не то?
      – Позвольте мне, Василий Кузьмич? – решила я влезть в их разговор. – Мне кажется, что он вам нарочно мозги морочит…
      Генерал досадливо махнул рукой и отвернулся. Как можно трепаться, когда кругом – работа, кругом – ждущие помощи люди… А тут откровенный флирт какой-то! Что за человек этот Поль! Вечно у него на уме одно и то же! Бабы, бабы и еще раз бабы!..
      – Поль, я бы с удовольствием взялась помогать совершенствовать ваш разговорный русский язык, – сказала я, глядя в смеющиеся, откровенные глаза француза. – Но прежде мне нужно сделать одно небольшое дельце, ради которого меня, собственно, сюда и послали… А вы могли бы мне в этом помочь…
      – Уи, мадемуазель, я всегда готов помогать ваше дельце…
      У меня почему-то складывалось впечатление, что Поль чуть ли не специально коверкает русские фразы. Я была почти уверена, что научить его говорить по-русски абсолютно правильно не составит большого труда… И я была бы не против немного поучительствовать. Терпеть не могу профессию педагога, но в данном случае она выглядела для меня привлекательно.
      – Тогда скажите, Поль, ваши люди ничего не докладывали вам о группе русских врачей, которые работали здесь, в Кайдабаде…
      – Да, Поль, мы не можем разыскать свою медицинскую миссию, – не выдержал Васильев собственного молчания в ответственный момент. – У меня к тебе просьба. Старший лейтенант…
      Генерал кивнул в мою сторону.
      – …будет лично заниматься их поисками. База миссии располагалась в вашей зоне, сам понимаешь – придется ей полазить тут у вас…
      Поль принял вполне серьезный вид, поняв, что перешли наконец к делу. Он достал из планшета подробную карту Кайдабада, разложил ее на горячем капоте джипа, обвел пальцем границы своей зоны.
      – Где? – спросил он.
      Васильев вгляделся в карту.
      – Вот, – ткнул он в точку на окраине города. – Рядом с бензохранилищем…
      Поль покачал головой.
      – От-вра-ти-тель-но! – с трудом выговорил он. – В этом районе все сгорело совсем. Там… залило бензином, когда лопнули емкости в хранилище. Там нет ни одного живого человека.
      Поль, поджав губы, с явно выраженным сомнением покачал головой.
      – И не было… – добавил он.
      Я расстроилась. Ну вот – начинается мое задание с первой неудачи! Тот, кого мне поручили разыскать, скорее всего, погиб! И какого черта я только сюда прилетела! Без меня, что ли, не справились бы?..
      «Давай-ка, дорогая моя, без истерики! – одернула я сама себя. – Во-первых, если бы их нашли французы, они тотчас же известили бы об этом Васильева… Во-вторых, если бы все было так просто – спросил у французов, забрал живых и погибших, и быстро и бодро отрапортовал, что задание выполнено… Всего и дел-то! Наверное, не стали бы меня из Тарасова выдергивать, спецрейс за мной посылать. Поручили бы капитану Строганову, и – никаких проблем… Они, наверное, все же есть, просто я еще не знаю – какие…»
      Васильев поскреб небритый подбородок и пробормотал задумчиво:
      – Я, собственно, на это и надеялся… На то, что у них был шанс остаться в живых… Вполне возможно, что все они находились в этот момент в больнице, а это уже на территории американцев… Слушай, Поль, а от талибов ты ничего не слышал о наших людях? Может быть, у них тут стычка какая-то была, еще до землетрясения? Ничего нет от ваших оперативников?
      Поль медленно покачал головой. На лице у него была не меньшая озабоченность, чем у Васильева. Он посмотрел на меня.
      – Вы можете учитывать мою помощь, мадемуазель… – сказал он, обращаясь ко мне, но тут же поправился: – Пардон, старший лейтенант…
      – Рассчитывать, Поль, а не учитывать, – поправила я его. – Правильно нужно говорить – «рассчитывать». И я уже на нее рассчитываю…
      – Ладно, – решительно заявил Васильев и повернулся к джипу с явным намерением тронуться дальше. – Сейчас едем на базу к американцам. Послушаем, что скажет мистер Уэйнкрафт…
      – О, мистер У! – оживился Поль. – Я хочу видеть мистер У. У нас есть маленькая проблема… Он дал интервью агентству Рейтер. Я хотел бы знать, почему в этом интервью нет ни слова об отряде из Франции? И о вас, из России, – тоже…
      – Вот и хорошо. – Васильев явно обрадовался попутчику. – Поехали вместе. А то мистера У не особенно радуют мои визиты к нему…
      Поль галантным жестом предложил мне залезть в его броневик, но я решительно замотала головой. Джип Васильева меня устраивал гораздо больше. Француз сделал огорченное лицо и предложил нам с Васильевым тронуться первыми: он, мол, не может себе позволить такое неуважение к женщине, как ехать впереди нее… Васильев поморщился на его слова, но не возражал.
      Пока мы опять пробирались через весь город к базе американцев, я наблюдала из окна машины, как повсюду копошатся люди в защитной форме спасателей, в ярко-красных шлемах, растаскивая, разгребая кирпичи, из которых были сложены дома местных жителей.
      Я видела, как по развалинам лазили спасатели, как вытаскивали из-под обломков камней окровавленные, изуродованные тела, как бежали к медпунктам с носилками, а другие, с такими же носилками, спокойно шли к расчищенным от камней и обломков площадкам, чтобы сгрузить свою бездыханную ношу в импровизированном морге под открытым небом.
      Пока мы медленно проезжали мимо одной из таких площадок, я успела рассмотреть бесконечные ряды тел, лежащих прямо на земле. Над некоторыми из трупов сидели местные женщины, некоторые застыв неподвижно, некоторые – раскачиваясь из стороны в сторону. Плакали ли они, я не слышала из-за гудения мотора, но картина и без того была достаточно жуткая, чтобы у меня перехватило дыхание… Ряды человеческих тел, лежащих ногами в одну сторону, сами по себе были достаточно красноречивой картиной разыгравшейся здесь трагедии…
      …Еще четыре часа назад я спокойно сидела у себя в кабинете и обдумывала, что подарить Кавээну на приближающийся день рождения. И вот я уже за несколько тысяч километров от Тарасова, из которого меня выдернули, как морковку из грядки.
      Условия работы для меня, честно говоря, несколько необычные. Мне, конечно, приходилось работать и самостоятельно, но задачи я всегда выполняла очень локальные, конкретные. Да и ответственность за спасательные операции всегда лежала на ком-то другом, а не на мне…
      Я была то студенткой, то практиканткой, то дипломницей, то аспиранткой, но самостоятельное задание мне предстояло впервые…
      Ну да это и хорошо, что я теперь без страховки, решила в конце концов. По крайней мере у меня не будет ни времени, ни возможности, ни сил, и, я надеюсь, ни желания, копаться в воспоминаниях и расковыривать свои душевные болячки…
      И раз уж я решила забыть Сергея, значит, я его забуду…
      Сейчас мне предстоит встреча с командиром американских спасателей Уэйнкрафтом, или мистером У, как называют его генерал Васильев и Поль. И от того, насколько я сумею понять этого человека и установить с ним контакт, зависит успех моего задания. А если допустить, что Васильев не слишком много преувеличивал, когда рассказывал об особенностях местной обстановочки, то задание мне предстоит не только сложное, но и опасное.
      Я вспомнила, какое было у Васильева напряженное и сосредоточенное лицо, когда он рассказывал о талибах, и поняла, что задание не просто опасное, а – смертельно опасное.
      Я ощущала себя ограниченным контингентом российских войск, введенных на территорию Афганистана «по просьбе его правительства».
      «Прекрати свои дурацкие шуточки и идиотские аналогии! А то досравниваешься! У тебя есть задание? Вот и давай, Оленька, – дерзай!» – напутствовала я себя, вылезая из джипа вслед за генералом, когда мы пробрались по улице, кое-как расчищенной бульдозером, на другой конец города, в американскую зону.

      Командный пункт мистера У расположился не на машине, как у Васильева, а прямо на одной из расчищенных площадей Кайдабада, в палатке, где был развернут стандартный ротный командный модуль.
      Американская служба спасения денег на собственные разработки подобных вещей не тратила, а пользовалась некоторыми техническими возможностями Пентагона. Чтобы не рисковать приданным спасателям дорогостоящим дивизионным командным пунктом, имеющим огромные возможности, подключенным ко всем ведомственным и общефедеральным каталогам и архивам, обладающим мгновенным быстродействием и потому – значительно облегчающим работу спасательного отряда, американцы не стали снимать его с самолета, а бросили на землю оперативный модуль, с помощью которого можно связаться с главным командным пунктом и воспользоваться его технической и аналитической мощью…
      Модуль в палатке годился, собственно говоря, только для передачи и приема данных, и американцы им не особенно дорожили. Ну, пусть тряхнет его, так что он развалится на части, пусть хоть в трещину провалится. Им через полчаса сбросят на парашюте точно такой же, потому что самолет с главным КП постоянно кружит над районом бедствия, отслеживая оперативную обстановку…
      Все это мне рассказал генерал Васильев, пока мы с ним шли от нашего джипа к палатке командира американских спасателей…
      – Хелло, мистер У! – Я поразилась широкой, чисто американской улыбке, неизвестно откуда возникшей на иссушенном нашими российскими проблемами и постоянно хмуром лице Васильева.
      Вышедший из палатки нам навстречу сухой поджарый человек лет сорока пяти в форме американских спасателей ответил ему точно такой же приветливой, но совершенно безжизненной улыбкой.
      – Хелло, миста Василефф, – сказал он, безбожно коверкая русские слова и разбавляя их английскими. – Мы говорить инглишь ор рашен?
      – О нет, нет, только не по-русски, – ответил Васильев на вполне сносном английском. – Я не могу упустить возможность попрактиковаться в разговорном языке… Вы, мистер У, меня очень обяжете, если согласитесь беседовать со мной на вашем родном языке…
      «Да ты, однако, дипломат, генерал, – подумала я о Васильеве. – Если бы он начал говорить по-русски, мы бы с тобой, пожалуй, ни одной фразы этого престарелого американского красавца до конца не разобрали…»
      Кстати, я довольно неплохо говорю по-английски, правда с ужасным, надо полагать, акцентом. Поскольку ни в университете, где мне пришлось учиться в спецгруппе иностранных языков, ни на сборах в спецлагере, где каждый день начинался с того, что нам объявляли, на каком языке мы должны будем весь день общаться, произношение нам никто не ставил. Главным было умение объясниться, а не правильность речи, и не произношение. Не знаю, как японцы и арабы, в их реакции я не могу быть уверена, поскольку этими языками владею в слишком уж ограниченных пределах, но уж англичане-то с американцами всегда меня понимали, хоть порой морщились и иронически улыбались.
      Вылезший из своего броневика Поль пока помалкивал, тоже улыбаясь дежурной улыбкой. Васильев и Поль обменялись с американцем рукопожатиями. Настало время представлять мистеру У меня.
      – Знакомьтесь, Уэйнкрафт. – Васильев показал на меня сдержанным, деловым жестом. – Эмиссар нашего представительства в ООН Ольга Николаева, специалист по экстремальной психологии.
      Уэйнкрафт с интересом взглянул на меня и пожал мне руку. Я удивилась, что Васильев представил меня командиру американских спасателей совсем в другом свете, в другом статусе, чем французу. Видимо, у него были свои соображения на этот счет.
      – Вынуждены прибегнуть к вашей помощи, мистер У, – продолжил Васильев. – В Кайдабаде пропали наши люди, трое врачей из международной медицинской миссии. К сожалению, ни у нас, ни во французской зоне их пока обнаружить не удалось…
      – Господин Ренье тоже ищет русских врачей? – Мистер У прищурился на Поля. – Или он сопровождает даму? Агентство Рейтер спрашивало у меня недавно мое мнение о работе французских спасателей. Я взял на себя смелость заявить, что спасатели из Парижа слишком заняты сейчас пожаром на нефтехранилище и что господин Ренье вряд ли найдет время для общения с корреспондентом… Возможно, я ошибся. У господина Поля, вероятно, есть свои соображения, чем ему заниматься в первую очередь – тушить разлившийся бензин или сопровождать эмиссаров из ООН…
      – Мне невероятно повезло, мистер У. – Поль говорил оживленно и даже, пожалуй, весело, но я чувствовала его напряжение. – И мне удалось услышать в утреннем эфире ваше интерьвью. К сожалению, я, наверное, пропустил вашу фразу, в которой вы выражали свое мнение о работе французского отряда. Я даже немного засомневался – работаем ли мы здесь вообще, или мне это только кажется, и побежал проверять своих людей. Слава богу, они все были на своих местах и занимались своим привычным делом. Они как раз тушили пожар на нефтехранилище…
      – Жаль, что агентство вырезало из записи эти мои слова о вашем героическом отряде. Теперь у слушателей может создаться впечатление, что в Кайдабаде работают одни американцы…
      Говоря это, Уэйнкрафт сокрушенно кивал головой, как бы сетуя на своеволие журналистов. Васильев в этот момент несколько растерялся. Он-то приехал совсем с другой проблемой и не собирался выяснять отношения по поводу каких-то глупых радиопередач…
      – Мистер У, вернемся к нашей проблеме. – Васильев вновь привлек к себе внимание американца. – Хотелось бы узнать ваше мнение о возможности нахождения наших людей в вашей зоне города…
      Английский был, вероятно, все же труден для Васильева, чтобы говорить на нем совершенно свободно. И порой у него получались фразы, подобные только что прозвучавшей. Но Уэйнкрафт, судя по всему, не только понял все, что сказал Васильев, но догадался и о гораздо большем того, что генералом было сказано…
      – Вы же знаете, генерал, что если бы у нас были хоть какие-то сведения о гражданах России, обнаруженных здесь, в Кайдабаде, среди жертв, мы немедленно поставили бы вас в известность. Я понимаю вашу озабоченность, но вряд ли смогу чем-нибудь вам помочь… Сейчас каждый человек на счету. Вы же сами прекрасно знаете, какой объем работы создало для нас землетрясение.
      – Я и не рассчитывал свалить на вас эту нашу проблему, – парировал Васильев. – Речь идет только о вашем содействии нашим поискам. Заниматься ими будет Ольга Николаева, которую я вам только что представил… Надеюсь, с вашей стороны не будет никаких препятствий. Даже в том случае, если возникнут какие-нибудь осложнения с талибским командованием…
      – Без всякого сомнения, мистер Васильев, – заулыбался непонятно чему Уэйнкрафт. – Обещаю мадам Николаевой любую помощь с нашей стороны. Иначе просто и быть не может… Все, что окажется в пределах наших возможностей и нашей компетенции. Вы же знаете, что контролируют район бедствия местные власти, а не американские. Но я лично попрошу моего друга командира Ахмед-Кхеля не создавать препятствий представителю ООН и разрешить ей посещать любые территории в районе бедствия…
      – На меньшее я и не рассчитывал, – заявил Васильев, подчеркивая, что американец и должен был так поступить, поскольку именно всемерное содействие в подобных ситуациях предписывалось международным соглашением о спасательной службе…
      Он хотел еще что-то добавить, но американец перебил его:
      – Кроме того, я предлагаю вам создать оперативную группу для поиска ваших пропавших врачей. Кроме вашего человека… – Уэйнкрафт кивнул в мою сторону. -… я предлагаю в ее состав включить и наших с господином Ренье представителей. Это будет разумнее и правильнее с любой точки зрения. Я дам вам в помощь, госпожа Николаева, своего помощника, лейтенанта Грегори Симпсона, из приданного мне подразделения американской армии. Он очень опытный человек, и лучше него никто не знает местных условий…
      – О’кей! – сказал Васильев, слегка, правда, раздосадованный, что шустрый и наглый Уэйнкрафт опередил его с идеей создания такой международной группы спасателей. – Это именно то, на что я и рассчитывал. Мои полномочия в районе Кайдабада будет полностью представлять старший лейтенант Николаева…
      Мистер У с ожиданием посмотрел через плечо в сторону Поля. Тот не успел ничего сказать, как Уэйнкрафт опередил его:
      – Надеюсь, господин Ренье сам примет участие в работе этой группы… Дело настолько ответственное, что вы вряд ли решитесь доверить его кому-то из ваших подчиненных, не правда ли, господин Ренье?
      Эти слова Поля нисколько не смутили. Он не захотел слышать в них никакой иронии и с абсолютно серьезным видом заявил, что все его люди заняты выполнением сложных и ответственных заданий, у него нет ни одного свободного человека, и поэтому ему самому придется включиться в работу группы. А организация взаимодействия во французской группе настолько четкая, что ему вполне достаточно будет только изредка контролировать действия своих подчиненных. Он, мол, на них полностью надеется.
      Мистер У лишь саркастически хмыкнул.
      Не гарантирую, что дословно поняла американца с французом, но главный смысл беседы трех руководителей кайдабадских спасателей мой английский вполне позволил мне уловить…

      Через пятнадцать минут наша международная спасательная оперативная группа специального назначения уже проводила первое совещание. И если вы усмехнулись, когда прочитали ее название, то сделали это совершенно напрасно. Потому что я всего лишь назвала ее в соответствии со статусом, определенным все тем же международным соглашением о спасательных работах. Между прочим, с того момента, как наши командиры приняли решение выделить нас в особую группу, у нас даже оклады поменялись. В большую, естественно, сторону. Правда, выплатят нам их только в том случае, если мы выполним задание… Но зато если выполним, это окажется существенным пополнением моего личного бюджета. ООН на оплату работы таких групп не скупится…
      Армейский лейтенант Симпсон оказался пожилым и полным, постоянно жующим мужчиной, усы и хищное выражение лица которого придавали ему сходство с каким-нибудь шерифом с Дикого Запада. Он большей частью молчал, слушая наши с Полем рассуждения о том, что нужно опросить всех участвующих в разборке завалов спасателей, что хорошо бы получить сведения от талибов о том, когда наших врачей видели последний раз до землетрясения и при каких обстоятельствах, что можно послать запрос в Кабул в руководство международной миссией и узнать, нет ли у них каких-нибудь сообщений… Ну и прочую бестолковщину, которую выдавала в основном я, взбодренная ответственным заданием и своим положением, как я полагала, лидера нашей группы.
      Ну, раз уж мы русских врачей ищем, кому ж и лидером быть, как не русскому спасателю, старшему лейтенанту Ольге Николаевой…
      Я не случайно говорю лидера, а не командира, поскольку в подобных международных группах командира просто не положено по статусу самой единицы. Работает она на принципе самоуправления. Каждый волен принимать свое решение и действовать даже в одиночку, если не согласен с мнением остальных. Но общее решение, как правило, так или иначе находится. Любой из спасателей понимает, что совместные действия во много раз увеличивают его личные шансы успешно выполнить задание…
      Разговаривали мы, естественно, по-английски, поскольку Симпсон заявил, что ни французского, ни русского он не знает. Я не всегда точно улавливала смысл высказывания моих собеседников, но особых сложностей в общении это не создавало. Просто приходилось иногда переспрашивать, но они относились к этому с пониманием. Поль, кстати, разговаривал на английском просто великолепно, словно это был его второй родной язык. На мой вопрос, где он так навострился, Поль ответил, что учился в Гарварде… Я понимающе кивнула.
      Поль отправил броневик в свою зону и перебрался в джип, выделенный мистером У для нашей группы. Васильев снова поморщился, но я видела, что он рад, поскольку сам обеспечить нас транспортом не смог бы: ни одной свободной машины у него не было.
      Генерал пожал мне на прощание руку, пожелал скорой удачи и попросил по мере возможности постоянно держать его в курсе событий…
      Симпсон сначала мрачно молчал минут десять, внимательно слушая нас с Полем, потом выплюнул в окно машины жвачку и заявил:
      – Если вы, молодые люди, собираетесь разгребать здесь каждый завал, я заранее отказываюсь вам помогать. В Кайдабаде жило примерно сорок тысяч человек. Даже если считать, что в одной семье было примерно десять человек, то получается четыре тысячи домов… Не знаю, сколько времени потребуется вам, чтобы обследовать четыре тысячи завалов, но мне уже через год на пенсию… Я думаю, что раньше мы не уложимся…
      Он посмотрел на Поля и улыбнулся.
      «Интересно, – подумала я, – почему Поль постоянно вызывает у американцев скептическую улыбку? Теперь вот и Симпсон туда же… Потому что молод, что ли? Как же они тогда ко мне относятся?..»
      – Скажи мне, Поль, – спросил американец, – сколько времени выдержит человек в завале, если не сможет выбраться самостоятельно?
      – Если нет серьезных ранений, кровотечения, переломов и контузий – суток трое… Если есть доступ к воде – максимум – неделю…
      – И ты собираешься заниматься трое суток тем же, чем сейчас занимаются почти триста человек из трех стран мира? Мой командир вышиб бы меня из армии с треском за такое предложение… А я хочу получить очень хорошую пенсию… Мне нельзя компрометировать себя участием в заведомо неудачных спасательных операциях.
      – Что же тогда предлагаете вы, мистер Симпсон? – спросил Поль, не обращая внимания на открытую иронию американца.
      – Знаете, молодые люди, зовите меня просто Грегом. Грегори Симпсон хоть и немало повидал на своем веку, но все же он не такая важная птица, чтобы всякое слово, обращенное к нему, сопровождать фирменным лейблом «мистер». Каждый, узнавший меня, и так разберется, кто я такой, без всякой наклейки…
      – Хорошо, Грег, – сказал я. – У тебя есть какие-нибудь предложения? Что мы, по-твоему, должны делать? Только говори, пожалуйста, чуть медленнее, я не всегда за тобой успеваю…
      – О’кей, девочка, я буду делать свои слова…
      (Я услышала именно так…)
      – …не так часто, чтобы ты хорошо поняла дядю Грега… Конечно, у меня есть что сказать таким симпатичным молодым людям. У Грегори Симпсона всегда есть в запасе пара хороших идей.
      – Ну так поделись с нами, Грег, – поддержал меня и Поль. – Для хороших идей наши уши всегда открыты…
      Я чувствовала, как своей болтовней Симпсон выстраивает систему взаимоотношений в нашей группе, как бы распределяет роли. В другой обстановке я бы ему ответила, но сейчас предпочла промолчать и ждать, что будет дальше. Я уже понимала, что без контактов с талибами не обойдется, и Симпсон становился в этой ситуации незаменимым человеком. Не думаю, что мистер У пошутил насчет его знания местных условий. Поэтому я сочла за лучшее подыгрывать Симпсону, если его игра не пойдет вразрез с интересами дела. Он хочет стать лидером? Хорошо – пусть будет, если это поможет мне выполнить свое задание.
      Но я была несколько удивлена, когда и Поль принял такую же тактику, что и я. Он поддакивал Симпсону, соглашаясь с ролью неопытного мальчика при бывалом ветеране. На меня глядя, что ли? Ему-то это зачем? Он же только из-за меня ввязался в это предприятие, как я себе представляю. Чтобы пофлиртовать вволю. А может быть, и вправду, – влюбился? Но в любом случае это любопытно… Только мне было неприятно почему-то, что он без боя, как говорится, уступает Симпсону…
      Тот достал из кармана плоскую фляжку, потряс ею так, что мы ясно услышали внутри характерное бульканье, и сказал:
      – Почему бы нам, ребятки, не сделать по глотку хорошего виски? Это моя первая идея. И она еще ни разу меня не подвела…
      – Грег, а нельзя ли перейти сразу ко второй? – спросила я.
      Симпсон с сомнением покачал головой. Рот его скривился скептически.
      Неожиданно он посмотрел мне в глаза очень холодным взглядом, но длилось это ровно одну секунду, я даже среагировать не успела. А он уже отвечал мне, то ли издеваясь, то ли настаивая на своем, показывая, кто из нас троих будет принимать решения.
      – Можно, девочка, перейти сразу и ко второй идее. И сейчас мы к ней перейдем. Особой разницы нет. Проблема только в том, что вторая идея появляется только после того, как реализована первая… Поэтому так или иначе, но по глоточку придется сделать…
      И он показал нам с Полем пример, хорошо приложившись к своей фляжке. Глоточек у него получился что надо – примерно на полфляжки. На неполный граненый стакан, если считать по российским меркам…
      Я решила не упрямиться и тоже глотнула из его фляжки. Не так много, конечно, но виски обожгло горло, и я закашлялась.
      – Ничего, девочка, малыш Джонни не сделает тебе плохо, – засмеялся Симпсон. – Правда, Поль? Ведь ты хорошо знаком с Джонни?
      Поль ничего не ответил, только забрал у меня фляжку и тоже сделал глоток.
      – Какой еще Джонни? – спросила я у Поля, немного прокашлявшись.
      – «Джонни Уокер», – удивился тот. – А что же мы сейчас еще пили?
      – Не сомневайся, девочка, – тоном уверенного в себе бодрячка сказал мне Симпсон, – это лучшее виски из всех, что научились изготовлять на обоих берегах Атлантического океана. Я знаком с Джонни лет уже, наверное, тридцать, и он никогда меня не подводил. Особенно – в трудных ситуациях…
      – Можешь не говорить свою вторую идею, Грег, – перебила я его. – Я ее уже знаю. Твой дружок Джонни выболтал все твои секреты… Сейчас ты предложишь нам поехать к талибам! Я угадала?
      Симпсон шутливо поднял руки.
      – Согласен – вторая идея была не такой оригинальной, как первая. Но согласитесь, ребята, первая была просто гениальной!
      Симпсон валял дурака, строя из себя добродушного бывалого дядюшку, верного спутника и мудрого советчика. Но я хорошо помнила его неожиданный холодный взгляд и постоянно напоминала себе, что нужно быть настороже… А еще и генерал Васильев меня насчет американцев предупреждал. Что они, мол, себе на уме…
      – Ну, раз мы все так быстро и единогласно решили, едем прямо к ним! – все так же бодро заявил Симпсон, включая зажигание.
      Поль остался где-то совсем в стороне, но его, по-моему, очень мало беспокоило свое пассивное поведение в нашей компании. Меня, по-моему, оно задевало больше, чем его самого. Он добровольно, без всякой борьбы, уступил роль лидера в нашей группе Симпсону и теперь только наблюдал, как тот ею распоряжается.

      Симпсон и впрямь знал в разрушенном землетрясением Кайдабаде абсолютно все. Он уверенно вывел джип на окраину американской зоны, находя возможность довольно быстро двигаться по загроможденным улицам. Кому-то он сигналил, на кого-то орал, высунувшись из окна, причем через слово из Симпсона вылетали выражения, значения которых я не знала, но интонация, с которой он их произносил, не оставляла сомнений, что это аналоги русского мата.
      Только я подумала: «Хорошо, что он не умеет материться по-русски!..», как до меня донесся русский образец эротически окрашенной и вполне нелитературной лексики Симпсона. Слушать, как Симпсон матерится по-русски, было даже забавно. После каждого употребленного им русского слова он оборачивался ко мне и говорил что-нибудь в свое оправдание, вроде: «Извини старика, девочка, не утерпел…» или «Мне показалось, что это один из ваших, по-английски он бы меня не понял…» Словом, ерничал старый американский лейтенант на всю катушку…
      Каким-то сложным путем мы по окраинам города попали на его юго-восточную часть. Симпсон объяснил, что это, конечно, самый длинный путь, зато самый быстрый – по центру из-за завалов просто не проехать без бульдозера. Поль отчаянно закрутил головой во все стороны, потому что это был район нефтехранилища, здесь работали его люди, и он, естественно, хотел быть уверен, что у них все в порядке. Но ничего особенно тревожного и требующего его вмешательства заметить не удалось.
      Мы обогнули район пожарища, и Симпсон резко увеличил скорость. Я обратила внимание, что мы едем в сторону от города, удаляемся от него на юго-запад, по дороге, идущей вдоль реки, то вплотную подступающей к ней, то отпрыгивающей в сторону…
      – Грег, куда мы едем? – вцепилась я в плечо Симпсона. – Что это за река?
      – Ай, ай, ай! – запричитал Симпсон. – Девочка забыла, куда она едет! Поль! Напомни своей подружке, куда мы все вместе собрались… Или ты тоже забыл? Ну, ребята, вы огорчаете старину Грега…
      – Эта дорога идет в селение Джури, километров тридцать от Кайдабада… – объяснил мне Поль. – А речка та же самая, что и в Кайдабаде, – Кокча.
      – Зачем мы туда едем, Поль? – не могла успокоить я свои подозрения.
      – Наверное, он думает, что в Джури находится талибский отряд. И это вполне вероятно – талибы не охотники разгребать грязь своими руками. Они предпочитают подождать, когда это сделаем мы. А потом заставят нас убираться из их страны в течение часа… Это в виде искренней благодарности за нашу помощь…
      – Эй, ребята! – вмешался в наш разговор Симпсон. – Вы слишком категоричны. И слишком боитесь этих наивных детей природы. Они кровожадны, но только потому, что их обижают большие и сильные страны. Как бы ты, девочка, относилась к французам, если бы они ввели войска в Москву и Ленинград «по просьбе» какой-нибудь одной из ваших парламентских фракций. И убивали бы ваших людей только за то, что им не нравится французский прононс…
      Последние слова он произнес, зажав себе нос двумя пальцами.
      – Ты, девочка, – продолжал Симпсон, – ненавидишь настоящих хозяев этой страны только потому, что они убивали ваших парней. Но ваши солдаты отрывали им головы ракетами и крошили на куски автоматными очередями… Стоит ли удивляться, что здесь не любят русских. Ваш генерал все это хорошо понимает, и его ничто здесь не удивляет. Он признает за талибами право чувствовать себя здесь хозяевами. А вы, видно, нет…
      – Заткнись, Грег, – не выдержала я, поняв вполне достаточно, чтобы его слова вызвали мое раздражение. – Мы давно ушли из этой страны. И сейчас я здесь для того, чтобы помогать, а не устанавливать свои порядки…
      Я много еще чего хотела сказать этому самодовольному американцу – и по поводу наших парней, и по поводу ненависти талибов к русским, но подобрать английские слова сразу не смогла, а в следующий момент обочина дороги справа от нас взорвалась осколками камней, и машину хорошо тряхнуло.
      Грег тут же остановился и выключил мотор. Но происшествие его не особенно взволновало. Он поудобнее устроился на своем сиденье и достал сигареты. Я ничего не понимала. Грег был спокоен, словно взрыв мины рядом с твоей машиной – самое обычное явление. Он закурил, протянул пачку нам с Полем, на заднее сиденье.
      Поль взял сигарету, закурил. Он, как и Грег, был спокоен, по крайней мере – внешне. Я тоже взяла сигарету. Но спокойно закурить ее не смогла. Руки дрожали. Мне очень хотелось бы понять – что происходит, в конце концов?..
      – Что это было? – спросила я, сама не зная, к кому обращаюсь. – Почему мы стоим?..
      Грег только саркастически хмыкнул и, отвернувшись, промолчал. А Поль посмотрел на меня пристально и тихо сказал по-русски:
      – «Пушки с пристани палят…»
      Чисто сказал, без всякого акцента. Я даже рот от удивления приоткрыла. Смотрела на него, хлопая глазами, – померещилось, что ли?
      Но он только легко рассмеялся и продолжил так же чисто, но уже по-английски:
      – Нам приказали немедленно остановиться. Дорога здесь хорошо пристрелена минометами. Если мы двинемся дальше, следующей миной они разнесут нашу машину… Совсем как в какой-то вашей сказке… «О за-ре Золь-та-не»… – последние слова Поль произнес тоже по-русски, но теперь с ужасным акцентом.
      «Что это за сказка такая? – подумала я в недоумении, но тут же сообразила. – Царь Салтан! Ужасное произношение…»
      – Из машины-то хоть можно выйти? – спросила я недовольным тоном. – Что, так и будем сидеть неизвестно сколько времени?
      – Вот это-то как раз известно, – пробормотал Грег. – Ждать нам осталось…
      Он взглянул на часы.
      – …минуты три. А из машины лучше не выходить. Минометчики у них ужасно нервные…
      Помолчали. Через три минуты услышали шум мотора, и к нашему джипу подъехал небольшой грузовичок. Из него посыпались чернобородые парни в засаленных афганских халатах с автоматами и карабинами. Они мгновенно окружили наш джип и застыли в угрожающих позах.
      – Сидите спокойно, – предупредил Грег. – Здесь не любят резких движений…
      Из кабины грузовичка вылез, судя по полуармейской экипировке, офицер. Он крикнул что-то резкое на своем наречии, из которого я не поняла ни слова. Двое солдат подскочили к джипу с обеих сторон и рванули настежь дверки машины. Офицер опять что-то резко крикнул. Теперь уже, похоже, в наш адрес.
      – Выходим! – скомандовал Грег. – За оружие не хвататься, не бежать, двигаться спокойно. И ни в коем случае не улыбаться…
      Я решила во всем положиться на опыт и предусмотрительность Грега. В конце концов, не самоубийца же он! Знал, куда нас вез.
      Мы втроем выбрались из машины. Стоять под десятью стволами было не очень-то приятно. Да еще вечернее солнце било прямо в глаза, и я не видела ни одного лица стоящих напротив меня четырех человек с автоматами. Только темные фигуры в халатах.
      Офицер медленно прошелся перед нами, заглядывая каждому в глаза и рассматривая нашу разномастную форму. Передо мной он остановился и, ткнув в меня пальцем, опять что-то резко сказал. Тотчас двое солдат подскочили ко мне и, толкая автоматами, заставили бежать к грузовику. Поль и Грег стояли без движения. Ни один из них не повернул даже головы в мою сторону.
      Подбежав к машине талибов вплотную, я остановилась и тут же получила удар прикладом автомата в спину. Солдат закричал на меня, указывая стволом автомата наверх. Ничего не оставалось, как лезть на борт грузовика. Забравшись наверх, я встала, не зная что делать дальше. Солдат опять что-то крикнул, и я догадалась: мне нужно сесть. Что я и сделала.
      Самое неприятное – теперь мне не было видно, что происходит около нашей машины. Я сидела с тяжелым чувством беспомощности и напряженно прислушивалась, стараясь понять, как развивается ситуация – опасно для нас троих или не очень?
      Пистолет в задней кобуре упирался мне в поясницу, но это меня нисколько не радовало, скорее наоборот, вселяло тревогу. Если у меня не отобрали оружие, это еще не значит, что мне доверяют. Это скорее означает, что меня не принимают всерьез как противника, только и всего. А что я, собственно, могла сделать с одним пистолетом против одиннадцати хорошо вооруженных человек. Я же не супермен какой-нибудь из голливудского фильма или крутого российского детектива, герои которых так же похожи на живых людей, как я на Шварценеггера.
      К сожалению, понять что-либо из того, что происходит внизу, было трудно. Я слышала резкий голос талибского офицера, но что он говорил, было совершенно непонятно. Было похоже: что-то спрашивал… Наконец донесся глуховатый голос Грега. Не сразу до меня дошло, что он отвечает офицеру тоже на местном наречии. Это меня несколько успокоило. Раз началось что-то вроде переговоров, можно надеяться на благоприятный исход дела.
      Что там произошло, я так и не поняла, но было слышно, как после очередного крика офицера люди внизу побежали, и в кузов грузовика один за другим стали запрыгивать солдаты. Я сидела не шевелясь. Но вот через борт перепрыгнула фигура в защитной форме французского спасателя. Поль! Честно скажу, я обрадовалась ему, как родному. Тут же и забыла, как он даже бровью не повел, когда меня погнали в грузовик. Он сделал успокаивающую гримасу и плюхнулся рядом со мной на пол.
      – Молчи! – шепнул он. – Все в порядке. Просто здешние хозяева не любят непрошеных визитеров. Особенно русских…
      «Спасибо, дорогой, – успокоил!» – молча поиронизировала я.
      – Где Грег? – громким шепотом спросила, когда грузовичок развернулся и безбожно затрясся на каменистой дороге.
      – Офицера везет на джипе, – ответил француз. – Не нравится он мне что-то… Говорит очень много и слишком оживленно…
      – Ты знаешь афганский язык?
      – Всего несколько слов на пушту. Но слово «доллар» на любом языке звучит одинаково…
      Один из солдат заметил, что мы разговариваем, и что-то крикнул, замахнувшись на Поля автоматом. Дальше ехали молча…
      Куда мы едем, со дна кузова грузовика было не видно, и нам пришлось довольствоваться картиной колышущихся перед глазами спин в засаленных стеганых халатах и ныряющей вверх-вниз белой вершиной высокого хребта на близком горизонте, которая то и дело мелькала между головами солдат на фоне вечернего густо-голубого, совершенно безоблачного неба.
      Заметив мой взгляд, устремленный на снежные вершины на горизонте, Поль наклонился ко мне и шепнул одно только слово:
      – Гиндукуш…

      …Тряслись мы на грузовике минут сорок, не меньше. Я даже успела немного подремать – сидя. На каждом камне, на каждой кочке волей-неволей открывала глаза и, убедившись, что не вылетела за борт, тут же их закрывала.
      Наконец грузовик остановился, и я, окончательно очнувшись от дремоты, с ужасом поняла: ноги у меня затекли до такой степени, что просто не шевелятся. Я не чувствовала вообще, что у меня они есть. Поль кое-как поднял меня на ноги и единственное, что я успела заметить, – снежный хребет на горизонте стал намного ближе и значительно подрос. Но иголки вонзились в мои приходящие в норму икры с таким остервенением, что у меня потемнело в глазах…
      Если бы не Поль, крепко держащий меня за плечи, я просто-напросто вывалилась бы за борт грузовика: стоять самостоятельно не было никакой возможности…
      Про нас первое время словно забыли и оставили торчать в кузове машины. Когда же жестами показали, что мы должны вылезти из грузовика, я уже смогла спуститься самостоятельно.
      Нас привезли в центр какого-то селения, дома которого были сложены из плоских камней и больших темно-коричневых кирпичей, скрепленных между собой, очевидно, глиной. Стены домов высотой шесть-восемь метров сливались друг с другом, образуя сплошной извилистый коридор. Кое-где в стенах виднелись маленькие окна, расположенные на высоте не ниже трех метров.
      Окна были без стекол и зияли черными отверстиями, как амбразуры бойниц. Дверей, вернее, дверных проемов, оказалось значительно меньше, они тоже чернели в вечерних сумерках, как зловещие темные дыры в стенах.
      Кроме приехавших с нами солдат, на улице – никого. Единственное живое существо, которое я заметила, было какое-то странное животное: не то крупный осел, не то низкорослая лошадь с толстой тупой мордой. Метрах в тридцати от нас она сосредоточенно лизала какой-то белый камень, лежащий у одной из стен улицы-коридора…
      Поль озирался по сторонам, словно ища что-то знакомое. Я уже хотела его спросить, чем он обеспокоен, как до меня дошло, что джипа, на котором ехал Грег, не видно. Вот это фокус!
      Бросил нас американский бодрячок-шериф? Я с тревогой посмотрела на Поля. В его ответном взгляде не было ничего успокаивающего…
      Я окончательно расстроилась. Меня не столько волновала собственная судьба, которая, кроме меня самой, могла бы огорчить очень немногих, сколько совершенно неизбежная мысль о том, что задание свое я, скорее всего, провалила. Как можно искать какого-то секретного агента и тем более освобождать и вытаскивать его из Афганистана в Россию, если сама я сейчас – на положении пленника. В этом не было ни малейших сомнений.
      Не ясно только, что с нами собираются делать? Прикинув возможные варианты, я пришла к выводу, что нас или продадут в рабство в какое-нибудь горное селение, и нам с Полем предстоит долгие годы выращивать что-нибудь вроде опийного мака в одной из труднодоступных горных долин, или попытаются получить за нас выкуп.
      Если, конечно, найдется кто-то в России, заинтересованный в том, чтобы меня выкупить или обменять… Впрочем, на кого обменивать-то? Откуда у нас сейчас афганские пленные возьмутся!
      Не имею никакого понятия, как отнесутся французские власти к возможности выкупа своего волонтера у талибов, но мне почему-то кажется, что у него шансов на положительное решение этого вопроса немного. Примерно столько же, сколько и у меня…
      А я на российское правительство или руководство МЧС, честно сказать, не рассчитывала, зная принципиальную позицию, которой придерживались официальные российские структуры в подобных ситуациях. Выплачивать выкуп было просто категорически запрещено приказом самого министра. Чтобы не создавать прецедент и не поощрять практику похищения людей с целью выкупа. Похищенные приказом объявлялись пропавшими без вести и могли рассчитывать только на чью-то частную инициативу…
      А на кого могла рассчитывать я? Близких родственников у меня, к сожалению, уже не было. Мужчины, который бросился бы меня спасать в чужую страну, как в распространенных голливудских сюжетах, – тоже не предвиделось. У меня теперь вообще не было постоянного мужчины… С тех пор, как я рассталась с Сергеем…
      Я почувствовала, что на глаза сами собой наворачиваются непрошеные слезы. Ну вот – только этого еще не хватало…
      Прекратить сейчас же! Тоже мне, – спасатель! Старший лейтенант МЧС! Психолог! Девчонка ты сопливая! Детский сад! Теоретик, мать твою! Ты о чем в своей диссертации писала?
      Не надо, не вспоминай все умные слова и заковыристые термины, в которых много смысла, но мало проку! Только самый главный вывод, понятный любому, самому необразованному человеку!
      В экстремальной ситуации силы у человека берутся откуда-то сами, независимо от того, хочет он этого или нет. В момент опасности человек может делать такое, что спасает ему жизнь и о чем он потом сам вспоминает с удивлением и не верит, что это ему удалось… Как будто это было не с ним, словно не он все это сумел. Потому что в обычном, нормальном, безопасном состоянии человеку делать такие вещи совершенно не под силу.
      Например, перепрыгивать трехметровые заборы, обгонять автомобили, уворачиваться от выстрела, поднимать тяжести, в десятки раз превышающие вес его тела, регулировать свой пульс и десятки минут практически не дышать, если дышать нечем…
      И это еще не самые поразительные способности, открывающиеся у человека в экстремальной ситуации. Есть еще многое такое, что вообще иначе чем фантастикой не назовешь… Например, предвидение действий противника, хотя у тебя нет никакой информации о его намерениях. Но это не телепатия, просто какое-то особое чутье, сродни естественному животному инстинкту…
      Это же все и есть тот самый «мобилизационный психофизиологический комплекс», который ты так красиво расписала в диссертации на пятьсот страниц и о котором знаешь практически все…
      Ну, например, хотя бы то, что скорость быстродействия нейронных процессов увеличивается в момент опасности в сотни раз…
      Стоп, дорогая моя! Постарайся все же даже сама с собой говорить попроще. Ты же не лекцию читаешь для аспирантов. Тебе сейчас поближе к реальности нужно быть, а не к теории…
      На нормальном человеческом языке все твои умные слова на пятистах страницах означают одно – когда человек попадает в безвыходную ситуацию, за доли секунды он в своем мозгу перебирает все возможные варианты спасения. А их, как показывает богатая практика спасательных работ, как правило, бесчисленное множество. И, как ни странно, достаточно в это лишь твердо поверить, чтобы найти путь к спасению…
      Самое неприятное, что подстерегает человека в момент любой опасности, – решить, что пришел твой конец. Тут-то он к нему всегда и приходит. Словно только и ждет этой мысли…
      Короче, когда я вновь взглянула на Поля, глаза у меня были сухие, а во взгляде выражалось скорее всего твердое намерение выбраться отсюда как можно скорее. И не только выбраться, но и выполнить миссию, с которой меня сюда послали.
      Поль, как мне показалось, меня хорошо понял. И чем дольше я на него смотрела, тем больший интерес он во мне вызывал.
      Я только теперь разглядела в нем одну очень любопытную и понравившуюся мне особенность. Несмотря на свой несколько инфантильный имидж по сравнению с Васильевым или тем же Грегом, Поль постоянно был готов к мгновенным активным действиям. Просто ситуация, на его взгляд, еще ни разу не становилась критической, и он не спешил реализовывать эту свою готовность.
      Он был словно готов к выстрелу в любую секунду, как пистолет со взведенным курком, зажатый в твердой и уверенной руке… Правда, это как-то не совсем органично сочеталось с его склонностью к постоянному флирту и, честно говоря, меня несколько настораживало. Не укладывалось в рамки психологической достоверности…
      …Все это я уже додумывала, трясясь на спине точно такой же маленькой лошадки, которую видела на улице селения. «Лошадка» только ростом заслуживала уменьшительно-ласкательного имени, в остальном это было злобное и коварное существо. Мало того что она постоянно пыталась сбросить меня и я себя чувствовала ковбоем, выступающим на родео, эта мерзкая тварь постоянно оглядывалась и норовила укусить меня за ногу.
      Поль успел мне сообщить, что это существо, с обликом лошади и нравом крокодила, называется лошадью Пржевальского. То, что впервые обнаружил и описал для науки этого кровожадного парнокопытного зверя наш соотечественник, мало меня утешило.
      Один из солдат, совершенно крестьянской наружности, если я, конечно, правильно представляю себе облик афганского кочевника, показал мне, что как только лошадь оборачивается, нужно сразу же бить ее по ноздрям плеткой. Плетки у меня, естественно, не было, и никто мне ее не вручил. Пришлось приспособить для этой цели фонарик из штатного спасательского снаряжения. Он был не особенно увесистым, но достаточно жестким, и удары у меня получались, судя по реакции этой злыдни, довольно чувствительными.
      Ясно было, почему нас сняли с грузовика и пересадили на лошадей. Дальше на машине ехать было просто невозможно. А нас, судя по всему, приказали доставить куда-то повыше, в горы.
      Сопровождали нас теперь трое солдат с автоматами, которые управлялись с такими же «пржевалками», как я обозвала лошадей, с удивительной сноровкой. И чувствовали себя на них совершенно свободно, не хуже любого ковбоя с заокеанского Дикого Запада.
      Поля, прежде чем посадить на лошадь, обыскали и отобрали у него «беретту», рацию и огромный тесак, который во французском отряде скромно назывался просто «спецножом спасателя».
      Когда его обыскивали, Поль пристально посмотрел на меня и еле заметно покачал головой. До меня не сразу дошло, что он мне хочет сказать. Но когда ко мне подошел солдат и показал пистолет, телефон и огромный нож-тесак, отобранные у Поля, я сообразила. И отдала ему свой телефон, который торчал у меня из нагрудного кармана, и отцепила с пояса свой спасательский нож, который был раза в четыре меньше французского.
      Обыскивать меня не стали, и пистолет, торчащий в задней поясной кобуре и прикрытый специальной маскирующей складкой моего комбинезона, остался в моем распоряжении. Поль просто знал, что солдат не станет обыскивать женщину, и предупреждал меня, чтобы я не отдавала свое оружие добровольно.
      Я подумала, что, наверное, произвожу странное впечатление на афганских солдат.
      Женщина без паранджи должна вызывать у них по крайней мере чувство беспокойства, если не враждебности. Но только – не опасности. Женщина на Востоке – традиционно забитое и слабое существо, занимающее место, в суровых глазах афганца, где-то между человеком, то есть мужчиной, и животным.
      Женщина годится только на то, чтобы готовить пищу и рожать детей, и никогда не воспринимается ими как противник… Отсутствие у меня оружия было для них само собой разумеющимся и не вызвало никакого подозрения. Ну что ж, это мне на руку…
      Карабкаться по горной тропе на лошади, которая то и дело старается сбросить тебя со своей спины, надо сказать, малоприятное занятие.
      Только со стороны может показаться, что это увлекательное и интересное путешествие – сиди себе на лошади и поглядывай по сторонам на живописные горные пейзажи, окружающие тебя со всех сторон. В реальности это постоянное напряжение – и для того, чтобы удержаться на лошади и не быть сброшенной либо на землю, либо, еще лучше, – прямо в пропасть, от которой тебя отделяет порой метра два-полтора, и для того, чтобы вовремя врезать по ноздрям твоей милой «лошадке», то и дело проверяющей твою бдительность… И горе тебе, если ты эту бдительность ослабишь. Зубки у милых животных тупые, но челюсти мощные – хороший укус может запросто раздробить кость.
      Это мне объяснил Поль, познания которого в местной жизни все больше меня удивляли… Знал он, наверное, ничуть не меньше Грега, просто не лез вперед со своим опытом и знанием, как американец. Я поняла, что это было его тактикой в общении с Грегом, хотя и не видела в ней особого смысла.
      Предупреждение Поля меня, конечно, заставило быть более осторожной в общении со своим «транспортным средством», но чем больше я следила за лошадиной ухмылкой, с которой она оборачивала свою морду, тем меньше меня занимали окружающие красоты.
      Добавьте к этому сгущающиеся с каждой минутой сумерки – и вы получите полное представление о прелестях и удовольствиях такого путешествия. Не говоря уже о том, что я не имела никакого понятия, куда меня везут, зачем и что вообще ждет впереди меня и Поля…
      Ночь в горах наступает всегда неожиданно.
      Это я знала, но все равно темнота упала на нас как-то сразу, словно снег на голову. Наш небольшой караван остановился посреди крутого горного подъема, и около часа мы ждали, пока взойдет луна, хотя я с сомнением отнеслась к ее возможностям осветить дорогу настолько, чтобы можно было не опасаться за свою жизнь. Было так темно, что черноту под ногами невозможно было отличить от темноты пропасти, находящейся от тебя всего в паре метров. Сделать шаг в пустоту было очень легко. Продолжать путь в таких условиях могли только самоубийцы…
      Поль, воспользовавшись вынужденным привалом, принялся изображать что-то вроде моего опекуна-наставника. Он начал объяснять мне то, что я хорошо понимала и без него. Судя по всему, сказал он, цель нашего горного перехода уже близка. В Афганистане, мол, мало любителей ночных переходов по горам. Рисковать жизнью, бродя ночью по горам, даже талибы согласны только в исключительных случаях…
      «А кто вообще из нормальных людей рискует жизнью для своего удовольствия?» – хотела я его спросить, но промолчала. В конце концов решила: имидж неискушенного и не знающего местных условий новичка мне не помешает. Самая лучшая позиция в отношениях с противником – это когда тебя недооценивают… А был ли Поль моим союзником – этого я еще не знала наверняка…

      Когда взошла луна и осветила тропу не хуже закатного солнца, я даже удивилась сначала, о каком риске я думала, ведь все прекрасно видно… Но минут через пять поняла, что лунный свет обладает одной неприятной, тем более в горах, особенностью – он искажает расстояние, делает опасность нереальной.
      Пропасть в каком-то полуметре слева от твоей ноги совершенно не вызывает у тебя чувства опасности, потому что похожа просто на тень от скалы… И стоит твоей норовистой лошадке оступиться… Все, что от тебя останется – только прощальный крик, который сам вырвется из нутра во время полета на дно ущелья…
      Ночное путешествие и у солдат вызывало беспокойство: они чаще стали покрикивать на своих лошадей, а в особо опасных местах двое из них даже брали наших с Полем лошадей за поводки, справедливо не доверяя нашему наездническому умению.