ни сирену,
      ни киноаппарат. Наша
      в коммуну
      не иссякнет вера. Во имя коммуны
      жмись и мнись. Каждое
      сегодняшнее дело
      меряй, как шаг
      в электрический,
      в машинный коммунизм. Довольно домашней,
      кустарной праздности! Довольно
      изделий ловких рук! Федерация муз
      в смертельной опасности в опасности слово,
      краска
      и звук.
      1926
      ВЗЯТОЧНИКИ
      Дверь. На двери
      "Нельзя без доклада" Под Марксом,
      в кресло вкресленный, с высоким окладом,
      высок и гладок, сидит
      облеченный ответственный. На нем
      контрабандный подарок - жилет, в кармане
      ручка на страже, в другом
      уголочком торчит билет с длиннющим
      подчищенным стажем. Весь день
      сплошная работа уму. На лбу
      непролазная дума: кому
      ему
      устроить куму, кому приспособить кума? Он всюду
      пристроил
      мелкую сошку, везде
      у него
      по лазутчику. Он знает,
      кому подставить ножку и где
      иметь заручку. Каждый на месте: невеста в тресте, кум в Гум, брат в наркомат. Все шире периферия родных, и в ведомостичках узких не вместишь
      всех сортов наградных спецставки,
      тантьемы,
      нагрузки! Он специалист,
      но особого рода: он в слове
      мистику стер. Он понял буквально
      "братство народов" . как счастье братьев,
      теть
      и сестер. Он думает:
      как сократить ему штаты? У Кэт
      не глаза, а угли... А может быть,
      место
      оставить для Наты? У Наты формы округлей. А там
      в приемной
      сдержанный гул, и воздух от дыма спирается. Ответственный жмет плечьми:
      - Не могу! Нормально...
      Дела разбираются! Зайдите еще
      через день-другой...Но дней не дождаться жданных. Напрасно
      проситель
      согнулся дугой. - Нельзя...
      Не имеется данных!Пока поймет!
      Обшаркав паркет, порывшись в своих чемоданах, проситель
      кладет на суконце пакет с листами
      новейших данных. Простился.
      Ладонью пакет заслоня - взрумянились щеки - пончики,со сладострастием,
      пальцы слюня, мерзавец
      считает червончики. А давший
      по учрежденью орет, от правильной гневности красен: - Подать резолюцию!
      И в разворот - во весь!
      на бумаге:
      "Согласен"! Ответственный
      мчит
      в какой-то подъезд. Машину оставил
      по праву. Ответственный
      ужин с любовницей ест ответственный
      хлещет "Абрау". Любовницу щиплет,
      весел и хитр. - Вот это
      подарочки Сонечке: Вот это, Сонечка,
      вам на духи. Вот это
      вам на кальсончики...Такому
      в краже рабочих тыщ для ширмы октябрьское зарево.
      Он к нам пришел,
      чтоб советскую нищь на кабаки разбазаривать. Я белому
      руку, пожалуй, дам, пожму, не побрезгав ею. Я лишь усмехнусь:
      - А здорово вам наши
      намылили шею!Укравшему хлеб
      не потребуешь кар. Возможно
      простить и убийце. Быть может, больной,
      сумасшедший угар в душе
      у него
      клубится. Но если
      скравший
      этот вот рубль ладонью
      ладонь мою тронет, я, руку помыв,
      кирпичом ототру поганую кожу с ладони. Мы белым
      едва обломали рога; хромает
      пока что
      одна нога,для нас,
      полусытых и латочных, страшней
      и гаже
      любого врага взяточник. Железный лозунг
      партией дан. Он нам
      недешево дался! Долой присосавшихся
      к нашим
      рядам и тех,
      кто к грошам
      присосался! Нам строиться надо
      в гигантский рост, но эти
      обсели кассы. Каленым железом
      выжжет нарост партия
      и рабочие массы.
      1926
      В ПОВЕСТКУ ДНЯ
      Ставка на вас,
      комсомольцы-товарищи,на вас,
      грядущее творящих! Петь
      заставьте
      быт тарабарящий! Расчистьте
      квартирный ящик! За десять лет
      устанешь бороться,расшатаны
      - многие!
      тряской. Заплыло
      тиной
      быта болотце, покрылось
      будничной ряской. Мы так же
      сердца наши
      ревностью жжем и суд наш
      по-старому скорый: мы часто
      наганом
      и финским ножом решаем
      любовные споры. Нет, взвидя,
      что есть
      любовная ржа, что каши вдвоем
      не сваришь,ты зубы стиснь
      и, руку пожав, скажи:
      - Прощевай, товарищ!У скольких
      мечта:
      "Квартирку б внаем! Свои сундуки
      да клети! И угол мой
      и хозяйство мое и мой
      на стене
      портретик". Не наше счастье
      счастье вдвоем! С классом
      спаяйся четко! Коммуна:
      все, что мое,
      твое, кроме
      зубных щеток. И мы
      по-прежнему,
      если радостно, по-прежнему,
      если горе нам мы топим горе в сорокаградусной и празднуем
      радость
      трехгорным. Питье
      на песни б выменять нам. Такую
      сделай, хоть тресни! Чтоб пенистей пива,
      чтоб крепче вина хватали
      за душу
      песни.
      ___________
      Гуляя,
      работая,
      к любимой льня,думай о коммуне,
      быть или не быть ей?! В порядок
      этого
      майского дня поставьте
      вопрос о быте.
      1926
      ПРОТЕКЦИЯ Обывателиада в 3-х частях
      1
      Обыватель Михин друг дворничихин. Дворник Службин с Фелицией в дружбе. У тети Фелиции лицо в милиции. Квартхоз милиции
      Федор Овечко имеет
      в совете
      нужного человечка. Чин лица
      не упомнишь никак: главшвейцар
      или помистопника. А этому чину
      домами знакома мамаша
      машинистки секретаря райкома. У дочки ее
      большущие связи: друг во ВЦИКе
      (шофер в автобазе!), а Петров, говорят,
      развозит мужчину, о котором
      все говорят шепоточком,
      маленького роста,
      огромного чина. Словом
      он...
      Не решаюсь...
      Точка.
      2
      Тихий Михин пойдет к дворничихе. "Прошу покорненько, попросите дворника". Дворник стукнется к тетке заступнице. Тетка Фелиция шушукнет в милиции. Квартхоз Овечко замолвит словечко. А главшвейцар Да Винчи с лица, весь в бороде,
      как картина в раме,прямо
      пойдет
      к машинисткиной маме. Просьбу
      дочь
      предает огласке: глазки да ласки,
      ласки да глазки... Кого не ловили на такую аферу? Куда ж удержаться простаку-шоферу! Петров подождет,
      покамест,
      как солнце, персонье лицо расперсонится: - Простите, товарищ,
      извинений тысячка...И просит
      и молит, ласковей лани. И чин снисходит:
      - Вот вам записочка.А в записке
      исполнение всех желаний.
      3
      А попробуй
      полазий без родственных связей! Покроют дворники словом черненьким. Обложит белолицая тетя Фелиция. Подвернется нога, перервутся нервы у взвидевших наган и усы милиционеровы. В швейцарской судачат:
      - И не лезь к совету все на даче,
      никого нету.И мама сама
      и дитя-машинистка, невинность блюдя,
      не допустят близко. А разных главных
      неуловимо шоферы
      возят и возят мимо. Не ухватишь
      скользкие,
      не люди, а налимы. "Без доклада воспрещается".
      Куда ни глянь, "И пойдут они, солнцем палимы, И застонут...".
      Дело дрянь! Кто бы ни были
      сему виновниками - сошка маленькая
      или крупный кит,разорвем
      сплетенную чиновниками паутину кумовства,
      протекций,
      волокит.
      1926
      ЛЮБОВЬ
      Мир
      опять
      цветами оброс, у мира
      весенний вид. И вновь
      встает
      нерешенный вопрос о женщинах
      и о любви. Мы любим парад,
      нарядную песню. Говорим красиво,
      выходя на митинг. Но часто
      под этим,
      покрытый плесенью, старенький-старенький бытик. Поет на собранье:
      "Вперед, товарищи..." А дома,
      забыв об арии сольной, орет на жену,
      что щи не в наваре и что
      огурцы
      плоховато просолены. Живет с другой
      киоск в ширину, бельем
      шантанная дива. Но тонким чулком
      попрекает жену: - Компрометируешь
      пред коллективом.То лезут к любой,
      была бы с ногами. Пять баб
      переменит
      в течение суток. У нас, мол,
      свобода,
      а не моногамия. Долой мещанство
      и предрассудок! С цветка на цветок
      молодым стрекозлом порхает,
      летает
      и мечется. Одноему
      в мире
      кажется злом это
      алиментщица. Он рад умереть, экономя треть, три года
      судиться рад: и я, мол, не я, и она не моя, и я вообще
      кастрат. А любят,
      так будь
      монашенкой верной тиранит
      ревностью
      всякий пустяк и мерит
      любовь
      на калибр револьверный, неверной
      в затылок
      пулю пустя. Четвертый
      герой десятка сражений, а так,
      что любо-дорого, бежит
      в перепуге
      от туфли жениной, простой туфли Мосторга. А другой
      стрелу любви
      иначе метит, путает
      - ребенок этакий уловленье
      любимой
      в романические сети с повышеньем
      подчиненной по тарифной
      сетке... По женской линии тоже вам не райские скинии. Простенького паренька подцепила
      барынька. Он работать,
      а ее
      не удержать никак бегает за клёшем
      каждого бульварника. Что ж,
      сиди
      и в плаче
      Нилом нилься. Ишь!
      Жених! - Для кого ж я, милые, женился? Для себя
      или для них?У родителей
      и дети этакого сорта: - Что родители?
      И мы
      не хуже, мол!Занимаются
      любовью в виде спорта, не успев
      вписаться в комсомол. И дальше,
      к деревне,
      быт без движеньица живут, как и раньше,
      из года в год. Вот так же
      замуж выходят
      и женятся, как покупают
      рабочий скот. Если будет
      длиться так
      за годом годик, то, скажу вам прямо, не сумеет
      разобрать
      и брачный кодекс, где отец и дочь,
      который сын и мама. Я не за семью.
      В огне
      и в дыме синем выгори
      и этого старья кусок, где шипели
      матери-гусыни и детей
      стерег
      - отец-гусак! Нет.
      Но мы живем коммуной
      плотно, в общежитиях
      грязнеет кожа тел. Надо
      голос
      подымать за чистоплотность отношений наших
      и любовных дел. Не отвиливай
      мол, я не венчан. Нас
      не поп скрепляет тарабарящий. Надо
      обвязать
      и жизнь мужчин и женщин словом,
      нас объединяющим:
      "Товарищи".
      1926
      ПОСЛАНИЕ ПРОЛЕТАРСКИМ ПОЭТАМ
      Товарищи,
      позвольте
      без позы,
      без маски как старший товарищ,
      неглупый и чуткий, поразговариваю с вами,
      товарищ Безыменский, товарищ Светлов,
      товарищ Уткин. Мы спорим,
      аж глотки просят лужения, мы задыхаемся
      от эстрадных побед, а у меня к вам, товарищи,
      деловое предложение: давайте
      устроим
      веселый обед! Расстелим внизу
      комплименты ковровые, если зуб на кого
      отпилим зуб; розданные
      Луначарским
      венки лавровые сложим
      в общий
      товарищеский суп. Решим,
      что все
      по-своему правы. Каждый поет
      по своему
      голоску! Разрежем
      общую курицу славы и каждому
      выдадим
      по равному куску. Бросим
      друг другу
      шпильки подсовывать, разведем
      изысканный
      словесный ажур. А когда мне
      товарищи
      предоставят слово я это слово возьму
      и скажу: - Я кажусь вам
      академиком
      с большим задом, один, мол, я
      жрец
      поэзий непролазных. А мне
      в действительности
      единственное надо чтоб больше поэтов
      хороших
      и разных. Многие
      пользуются
      напостовской тряскою, с тем
      чтоб себя
      обозвать получше. - Мы, мол, единственные,
      мы пролетарские...А я, по-вашему, что
      валютчик? Я по существу
      мастеровой, братцы, не люблю я
      этой
      философии нудовой. Засучу рукавчики:
      работать?
      драться? Сделай одолжение,
      а ну, давай! Есть
      перед нами
      огромная работа каждому человеку
      нужное стихачество. Давайте работать
      до седьмого пота над поднятием количества,
      над улучшением качества, Я меряю
      по коммуне
      стихов сорта, в коммуну
      душа
      потому влюблена, что коммуна,
      по-моему,
      огромная высота, что коммуна,
      по-моему,
      глубочайшая глубина. А в поэзии
      нет
      ни друзей,
      ни родных, по протекции
      не свяжешь
      рифм лычки. Оставим
      распределение
      орденов и наградных, бросим, товарищи,
      наклеивать ярлычки. Не хочу
      похвастать
      мыслью новенькой, но по-моему
      утверждаю без авторской спеси коммуна
      это место,
      где исчезнут чиновники и где будет
      много
      стихов и песен. Стоит
      изумиться
      рифмочек парой нам мы почитаем поэтика гением. Одного
      называют
      красным Байроном, другого
      самым красным Гейнем. Одного боюсь
      за вас и сам,чтоб не обмелели
      наши души, чтоб мы
      не возвели
      в коммунистический сан плоскость раешников
      и ерунду частушек. Мы духом одно,
      понимаете сами: по линии сердца
      нет раздела. Если
      вы не за нас,
      а мы
      не с вами, то черта ль
      нам
      остается делать? А если я
      вас
      когда-нибудь крою и на вас
      замахивается
      перо-рука, то я, как говорится,
      добыл это кровью, я больше вашего
      рифмы строгал. Товарищи,
      бросим
      замашки торгашьи - моя, мол, поэзия
      мой лабаз!всё, что я сделал,
      все это ваше рифмы,
      темы,
      дикция,
      бас! Что может быть
      капризней славы
      и пепельней? В гроб,что ли,
      брать,
      когда умру? Наплевать мне, товарищи,
      в высшей степени на деньги,
      на славу
      и на прочую муру! Чем нам
      делить
      поэтическую власть, сгрудим
      нежность слов
      и слова-бичи, и давайте
      без завистей
      и без фамилий
      класть в коммунову стройку
      слова-кирпичи. Давайте,
      товарищи,
      шагать в ногу. Нам не надо
      брюзжащего
      лысого парика! А ругаться захочется
      врагов много по другую сторону
      красных баррикад.
      1926
      ФАБРИКА БЮРОКРАТОВ
      Его прислали
      для проведенья режима. Средних способностей.
      Средних лет. В мыслях - планы.
      В сердце - решимость. В кармане - перо
      и партбилет. Ходит,
      распоряжается энергичным жестом. Видно
      занимается новая эра! Сам совался в каждое место, всех переглядел
      от зава до курьера. Внимательный
      к самым мельчайшим крохам, вздувает
      сердечный пыл... Но бьются
      слова,
      как об стену горохом, об
      канцелярские лбы. А что канцелярии?
      Внимает, мошенница! Горите
      хоть солнца ярче,она
      уложит
      весь пыл в отношеньица, в анкетку
      и в циркулярчик. Бумажку
      встречать
      с отвращением нужно. А лишь
      увлечешься ею, то через день
      голова заталмужена в бумажную ахинею. Перепишут все
      и, канителью исходящей нитясь, на доклады
      с папками идут: - Подпишитесь тут!
      Да тут вот подмахнитесь!.. И вот тут, пожалуйста!..
      И тут!..
      И тут!..Пыл
      в чернила уплыл
      без следа. Пред
      в бумагу
      всосался, как клещ... Среда это
      паршивая вещь!! Глядел,
      лицом
      белее мела, сквозь канцелярский мрак. Катился пот,
      перо скрипело, рука свелась
      и вновь корпела,но без конца
      громадой белой росла
      гора бумаг. Что угодно
      подписью подляпает, и не разберясь:
      куда,
      зачем,
      кого? Собственную
      тетушку
      назначит римской папою. Сам себе
      подпишет
      смертный приговор. Совести
      партийной
      слабенькие писки заглушает
      с днями
      исходящий груз. Раскусил чиновник
      пафос переписки, облизнулся,
      въелся
      и - вошел во вкус. Где решимость?
      планы?
      и молодчество? Собирает канцелярию,
      загривок мыля ей. - Разузнать
      немедля
      имя - отчество! Как
      такому
      посылать конверт
      с одной фамилией??!И опять
      несется
      мелким лайцем: - Это так-то службу мы несем?! Написали просто
      "прилагается" и забыли написать
      "при сем"!В течение дня страну наводня потопом
      ненужной бумажности, в машину
      живот уложит
      и вот на дачу
      стремится в важности. Пользы от него,
      что молока от черта, что от пшенной каши
      золотой руды. Лишь растут
      подвалами
      отчеты, вознося
      чернильные пуды. Рой чиновников
      с недели на день аннулирует
      октябрьский гром и лом, и у многих
      даже
      проступают сзади пуговицы
      дофевральские
      с орлом. Поэт
      всегда
      и добр и галантен, делиться выводом рад. Во-первых:
      из каждого
      при известном таланте может получиться
      бюрократ. Вывод второй
      (из фельетонной водицы вытекал не раз
      и не сто): коммунист не птица,
      и незачем обзаводиться ему
      бумажным хвостом. Третий:
      поднять бы его за загривок от бумажек,
      разостланных низом,
      чтоб бумажки,
      подписанные
      прямо и криво, не заслоняли
      ему
      коммунизм. 1926
      ТОВАРИЩУ НЕТТЕ
      пароходу и человеку
      Я недаром вздрогнул.
      Не загробный вздор. В порт,
      горящий,
      как расплавленное лето, разворачивался
      и входил
      товарищ "Теодор Нетте". Это - он.
      Я узнаю его. В блюдечках - очках спасательных кругов. - Здравствуй, Нетте!
      Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб,
      канатов
      и крюков. Подойди сюда!
      Тебе не мелко? От Батума,
      чай, котлами покипел... Помнишь, Нетте,
      в бытность человеком ты пивал чаи
      со мною в дипкупе? Медлил ты.
      Захрапывали сони. Глаз
      кося
      в печати сургуча, напролет
      болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел,
      стихи уча. Засыпал к утру.
      Курок
      аж палец свел... Суньтеся
      кому охота! Думал ли,
      что через год всего встречусь я
      с тобою
      с пароходом. За кормой лунища.
      Ну и здорово! Залегла,
      просторы надвое порвав. Будто навек
      за собой
      из битвы коридоровой тянешь след героя,
      светел и кровав. В коммунизм из книжки
      верят средне. "Мало ли,
      что можно
      в книжке намолоть!" А такое
      оживит внезапно "бредни" и покажет
      коммунизма
      естество и плоть. Мы живем,
      зажатые
      железной клятвой. За нее
      на крест,
      и пулею чешите: это
      чтобы в мире
      без России,
      без Латвии, жить единым
      человечьим общежитьем. В наших жилах
      кровь, а не водица. Мы идем
      сквозь револьверный лай, чтобы,
      умирая,
      воплотиться в пароходы,
      в строчки
      и в другие долгие дела.
      Мне бы жить и жить,
      сквозь годы мчась. Но в конце хочу
      других желаний нету встретить я хочу
      мой смертный час так,
      как встретил смерть
      товарищ Нетте.
      15 июля 1926 г., Ялта
      УЖАСАЮЩАЯ ФАМИЛЬЯРНОСТЬ
      Куда бы
      ты
      ни направил разбег, и как ни ерзай, и где ногой ни ступи,есть Марксов проспект, и улица Розы, и Луначарского
      переулок или тупик. Где я?
      В Ялте или в Туле? Я в Москве
      или в Казани? Разберешься?
      - Черта в стуле! Не езда, а - наказанье. Каждый дюйм
      бытия земного профамилиен
      и разыменован. В голове
      от имен
      такая каша! Как общий котел пехотного полка. Даже пса дворняжку
      вместо
      "Полкаша" зовут:
      "Собака имени Полкан". "Крем Коллонтай.
      Молодит и холит". "Гребенки Мейерхольд". "Мочала а-ля Качалов". "Гигиенические подтяжки имени Семашки". После этого
      гуди во все моторы, наизобретай идей мешок, все равно
      про Мейерхольда будут спрашивать:
      - "Который? Это тот, который гребешок?" Я к великим
      не суюсь в почетнейшие лики. Я солдат
      в шеренге миллиардной. Но и я
      взываю к вам
      от всех великих: - Милые,
      не обращайтесь с ними фамильярно!
      1926
      КАНЦЕЛЯРСКИЕ ПРИВЫЧКИ
      Я два месяца
      шатался по природе, чтоб смотреть цветы
      и звезд огнишки. Таковых не видел.
      Вся природа вроде телефонной книжки. Везде
      у скал,
      на массивном грузе Кавказа
      и Крыма скалоликого, на стенах уборных,
      на небе,
      на пузе лошади Петра Великого, от пыли дорожной
      до гор,
      где грозы гремят,
      грома потрясав,везде
      отрывки стихов и прозы, фамилии
      и адреса. "Здесь были Соня и Ваня Хайлов.
      Семейство ело и отдыхало". "Коля и Зина
      соединили души". Стрела
      и сердце
      в виде груши. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Комсомолец Петр Парулайтис". "Мусью Гога, парикмахер из Таганрога". На кипарисе,
      стоящем века, весь алфавит:
      а б в г д е ж з к. А у этого
      от лазанья
      талант иссяк. Превыше орлиных зон просто и мило:
      "Исак Лебензон". Особенно
      людей
      винить не будем. Таким нельзя
      без фамилий и дат! Всю жизнь канцелярствовали,
      привыкли люди. Они
      и на скалу
      глядят, как на мандат. Такому,
      глядящему
      за чаем
      с балконца как солнце
      садится в чаще, ни восход,
      ни закат,
      а даже солнце входящее
      и исходящее. Эх!
      Поставь меня
      часок
      на место Рыкова, я б
      к весне
      декрет железный выковал: "По фамилиям
      на стволах и скалах узнать
      подписавшихся малых. Каждому
      в лапки дать по тряпке. За спину ведра и марш бодро! Подписавшимся
      и Колям
      и Зинам собственные имена
      стирать бензином. А чтоб энергия
      не пропадала даром, кстати и Ай-Петри
      почистить скипидаром. А кто
      до того
      к подписям привык, что снова
      к скале полез,у этого
      навсегда
      закрывается лик без". Под декретом подпись
      и росчерк броский
      Владимир Маяковский.
      1926 Ялта, Симферополь, Гурзуф, Алупка
      ХУЛИГАН
      Республика наша в опасности.
      В дверь лезет
      немыслимый зверь. Морда матовым рыком гулка, лапы
      в кулаках. Безмозглый,
      и две ноги для ляганий, вот - портрет хулиганий. Матроска в полоску,
      словно леса. Из этих лесов
      глядят телеса. Чтоб замаскировать рыло мандрилье, шерсть
      аккуратно
      сбрил на рыле. Хлопья пудры
      ("Лебяжьего пуха"!), бабочка-галстук
      от уха до уха. Души не имеется.
      (Выдумка бар!) В груди
      пивной
      и водочный пар. Обутые лодочкой качает ноги водочкой. Что ни шаг враг. - Вдрызг фонарь,
      враги - фонари. Мне темно,
      так никто не гори. Враг - дверь,
      враг - дом, враг
      всяк,
      живущий трудом. Враг - читальня.
      Враг - клуб. Глупейте все,
      если я глуп!Ремень в ручище,
      и на нем повисла гиря кистенем. Взмахнет,
      и гиря вертится,а ну
      попробуй встретиться! По переулочкам - луна. Идет одна.
      Она юна. - Хорошенькая!
      (За косу.) Обкрутимся без загсу!Никто не услышит,
      напрасно орет вонючей ладонью зажатый рот. - Не нас контрапупят
      не наше дело! Бежим, ребята,
      чтоб нам не влетело!Луна
      в испуге
      за тучу пятится от рваной груды
      мяса и платьица. А в ближней пивной
      веселье неистовое. Парень
      пиво глушит
      и посвистывает. Поймали парня.
      Парня - в суд. У защиты
      словесный зуд: - Конечно,
      от парня
      уйма вреда, но кто виноват?
      Среда. В нем
      силу сдерживать
      нет моготы. Он - русский.
      Он
      богатырь! - Добрыня Никитич!
      Будьте добры, не трогайте этих Добрынь!Бантиком
      губки
      сложил подсудимый. Прислушивается
      к речи зудимой. Сидит
      смирней и краше, чем сахарный барашек. И припаяет судья
      (сердобольно) "4 месяца". Довольно! Разве
      зверю,
      который взбесится, дают
      на поправку
      4 месяца? Деревню - на сход!
      Собери
      и при ней словами прожги парней! Гуди,
      и чтоб каждый завод гудел об этой
      последней беде. А кто
      словам не умилится, тому
      агитатор
      шашка милиции. Решимость
      и дисциплина,
      пружинь тело рабочих дружин! Чтоб, если
      возьмешь за воротник, хулиган раскис и сник. Когда
      у больного
      рука гниет не надо жалеть ее. Пора
      топором закона
      отсечь гнилые
      дела и речь!
      1926
      ХУЛИГАН
      Ливень докладов.
      Преете?
      Прей! А под клубом,
      гармошкой избранные, в клубах табачных
      шипит "Левенбрей", в белой пене
      прибоем
      трехгорное... Еле в стул вмещается парень. Один кулак
      четыре кило. Парень взвинчен.
      Парень распарен. Волос взъерошенный.
      Нос лилов. Мало парню такому доклада. Парню
      слово душевное нужно. Парню
      силу выхлестнуть надо. Парню надо...
      - новую дюжину! Парень выходит.
      Как в бурю на катере. Тесен фарватер.
      Тело намокло. Парнем разосланы
      к чертовой матери бабы,
      деревья,
      фонарные стекла. Смотрит
      кому бы заехать в ухо? Что башка не придумает дурья?! Бомба
      из безобразий и ухарств, дурости,
      пива
      и бескультурья. Так, сквозь песни о будущем рае, только солнце спрячется, канув, тянутся
      к центру огней
      от окраин драка,
      муть
      и ругня хулиганов. Надо
      в упор им
      рабочьи дружины, надо,
      чтоб их
      судом обломало, в спорт
      перелить
      мускулья пружины,надо и надо,
      но этого мало... Суд не скрутит
      набрать имен и раструбить
      в молве многогласой, чтоб на лбу горело клеймо: "Выродок рабочего класса". А главное - помнить,
      что наше тело дышит
      не только тем, что скушано; надо
      рабочей культуры дело делать так,
      чтоб не было скушно.
      1926
      РАЗГОВОР НА ОДЕССКОМ РЕЙДЕ ДЕСАНТНЫХ СУДОВ: "СОВЕТСКИЙ ДАГЕСТАН"
      И "КРАСНАЯ АБХАЗИЯ"
      Перья-облака,
      закат расканарейте! Опускайся,
      южной ночи гнет! Пара
      пароходов
      говорит на рейде: то один моргнет,
      а то
      другой моргнет. Что сигналят?
      Напрягаю я
      морщины лба. Красный раз...
      угаснет,
      и зеленый... Может быть,
      любовная мольба.
      Может быть,
      ревнует разозленный. Может, просит:
      "Красная Абхазия"! Говорит
      "Советский Дагестан". Я устал,
      один по морю лазая, подойди сюда
      и рядом стань.Но в ответ
      коварная
      она: - Как-нибудь
      один
      живи и грейся. Я теперь
      по мачты влюблена в серый "Коминтерн",
      трехтрубный крейсер. - Все вы,
      бабы,
      трясогузки и канальи... Что ей крейсер,
      дылда и пачкун?Поскулил
      и снова засигналил! - Кто-нибудь,
      пришлите табачку!.. Скучно здесь,
      нехорошо
      и мокро. Здесь
      от скуки
      отсыреет и броня...Дремлет мир,
      на Черноморский округ синь-слезищу
      морем оброня.
      1926
      ПИСЬМО ПИСАТЕЛЯ ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА МАЯКОВСКОГО
      ПИСАТЕЛЮ
      АЛЕКСЕЮ МАКСИМОВИЧУ ГОРЬКОМУ
      Алексей Максимович,
      как помню,
      между нами что-то вышло
      вроде драки
      или ссоры. Я ушел,
      блестя
      потертыми штанами; взяли Вас
      международные рессоры. Нынче
      иначе. Сед височный блеск,
      и взоры озаренней. Я не лезу
      ни с моралью,
      ни в спасатели, без иронии,
      как писатель
      говорю с писателем. Очень жалко мне, товарищ Горький, что не видно
      Вас
      на стройке наших дней. Думаете
      с Капри,
      с горки Вам видней? Вы и Луначарский
      похвалы повальные, добряки,
      а пишущий
      бесстыж тычет
      целый день
      свои
      похвальные листы. Что годится, чем гордиться? Продают "Цемент"
      со всех лотков. Вы такую книгу, что ли, цените? Нет нигде цемента,
      а Гладков написал
      благодарственный молебен о цементе. Затыкаешь ноздри,
      нос наморщишь и идешь
      верстой болотца длинненького. Кстати,
      говорят,
      что Вы открыли мощи этого...
      Калинникова. Мало знать
      чистописаниев ремесла, расписать закат
      или цветенье редьки. Вот
      когда
      к ребру душа примерзла, ты ее попробуй отогреть-ка! Жизнь стиха тоже тиха. Что горенья?
      Даже
      нет и тленья в их стихе
      холодном
      и лядащем. Все
      входящие
      срифмуют впечатления и печатают
      в журнале
      в исходящем. А рядом
      молотобойцев
      анапестам учит
      профессор Шенгели. Тут
      не поймете просто-напросто, в гимназии вы,
      в шинке ли? Алексей Максимович,
      у Вас
      в Италии Вы когда-нибудь
      подобное
      видали? Приспособленность
      и ласковость дворовой, деятельность
      блюдо-рубле - и тому подобных "лиз" называют многие