– Подожди! Я же нечаянно! – после продолжительной паузы, да и некстати, выкрикиваю вслед. Но Вика даже не озирается. Только мелькают белые пятки. Исчезает. Куда-то уже побежала плакаться.

Мне досадно. Почему-то мечтаешь об одних телках, а попадаются всегда другие. Я вытираюсь, надеваю на голое тело штаны и подкатываю брючины где-то до середины голени, чтобы не промокли. Споласкиваю в ручейке майку, ищу взглядом полотенце. Подбираю Викины шмотки (эти цветастые трусики умиляют даже меня) и лезу вверх. Приказываю себе не думать, а быть внимательным – можно улететь в пропасть. Ступаю по листве, ноги увязают в рыхлой земле. Пальцами чувствую мягкие корни.

Вылезаю к типи над обрывом. Возле огня сидит загорелый чувак в джинсовой безрукавке и помешивает что-то в котелке. У меня бурчит в животе. Обмениваемся взглядами.

Я получаю безмолвный ответ на невысказанный вопрос, так как глаза неожиданно смещаются с чувака на камень далеко влево. Там, обняв колени, сидит голая Вика. Она плачет, просто ревмя ревет. И почему-то на нее никто не обращает внимания.

Подхожу. Тень в траве короткая и нерезкая – небо все в барашках. Уже где-то полдень.

Вика замечает меня и умолкает. Прячет голову между колен и накрывается сверху руками, будто тюлень ластами. Я вправду не знаю, что мне нужно делать, поэтому просто сажусь на камень рядом и кладу возле Вики ее одежку. Пользуясь минутой, расправляю на горячей поверхности свои трусы – пусть сохнут.

Вика бубнит под нос:

– Какая я дура, как-кая я дура! – снова шмыгает носом и дальше, более адресно: – Ну почему мне так не везет с пацанами? Тот блядун… этот казел… Почему?!

Я молчу, и Вика начинает плакать сильнее. Тогда я подсаживаюсь ближе и осторожно обнимаю ее за острые плечи. Вика с готовностью ложится мне на колени калачиком, и я несколько минут глажу ее по мокрым волосам.

– Мне же просто нужно любви! Просто-напросто! Мне в жизни так не везет на любовь! Никто, никто-никто меня…

Но я не слушаю. То есть слушаю, но не очень внимательно. Глаза сами поймали интересного пришельца. Не могу сообразить, чем он привлекает внимание, однако внимание упрямо выделяет именно его фигуру.

Глаза хватаются за каждое его движение – это низенький полный человечек с округлым лицом, когда-то брюнет, а теперь капитально лысеющий субъект. Сейчас он разговаривает с двумя хиппи – высокими бородатыми парнями с аурами на голове. (Аура, на хипповском арго, это не то, что я думал вначале, а всего лишь лента, которую завязывают вокруг головы. Она проходит горизонтально посреди лба и создает узнаваемый типаж.) Мохнатые бородачи сутулятся над коротышкой и время от времени кивают ему в разговоре. Видно, бородачи не то растеряны, не то рассеянны, – а коротышка продолжает что-то рассказывать, рисует руками в воздухе какие-то колбасы, нарезает их… Все это – с легенькой улыбкой на сыром лице. Круглолицый хорошо знает, какое производит впечатление, так как к растерянному выражению парней относится с очевидным пониманием. В одной руке дядя держит белый цветок, только что сорванный.

Дядя, между прочим, немолодой – уже давно за полтинник. Растянутые спортивные рейтузы (наверное, носит их только в доме), грязно-зеленого цвета куртка (грибник, стало быть) и белая панамка с козырьком. И еще, в тон ветровке, старомодный рюкзак-«колобок». Я их не перевариваю – эти «колобки» не просто режут плечи и спину. Они противоестественны, аморальны, антигуманны. Они просто абсурдны.

Глядя на «грибника», я в живых тонах вообразил, как буду говорить все, что думаю о «колобках», прямо ему в лицо. А он, даже не снимая этого абсурда с плеч, будет улыбаться, кивать и деликатно нюхать ромашку, склонив голову на плечо.

Человек, наболтавшись вволю, мягко машет ладошкой (дескать, забудьте все, мон ами, не принимайте к сердцу, силь ву пле), комично отдает честь (хипаны скалятся, сквозь бороды сверкают зубы, они такие прикольные, эти бородачи – они тоже козыряют старику). А старик разворачивается к горной долине лицом, подбирает с земли свою палочку-подпиралочку и принимается брести в нашем направлении. Но что это? К палке у путника привязан выцветший лоскут красной ткани!

– Смотри, – тихо говорю Вике. – Вон еще один появился. Идет к нам.

Вика сразу же замолкает.

– Смотри, смотри, – разворачиваю ей голову на краснолоскутника. – Кого он тебе напоминает?

– Какого-то учителя. Дай подумаю… М-м-м… Учителя музыки в средней школе! Такой, на баяне играет. А тебе?

Я пристально вглядываюсь в полное, аж слишком румяное лицо типичного гипертоника. Он рукой протирает глаз, сдвигая очки на затылок.

– А мне, Вика, он напоминает инженера. Любитель кроссвордов и типичный грибник. Разведен, но в душе семьянин. Это жена ушла, между прочим.

– Откуда знаешь?

– А так. Брякнулось. Будем знакомиться? Предлагаю делать, как нас просят координаторы. Подобрать и обогреть.

Вика посматривает через плечо. Меня снова глючит на тему волков.

– Подождем.

Человек идет прямо на нас и смотрит так, будто доподлинно знает, кто мы и что мы (в особенности я). Почему-то я уверен, что очкарик остановится. Но камрад в белой кепочке только улыбнулся нам и махнул ладонью. Потом смешно спохватился – «ах, как я мог забыть?» – и показал нам два мирных пальца, мол: «свой».

Отвечаю взаимностью. Вика не реагирует никак, только разворачивается телом вслед за ним. Выше, возле компании из Здолбунова, он остановился и что-то попросил. Ему дают баклажку с водой, и человек пьет. При этом, как мне показалось, косит глазом на меня. Благодарит кивком головы и семенит потихоньку дальше.

– И шо ты на такое скажешь?

– Шо ты меня, козел, не любишь, – говорит Вика. Садится, нервно натягивает на себя шмотки. – Догоняем его. Это же один из наших!

И первой соскакивает с камня, бежит под гору. Ну вот, споткнулась и чуть не зарылась носом. Поднимается и идет уже медленно. Я тоже бегу, догоняя Вику.

Человечек сидит возле нашего огня и жует бутербродик. Расшнурованный рюкзак лежит возле ног. Рядом с моим флагом он попробовал воткнуть свой, но неудачно. Его флагшток повалился, мой полощется на ветру.

– Добрый день, – первым здороваюсь я и пробую изобразить из себя того, кем себя всегда воображал. Слышал, как говорили обо мне за глаза: «Апасный штрих». Да, это типа я. Апасный штрих с пробитой губой.

– Приятного аппетита, – говорит Вика.

Человечек смешно вздрагивает, выпучивает глаза в радостном привете и машет свободной ручкой. У него полон рот еды. Второпях прожевав откушенное, он несмело кричит:

– Добрый день, добрый день!

И, преодолевая стыдливость, обнимает меня с немного преувеличенным усердием. Я тоже обнимаю толстячка и похлопываю по вспотевшей спине. У него, наверное, в голове некоторые совсем не молодежные ассоциации от всего этого – весна народов, интернационал и другие куски нездешнего мяса.

– Хогой! – Снова разводит руки коротышка (будто перезарядил ружье) и тянется обнимать Вику. Вика обнимает дядю, даже хлопает того по лысине.

– Альберт Геннадьевич, – говорит он, сев снова на поленце.

– Герман.

– Виктория, – говорит Вика и разворачивается ко мне.

– Огня? – спрашиваю. Придумала же – Виктория… А сама еле по складам читает.

– Да, будьте добры. – И Вика невинно хлопает глазенками. Дуреха.

Прикуривает от тлеющей палки в моей руке. Кокетливо держит папиросу, отставив мизинчик. Дуреха капитальная. Или это у нее такой юмор?

Зубы у Альберта Геннадьевича крупные и редко посаженные, темноватые. Когда улыбается – рот при этом приоткрыт, – зубы придают его круглому лицу специфическую декоративность. Очки в пластмассовой оправе, линзы толстые, захватанные. Пот с него так и течет. Дядя снимает панамку и вытирает ею лицо и шею.

Улыбчивый такой – когда ни глянешь, все чего-то лыбится.

Замечаю, что очки поддерживает на голове резинка – может, даже резинка от трусов. Альберт Васильевич догадывается, на что я смотрю, и поясняет:

– Специально для гор приладил. Знаете, давненько уже не выезжал никуда. Вдруг еще упадут в пропасть? Я без них – ни шагу.

– Что, на олигофрена похож? – спрашивает у Вики.

Его шарм добродушного даунитоса гипнотизирует Вику. Она охотно кивает в ответ и мило улыбается.

Дядька, как будто довольный такой реакцией, несколько раз моргает. За увеличительными линзами очков это выглядит и страшно, и смешно. Я ржу.

Вика переводит мечтательный взгляд на Геннадьевича и говорит (обо мне):

– Не обращайте внимания. Он такой дурак!

Альберт Геннадьевич понимающе кивает. Я успокаиваюсь.

– А вы откуда будете? – спрашиваю.

– Ой, друзья, давайте на «ты». Называйте меня Альбертом. А лучше – Аликом. Мы же вроде все здесь равны. Такое интересное место, вам не кажется?

Вика кивает.

– Я тоже так почувствовал, сразу же. Особенное место. Знаете, я же старше вас, я в вашем возрасте о таком мог только мечтать. Здесь все такие любезные, мне так приятно, вы просто не представляете. Это же хиппи, да? Хиппи? О, я помню: «Смоуки», АББА… Да-да. Они теперь немного другие, чем когда-то, эти хиппи, вы знаете? Я их помню совсем еще молодыми. Тогда – такие наивные, а теперь – такие… такие ненавязчивые. А здесь – здесь просто чудесно. Просто чудесно, вы знаете это? Такая атмосфера, это шо-то совсем новое для меня. Так свободно! Так незакомплексованно! Нашему поколению у вас можно столькому научиться! – Алик наклонился к нам и уже немного тише продолжил: – Я вот только вылез там, внизу, чуть сердце не выскочило. Стою, дух перевожу. А тут смотрю – такие красивые молодые люди: девушки, ребята. Все такие самобытные, кое-кто даже в вышитых сорочках. Мне там двое из них рассказали, что это такой ежегодный фестиваль, я правильно понял? Да? Очень хорошо, оч-чень хорошо. Я очень рад, что вас встретил и мы вот здесь.

Я тоже уверил Алика, что, в натуре, бля, рад его приезду. И Вика – Вика тоже, без выкрутасов, сказала, что очень классно встретить среди шпаны такого торчкового дядьку, как он.

Алик вытягивает из рюкзака завернутые в бумагу бутербродики, на ходу поясняя:

– Я целлофаном не пользуюсь. Чистое безумие, этот целлофан. У меня здесь бутербродики с колбасой, в целлофане они бы уже зелеными стали. Такая духота… Как ехал в поезде, столько людей набилось…

– Так откуда вы? – переспросила Вика, беря один из бутербродиков.

– Из-под Хмельницкого. Шабановка, а?.. Не?.. Не слыхали?

Мы качаем головами: ни сном ни духом.

– О, это маленькое сельцо. У меня там сад есть небольшой, хозяйство.

– Корова есть? – спрашиваю с профессиональным любопытством.

Алик улыбается.

– Нет, коровы нет. Есть кролики. Кур двенадцать. Аквариумы держу.

– А огород?

– А как же. И огород… и сад… Я теперь ближе к природе стараюсь. Знаете, так будто шо-то само меня тянет. Раньше этого не было, а теперь-таки легче с природой общаться.

Я с пониманием киваю и жмурю на него глаз. Какой же он хитрющий тип все-таки. Самый главный момент остается вне слов и вне взглядов. Ветер полощет флаг, и это именно то, о чем не хочет упоминать ни Алик, ни Вика, – трудное и неприятное, с привкусом кислятины.

Тоже решаю не привлекать лишнего внимания к красному. Подожду, пусть всплывет само.

Алик явно почувствовал мои мысли, так как смущенно стих и опустил взгляд куда-то влево, а уголки улыбки привяли.

– Что-то ветер поднимается, – замечает он. В самом деле, ветер с гор набрал свежести, он пах промокшими склонами и гнал по небу все более густую дымку туч. Прозрачная белесость уплотнялась и превращалась в не вполне уютную серую материю, подвижную и неспокойную. Мне представилось, как высоко-слоистые облачка густеют от холодной влаги и опускаются все ниже, называясь теперь кумуло-нимбус, кучево-дождевыми.

Вика лезет в палатку, достает оттуда помятую рубашку. Расправляет на ветру и надевает. Небо темнеет (это сразу меняет что-то в настроении), и порывистый ветер треплет зеленый тент… красный флаг. Вика зябко потирает плечи.

– Вон еще одни. Тоже в нашу компанию, – вполголоса говорит Алик и показывает, как под гору еле ползут трое молодых людей. Новоприбывшие. Судя по времени (как раз два пополудни), они приехали из Воловца автобусом на Межгорье.

– А ты откуда знаешь? – спрашиваю.

Алик напряженно смотрит мне в лицо.

– Разве не видишь? – и сразу улыбается.

Я пожимаю плечами. Вика, обхватив себя руками, тоже следит за новичками. Обыкновенные отдыхающие. Парень, девушка и девушка. Не вижу в них ничего суицидального. Скажу наверняка, что до этого они были не знакомы, хотя и не объясню, почему так уверен.

Сейчас они двигаются по нижней линии террасы, подходят к каждой палатке, здороваются и обмениваются несколькими словами. Парень и две девушки. Девушки сохраняют дистанцию, значит, не подруги. И парень не приближается. Значит, не кавалер. Однако парень кажется слишком учтивым как для незаинтересованного – какая-то все-таки ему понравилась.

Небо в тучах, свет – скупой и серый. Печальные мысли о преждевременной осени.

Дольше всего троица простояла у палаток ровненских. Там люди сделали симпатичный шалаш из зеленых веток – можно сидеть даже в дождь. Под навесом много людей, тесным кругом сидят у огня. Видно, дружелюбные ровненцы пригласили гостей в свою компанию. Но гости сканируют взглядами радиус полонины. Кажется, нас засекли.

Алик отводит взгляд.

– Знаете, – говорит он. – У меня есть довольно аппетитный пирог из ревеня. Вы бы не угостили меня чем-нибудь горячим?

Мы с Викой стратегически решаем, кашу уже варить или подождать. Вика говорит, что пора уже и немедленно, так как ей бутербродика мало и она голодная, а как начнется ливень, придется сухую вермишель лопать.

Я же убеждаю, что сейчас пирога с ревенем будет довольно. А потом, когда разместим Алика, то можно расслабиться и возле кашки.

Спрашиваю у Алика:

– У тебя палатка есть?

– Конечно. Правда, небольшая, одноместная. Рыбацкая такая.

Это хорошо, что Алик с палаткой. В моей на троих места точно не хватит. Учитывая то, что Вика только что пошла к монархистам за рюкзаком. Надо понимать, перебирается на мой пансион? Над Шипотом собираются сумерки, веет холодный ветер.

Берусь за огонь. Подкладываю немного сухой травы, немного веточек и раздуваю жар. Летят искры – ветер в помощь. На горячем пепле в считанные минуты разгорается новый костер.

Алик распаковывает рюкзак, достает оттуда легкие сандалики на пенорезине. Переобувается, ставит душные ботинки подальше, выветриваться. Снимает куртку грибника, снимает мокрую тельняшку и переодевается в сухое – застиранную футболку с едва заметным словом «СПОРТ».

– Я могу тебе чем-то помочь? – спрашивает у меня.

– Сейчас, разгорится огонь, и пойдем по дрова.

Алик удовлетворенно кивает, упирается в бока (у него круглый животик) и наблюдает за народом внизу. Там веселая суета – люди стаскивают дрова на середину поляны, где должна гореть праздничный костер. Это традиция Шипота – каждый год в ночь на Купала жечь костер. Каждый, кто хочет посидеть рядом, считает за честь притарабанить пару бревен подлиннее. Молодые люди соревнуются, кто приволочет бревно помассивнее. Благо поваленных деревьев в лесу с зимы немерено. Весь лагерь, несмотря на тучи (а то и благодаря им), живо готовится к вечеру.

Ветер стихает. Когда внезапно утихает ветер, это означает, что циклон оказался как раз над головой. Безветренный круг в центре ветреной воронки циклона называется «глазом». Мы с Аликом идем выше в лес за ветками, и я мысленно смакую эти словечки: «глаз циклона», х-хе!

Вика принесла воды в пластиковых бутылках. Бутылки перемазаны болотом, с налипшими листочками бука. Вода холодная, и поверхность бутылок покрывается росой. Делаю несколько глотков. Алик тоже пробует здешнюю воду и хвалит ее за сладкий привкус.

Вика в печали – походы к тернопольцам заставляют ее испытывать болезненные ощущения. Что-то там она не поделила с девушками – не то парня, не то что-то другое… Вика ковыряет палочкой в огне, положив голову на колени. Когда палочка загорается, Вика вытягивает ее из костра и задувает. И дальше снова то же.

Ломаю ветви на подходящей длины дровишки.

– Так темно-о-о, – воет Вика. Снова задувает огонек на веточке.

– Ну, угощайтесь, – Алик разворачивает пирог и на коленях нарезает его на кусочки. – Чуток примялся, но ничего. Я его специально на самый верх клал.

Берем по кусочку. В животе бурчит. Все-таки насчет обеда Вика была права. И вдруг она вытаскивает банку растворимого кофе «Галка» и насыпает нам по щедрой ложке в кружки. Не припомню, чтобы у Вики были такие запасы.

– Кофе где взяла?

– А… у тернопольских украла. У них там хавчика – завались… Так им и надо, буржуям.

Вика заливает порошок кипятком. В котелке плавают утопшие мушки, травинки, чешуйки и тому подобное. Вика старается лить медленно, чтобы это добро осталось на дне.

– А сахару ты не украла случайно?

– Сахар в другой палатке.

Алик лезет в свою сумку и вытаскивает оттуда майонезную банку с белыми кристалликами (нет, не ЛСД, а сахарного рафинада). Где-то далеко слышен гром. Вика старается – сама каждому сыплет сахар и сама размешивает. Хочет, чтобы с ней говорили, гладили ее, уважали и любили.

Пробую пирог.

– Ничего так, – говорю жуя.

Вика тоже кивает. Она запихивает кусок всеми пальцами сразу. Алик вытаскивает из кармана рюкзака столовые салфетки и кладет возле нас. Сам кладет себе пирог на салфетку.

Снова гром, где-то ближе. От пирога остаются одни крошки. Вика, убедившись, что никто на них не претендует, стряхивает крошки с бумаги в рот.

Потягиваю кофе. От постоянного кофейничанья во рту оскомина. Для разнообразия можно пойти в село купить молока. Здесь оно сладкое и дешевое.

Порыв ветра. Кожа покрывается пупырышками. Циклон перемещается.

– Холодновато что-то, – замечает Алик и накидывает на плечи куртку. Озирается по сторонам. Буки прогибаются, шумят белой листвой. Под защитой леса ветер не так ощутим, а над деревьями, он, наверное, бесится. Мы же высоко в горах. И откуда это ненастье взялось так внезапно?

– А что это там, внизу, такое будет? – спрашивает Алик.

– Костер, – говорит Вика. – Купальский огонь. Каждый год разводят большой костер. Возле него все собираются, смеются, песни поют. Мы пойдем, правда? – Вика смотрит умоляющими глазами.

– Само собой, – отвечаю ей. – Но тогда нужно принести немного дровишек.

Алик замечает:

– Ночь на Купалу – это очень интересно. Это, друзья, мистическая пора. Духи выходят из лесов. Вы это знаете? А огонь на Купалу очищает всех.

Вика оживляется и лезет в карман за куревом. Сигареты у нее теперь тоже другие, помоднее. Наверное, из резервов монархии.

– А еще на Купалу люди собирают травы, – утверждает Алик со знанием дела. – Эти травы служат совсем по-особенному. Оберегают против нечистой силы, отгоняют все плохое, вот.

Над головой сверкает, и трещит гром. Я аж подскакиваю. Древко моего самодельного флага ломается, и знамя падает на землю. У меня за спиной, победно наступив на флаг, стоит карликоватая растрепанная девка со страшными болотными глазами.

– Шо, бляди?! Думали, мы вас не найдем?

Бьет гром.

Вылезают еще двое с рюкзаками – парень и бледная девушка, похожая на ходячий труп.

Между собой они не знакомы, встретились в Воловце. Искали, чем добраться на Шипот, даже думали брать такси на троих. У парня, я так понял, до фига бабла. Но водитель распоясался – заломил цену в пятьдесят гривен. В рассылке координаторов значилось, что в 12 дня от продуктового магазина, который за базаром, на Подобовец едет автобус «Воловец – Межгорье». Автобус стоит всего две гривны.

Из их слов следовало, что только в автобусе они преодолели смущение и взаимно перезнакомились. Парень представился Марьяном, но посоветовал называть себя Йостеком. Он высокий, угловатый. Блондин, волосы стянуты в хвост. Прыщавый бледный лоб прикрывает волнистыми локонами. В бело-голубых джинсах – слишком новых и чистых для путешествия в горы. Дальше, зеленоглазая дьяволица назвалась Лорной – так ее звали все друзья. Она темно-рыжая и длиннокосая – привлекательность на грани фола. Такой разве что в порно сниматься. Блядское лицо.

Ну а третья – тоненькая кудрявая скромница с пугливыми глазами – ту звали Жанной. Вон как интересно: Лорна, Жанна и Марьян.

«Йостек», – поправляю себя.

Народ подвигается ближе к огню (кругом что-то совсем темно), Лорна садится на корточки. Марьян сидит на своем рюкзаке, курит сигареты «суперлайт», пачка в нагрудном кармане. Эта Жанна такая слабенькая и дырявая, что, кажется, колышется в такт геомагнитным полям. Она стоит, сложив руки на груди, сжав ноги «по швам». Может, ей писать хочется? Стоит над огнем и не решается сесть рядом. На призывы присесть вымучивает улыбку: «Я и так постою». Создается впечатление, будто ее непрерывно тошнит.

Как только появились пришельцы, Алик снова начал всех обнимать. Особенно сопротивлялась та растрепанная, Лорна, или как ее. Глянула на старого с таким презрением, что тот аж извинился за нескромность. Йостек, напротив, радушно шел навстречу. Крепко обнимался со мной, с Викой, хлопал всех по спине.

Лорна смотрела на это зелеными глазами, только сказала Вике: «Дай папиросу». В приказном тоне, представляете? Вика дала, карлица Лорна присела возле огня, прикурила и задымила. Она маленькая, низенькая, но очень энергичная. И раздражительная.

Жанна обнималась осторожно, стараясь не коснуться меня грудью. Смущаясь Алика, обняла и его. Еще больше сконфузилась от того, что нужно обнимать Вику. Наверное, Вика поразила ее своим ошейником. Но с помощью всяких наигранно-веселых «О-о-ох!» и «А-а-ах!» таки преодолела этот этап.

Алик:

– Как вы добирались? Тяжело было идти под гору?

– Думала, сдохну, – брюзжит Лорна. – Какая-то бабка, бля, еще нас с дороги сбила.

– О, а это чего?

Йостек улыбается.

– Идем мы, видим, какая-то женщина, из местных, с торбами идет. А нам куда идти, непонятно. Мы спрашиваем у женщины, кудою на Шипот надо, а она давай шо-то объяснять, туда, сюда, отутво будет то, а потом такуво, короче, заморочила нас.

– А потом начинает нас грузить, – вставляет Лорна. – По всем, бля, каналам.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.