ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

НАВИГАЦИЯ НА ЛАДОЖСКОМ ОЗЕРЕ

ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ.

В ДИСПЕТЧЕРСКОЙ.

СВЯЗНОЙ ВОЛОДЯ ПАЧКИН.

ОТКРЫТИЕ НАВИГАЦИИ.

КАНАЛЬНЫЕ ПАРОХОДЫ.

ПЕРВЫЙ РЕЙС НОВОГО КАПИТАНА.

РАБОТА НА БЕРЕГАХ.

СИЛЬНЫЕ БОМБЕЖКИ.

РАБОЧИЙ ДЕНЬ НА «БАТУРИНЕ».

(Берега и корабли Ладоги. Июль – август 1942 года)

Эта глава (так же как и глава 16-я моей книги) подготовлена как из записей дневника, сделанных в дни пребывания моего на берегах Ладоги и при пересечениях Ладожского озера в летние и осенние месяцы 1942 года, так частично и по материалам, предоставленным мне тогда же портовиками и водниками ладожской навигации того года, в частности капитаном Р. М. Бархударовым, с которым я близко познакомился в совместных «блокадных» рейсах через озеро.

Старый, дипломированный капитан Р. М. Бархударов – человек с требовательным характером, а потому вызывавший иногда недовольство некоторых медлительных портовиков (особенно не всегда аккуратных диспетчеров), – был весною 1942 года направлен на Ладогу из Ленинграда в числе примерно двухсот лучших моряков и портовых специалистов Балтийского пароходства и Ленинградского торгового порта. Этой группе капитанов судов, штурманов, боцманов, инженеров, механизаторов, диспетчеров предстояло оказать своей работой и опытом помощь ладожским водникам и речникам, на долю которых выпало плавать в тяжелейших, никогда не бывалых условиях по бурному озеру, ничем не отличающемуся от моря.

Глубины второго по величине в Европе (после Онежского) Ладожского озера достигают 380 метров. Площадь его – 18 700 квадратных километров, длина береговой линии – 1141 километр. На нем – около 500 островов. Внезапно налетающие штормы, при скорости ветра до 24 метров в секунду, достигают девятибалльной силы, – при них вода только во впадинах между огромными валами не белеет клокочущей пеной.

Правила обычного судоходства разрешают плавать по озеру лишь морским судам. Но… задачей навигации 1942 года было спасение Ленинграда!..

Весь транспортный флот, который удалось собрать на Ладожском озере с осени 1941 года, состоял всего из 90 единиц (в том числе 67 речных барж). Большая часть этих «единиц» была мелкими ветхими суденышками, не приспособленными для плавания по глубокому, неспокойному озеру. Весь собранный флот, конечно, никак не мог бы обеспечить перевозки гигантского количества пассажиров и грузов, запланированного на 1942 год. Понадобились исключительные усилия, чтобы за зиму и весну пополнить состав этого флота на озере и обеспечить его погрузочно-разгрузочными работами. В навигацию 1942 года, которая продолжалась 196 дней, на Ладоге плавало 187 самоходных и несамоходных судов.

На этих судах «летом 1942 г. через Ладожское озеро в Ленинград и из Ленинграда было перевезено свыше одного миллиона тонн грузов и 800 тысяч пассажиров…"[30] В одну сторону двигались эвакуируемые, ослабевшие от пережитого голода ленинградцы и раненные на фронте воины; в другую – молодые, здоровые рабочие и специалисты всех профессий, необходимых для восстановления предприятий возрождающейся оборонной промышленности города-крепости.

Кроме того, перевезено для пополнения войск фронта и флота (как это сказано в официальных источниках[31]) 250 000 человек.

В ладожских перевозках самое энергичное участие принимали корабли Ладожской военной флотилии, которые не только надежно охраняли трассу, но и наравне с другими судами занимались перевозками людей и грузов.

Ладожской флотилией командовал капитан первого ранга В. С. Чероков.

Очень нужно и очень важно было бы описать жизнь и работу боевых кораблей Ладожской военной флотилии. Я, однако, могу здесь описать только то, с чем мне в ту пору довелось познакомиться, – дела транспортников, работавших на маленьких пароходах и на баржах.

Многие капитаны этих маленьких озерных, речных и канальных пароходов в новых для них условиях стали опытными моряками, а о личном героизме их и членов их судовых команд напоминать не приходится! Имена участников необыкновенной навигации 1942 года – капитанов Бабошина, Нефедова, Майорова, Мишенькина, Климашина, Соловьева, Ерофеева, Сапегииа, Копкина, Замыцкого, Ишеева, Белова, Патрашкина, Петрова, погибших в боях Никифорова и Пашиева, раненого Маркелова и многих других – хорошо известны всем защитникам Ленинграда и записаны на Золотой доске истории его обороны.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить ладожцам, которые в дни блокады помогли мне в моей работе, большую признательность.

19 июля. 7 часов утра. Порт Кобона

Пассажиры «плашкоута No 12» выгрузились на пирс. Один за другим подходят другие катера, швартуются, разгружаются. Разговоры:

– … Зачем такую везут? Только расход государству!..

– … Она стоять не может, а вы ее толкаете!.. Женщине уступают место на каком-то ящике. Но она смотрит на этот ящик бессмысленным взглядом, стоит недвижимо.

– Так вот она и идет сидеть!..

Какой-то молодой человек, как слепой котенок, тычется от тюка к тюку, ищет свои вещи, пристает ко всем. Его посылают к черту, кричат:

Да он – просто дурак! Он:

– Ведь мы же вместе ехали!

Несколько женщин берутся помогать ему в поисках:

– Ну что же, раз он дурак! А все-таки человека жалко!..

В ожидании грузовой машины толчемся на пирсе уже час. Старуха, еле держащаяся на ногах, весь этот час стоит нагруженная вещами. Говорю ей:

– Сними, бабка, вещи, положи их!

– Положить, так унесут!

– А ты сядь на них. Никто здесь не унесет!

– Нет, мне и так хорошо!

Милиционер уговаривает женщин с маленькими детьми уйти отсюда на пристань, там специально для детей поставлен вагон. Из-за вещей не хотят.

– Вещи будут доставлены! – убеждает милиционер. – Никуда не денутся!

Не уходят. Тогда милиционер останавливает вагонетку, сам помогает этим женщинам погрузить на нее вещи, а детей сажает поверх вещей.

…С катера снимают мальчика. Он валится. Его оттаскивают в сторону. Отлежался, встает. Лицо мученика, пергаментное.

Его тоже взваливают на вагонетку, увозят.

3 часа дня. Лаврове

Наконец, после трех часов ожидания, грузовики поданы. Еду со старухами инвалидками, эвакуированными из Ленинграда. Одна из них восклицает:

– Смотрите, смотрите! Сколько здесь лебеды, и никому она не нужна!

Лебедой заросли здесь обочины шоссе.

Через час пути мы – в Лаврове. Маета продолжается. Всех эвакуирующихся здесь накормят, отвезут к эшелонам, отправят сегодня же в глубь страны.

Бессонный и голодный иду па эвакопункт – познакомиться с его работниками.

Из окна второго этажа налево видны: река Лава, вливающаяся в Ладожское озеро, пристань, построенная на реке, баркасы, рыбачьи лодки и на поляне, в зелени кустарника – избы. Правее, там, где начинаются рельсы железной дороги, стоит состав из классных вагонов, в него грузятся дети. Видна россыпь багажного груза, среди которого точками – люди. Все – под открытым небом. Сейчас опять идет дождь. Небо в свинцовых облаках, а там, за полоской озера, к Ленинграду, где был черный фронт облаков, сейчас – ясная даль.

… Я только что познакомился с заместителем начальника эвакопункта И. Г. Гавриловым. Он поминутно отрывается от беседы, то принимая посетителей, то прижимая к уху трубку полевого телефонного аппарата.

Иван Георгиевич Гаврилов – объемистый, широкоплечий, дюжий мужчина в морском бушлате, с красными звездочками на рукавах, в синей кепке и высоких сапогах. В прошлом он работал слесарем по ремонту на линкорах «Октябрьская революция» и «Марат», в начале войны стал парторгом, членом партбюро завода «Большевик» (где был когда-то рабочим), с 17 февраля этого года назначен на Ладогу, старшим диспетчером в Жихарево, и уже на следующий день – по приказу Военного Совета – приступил к организации эвакопункта в Лаврове.

Население деревни Лаврово дружно взялось проводить всю работу. Уже через семь дней, 25 февраля, из Лаврова отправился первый эшелон с эвакуируемыми ленинградцами.

– Весной, в период таянья льдов, мы освободили население деревни от работы, – рассказывает Гаврилов. – Они были в резерве до открытия навигации. Многие женщины и сейчас работают – на кухне, на складах, в санчасти… Есть у нас и амбулатория, куда обращается ежедневно по триста – четыреста человек. Очень ослабленных мы отправляем в стационар, по сорок, по пятьдесят человек живут там и пять и шесть дней…

Когда был создан наш эвакопункт, мы первый раз приняли триста шестьдесят пять человек, это было двадцать восьмого мая. Поток эвакуированных быстро увеличивался, и теперь принимаем примерно по восемь – девять тысяч человек в день. Работаем круглосуточно, в две смены, дня и ночи для нас не существует, шоферы обслуживающего пункт автобатальона сидят за рулем по двое суток…

Обхожу с Гавриловым всю огромную территорию эвакопункта и уже знаю, что так работает он круглосуточно, не ведая ни дня, ни ночи, прикорнув поспать на часок, на два где придется…

Посадочные площадки, столовая, строительство различных помещений и подъездных путей…

Всюду – люди с вещами, усталые, торопящиеся прежде всего поесть, а затем – сесть в эшелон и уехать… Люди бродят толпами, группами и поодиночке, волнуются, нервничают…

То серые, то синеющие под прорвавшимися лучами солнца спокойные воды Ладоги изборождены взволнованными следами снующих во всех направлениях кораблей – катеров, пароходиков, барж, влекомых на длинных буксирах. Зенитчики внимательно следят за облаками: каждую минуту оттуда может выскользнуть и пойти в пике беспощадный враг. Где-то, не поймешь где, вдруг слышится рокот мотора. Чей это? Наш? Или гитлеровский? В толпе эвакуируемых коекто задирает голову, изучает облака беспокойным взглядом. Другие – никакого внимания на окружающую обстановку не обращают. Это «люди в себе», сосредоточенные на своих, чаще всего невеселых мыслях.

Повсюду – штабелями – мешки с мукой, ящики с продовольствием, прикрытые брезентами, а то и мокнущие под дождем… Там – стучат топоры плотников, сколачивающих тесовые навесы, здесь – пилят лес на дрова; вон ряды бочек с горючим, склады стройматериалов, – гигантский табор открыт ищущим взорам немецких воздушных разведчиков, но, опасаясь наших зенитчиков и истребителей, они держатся где-то в заоблачье, высоко-высоко!..

В Лаврове эвакуированных принимают с трех пирсов: 2-го, 3-го и 5-го. Девяносто две машины автобатальона вывозят с пристани людей – в Жихарево, других сажают в эшелоны здесь же. в Лаврове Обслуживают этих людей триста девушек, работая круглосуточно В ближайшее время от пристани к тупику железнодорожной ветки будет проложен узкоколейный путь, а подходы к пристани углублены. Тогда семьдесят процентов судов станут заходить сюда, выгружаться здесь и эвакуированных можно будет доставлять с судов прямиком к эшелонам. Эти эшелоны уходят в двух основных направлениях: до станции Филино на Волге, в двенадцати километрах от Ярославля (пути двое суток), и на восток – через Буй до Новосибирска (шесть-семь суток пути).

Сейчас эвакуированные задерживаются в Лаврове самое большее по шесть-семь часов, но в тех редких случаях, когда вещи доставляются сюда отдельно от своих владельцев, они в ожидании вещей задерживаются по пягь-шесть суток и, естественно, требуют повторного питания. Это – тяжелые дни для эвакопункта, у которого возникают колоссальные трудности.

Задержек с продовольствием здесь, однако, не бывает, хлеб выпекается и здесь, в Лаврове.

– Мы создали бюро по бесхозным вещам, – рассказывает Гаврилов – Обнаружив такие, складываем около диспетчера, лежат двое суток; люди приходят за ними, с помощью милиции устанавливаем их действшельпую принадлежность, отдаем владельцам.

Невостребованные вещи стаем в склад. Специальная группа работников старается выяснить имена и адреса их владельцев, пишем им, чтоб сообщали приметы, а тем временем составляем из таких вещей отдельные "'пакеты» и опечатываем их Это долгая история, и у нас таких пакетов сейчас хранится примерно две тысячи Для них выделена охрана; если такие вещи промокнут, их под наблюдением милиции распечатывают, сушат и вновь опечатывают Дело это щепетильное, – выделены честные люди.

На днях к нам вернулась из эвакуации одна представительница детдома номер шестьдесят три, для которой хранилось двадцать пять пакетов, – мы ей выдали их

Смертность среди эвакуированных теперь очень невелика – меньше одного-двух случаев в день. Прежде всего заботимся мы о безродных детях, ловим, отправляем в детский приемник, организованный при нашем пункте, – это ряд домов, выделенных в Лаврове, дезинфицируем, подкармливаем и отправляем в глубь страны с первым же проходящим детдомом.

Каждый эвакуирующийся получает у нас кроме пятисот граммов хлеба следующий паек сто граммов шоколада, двести пять граммов сгущенного молока, двести пятьдесят – печенья, двести – сыра. Для детдомов даем дополнительно, как резерв до Тихвина, по одному килограмму белого хлеба. Поезд туда идет четыре с половиной – пять часов, – значит, в среднем через шесть часов там снова выдается пятьсот граммов хлеба, горячее питание и сухой паек.

Усталым, почти механическим голосом, то шагая по территории эвакопункта, то присаживаясь на какой-нибудь ящик, Гаврилов излагает подробности, приводит разные случаи. Узнаю о том, как старается пункт соединить разделившиеся семьи, как некая Коновалова прибыла сюда из Борисовой Гривы, а детей и вещи оставила там. Забродин снесся по телефону; узнав, что пятнадцатилетние и шестнадцатилетние дети уже возвращены в Ленинград, отправили мать обратно.

Попадаются люди забывчивые, рассеянные.

На дороге-гражданка, торопливо бежит к кабине грузовика, дважды упала. «Куда вы?..» – «Я на поезд, в Лаврово, ходила за цветами и отстала от поезда!» Хочу вернуть ее, но она бежит в противоположном направлении и кричит мне: «Вы дурак, Лаврово – там!..» Силой усадил ее в машину, привез в Лаврово…

К Гаврилову идет женщина, разговаривает сама с собой, несет пять буханок хлеба, большую кастрюлю с кашей и что-то еще. Подходит, гневаю глядит на Гаврилова и четырежды повторяет:

– Перевесьте мне хлеб!..

– В чем дело, гражданка?

– Сволочи! Сначала не кормят, не кормят, потом дадут сразу так много, что не донести!

Мы оба успокаиваем женщину, она, обессиленная, садится на траву, плачет…

Поодаль присаживаются две другие женщины, одна сует другой свою миску:

– Слушай, я отдохну, потом доем, потом тебе посуду дам!..

– Не хватает на всех посуды! – словно извиняясь передо мной, роняет Гаврилов, и мы идем дальше…

Сегодня в эвакопункт привезли пять тонн хлеба, семь тонн колбасы. Хлебный расход такой – каждодневный.

Тысяча восемьсот ремесленников лриехалм в Кобону. А всего сегодня доставлено сюда около одиннадцати тысяч человек…

На следующий день, по приезде в Лаврово, я заболел и больше недели пролежал в палатке армейского полевого передвижного госпиталя в деревне Дусьево. Меня трепали жестокие приступы неведомо где схваченной малярии. Выписавшись из госпиталя, на попутном грузовике я выехал обратно в Лаврово. Ехал через деревни Колосарь и Ручьи, мокрыми лесами, полями, по непролазной грязи и – вдоль реки Лавы, полной рыбачьих судов, заведенных из Ладожского озера…

30 июля. Утро

И вот я снова в двухэтажном доме эвакопункта. Добродушный крепыш в морской форме Гаврилов встретил меня приветливо и гостеприимно. Он теперь – начальник эвакопункта.

Сижу на скамье в комнате диспетчера. К окошечку подходят дряхлые старухи, растерянные женщины.

Длинно, иные со слезами, невразумительно объясняя все свои несчастья, взывают к сочувствию, просят содействия. Некая Бисерова отстала в Ленинграде от своей матери, теперь не может ее найти, сидит здесь третьи сутки. Вот пример хлопот, какие она доставила эвакопункту.

Заместитель председателя Ленсовета Шехавцев, находящийся здесь, дал распоряжение диспетчеру эвакопункта Лаврова сообщить диспетчеру эвакопункта Кобоны, а тому связаться с западным берегом – Борисовой Гривой, чтобы выяснили местонахождение матери:

а) по ее ленинградскому адресу,

б) по ленинградскому месту службы отца Бисеровой,

в) по всем помещениям станции Борисова Грива.

И все это узнать – к утру!

Приходит другая – Хая Борисовна Коган. Потеряла после высадки на этом берегу свою сестру Сарру Борисовну. Посадочные талоны – у той, питательные – у этой… Диспетчер посылает человека искать потерявшуюся среди выгружающихся пассажиров только что прибывшей из Кобоны «вертушки» – узкоколейного поезда, подвозящего теперь здесь пассажиров к месту посадки в эшелон. Эта узкоколейка проложена в самые последние дни.

А ведь с западного на восточный берег Ладоги ежесуточно прибывает в среднем по десять тысяч эвакуирующихся и каждому что-нибудь нужно!

… Моросит дождь. Вокруг домов на зеленом лугу «пасутся», рассеявшись как пестрые цветы, маленькие

дети «домов малютки», эвакуируемые из Ленинграда. Их сегодня тысяча, повезут их отдельным эшелоном. Каждый «дом малютки» отличается от другого цветом шапочек: голубые, красные, синие, белые… И в траве они в самом деле как цветы. На рукаве у каждого ребенка нашита тряпочка, па которой химическим карандашом – имя, фамилия, город назначения, номер детдома…

И опять подходят женщины к окошечку диспетчерской. И жалуются, и плачут. Эта – потеряла своих родителей, которым по семьдесят лет, оставила их без документов, без вещей, без питания; та – потеряла продовольственную карточку и ревет, и требует еды, и грозится: «Вот брошу ребенка и наложу на себя руки!», – и это явно вызов, и она, может быть, даже врет. Но диспетчер отвечает спокойно: «Обратитесь к начальнику эвакопункта!» И звонит по телефону, и записывает фамилии потерявшихся, и вся эта карусель у оконца продолжается непрерывно.

… У вас по пять узлов, – кричит одна, – таких, что собака не перескочит, а у нас – ничего!

… Товарищ диспетчер! Их привезли сюда! – вбегает уже радостная, только что плакавшая женщина, потерявшая было своих родителей. И убегает…

А диспетчер так же спокойно вычеркивает фамилии «семидесятилетних родителей», которых только что занес в список разыскиваемых…

30 июля. Вечер

Беседую с инженером Макарьевым, заместителем Гаврилова, и с пожилой коммунисткой Татьяной Семеновной Алексеевой, старшим комендантом пункта. Они рассказывают, как партийная организация добивалась от рабочих и служащих вежливости, отзывчивости в отношении к каждому эвакуируемому человеку («чтоб никакого «отпихнизма» не было!»).

– Работники у нас неплохие, но нервы нужны нам крепкие!..

Выхожу, встречаюсь с возвращающимся в диспетчерскую Гавриловым, который лег спать в три часа ночи, а встал в семь, интересуюсь, как он правел свой рабочий день…

– А вот так: обошел все объекты, поглядел, что делается в диспетчерской, пошел с утра на блок питания. Товар приготовлен заранее? Как расфасовка? Сколько расфасовки? Завернули ли продукты в бумагу? Почему мало? Бумаги нет?.. А почему сегодня колбаса открыта? Ведь мухи!.. Закройте!..

Позвонил на посадочную площадку: пришла ли «вертушка»?

«С пирса в вагонах – сюда, давайте двадцать пять вагонов на питательный блок!»

Мы взяли на себя обязательство – выгружать двадцать пять вагонов за тридцать минут. У нас всего восемнадцать женщин-дружинниц для этого, и их командир взвода Петр Иванович Жердин.

Сходил в тупик. Провел совещание с диспетчерами. Ушел наблюдать за погрузкой детского эшелона (я специально отправил санитарную машину, чтоб детей возить).

– В семь часов тридцать минут вечера эшелон с детьми ушел, – смотрел… На душе легче становится, когда с детишками эшелон уйдет… Знаете, немецкая авиация!

– А были случаи?

– Пока не было ничего. Но ведь черт ее знает, такое скопление народу… Сейчас взрослых в эшелон грузить будем.

Вагон в южном направлении пойдет – с больными. Остальные теплушки – на Алтай. Эвакуируемые теперь все больше на Алтай стремятся, в южном направлении уже почти не едут – на юге там дела наши плохи!..

– Боятся ехать туда?

– А конечно! Как бы не угодить к немцам!.. Принять эшелон под взрослое население – значит подготовить лошадей, перебросить груз тех, кто не может таскать. Это проверить нетрудно. Погрузить, отправить эшелон Людей у нас не хватает… Сейчас пойду опять проверить питательный блок.

– А сколько всего за зиму и лето людей вывезено?

– Тысяч четыреста! Зимой при мне на пункте Лаврово из пятнадцати тысяч двухсот умерло триста… В Жихареве зимой из двенадцати тысяч пятисот умерла тысяча…

31 июля

Вчера поздно вечером наблюдал за погрузкою эшелона No 64. Грузились по сорок человек в теплушку, и до потолка вещей, так, что люди едва умещались, сидя на вещах, уже без возможности шевельнуться. Набивались в теплушки с криками, нервными ссорами, руганью. Поток вещей казался бесконечным. Вагонов в эшелоне было больше шестидесяти. Погода была отвратной – лил дождь, как льет он и сегодня. Эшелон этот отправился в 8. 30 утра…

Сегодня к Гаврилову подбежал парнишка лет пятнадцати. Когда он приближался, Гаврилов сказал мне:

– Вон, глядите, бежит, – связной у меня мировой! Побеседуйте с ним, интересный мальчик! Хныкал, когда приехал сюда, голодный был. Ехал к «тетке на Алтай». А куда на Алтай – Алтай большой, – не знал. Ну и решили мы его связным сделать. Сразу повеселел. И такой живой! Здоровый парнишка, грудь колесом. Только обутки у него нет – босиком бегает… Тебе чего, Володя?

Мальчик подбегает, просит у Гаврилова нож, чтобы резать бумагу для пропусков.

Гаврилов сует ему свой перочинный нож, уходит.

Я присаживаюсь на пенек. Мальчик стоит передо мной, – глаза черные, один глаз слезится. Лицо здоровое, неистощенное. В кепке, в ватном, с меховым воротником, пальто.

– Фамилия твоя как?

– Пачкин.

– А имя?

– Владимир Григорьевич.

– Где жил?

– На Васильевском острове, пятнадцатая линия, дом двадцать два!

Разговаривает деловито, по-взрослому. Отец работал на Севкабеле, а мать на фабрике Урицкого.

– А ты ехал сюда один? – Один.

– А родители где у тебя?

– Убили их.

– В Ленинграде?

– Ну да, при обстреле, снарядом.

– А ты как уцелел?

– А меня не было дома.

– Когда это было?

– Двадцать седьмого, того месяца… А я сюда – двадцать второго, вот теперь приехал.

– Ты голодал зимой?

– А что мне голодать, когда брат – подводником. У меня и сахар был. Еще когда с бомбежки Бадаевских складов… Подобрал!

Брат Володи – подводник, краснофлотец, лежит в больнице Мечникова, в третий раз ранен – миной, в морокой пехоте. Сестра была, семнадцатилетняя девушка, Таисия, умерла с голоду зимой. Володя учился, перешел было в шестой класс… Решил ехать к тетке, она эвакуировалась на Алтай «в том году еще». Двинулся в Борисову Гриву, на тамбуре «зайцем» в поезде, а там хотел «кругом Ладожское озеро обойти».

– Раз озеро, думаю, обойти можно. Километров двадцать прошел – там военные и стреляют, ужас!.. Ну, нельзя пройти, комендант один задержал, и отвезли– на машине – обратно в Борисову Гриву. (А на пароходе вначале не поехал, потому что не пустили– документов не было.) Я их спрашиваю: «А разве Ладожское озеро у немца, что ли?..» Они смеются. А я: «Интересно туда бы попасть! Он бы мне показал, этот немец, или я ему!»

Володя произнес это по-детски задиристо.

– А потом?

– А я на катер сел. Мне сказали – поезжай в глубь страны, там устроишься. Тут пришел, заявление подал, и взяли связным. Сапоги-то были у меня. На хлеб сменял, в Борисовой Гриве… За буханку хлеба; военный, он сам предложил: сапоги на хлеб сменяешь? И с радостью взял.

Шубенку Володе Пачкину здесь дали. Он был только в штанах да в рубашке.

– В пальто выехал, да тоже на хлеб сменял. Мне не до этого было, только как бы из Ленинграда выбраться… Это пальто дали здесь.

– Где?

– А в санчасти. Завтра или послезавтра сапоги дадут и рубашку новую.

Володя рассказывает, что с ним был и другой мальчик, его товарищ.

– А второй где? Устроился?

– Да разве тот больной устроится? Он от собаки колбасу тухлую отнял, прогнал ее и сам стал есть… Заразится где-нибудь и сдохнет!

– Из Ленинграда вместе?

– Нет, там, в Борисовой Гриве, пристал… Познакомились…

– Как же ты на катер устроился?

– А я в милицию пошел. Они прогоняли, прогоняли меня, я сказал: «Не пойду, и все! Устраивайте меня как хотите!..» Меня начальник милиции на пристань привел!..

Когда невский, а потом и ладожский лед растаяли, Нева на изломанных, шуршащих льдинах пронесла через город следы зимних боев.

Невская вода растворила в себе пятна смерзшейся крови, поглотила обломки разбомбленных и расстрелянных автомашин и оружия, обрывки изорванных острым металлом русских овчинных полушубков и каски гитлеровцев, смытые с берега Московской Дубровки; разметала шпангоуты изрешеченных пулями десантных лодок, вмерзших в лед у штурмованного нашими воинами «пятачка».

Ледовой Ладожской трассы, действовавшей сто пятьдесят два дня, больше не существовало.

Тогда эстафету жизни на Ладоге подхватил самый разнокалиберный, самый пестрый в истории судоходства водный транспорт.

Я уже мельком упоминал о пароходе «Гидротехник», который 22 мая первым пробился сквозь льды к восточному берегу. Здесь место сказать о нем чуть подробней.

Этот дерзкий, маленький буксировщик не имел никаких средств самозащиты. И его капитан П. С. Майоров, и команда хорошо знали, на что идут, понимали, чем им грозит первый же налет вражеской авиации. Налет на едва пробившийся, затираемый торосистыми льдами одинокий пароход казался тем более неизбежным, что над ним в начале рейса долго кружил немецкий разведчик. Он улетел восвояси, и, конечно, даже название этого пароходика немецкому командованию сразу стало известно. Но, по непонятным причинам, гитлеровцы не сочли нужным выслать свои бомбардировщики для легкого уничтожения парохода. «Гидротехник» пришел в Кобону и на следующий день благополучно вернулся в Осиновец с тяжело нагруженной баржей.

По пути, проложенному «Гидротехником», 24 мая сквозь льды двинулся старенький пароход «Арзамас», работавший до войны переправщиком с берега на берег Невы в Шлиссельбурге[32]. «Арзамас» тянул за собой баржу с заводским оборудованием. Гитлеровцы, очевидно уразумев, что может значить для них начавшееся на Ладоге движение судов, выслали для бомбежки «Арзамаса» четверку пикирующих бомбардировщиков. Едва самолеты вошли в пике, «Арзамас» встретил их огнем зенитных пулеметов, поставленных на его палубе. Один из бомбардировщиков, поврежденный огнем зенитки, ушел, дымя, три других атаковали пароходик с трех сторон. «Арзамас» продолжал отстреливаться, хотя бомбы рвались у самых его бортов. Бой прекратили четыре подоспевших на помощь наших истребителя Четырнадцать из восемнадцати человек экипажа «Арзамаса» оказались ранеными и убитыми Раненный в самом начале бомбежки, капитан В. И. Маркелов, не оставив штурвала, довел свой избитый осколками, искалеченный, полузатопленный пароход и баржу до порта Кобона.

28 мая в Кобону и в Осиновец пришли боевые корабли из Новой Ладоги, открыв навигацию по девяностокилометровой «большой трассе».

Так навигация на Ладожском озере началась А затем, почти полтора месяца, озерные караваны и порты Ладоги подвергались ожесточенным бомбежкам по нескольку раз в сутки Были дни, когда в групповые налеты немцы высылали по пятьдесят и даже по восемьдесят бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. Но перевозки по Ладоге день ото дня увеличивались В июле бомбежки вдруг прекратились их не было до самого конца августа: надо полагать, что немцы перекинули главные силы своей авиации на юг, где размах боевых операций достиг крайнего напряжения В этот период Ленинградский фронт, на урицком и колпинском участках обороны, повел наступательные бои, привлекшие к себе всю наличную авиацию немцев, и у них, по-видимому, не хватало сил для развития боевых действий на Ладоге.

«Большому кораблю большое плавание» – гласит народная поговорка. Но здесь, на Ладоге, большое плавание предстояло и пароходам-малюткам. Их капитаны и их команда никогда не знали даже легкой речной волны. В распоряжении капитанов не бывало ни карт, ни даже биноклей, и никогда не пользовались они компасами: на этих пароходиках не было компасов Эти маломощные, по сто – сто пятьдесят сил, буксирные пароходики водили за собой одну, редко две небольшие деревянные баржи по двум узким и тишайшим каналам Мариинской системы – Старо-Ладожскому, проложенному еще при Петре Первом, и главным образом по такому же, более позднему Ново-Ладожскому каналу. Оба канала и построены были для того, чтобы избавить местных приладожских водников от волн и ветров бурливого озера Пароходики-малютки назывались «канальными», их не пускали даже в воды быстрой и еще недавно порожистой реки Волхов: как бы не перевернулись, как бы не выбросило их с баржей или без баржи на берег.