Олег КУЛАГИН

МОСКОВСКИЙ ЛАБИРИНТ

ПОКА ЖИВУ – НАДЕЮСЬ

(Вместо предисловия)

Еще два десятка лет назад антиутопий в нашей фантастике не существовало. Точнее, они имелись, но описывали события, происходящие не у нас, а где-то далеко-далеко, на другом континенте, а еще лучше на иной планете в соседней галактике. Страшное могло произойти, но только не с нами, писатели-фантасты изучали его взглядом сторонних наблюдателей, находящихся но ту сторону стекла, в чистой и светлой лаборатории…

Лет пятнадцать назад все очень круто изменилось. На какое-то время антиутопия вышла в лидеры, романы, повести и рассказы-предупреждения начали кропать даже те, кто в иное время фантастикой брезговал, считая ее литературой второго сорта. Разного рода «Невозвращенцы» заполонили страницы журнальной-газетной периодики, время от времени броской обложкой выплескиваясь на книжные лотки. Имена их авторов возникали из небытия и спустя пару лет точно так же исчезали в никуда – когда выяснялось, что одними предсказаниями бед неисчислимых, мора и глада следа в литературе не оставишь.

Впрочем, сюжеты этих антиутопий были удивительно однообразны, различаясь только в деталях. Основных сценариев было два: военный переворот и грядущая жестокая диктатура или же «парад суверенитетов» ad infiniyum, выливающийся в полную дезинтеграцию страны. Даже традиционное для западной фантастики описание будущего после катастрофы (ядерной, экологической либо какой-то другой) не было у нас настолько популярно, как два этих сюжета – вместе или по отдельности.

Характерно, что утопий в те же времена появилось гораздо меньше. Почему-то писателей совершенно не интересовали картины процветания и благоденствия новой, рыночной России. В лучшем случае авторы могли касаться «злобы дня» – описывать успешное избавление России от готовящегося переворота и уготованной стране участи, как это сделал Эдуард Тополь в романе «Завтра в России».

Зато в публицистике утопия процветала. С газетных и журнальных страниц, из теле– и радиопередач потоком хлынули велеречивые рассуждения опытных экономистов о благотворности свободного рынка, о грядущем процветании. Притом ничего для этого делать не требовалось – следовало лишь ненадолго затянуть пояса, закрыть глаза и расслабиться в предвкушении удовольствия. И вот тогда все пойдет предначертанным путем, Россия вернется в общемировую колею, войдет в лоно рыночной экономики, а там нас уже будут ждать молочные реки и кисельные берега…

Но сладкий дурман ожиданий рассеялся, а утратившая иллюзии страна, возмечтавшая о столбовом дворянстве, подобно пушкинской старухе, оказалась у разбитого корыта. Похоже, своеобразным рубежом стал кризис 1998 года, когда люди вдруг почувствовали, что антиутопия уже наступила – и, следовательно, худшее осталось позади.

Примерно в это время в «футурологической» фантастике начались два разнонаправленных, но в то же время связанных между собой процесса. С одной стороны, началась разработка более или менее «оптимистических» (по крайней мере не деструктивных) вариантов развития страны <Долгое время единственным претендентом на роль подобной утопии был роман Вячеслава Рыбакова «Гранилет „Цесаревич"» (1994). В 1999 году одновременно появились «Сверхдержава» Андрея Плеханова и «Выбраковка» Олега Дипова, рисующие пусть и неоднозначные, но всё же конструктивные варианты будущею России, не сводимые к дихотомии демократия/диктатура. Напротив, в более раннем романе Сергея Абрамова «Тихий ангел пролетел» подобная дихотомия сохранялась, лишь со сменой знака – грядущая диктатура объявлялась благом для России.> . А с другой – в «чистых» антиутопиях, то есть произведениях, описывающих дальнейший развал страны и дезинтеграцию социума, причины подобных явлений из внутренних стали превращаться во внешние. Проще говоря, авторы перестали искать внутренних врагов и обратились к врагам внешним.

Первой ласточкой нового направления стала небольшая повесть Ника Перумова «Выпарь железо из крови» (1997) – яркое и прочувствованное описание будущего России под сапогом оккупанта. Международные миротворческие силы под флагом ООН оккупируют Россию и уничтожают ее как самостоятельное государство. Противостоять агрессору не готов никто, кроме маленькой кучки героической молодежи. И не только потому, что страна растеряла союзников и утратила волю к сопротивлению, но и потому, что для большинства ее граждан любая альтернатива ситуации середины 90-х выглядела бы хуже, чем текущая реальность.

Перумову удалось добиться потрясающей реалистичности в описании обыденного ужаса и ощущения безнадежности борьбы, ибо оккупанты действительно навели в стране порядок, добившись лояльности большинства населения (позднее тема лояльности оккупантам была развита автором в дилогии «Череп на рукаве» и «Череп в облаках»). Подобную же картину можно встретить и в статье Андрея Столярова «Оккупация»: бороться с оккупантами бесполезно, потому что они сумеют управлять Россией лучше нас.

Однако события последних лет – операция НАТО в Косове, свержение талибов в Афганистане, война в Ираке – показали, что Америке вполне под силу разгромить практически любого противника, но вот с наведением порядка на оккупированных территориях она справляется плоховато. Нет никакой гарантии, что так же не произойдет и в России. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», Как известно, у нас все стройные, продуманные и идеально выверенные планы имеют обыкновение идти вкривь и вкось из-за разного рода непредвиденных случайностей и неустранимых деталей. И вряд ли самый лучший западный план имеет шанс избежать общей участи. Как говаривал незабвенный российский премьер, «хотели как лучше, а вышло как всегда».

Роман Олега Кулагина рисует нам завершающий акт этой трагедии. Четвертая мировая война проиграна, даже не начавшись. Соединенные Штаты и послушная им Европа захватывают Россию, свергают ее правительство, подавляют слабые попытки сопротивления и делят страну на несколько самостоятельных государств, во главе которых оказываются вполне узнаваемые фигуры политических деятелей «ельцинской когорты».

Ни о каком процветании речь даже не идет, кругом царят нищета, коррупция и беззаконие. Отчаянные попытки населения сопротивляться оккупантам (даже не из патриотических соображений, просто от голода и тотальной безысходности) топятся в крови наемными «национальными» армиями – сами американцы отнюдь не горят желанием проливать кровь своих солдат и бросают их в бой лишь в самых крайних случаях.

Но повстанческое движение все же существует – в буквальном смысле загнанное в подполье, в подземные катакомбы и сети метро умирающей Москвы. Трусость и безразличие тех, кому есть что терять, – и отчаянное сопротивление людей, которым терять уже нечего. Партизанские отряды, неотличимые от уличных банд, и бандиты, как две капли воды похожие на преуспевающих политиков, одинаково ловко обделывающие свой бизнес как наверху , так и внизу . И все они завязаны в тугой клубок, выпутаться из которого почти невозможно…

Фантастика? Увы, описанные автором страсти-мордасти слишком хорошо подтверждаются опытом и тактикой всех партизанских войн. Ибо такая война – самая страшная из войн. И не только потому, что на ней никогда нельзя твердо знать, кто друг, а кто враг, приходится постоянно ждать удара в спину, а каждый сделанный шаг может стать последним. Дело в другом. Партизанская война является тотальной в прямом смысле этого слова, она касается всех людей, находящихся на затронутой ей территории, – без различия пола, возраста, моральных качеств или политических убеждений. Жестокость здесь превращается из отдельных «эксцессов исполнителей» в естественную и неизбежную тактику обеих противоборствующих сторон. Ведь полем действия такой войны становится не местность с ее рельефом, дорогами и мостами, а люди, население этой местности, от поддержки или противодействия которого в итоге зависит итог борьбы. А самым простым и надежным орудием в этих условиях становится террор.

Однако террор – оружие обоюдоострое. С его помощью можно запугать людей и заставить их отказаться от поддержки повстанцев, но с таким же успехом можно восстановить население против себя, добившись лишь усиления такой поддержки. Поэтому террор может иметь самый разный характер и различную степень интенсивности. Уничтожать целые селения или даже местности за поддержку повстанцев – метод надежный, но хлопотный, требующий привлечения больших сил и средств. Кроме того, скрыть столь масштабную акцию крайне трудно, а современное международное законодательство относится к подобным способам ведения войны весьма негативно. А главное – такой способ войны можно применить к отдельной местности, но не ко всей территории, которую требуется взять под полный контроль.

Гораздо проще создавать так называемые «стратегические деревни» – резервации для местного населения, своеобразные концлагеря или гетто, изолированные друг от друга и от повстанцев «извне». Точно так же тверские власти в романе поступают с Москвой и другими регионами, находящимися под их контролем: разбить на отдельные, строго охраняемые зоны, жестко ограничить передвижение между ними, время от времени проводить массированные зачистки и облавы.

Причем такие акции, как правило, даже не зависят от действий партизан, поскольку бессмысленно наказывать население за каждое конкретное выступление повстанцев. Во-первых, этим методом в свое время прославились нацисты, а любые аналогии с их действиями в «цивилизованном» обществе будут восприняты негативно. Во-вторых, запугивать надо не тех, кто уже находится в твоей власти, а тех, кто остается на свободе.

Террор, отвращающий население от поддержки партизан, должен быть максимально обезличенным. Это своего рода децимация – когда за провинность римского легиона подвергался смертной казни каждый десятый его боец. Точно так же за поддержку партизан после каждой их боевой акции должна нести наказание какая-то часть населения данной местности, выбранная совершенно случайно, наугад, sine ira et studio. Впрямую расстреливать мирных граждан сейчас не принято, но кто мешает провести массированную бомбардировку, артиллерийский или ракетный обстрел района, где скрываются партизаны? После этого можно будет выразить сожаление по поводу гибели десятка-другого мирных жителей, оказать семьям пострадавших гуманитарную помощь и даже выплатить какую-то компенсацию. Этим убиваются сразу два зайца: отводится обвинение в умышленном убийстве и хоть как-то смягчается вспышка ненависти со стороны родственников погибших, ведь психологически довольно трудно ненавидеть того, из чьих рук ты принял помощь.

Как ни парадоксально это звучит, но зачастую повстанцы сами заинтересованы в провоцировании террора оккупантов, поскольку он толкает население на борьбу с захватчиками. Таким образом, оккупантам требуется запугать население, а повстанцы стремятся превратить этот страх в ненависть, в свою очередь запугивая социальные группы, лояльные оккупантам. Причем последнее им удается лучше, чем их противникам, потому что повстанцы действуют «снизу», имея постоянный контакт с массой населения и обладая возможностью совершать более тонкие, ювелирные действия.

Создается своеобразное равновесие – «оккупанты» контролируют ситуацию на «макроуровне», повстанцы раз за разом побеждают на «микроуровне», где их преимущества несомненны. И такая борьба может продолжаться до бесконечности, особенно если партизаны имеют подпитку ресурсами и оружием извне. В описанной Кулагиным ситуации такая подпитка идет через полумафиозные структуры, тесно связанные с коррумпированным правительством генерала Русакова.

Американские военные теоретики говорят, что подавить повстанческое движение прямой военной силой невозможно. С другой стороны, американские военные историки утверждают, что партизанская война во Вьетнаме не была проиграна Соединенными Штатами, которые не потерпели в ней ни одного поражения. По большому счету и те и другие правы. Партизанская война является не только тотальной, но и потенциально перманентной, заканчиваясь лишь тогда, когда теряет смысл или становится чрезмерно обременительной для одной из сторон. Если же у обеих сторон хватает сил продолжать ее, то война может длиться вечно, пусть и с разной степенью интенсивности, – пример такой войны мы можем наблюдать в Колумбии на протяжении последних пятидесяти лет.

Впрочем, есть еще один способ прекратить такую войну: появление с одной из сторон фактора, который противник не в состоянии парировать, возможности, которой нельзя противостоять. Для партизан Второй мировой войны таким фактором стал приход советских или союзных войск, в повести (точнее, дилогии) Ника Перумова – появление у героев магического оружия. Олег Кулагин тоже вводит в сюжет подобный «решающий фактор», граничащий с магией… впрочем, не будем пока забегать вперед.

Можно сказать, что у повстанцев из романа Кулагина на протяжении всей книги существует только одна надежда – надежда на чудо. Чудо, которое мгновенно изменит соотношение сил и принесет им если не победу, то хотя бы возможность драться с врагом на равных. Но вопреки мнению скептиков и пессимистов, чудеса иногда все-таки случаются – и не только в фантастике. Ведь зло не имеет права побеждать. Вот только знать бы, когда и на чьей стороне оно окажется завтра…

Владислав Гончаров

* * *

В детстве мне казалось – где-то недалеко начинается удивительный мир. Может, за рощей по ту сторону длинного оврага, а может за башнями «высоток» у горизонта…

Как радуга, он манит и отступает. Но иногда удивительный мир совсем близко – только протяни руку… Долетает тихая мелодия, всплывает за окном луна… И ты чувствуешь, ты знаешь, сразу его не отличишь. Он прячется и не хочет открывать свои тайны. Но если посмотреть, как вспыхивают звезды, как дрожат в ручейках тепла над нагретыми крышами, – понимаешь, что в заурядном, скучноватом мире не бывает такого неба.

Да, все плохое – такое же ненастоящее, как бумажные цветы. Однажды оно развеется. И вместе с самыми дорогими тебе людьми, папой, мамой и братишкой, ты окажешься там, где волшебству уже не надо прятаться…

В девять лет я впервые попала в Москву. Вместе с родителями поднялась из суматошного тесного метро под ясное майское небо, через арку ворот прошла на Красную площадь.

И все ненужное вдруг потускнело. Словно и не было хмурой толпы в переполненных вагонах и нищих у выхода со станции.

Осталась лишь залитая солнцем площадь, огромное бесконечное небо над ней. Небо, в которое хотелось взлететь.

Люди здесь были совсем другими. Хмурые лица разглаживались, взгляды светлели. И я знала, что иначе и быть не могло. Ведь это – кусочек настоящего мира. Здесь не надо притворяться плохими. Здесь все фальшивое отпадало, словно лепестки бумажных цветов.

Счастье для всех – это так просто…

Я долго не хотела уходить, и родители, улыбаясь, терпеливо ждали. Они тоже чувствовали…

Семь лет спустя, когда я поступила в МГУ, я часто бывала на площади. Одна или с друзьями. Когда мне было очень трудно или очень хорошо – приходила сюда. И каждый раз плохое рассеивалось, а настоящее ярче проступало внутри и вокруг, словно акварель через тонкую бумагу.

И счастье казалось возможным и близким – только руку протяни…

Но однажды я не успела. Я пришла слишком поздно.

Высокоточные бомбы уже упали на площадь и на застывшие, как солдаты на посту, башни Кремля. В пламени исчез собор Василия Блаженного, осколком ракеты снесло головы бронзовым Минину и Пожарскому. Огромные воронки свежими ранами задымились на теле убитой площади.

Сквозь слезы я посмотрела в небо. Оно было чужое. Оно несло смерть и уже мне не принадлежало.

В тот мартовский вечер все кончилось.

1. ВРАГИ И ДРУЗЬЯ

Глава 1

– Пошла! – толкнули в спину. Тяжелая дверь захлопнулась. Шаги удалились.

Я замерла, выжидая. После яркого неонового света в коридоре глаза должны привыкнуть к сумраку.

Экономят электричество? Впрочем, еще день. Врубить освещение на всю катушку еще успеют.

Ночи здесь длинные… Лучшее время для допросов.

Я огляделась.

Подвал как подвал. Небольшой – три на четыре метра. Со всеми «удобствами»: в углу – санузел, в вентиляционном отверстии – «зрачок» наблюдения. Для него света вполне достаточно.

Крохотное окошко у самого потолка выходит во внутренний двор. Бронестекло? Сквозь пыльные разводы проглядывают толстые прутья решетки. Окно не перекрыто «намордником». Не успели они, что ли?

А кладка стен прочная, даже в том месте, где еще свежая. Длинное помещение совсем недавно разделили кирпичными перегородками на камеры.

Нет, отсюда не убежишь.

Даже если каким-то чудом удастся выскользнуть наружу. Во дворе и вокруг, по периметру забора пулеметные вышки, прожектора, часовые с собаками. И видеоглазки – повсюду.

Даром, что Служба Охраны Конституции переехала сюда меньше месяца назад.

В этой камере я – первая. Воздух пока не успел пропитаться испарениями человеческих тел, хлоркой и еще чем-то неизвестным. Тем, что вместе составляет такой въедливый, будто наполненный мертвящей безысходностью, запах…

Я открутила кран, плеснула холодной воды в лицо. Утерлась рукавом. Поудобнее взбила тюфяк на деревянных нарах. Стащила с себя куртку, кинула поверх и легла.

Запах тюрьмы. Я хорошо его знаю… Года в питерском «централе» хватило, чтобы все намертво отпечаталось в памяти…

Воспоминания лезут в голову. Галдят, как непрошеное воронье… Сейчас не до них. Я должна быть спокойной и логичной…

Коснулась голым плечом стены и зябко поежилась. Камень холодный как лед. Хорошо, что сейчас июнь, а не зима. Что здесь было раньше? Какой-нибудь склад?

Чины из «охранки», наверное, были недовольны, когда им достались эти подвалы…

Сегодня я вернулась из Москвы около десяти утра. Поезд опоздал на два часа. Пришлось раскошелиться и взять такси. Подумала, что Старик наверняка уже волнуется. Квартала за три до нашего дома расплатилась и пошла пешком – дальше дороги не было. Аварийное здание неделю назад обрушилось, и улицу до сих пор не расчистили.

Как раз перебиралась через завалы, когда вдалеке хлопнули пистолетные выстрелы: один… второй. Тишина.

Остановилась. Выстрелов больше не было. И я сделала глупость. Вместо того чтобы выждать, затаиться – снова двинулась вперед. Мало ли из-за чего стрельба. Несмотря на военное положение, бандитские разборки на улицах Тулы – обычное дело. Особенно в нашем районе.

Не было у меня никакого предчувствия. И настроение хорошее. Встретилась в Москве с нужным человеком. Тот согласился помочь с чипами для пропусков.

Дело, в общем, пустяковое, но все равно на душе легко. Небо ясное. Впервые за последнюю неделю. В такое утро не хочется думать о плохом.

Когда я сообразила и повернула назад, было уже поздно. Несколько фигур в штатском преградили дорогу:

– Эй, девка…

Я метнулась в боковой переулок. Там тоже ждали. Сбили с. ног, заламывая руки за спину. Надели «браслеты» и облапали, проверяя одежду. Поволокли к здоровенной «душегубке», ожидавшей за углом.

Старик и Локи уже в машине. Лежали на полу, лицом вниз. Вокруг – целая орава вооруженных полицаев в масках и камуфляже.

«Штатский» достал фотографию. Сравнил со мной и осклабился:

– Загружайте, пассажирку!

Внутри екнуло. Это не обычная облава, когда хватают всех подозрительных и неделями мурыжат в фильтрационном лагере. А еще я ощутила взгляд Локи. Безысходная тоска темнела в зрачках, но он нашел силы улыбнуться, когда меня швырнули рядом:

– Наверное, сам Рыжий захотел с нами повидаться…

– Не разговаривать! – заорал СОКовец и наотмашь ударил Локи по лицу. Красная струйка поползла из разбитой губы.

Я изловчилась и впилась «штатскому» в руку. Тот взвыл от боли и отшвырнул меня носком тяжелого башмака. Скривился, вытирая руку платком:

– Тебе это зачтется… сука.

Знаю. И все равно, не жалею.

Где-то в коридоре шаги. Я приподнялась и села па нарах. Неужели так быстро? Кажется, и получаса не прошло…

Сердце стучит, колотится птичкой в клетке… Глупости! Я в состоянии перебороть эту слабость, я не покажу им страх…

Шаги поравнялись с камерой. Потом удалились.

Не за мной…

Все равно скоро поведут на допрос. Что буду говорить? Конечно, все отрицать. Прямых улик против меня нет. Даже оружия при себе не было. Только фальшивый пропуск. Но это мелочь. Половина Тулы ходит с такими. Сами же «миротворцы» ими и торгуют.

Где-то на дне души зародилась крохотная надежда. И тут же умерла.

Правильно. Надеяться не стоит. Здесь не Балтийская Конфедерация, хотя бы для внешнего приличия играющая в правосудие. В «охранке» на такие пустяки внимания не обращают…

Я встала, подошла к окошку и сквозь запыленное стекло попыталась разглядеть там, вверху, кусочек неба. Но внутренний двор был совсем крохотный, и шестиэтажное здание начисто перекрывало обзор. Единственное, что доступно, – едва различимые отражения облаков в зарешеченных окнах.

Пока ходишь на воле, не осознаешь, что это счастье – просто смотреть на небо. Запретное счастье… Еще повезло, что окошко совсем не замазали краской…

…Сначала нас доставили в ближайшее отделение и приковали наручниками в «обезьяннике».

Конечно, там были микрофоны.

Поэтому Локи начал рассказывать о «тараканах» в «Вин-де-2013».

– …Программерами у Гейтса работают сержанты-морпехи. Зачем обрывать цикл именно в этом месте?

– Ты не знаешь?

– Нет, Таня…

Глаза оставались серьезными. Локи понятия не имел, в чем мы прокололись.

А Старик молчал. И это было тяжелее всего.

Выглядел Михалыч плохо. Сидел, будто в забытье, привалившись к стене. Кажется, ему становилось хуже. Повязка поперек груди, наспех кем-то сделанная, разбухла от крови. И я ничем не могла помочь…

Да и как? Лучшим лекарством было бы оказаться где-то далеко отсюда. Здесь, за этими степами и решетками, здоровье нам уже не понадобится…

Конечно, я знала, что это может случиться. Но никогда не верила, что это произойдет с нами…

Офицер в незнакомой форме с голубой ооновской нашивкой. Раскрыл черную папку. Таращится на Старика. Глаза у «миротворца» белесые, бесцветные, пустые. Голос скрипучий, как несмазанная дверь:

– Вы есть Виктор Карпенко. Я есть майор Улафсон. Я иметь ордер.

Старик поднимает веки. Равнодушно смотрит.

Офицер хмурится, бормочет по-своему. Исчезает и появляется уже в сопровождении двух солдат с носилками.

Машет бумажкой с печатью:

– Я полномочен заявлять. Вы арестован и предстать Международный Трибунал.

– Какая честь… – Бледные губы Старика изгибаются усмешкой.

Еще три года назад его объявили в розыск. Три года назад отряд ополченцев под его командой разгромил американский десант у Ставрополя. Пленных в том бою не брали.

Когда Михалыча укладывают на носилки, он глядит па нас – совсем спокойно. Он в нас верит.

И еще я понимаю – сдаваться он не собирается.

Четверть часа спустя меня и Локи ведут к дожидающейся во дворе спецмашине. И будто холодом обдает. Я вижу тела на асфальте. Пять тел, накрытых серыми простынями. Полицейский фотограф откидывает одну. И незрячим, остановившимся взглядом на меня смотрит Ярослав. Запачканная кровью рубаха пробита – след автоматной очереди. Правая рука до сих пор судорожно сжата в кулак.

СОКовцы побывали не только на нашей квартире…

Шаги. Снова шаги. Двое… На этот раз остановились у моей камеры. Лязгнул замок. Ослепительный неоновый свет ворвался внутрь. На фоне дверного проема фигуры казались черными.

– Гольцова! На выход!

Как будто кроме меня здесь есть кто-то еще.

Вспыхнула лампочка.

Я поднялась. Неторопливо. И надзиратель, выругавшись, вошел сам:

– Руки давай!

Опять надели «браслеты». Вывели из камеры:

– Вперед!

Несколько «шлюзов». Крутая лестница.

Верхний коридор. Я надеялась хотя бы отсюда увидеть небо. Но окон не было. Лишь пятна свежей побелки на стене. Все заложили кирпичом, когда переделывали здание.

Еще коридор. Последний «шлюз»:

– Гольцову на допрос к Фатееву!

Снова лязг замка.

Много ли мне известно? Не очень. Вся организация разбита на ячейки. Люди разных ячеек друг друга не знают.

Но там, во дворе, кроме Ярослава было еще несколько погибших. Не из нашей группы. Значит, предатель в штабе Среди двух или трех людей, державших все информационные нити.

Самое дрянное из того, что могло случиться.

Единственное, о чем не ведал штаб, – физики. С ними встречались только мы с Михалычем. И только мы знали про нуль-генератор. Прибор, помещавшийся в средних размеров чемоданчике, но способный на многое. Например, с десяти километров превратить в колебания вакуума бронированный «мерседес». Вместе с теми, кто окажется внутри.

Нам должны были передать опытный образец. Не успели.

Пожалуй, это единственная по-настоящему ценная информация, которая мне известна.

Последний десяток шагов. Дверь.

Огромный кабинет. И уже вечернее солнце за решетчатым окном. Мне оно показалось ослепительно ярким.

– Здравствуй! – улыбнулся СОКовец с забинтованной рукой. Тот самый. Теперь – не в штатском, а мундире полковника.

Взял меня за подбородок:

– Ну что, больше не будешь кусаться?

И ударил кулаком в живот.

Радужные блики заплясали перед глазами. Я согнулась, пытаясь восстановить дыхание.

Он повалил меня на пол и несколько раз «впечатал» тяжелым армейским ботинком.

– Перестаньте, Фатеев!

Пока я хватала ртом воздух, что-то изменилось. Кое-кто ещё появился в кабинете и оттянул полковника.

– Не позорьте свой мундир! – В голосе – металлические нотки.

Надо мной склонились, сняли «браслеты» и осторожно похлопали по щекам.

– Вам лучше?

Мне помогли встать и усадили в удобное кресло. Подниматься было больно – теперь-то этот гад точно сломал мне ребро.

Лишь приняв вертикальное положение, я оклемалась достаточно, чтобы разглядеть «спасителя».

Он в хорошо пошитом сером костюме. Немолод. Лет сорок пять. Но фигура стройная, почти атлетическая. Дубленая, загорелая кожа, короткий ежик черных как смоль волос. Лицо – скорее привлекательное. Взгляд – внимательный, цепкий. Взгляд, в котором чувствуется многолетний опыт.

– Прошу прощения за моего коллегу. Иногда он бывает грубым.

Фатеев отвернулся, отошел в дальний конец кабинета, извлек пачку «Мальборо». Брюнет хотя и не смотрел в его сторону, среагировал мгновенно:

– Пожалуйста, не курите здесь.

Фатеев что-то пробормотал под нос, но пачку спрятал. Ясно, кто подлинный хозяин в этом кабинете.

Он не спешил. Ждал, пока я окончательно приду в себя. Наконец посчитал, что я «созрела», и представился;

– Меня зовут Алан. А вас?..

Американец? Надо же, говорит практически без акцента. Конечно, он прекрасно знал, как меня зовут. Но спорить из-за таких мелочей не стоило.

– Татьяна Гольцова.

– Я сожалею, что наше знакомство происходит в не слишком приятной обстановке. – Алан улыбнулся, обнажив ровные белоснежные зубы.

Задумчиво повторил:

– Татьяна. Прекрасное русское имя. Классическое.

Сел в кресло и продекламировал:

– «Письмо Татьяны предо мною – его я свято берегу…»

Опять улыбнулся, еще более обворожительно. Думаю, он знал, что улыбка ему идет, и старался использовать ее как можно чаще.

– Фатеев, распорядитесь насчет кофе!

Полковник вышел, и кофе принесли буквально через минуту. Наверно, заранее сварили и лишь слегка подогрели. А булочки выглядели такими аппетитными, что я сразу вспомнила: ничего не ела с самого утра.

– Не стесняйтесь, – сказал Алан и пригубил из чашки, подавая пример. – Кофе довольно хорош. Поверьте, в чем в чем, а в этом я разбираюсь.

– По-моему, в МакДоналдсах кофе всегда одинаковый.

Он рассмеялся. Вполне искренне.

– Ну да. Все американцы – примитивные идиоты. Шагу не могут ступить без передвижных сортиров и МакДоналдсов. А в России по улицам городов скачут сумасшедшие казаки и бродят белые медведи.

Насчет медведей не знаю, но однажды зимой на улицах разрушенного Курска я едва спаслась от волчьей стаи. Только об этом я говорить Алану не буду. И про то, чьи именно бомбы сделали Курск таким – тоже. Зачем портить приятную беседу? Лучше выпью кофе.

– Некоторые стереотипы очень живучи, – весело констатировал Алан. – Но культурным людям и в Америке и в России вполне по силам их преодолевать. – Тут же поправился: – Преодолеть.

Интересно. Он второй раз сказал «в России». Обычно американцы добавляют «бывшей». Или вообще стараются не использовать «устарелое название».

Пока я налегала па булочки, Алан смотрел на меня умильным взглядом любящего отца. Где-то после второй чашки кофе в этом взгляде что-то изменилось. Он начал переходить к делу:

– Знаете, Татьяна, я в трудном положении. Я очень хочу вам помочь. Но не смогу этого сделать, если вы не захотите помочь себе сами.

Ну конечно. Добрый дядя прогнал злого и теперь рассчитывает на мою откровенность. Господи, как однообразно… Прием, описанный в сотнях книжек и фильмов. Неужели даже в цээрушных разведшколах не могут придумать что-нибудь оригинальнее? Или сама ситуация располагает к шаблону?

Будем подыгрывать, ничего не остается. Кофе действительно хороший, а булочки и впрямь замечательные. Когда еще удастся такие попробовать. Может, вообще никогда…

Я прожевала и изобразила глуповатую невинность:

– Что вы имеете в виду?

Он сверкнул белоснежными зубами:

– Не пытайтесь казаться менее умной, чем вы есть на самом деле. Вы – способная девушка. Я знаю, вы учились на первом курсе биохимического факультета. Почему бросили учебу?

– Потому что вы разбомбили университет.

Алан качнул головой:

– Мне очень жаль. В любом серьезном деле бывают маленькие оплошности. Я уверен, что университет пострадал по ошибке. И кстати, вы еще так молоды, перед вами открыты перспективы… Почему бы вам не продолжить учебу за границей? Это можно устроить.

– Мне нравится жить здесь.

– Понимаю ваши чувства. Но нельзя позволять иллюзиям лишать вас будущего. Сейчас Россия лишь устарелое географическое понятие. – Он торопливо поправился: – Я имею в виду то трудное положение, в котором оказалась ваша родина. Приобретя квалификацию, опираясь на знания, а не на старые химеры, вы могли бы лучше ей помочь. – Доверительно склонился в мою сторону: – Поверьте, милая Татьяна, я уже немолод и имею кой-какой опыт. Экстремизм не решает ни одной проблемы. Наоборот, он их создает. И никто сейчас не делает больше для этой страны, чем правительство Гусакова и Международный Совет.

– И Рыжий? – уточнила я, наивно хлопая ресницами.

Это становилось почти забавным. Он действительно рассчитывает так запросто меня обработать? Что называется, «промыть мозги» в дружеской беседе. Нет, на дурака не похож. Какой-то козырь у него должен быть. Пока что он развлекается. «Чешет» по шаблону, не задумываясь, а сам не спускает с меня глаз, будто хочет насквозь увидеть.

Алан засмеялся:

– Я же говорил, некоторые иллюзии трудно преодолевать. Так часто бывает. Великих реформаторов современники не ценят. А потомки – ставят памятники. Анатолий Борисович делает все, чтобы экономика бывшей России стала эффективной. Многие предыдущие правители любили рассуждать об этом. А он не только говорит, но и делает.

Ну вот. Наконец прорезалось словечко «бывшая».

Уловив что-то в моем взгляде, американец посерьезнел:

– Да, это тяжело. Порой это больно. Я сам искренне переживаю за великий русский народ. Но это – необходимые временные меры. Через несколько лет вы не узнаете эту страну.

Уже и сейчас не узнаю. Представляю, что будет еще через несколько лет.

– Я давно знаком с Анатолием Борисовичем. У него есть одно качество, уникальное для политика, – продолжал ораторствовать Алан. – Да, он не популист. Но он всегда выполняет обещания. Помните, как быстро удалось навести порядок в Воронеже?

Комната слегка качнулась вокруг меня. Изображать наивность вдруг стало тяжело. Невыносимо…

Воспоминание. Мучительно-яркое…

Огромное, чуть припорошенное снегом поле. Вмерзшие в землю тела – по всему полю… И где-то среди них – трое самых родных и близких… Я искала. Вглядывалась в изуродованные лица. Кровоточащими пальцами разрывала мерзлую землю. Слепла от слез.

Не нашла…

Рыжий выполняет обещания…

– …Явные позитивные сдвиги, – будто через вату доносился голос Алана, – население больше не ощущает нехватки продовольствия. С этим нельзя спорить. Это факты…

Да, Тула – сытый город. Почти как Москва перед войной. Здесь хватает ярких витрин. Сюда не допускают беженцев. Но я знаю, что стоит отъехать километров на триста-четыреста…

Лишенные света и тепла, полумертвые города. Убогие деревни… И тощие ребятишки вдоль обочин автомагистралей – каждый раз, когда проходит натовская колонна. Они ждут. Иногда им везет, и миротворцы начинают швыряться монетами.

Однажды я тоже ждала у обочины. Я была старшей в компании таких же замурзанных существ. Нам не повезло. Самые добрые и щедрые – немцы. А в тот раз мы нарвались на литовцев. В детей полетел град пустых бутылок. Литовцы хохотали, тренируясь в меткости. Один из мальчиков, лет шести, не сумел увернуться. Упал с разбитой головой.

Я взяла камень и у поворота догнала ту машину. Швырнула булыжник в их рожи… Не промахнулась. И отсиживалась в канаве, пока над головой свистели пули…

– …конечно, миротворческий контингент сыграл свою роль в борьбе с анархией. Но сейчас обстановка стабилизировалась. И пытаться раскачивать ее – безумие.

Я подняла голову:

– Стабильность? Да, на кладбище всегда спокойно…

Глава 2

– Жаль, Татьяна, что у нас не получается разговор, – менее задушевным тоном констатировал Алан. – Наше сотрудничество было бы полезным в первую очередь для вас.

Странно, но в глазах его мелькнуло что-то вроде удовлетворения.

Я вдруг поняла. Он не зря языком молол. И про выдающиеся способности Рыжего. И про остальное… Он знал обо мне куда больше, чем казалось вначале. И ждал, что я сорвусь. Пусть в мелочи… Как опытный кукловод, дергал за нужные ниточки. Словно готовил меня для роли в будущей пьесе и хотел узнать, на что эта кукла пригодна.

А я поддалась как дура. Наивная дура. Или это кофе так действует?

– Что вы понимаете под сотрудничеством? – осторожно уточнила. Может, еще удастся потянуть время.

Американец прищурился и в этот раз обошелся без долгих предисловий:

– Например, мне интересно было бы поговорить о системе «Стилет».

Будто январский ветер пронесся по комнате. Вот оно… Алан наконец-то выложил козырь. Они знают. Михалыч что-то успел сообщить в штаб. Информация дошла до предателя. Значит, шансы уцелеть практически нулевые. Они будут резать меня на куски, пока не вытряхнут все.

Я улыбнулась, хотя это было нелегко:

– Как вы сказали? «Стилет»? Первый раз слышу…

Алан покачал головой:

– Вранье вам не идет. – Медленно встал, подошел к окну и проговорил, задумчиво глядя на багровеющее закатное солнце: – Жизнь – суровая штука, Татьяна. Очень печально, что она бывает сурова даже к таким красивым девушкам. – Обернулся и посмотрел на меня с легкой грустью: – Наверное, думаете, что я собираюсь отдать вас этому мяснику Фатееву? Нет. Он убьет вас еще до того, как получит хоть какую-то информацию. – Алан засунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате: – Существуют более действенные методы. Например, специальные наркотики, развязывающие язык. Признаюсь, тоже не слишком надежное средство. И с массой побочных эффектов. Куда более полную информацию можно получить с помощью… ментосканирования.

Я судорожно сглотнула.

Он приподнял бровь:

– Вам надо объяснять, что это такое?

Да нет, можно было не объяснять. На Украине такое уже использовали. Но американец все же уточнил с леденящей дотошностью:

– После двух сеансов ментосканирования люди теряют рассудок, после четырех – превращаются в растение. Вы хотите умереть героиней, Татьяна? Вы будете жить идиоткой. Пускать слюни и испражняться. Не вызывая ничего, кроме отвращения. А главное, совершенно напрасно, потому что из ментограмм можно узнать практически все. – Пожал плечами, задал риторический вопрос: – Неужели вы этого хотите? – Отвернулся. И вдруг произнес неожиданно мягко: – Я тоже не хочу. – Снова сел в кресло напротив. Попробовал рукой кофейник: – Остыл. Заварить для вас свежего?

– Не надо. – Голос у меня предательски дрогнул.

– Считаете меня негодяем?… Да, я знаю про Воронеж, про вашу семью… Простите. Не было другого способа вас разговорить.

В глазах его не чувствовалось фальши. А может, у меня не хватало умения её различить.

Он кашлянул:

– Я не зверь. Я – обычный человек. – Извлек из бумажника фотографию смеющейся темноволосой девицы на фоне двухэтажного дома: – Моя дочка. У нее русское имя. Настасья. Всего на год старше вас. – Спрятал бумажник. Достал из кармана плоскую коробочку, нажал что-то, положил рядом с собой на столе: – Теперь нас никто не услышит.

Интересный поворот.

– Мы должны помочь друг другу. И это не пустые слова «доброго» следователя. Чтобы вы поверили, я кое-что расскажу. То, чего следователи обычно не говорят. – Алан внимательно глянул на меня: – Вы ведь хотите знать, кто выдал вас… и всю вашу организацию? – Полез в стол и извлек темную кожаную папку: – У «охранки» – обширное досье. – Перелистал несколько страниц: – Татьяна Гольцова… В 2012-м – год общего режима в петербургском «централе». За нелегальный переход балтийской границы. Неприятный эпизод – ранен пограничник, один из ваших друзей, Евгений Зимин, погиб… Ладно, это старые дела… Здесь кое-что поновее… Собирала информацию о дислокации миротворческих сил в Туле и окрестностях, способствуя террористическим актам. Новомосковск, Серпухов… Участие в подготовке взрыва магистрального газопровода 16 октября 2014-го.

Даты, имена… И с каждым словом будто все ниже спускается потолок и воздух уходит из комнаты.

Им известно много. Слишком… Даже о том, о чём не знали и не могли знать в штабе…

Алан прервался, поднял глаза.

Я застыла с каменной улыбкой на лице. Среди хаоса обрывочных мыслей единственная была четкой и яркой: «Кто? Кто нас предал?»

Американец захлопнул папку:

– Нет смысла тратить время на перечисление… Конечно, президент Гусаков может вас и помиловать. После ментосканирования вы уже не будете представлять для них ни малейшей угрозы.

Вздохнул:

– К сожалению, время героев давно ушло. Сейчас время технологий. Именно поэтому Америка во главе мира. Не потому, что она – самая плохая и всех давит. Просто она создала эти технологии. И человечество идет за ней. Хотим мы этого или нет.

– Вы… Вы обещали рассказать…

Алан постучал ногтем по кофейнику.

– Это не слишком приятная история. Зато – правдивая. Жил когда-то смелый человек. За Родину он сражался на разных концах мира. Но от всех его усилий было мало толку. Враги наступали. И однажды они пришли к нему домой. Разделили Россию и посадили в президентские кресла марионеток… Конечно, этот человек не мог смириться с этим. Он создал организацию и продолжил борьбу…

Во всем этом была только одна маленькая странность. Внешне человек ничуть не изменился. Но он сообщал американцам о каждом своем шаге. И получал деньги. Именно на эти деньги его организация росла, крепла. Захватывала в свои ряды новых бойцов Сопротивления. И каждый новичок попадал в картотеку. Умные враги до поры до времени никого не трогали. Они забросили широкую сеть, и однажды в эту сеть должен был попасться богатый улов…

В интонациях Алана нет торжества. Только легкая грусть и как будто усталость.

Вот значит как… Значит, действительно, никто не мог уцелеть.

К горлу подступил комок. Слова выходят бессильные, придушенные:

– И что же вы с ним сделали… с этим человеком? Пытали его ребёнка?

– Татьяна, – укоризненно качнул головой Алан, – сейчас обходятся без драматических эффектов. Я ведь говорил – время героев ушло. Он предал вас. И он будет жить с этим. Спокойно и без мелодраматизма. А вы подумайте, что же такое творится с Россией, если сколько-нибудь организованная оппозиция может существовать здесь лишь на американские деньги?

Я прикусила губу. Как хотелось, чтобы он врал!

Неужели два с лишним года мы были только муравьями, копошившимися под надзором опытных «биологов»? Все превращалось в ненужную, самоубийственную бессмыслицу…

Я потянулась к чашке механическим движением… Очень хотелось расплакаться… Было бы куда легче, если бы на меня орали. Грозили… Но мне сочувствовали.

Ради чего? Ради чего мы все погибнем?

Взгляд Алана – серьезен. И слова его падают, будто гири на чашу весов. Тяжелые и верные:

– Россия – больна. И она может умереть. Если растратит силы в напрасных судорогах. Я не хочу этого. И вы не хотите. – В глазах его – искренность: – Сила любой страны – человеческий потенциал. Чтобы страна жила – лучшие должны спастись. Должны спастись вы, Татьяна. Должны жить и работать те молодые люди, встреча с которыми назначена у вас через пять дней. А они погибнут. Рано или поздно. Если мы с вами им не поможем.

– Какая трогательная забота… И чем же… мы им поможем?

– Для начала поверьте мне.

– Во что я должна верить?

– В то, что им ничего не грозит. Если я найду их раньше, чем некоторые из моих коллег.

– А не проще было обождать эти пять дней? Вы ведь знали о встрече. Могли проследить… И обошлись бы без моей помощи.

– Вы – умная девушка, – улыбнулся Алан, – но о многом и не догадываетесь. К сожалению, я – не всемогущ. Приходится учитывать кое-какие факторы. Вы, наверное, привыкли считать американцев единой враждебной силой. Но они – тоже разные.

– Ниггеры, латиносы… Кто там еще?

– Кажется, мне удалось вас заинтересовать. Не скрою, в политических кругах Америки преобладает точка зрения, что Россия – лишь устарелое название. И чем скорее исчезнут с лица Земли её остатки, тем полезнее для цивилизованного мира.

– А вы разве думаете иначе?

– Сильная Российская республика – необходимый элемент мировой стабильности. Уже после перехода Дальнего Востока под японский и китайский контроль баланс сил нарушился – явно не в нашу пользу… Если Россия окончательно погрузится в хаос, следующее десятилетие грозит крахом мирового равновесия. И обвалом всей глобальной экономики. Такого кризиса Америка может и не пережить.

– Так вам и надо, – слабо усмехнулась я.

– Если Америка рухнет, Россия от этого не воскреснет, – в его голосе почудился холод. – Даже при огромном желании к тому времени воскрешать уже будет некого и нечего.

– И много таких умных… как вы?

– Пока мы – в меньшинстве. И, к сожалению, наши возможности влиять на реальную политику – ещё ограничены. Скрытая борьба идет не первый год. В ваших интересах… в интересах России, помочь нам выйти на создателей «Стилета». Это было бы серьезным аргументом.

– А если я скажу «нет»?

– Тогда я не сумею ничего сделать – ни для вас, ни для этих ребят. Несмотря на всё моё желание.

– Вы заставите их работать на Америку?

– Они же умные люди, Таня, Думаю, они тоже прислушаются к моим доводам. Да, мы воспользуемся их разработками. Но и Россия – тоже. Новая объединенная Россия. Не с лицом генерала Гусакова.

– Гусаков – не главный. Вы знаете…

– На ближайших слушаниях в конгрессе всплывет вопрос об ответственности всего тульского правительства за террор против населения. В том числе за воронежские события. Поверьте, большинство американцев не одобряют такие методы. Я лично передам собранные мной материалы.

– А Рыжий об этой вашей инициативе не догадывается?

Алан скромно прищурился и погрозил пальцем:

– Татьяна, не забывайте. Я – профессионал.

– Какие гарантии, что вы не врете?

– То, что я уже сказал, – достаточная гарантия. Такими словами не бросаются.

– Мне надо все обдумать.

Взгляд его опять стал по-отечески теплым:

– Я на вас не давлю. Хотя время не наш союзник… Отдыхайте. Утром поговорим. Как говорят русские, утро вечера мудренее.

Он проводил меня до двери. И приказал конвоирам не надевать на меня «браслеты».

– Мне кажется, мы поймем друг друга, Таня…

Пока вели в камеру, еще раз прокрутила в памяти разговор.

Алан был убедительным. Дьявольски убедительным. И лишь взгляд, последний взгляд Старика, да чувство, будто Алан дёргает за невидимые ниточки, ещё помогали бороться с искушением…

Соберись, Таня, соберись… Нельзя раскисать. Надо рассуждать логически. Как учил Старик…

Алану нужна не только информация. Ему нужна я.

Почему?

Одного из разработчиков «Стилета» я знаю в лицо. И Михалыч знает.

Но вариант с Карпенко сразу отпадает. Ментосканирование и наркотики к нему не применишь – человека в таком возрасте это убьет. Потому «охранка» и передала Старика Трибуналу – вытрясти из него что-то ценное уже не надеялись.

А вот моих ментограмм вполне хватает…

Я не верю в доброту цээрушников.

Почему бы им меня не выпотрошить? Отследить клиента и выйти на лабораторию…

Нет. Слишком рискованно.

В течение трех лет президентства Гусакова физикам удавалось прятать «Стилет». Они осторожные. Почуяв опасность, могут уничтожить и прибор, и всю документацию.

Алану надо, чтоб они ничего не заподозрили. Чтобы сами были целыми и невредимыми.

Логика железная.

Но кое-что нелогично. Зачем было устраивать операцию против Подполья? Лишний риск, лишняя вероятность спугнуть физиков… Всего пять дней выждать – и бери нас тёпленькими. Вместе с лабораторией.

Единственное объяснение – наши назначили Главную Акцию на ближайшее время. Без всяких нуль-генераторов, обычными средствами. И у кого-то из СОКовского начальства не выдержали нервы.

Американцы исправляют ошибки тульских подельников? Да, без меня им никак не обойтись…

И Алан не сомневается в успехе. Это читалось в его глазах. Это кольнуло меня в конце разговора.

В такой ситуации люди цепляются даже за призрачную надежду… Он знал, что по-другому не будет. Он уже написал для меня роль в своей пьесе.

Типично американская слабость. Самоуверенность.

Я улыбнулась, представив, какое у него будет лицо. Нет, Алан, выход у меня есть… И не тот, который ты заботливо для меня приготовил.

Я – спокойна. Нет уже ни страха, ни отчаяния – все перегорело. Лишь пустота… Чёрная пустота внутри.

Не думала, что буду так спокойна…

Они прощупали, просветили на специальных стендах каждый клочок моей одежды и обуви. Обыскали каждый миллиметр моего тела. Забрали ремень, вытащили шнурки из кроссовок. Даже сделали укол – кажется, вакцина против чего-то. Они очень беспокоятся о моем здоровье. Стекло в камере – бронированное. Нары прочные, намертво привинченные к полу. И за мной постоянно следят через видеоглазок.

Но все, что нужно – смочить слюной и отковырнуть кончик ногтя. На правом безымянном пальце. Фальшивый ноготь, поверх настоящего. Пластинка очень тонкого, упругого биопластика с очень острым краем.

Им можно разрезать веревку, которой тебя связали. А можно перерезать вены. Лежа на боку, отвернувшись от видеокамеры. Кровь будет стекать, впитываясь в куртку и тюфяк. Её вытечет много, очень много… Прежде чем они спохватятся…

Я не подведу тебя, Старик.

Вот и пришли. Как быстро…

Когда распахнулась дверь камеры и яркий свет из коридора проник внутрь, сначала показалось, будто в углу комок тряпья. Но комок чуть шевельнулся, и я сообразила, что это человек.

– Пошла! – толкнул в спину надзиратель. Лязгнул замок. Я спрыгнула со ступенек и замерла. Человек больше не двигался.

Тогда я подошла ближе и склонилась над ним. Как раз в этот момент тусклая лампочка под потолком вспыхнула ярче. И я увидела, что на незнакомце живого места нет: через прорехи в изодранной одежде – страшные открытые раны, ожоги…

Этого несчастного бросили сюда, чтобы сделать меня посговорчивей.

Я прикусила губу в бессильной ненависти. Вряд ли сам Фатеев такой инициативный. Небось прямое указание вежливого американского шефа. Подонки!

Что я могу сделать для этого бедняги? Ничего. И целую ночь он будет корчиться в агонии рядом со мной. Назидательный урок для девчонки.

– Вы… Вы слышите меня? – тихонько спросила, ещё ниже склоняясь над незнакомцем. И вдруг показалось: он улыбнулся. А потом поняла – не показалось. Я испуганно отпрянула.

Они посадили ко мне сумасшедшего.

Незнакомец повернул голову. Обнаружилось, что взгляд, направленный на меня, вполне осмыслен.

– Здравствуй.

– Привет, – машинально отозвалась я. Как будто мы не в камере, а на лавочке, в парке. Чуть было не спросила: «Как себя чувствуешь?» И мелькнула мысль – а если все эти раны – сплошная бутафория? И незнакомец – обычная «наседка» Фатеева?

– Не надо бояться, – прошептал он.

Нет, на «наседку» не похож. Какой странный взгляд…

– Тебе больно? – не выдержала я.

– Да, – чуть кивнул, – сломанная рука… Пара ребер… Ожоги, резаные раны… Внутренние повреждения…

Голос был спокойный.

Я взглянула на его запекшиеся, треснутые губы:

– Принести воды?

– Спасибо… Не повредит.

Никакой посуды, естественно, не было. Стащила с себя куртку и подставила под струю. Торопливо донесла до раненого. Он успел сделать несколько глотков, прежде чем вода просочилась на пол.

– Спасибо, – опять поблагодарил. – Теперь будет легче.

– Как тебя звать?

– Николай.

Сколько ему лет? Трудно определить возраст, когда лицо – сплошные ссадины и синяки.

– Здорово ты их разозлил…

– Пожалуй, – согласился Николай. – И сказал-то – пустяк… Объяснил Фатееву, кто он такой.

– Похоже, ему было неприятно, – качнула я головой, не зная, плакать или смеяться.

– Кто-то же должен сказать ему…

– Ты серьезно?

– Всякий человек имеет право на истину о себе.

– А если этот… давно не человек?

– И это тоже истина.

Надо же, какой блаженный.

– Стоит ли за такое умирать?

– Всякая правда не даётся легко. Только ложь ничего стоит. – Изуродованное его лицо снова осветилось улыбкой. Доброй и бесхитростной.

Удивительное безумие…

– Ты слишком рано хочешь уйти, – вдруг произнес, не спуская с меня пристальных зрачков.

Я напряглась. Если здесь есть видеокамера, микрофон тоже должен быть.

– Они ничего не услышат, – успокоил Николай, – и не увидят. Ничего, кроме того, что им положено слышать и видеть.

Ну да. Всё начинает проясняться. Похоже, Алан считает меня дурочкой, если думает, что я куплюсь на такую чепуху.

– Сомневаешься, – понимающе вздохнул блаженный. – Приподнялся и сел на полу. Махнул искалеченной рукой: – Гляди.

«Придурок», – подумала я, отступая к противоположной стене, но тут же замерла. Потому что его раны начали быстро затягиваться. Без шрамов, без следов. Даже чёрная запёкшаяся кровь будто впитывалась в кожу.

Раньше такое я видела лишь в кино. Но теперь это были не спецэффекты. Страшное обезображенное лицо разглаживалось. Сквозь растворяющиеся гематомы, сквозь исчезающие ссадины проступали правильные черты.

Может, это я сошла с ума?

Или американец все-таки чего-то добавлял в кофе?

– Не бойся, – сказал Николай, – они хотят, чтобы ты боялась.

Прищурился, всматриваясь куда-то сквозь меня.

Сломанное ребро заныло и вдруг отпустило. Внутри осталось легкое покалывание и тепло…

– Спасибо, – выдавила я.

– Не за что…

Я села на тюремный матрац. Будто ноги перестали держать. Закрыла глаза.

«Не может быть… Этого не может быть».

Что со мной?

– Загляни в себя, Таня…

Я вздрогнула, и на щеках у меня выступили слезы. Наверно, я слишком долго сдерживалась. А боль… Все эти годы она никуда не уходила. Черными камнями застывала, падала на дно души. Но не исчезала. Иногда эти камни давили так сильно, что перехватывало дыхание. Родители, брат, Женька… Неподвижные тела на снежном поле…

– Никто не гибнет… – где-то рядом звучал голос

Черные камни плавились и выходили горячими слезами.

– Никто…

Мне действительно хотелось этого. Чтобы не было мертвых городов. Серых СОКовскнх мундиров, огромных котлованов с телами расстрелянных… Только щедрое летнее солнце, только голубое, без угрозы, небо над головой. Добрые люди на светлых улицах, надежда и любовь в сердце…

Единственное, чего я не могла забыть, белозубой ухмылки Алана по ту сторону солнечного миража.

– Николай… Те, кто мне доверился – в опасности. У меня нет выхода…

– Не думай о смерти. Думай о жизни.

– Ты… Ты выведешь меня отсюда?

Он смеётся, почти беззвучно:

– Нет. Ты сама… Найди свой путь, Таня…

Призрачным маревом плывёт камера и бесследно растворяется…

Я медленно лечу над лесом, над спокойной гладью реки. Я понимаю, что это лишь сон, но всё так ясно… Такими настоящими кажутся отражения облаков на воде, тускнеющая голубизна вечернего неба, маленькая церквушка на берегу и рядом с ней – обыденно-прозаичная копна сена. Чудится, будто стоит немного напрячься и вплывёт ярким воспоминанием детства запах свежескошенной травы…

Нет, никогда прежде я не видела ни этой реки, ни этой церкви. А почему-то на душе легко. Словно наконец-то после долгих скитаний я вернулась в родные места. Рдеющая закатным солнцем маковка храма несёт надежду, будто свет в окошке, за которым тебя ждут. Но что это за надежда и кто меня ждет – я не знаю. Просто мне очень хорошо. Впервые за три с лишним года.

– Будет трудно, – слышится где-то рядом голос Николая, – но у тебя хватит сил…

А потом наступает пробуждение. Снова в камере, снова на жестком тюремном тюфяке. Лязгают запоры, и входит двое надзирателей. Нет, не за мной. Они принесли чёрный пакет на молнии. Чтобы упаковать в него мертвое тело, застывшее в углу. Неузнаваемо изувеченное тело человека, умершего от ран этой ночью.

Эх, Николай… Как спокойно ты говорил о смерти…

Глава 3

Через полчаса меня привели в кабинет Алана.

Взгляд у него был внимательный, с лёгким оттенком беспокойства:

– Доброе утро, Татьяна. Присаживайтесь.

– Не слишком доброе.

Алан вздохнул:

– Понимаю. Вы провели нелёгкую ночь. Честное слово, я не знал.

С досадой развел руками:

– Нельзя всё контролировать. Даже в этих стенах. Поверьте, это не мои методы. Оставлять вас на ночь в камере было ошибкой. Простите.

Может, он и не врал. Он бы действительно придумал что-то более утончённое.

– Идиоты! Мясники! Я разберусь, чья эта инициатива, и больше такого не повторится.

Нервно прошелся по кабинету, потом окинул меня заботливым взглядом:

– Неважно выглядите. Надо показать вас врачу.

Он и в самом деле отвел меня к врачу. Точнее, к врачам. И не думала, что здесь у них такое количество аппаратуры, включая новейшие трёхмерные томографы, электронные микроскопы и еще много чего разного неизвестного назначения. Целый медицинский институт в миниатюре.

Сначала мне разрешили принять душ. Потом взяли кучу анализов, просветили на томографе. И сделали пару уколов.

– Витамины, – пояснил сопровождавший меня Алан.

Привели в комнату без окон, с льющимся с потолка мягким зеленоватым светом. Здесь слегка пахло озоном и сосновым лесом. Посреди комнаты стояло что-то вроде прозрачного саркофага.

– Это не больно, – улыбнулся Алан, заметив страх в моих глазах. – Я вас оставлю на полчаса. А вы раздевайтесь, залезайте внутрь. Ионизированный воздух со специальными добавками. Прекрасно восстанавливает силы. Можете даже подремать.

Возражать я не стала. Если бы Алан захотел, всё бы произошло и без моего согласия. Пусть лучше думает, что я во всём готова следовать его указаниям. На аппаратуру для ментосканирования сооружение не походило. Что-то среднее между солярием и кислородной камерой – вроде тех, в которых сутками торчит одряхлевший Майкл Джексон.

Я разделась и забралась в «саркофаг». Если Алану надо, чтобы я выглядела и чувствовала себя хорошо, – в этом наши интересы совпадают.

Врач задвинул надо мной крышку. Комната опустела. И хотя не верилось, что мне удастся, я действительно задремала…

Когда открыла глаза, надо мной стоял американец:

– Полный порядок, Таня. Анализы хорошие.

Радуется, будто он мой лечащий врач.

– Одевайтесь. Идём завтракать.

Завтракали мы не в его кабинете, а в нормальной, почти уютной комнате. Если не считать решеток на окнах.

Я с аппетитом принялась за еду. Сегодня чувствовала себя куда лучше. Может, потому, что выспалась ночью. И всё воспринималось по-другому… Кем ты был, Николай? Талантливым гипнотизёром?.. Спасибо тебе. Сон, который ты навеял, был крепким и приятным…

Больше они не выдавят из меня и слезинки. И то, что вчера я собиралась перерезать вены – казалось нелепой детской слабостью.

– Не хотите еще бифштекса? Вам надо быть в хорошей форме, – сказал Алан. – Дело в том, что планы пришлось изменить. Мы связались с разработчиками «Стилета». Встреча через пять часов. В известном вам месте.

Вот как… Они знают по крайней мере один из нет-форумов, через которые мы устанавливали контакт, знают пароли и позывные. И сумели перенести встречу на три дня раньше.

Видимо, слишком масштабной была операция СОКа. И слишком неуклюжей. Скоро информация о нашем провале просочится и обязательно дойдёт до физиков. Поэтому американец так спешит. Я нужна ему прямо сейчас, работоспособной и свеженькой как огурчик. У него нет лишних дней, чтобы устраивать проверки. Алан уверен, что достаточно меня «обработал».

Вот он, мой шанс! Единственный. На который я даже не смела надеяться…

Мы вылетели из Тулы вертолетом. Скоро на горизонте появились сероватые многоэтажки окраин бывшей столицы. Дома здесь сохранились лучше. Кое-где даже поблескивали остатки стекла в оконных проемах.

Чуть погодя начался характерный московский пейзаж, и мне захотелось закрыть глаза…

Раньше я не видела это с высоты.

Бомбежки и голод выгнали из столицы большую часть жителей. Остальное довершили пожары. Дома без людей долго не живут. Тянувшиеся под нами во все стороны, почернелые, полуразвалившиеся остовы напоминали громадное неухоженное кладбище.

Даже сейчас, при ярком солнечном свете, Москва выглядела мрачновато. А ночью здесь по-настоящему жутко. В кой-какие места и полицаи не рискуют соваться после заката.

Тяжело выжить в городе-призраке. Но прятаться лете. Это не Тула, где на каждой улице нарвёшься на патруль.

На всем огромном пространстве Москвы вряд ли наберется три миллиона человек. Из них около двухсот тысяч – нелегалы и «полулегалы», обитающие в подвалах или сохранившихся бетонных коробках…

Кое-какие знакомые в московских Развалинах у меня есть. Если еще живы – помогут.

Я наклонила голову, вглядываясь через прозрачный колпак кабины. Внизу – Красная площадь. Флаг развевается над МакДоналдсом. Остатки бронзовых Минина и Пожарского уже успели демонтировать. На их месте возвышался пятиметровый уродец – памятник академику Сахарову работы Шемякина.

Площадь была чужой, как и всё остальное.

Миновав Садовое кольцо, вертолёт приземлился на расчищенный от руин участок. Поблизости ждал автомобиль. Старенький ВАЗ-«девятка».

– Сколько со мной? – уточнила я у американца.

– Кроме меня, ещё один. Ждёт в машине.

Понятно. Ожидается такой богатый улов, что Алан никому другому не доверил забрасывать невод. Будет сложнее для меня. Но, пожалуй, куда приятнее.

И всё-таки странно. Он готов идти на личный риск. Он во мне ничуть не сомневается. Это точно. Но в чём дело, в моих актёрских способностях? Или у американца опять припасен неизвестный козырь?

Мы сели в автомобиль, на заднее сиденье. Вертолет тотчас взмыл.

ВАЗ рванул с места.

Пока ехали, я успела присмотреться к водителю. Бритый, плотный затылок, короткая шея, выраставшая из широченных плеч – стандартная внешность человека, зарабатывающего на жизнь мускулами. Но взгляд, иногда мелькавший в зеркале заднего обзора, – цепкий, умный. Пожалуй, водитель не уступит Алану. А в чём-то, может, и опасней. Хотя бы тем, что, в отличие от Алана, он не считает меня своей маленькой победой.

Минут через пятнадцать, предварительно намотав круги по городу, «девятка» остановилась у метро «Площадь Суворова».

Улица и площадь – пустынны. Нежилой район. Кругом – сплошные развалины и брошенные дома с черными глазницами окон. Ярким пятном выделялся только новенький громадный плакат «Мы выбираем свободу!» – счастливая мамаша, обнимающая румяного упитанного ребёнка. Раньше я видела эту же мамашу на рекламе «памперсов». Наверное, оба плаката – продукция одного агентства.

Несколько хмурых оборванных личностей показались из развалин. Я поежилась: такие знакомые взгляды. Взгляды голодных шакалов. Нет, это не «переодетые». Скорее уж – коренные москвичи. За буханку хлеба – зарежут и не поморщатся. Впрочем, мы им – не по зубам. Наш водитель глянул сурово, и хмурых личностей, как ветром сдуло.

Метро не работает еще с бомбежек. Стеклянные двери выбиты. Вместо них приварены грубые решетчатые ворота, запертые на висячий замок. Жестяная табличка – белый фон, красные буквы на английском и русском: «Danger! Mines! Осторожно! Мины!» У всех уцелевших входов в метро сейчас такие таблички. Правительство Гусакова не может контролировать подземные коммуникации. И потому предпочитает их минировать. Хотя иногда не очень аккуратно. Опытный человек может и пройти.

Здесь СОКовские саперы проход наверняка очистили. Я потрогала замок. Кто-то щедро его смазал. Если люди Алана уже внутри, они аккуратно закрыли ворота за собой.

Американец в легкой растерянности чесал висок. Коллеги забыли оставить ему ключ? Я усмехнулась, пошарила в груде мусора и обнаружила длинный ржавый гвоздь. Небольшое усилие, и замок безвольно повис на освободившейся дужке.

– А вы мастерица! – одобрительно расплылся Алан. Тут до меня дошло, что он и сам бы без труда справился. Просто захотел увидеть, что буду делать я.

Ну и пускай видит. Делов-то. Я научилась открывать такие замки, ещё когда бомжевала. До нашей встречи с Михалычем.

Щемящее чувство колыхнулось внутри. Старик… Где ты? Что сейчас с тобой?

Перед тем, как шагнуть за ворота, опять посмотрела на яркий плакат. И вздрогнула. Померещилось, будто румяный младенец зыкнул на меня чужим взрослым взглядом. Внимательным и изучающим.

Нервы. Наверное, нервы…

Внизу ждала темнота. Поэтому надели «ночные глаза», синтезирующие цифровую картинку на основе всех диапазонов, включая инфракрасный и ультрафиолет. Видно не так, как при дневном свете. И всё же безошибочно различаются даже мелкие детали.

Я не зря выбрала эту станцию. Отсюда есть переходы ещё на две линии. Даже если они заранее перекрыли всё вокруг – шансов уйти больше. Уйти-то можно не только через туннели метро. Под Москвой едва ли не со сталинских времён сохранилась целая сеть коммуникаций. Планов её нет ни у СОКа, ни у американцев. А после того, как однажды исчезла спецгруппа из шестнадцати человек, они вообще боятся туда лезть. Мёртвый эскалатор остался позади. Мы двигались размеренным шагом.

Пока что Алан ничего не заподозрил. Идёт чуть правее и позади меня. Его напарник – впереди, не сводя глаз с наваленной поперёк платформы груды металлолома. Оружия они не доставали – вероятно, боялись спугнуть физиков.

Я оказалась ближе к краю платформы и первая увидела мёртвого полицая. Он лежал на рельсах, нелепо подогнув ноги и сжимая левой рукой цевьё «калашникова». Совсем «свежий» – я не чувствовала запаха разложения. Но откуда? Его не могло быть здесь! СОКовцы наверняка заранее прочёсывали станцию!

Может кто-то сумел уже после проверки?

Долго колебаться я не стала. Прыгнула на рельсы и вырвала из закоченевшей руки автомат. Передернула затвор и, крутнувшись на спину, послала длинную очередь вдоль края платформы. Не промазала.

А они ничего не успели: ни пригнуться, ни достать пистолеты. Лишь осели неуклюжими мешками.

Я вскарабкалась наверх. Оба неподвижны. По гранитным плитам расползались темные лужи. Не спуская тела с прицела, я подошла ближе. И задрожала, едва не выронив «калашников». На платформе лежали отец и младший брат.

Но это же невозможно! Я хорошо знаю!

Отец приоткрыл веки, слабо позвал:

– Таня…

И, отбросив оружие, я рухнула рядом на колени:

– Папа! Папочка…

Его пробитая рубашка быстро темнела от крови. Та самая, светлая, немного вылинявшая рубашка, в которой я его видела последний раз.

– Что ты наделала, дочка…

– Прости, прости меня, папа, – бормотала я, захлебываясь слезами, срывая с себя куртку и подкладывая ему под голову.

А потом я поняла, что мы уже не в метро. Низкое ноябрьское небо сеялось мелким дождем над окраиной Воронежа. Вон там, в дымке, темнеют городские дома, а здесь уже поле. Огромное ноле. Вечер.

Столько раз я видела это в своих снах…

Люди, много людей, идут через поле, тяжело передвигая ноги с налипшими комьями грязи. Сзади остались подкупленные полицаи. Скоро опустится тьма, а до леса уже не так далеко. Они смогут уйти.

Откуда-то из вечернего сумрака вырастает цепочка серых фигур. Совсем редкая. Но в руках у них – автоматы.

А у меня нет оружия. Где-то там, на станции «Площадь Суворова», остался мой АКМ. «Серых» не остановить. И всё равно я бегу в сторону цепочки, проваливаясь в грязь, задыхаясь от страха и ненависти и нелепо размахивая кулаками.

Я почти успеваю добежать до автоматчиков, когда промозглый сумрак взрывается вспышками и грохотом выстрелов. Очередь ударила в грудь. Меня убили. Но я не падаю. Я вижу, как падают другие. «Серые» медленно продвигаются вперед, и оружие в их руках вздрагивает, как живое. Я знаю: в поле никто не уцелеет. Тех, кто пытается ещё бежать, догонят пули…

Ближайший ко мне автоматчик поворачивается, чтобы добить раненую женщину. И цепенея от ужаса, я вижу его лицо. Михалыч.

– Не смей! – Сердце безумным мячиком колотится внутри.

Старик не обращает внимания. А ко мне идёт мертвый Ярослав. «Калашников» в его руках направлен в мою сторону. Взгляд – остановившийся, незрячий. Ярослав улыбается.

Его автомат грохочет, выплевывая огонь. Удар. Боль. Земля опрокидывается. Небо тускнеет, гаснет…

Темнота. В этой темноте – голос отца:

– Помоги мне, Таня…

Сердце успокаивается. Мне лучше. Мне почти хорошо. Странно, как я раньше не понимала, что они так похожи – Алан и мой отец. Я должна помочь им. Я помогу им…

Голос отца всё звучит. Уже не снаружи, а где-то внутри меня. И от этого на душе становится легко и ясно. Теперь я знаю, что Алан говорил мне правду. Чистую правду. Он желает нам добра. Только добра. Я помогу ему. Я сделаю всё, что он скажет…

Запах озона и сосновой хвои. Зеленоватый свет, пробивающийся сквозь полузакрытые веки.

– Very Well, – донёсся удовлетворенный голос Алана. – She will be o'key.

Я действительно спала… Кажется, мне приснился сон. Не помню какой…

Открыла глаза. Верхняя часть прозрачного саркофага, в котором я лежала, была отодвинута. Американец заботливо склонился надо мной:

– Ты в порядке, девочка?

– Да.

– Тогда идем завтракать.

У него – доброе и приятное лицо…

Завтракали мы в нормальной, вполне уютной комнате. Решетки на окнах выглядели здесь не более чем декоративной деталью.

Я сама удивлялась своему аппетиту. Сегодня чувствовала себя куда лучше. И то, что вчера собиралась перерезать себе вены, казалось нелепой детской слабостью. Даже странно, как я могла не верить Алану…

Глава 4

День выдался ветреный. Пушистые белые острова удивительно легко ползли над Москвой, сталкивались и рассыпались. А непотопляемое солнце, вынырнув из-за очередного небесного айсберга, каждый раз до отказа заливало город светом и теплом.

Мы сели в черную ВАЗ-«девятку» на заднее сиденье. И автомобиль, и сидевший за рулем Федор, плотный крепыш, показались мне смутно знакомыми. Вроде того наваждения, когда посреди чужого города тебе мерещится что-то давнее, забытое в очертаниях улиц, в лицах прохожих…

Всё-таки я немного волнуюсь. Это пройдет.

Нет-кафе «Глубина» находится в удобном месте – у самой границы города и Развалин. На машине сюда можно добраться с единственной стороны, слегка попетляв предварительно между завалами.

Конечно, владельцы кафе выбрали это место не случайно. Если полицаи захотят устроить облаву, быстро доехать до «Глубины» им будет нелегко. А значит, никакой внезапности не получится. Даже если захотят оцепить целый квартал – толку будет мало. Местные псы, прикормленные посетителями и владельцами кафе, за версту чуют «мусоров» и поднимают такой лай, что вся округа знает – готовится облава. Те, кто не желают общаться с полицией, легко успеют уйти в Развалины.

Впрочем, облавы здесь бывают нечасто. Наверное, поэтому Дьяболо назначал встречи именно в «Глубине»

Местную стоянку охраняли двое крепких парней в бронежилетах и шлемах, вооруженные АКМСами. Сам вход в кафе забаррикадирован железобетонными блоками. Мы припарковались рядом. У не слишком широкого промежутка, остававшегося для посетителей, дежурил еще один охранник. Почти такой же массивный, как загораживавшие фасад блоки. И с «железобетонным» выражением на квадратном лице.

Охранник богато экипирован. С громадного кулака на нейлоновом шнурке свисал «шокер». В кобуре, надетой прямо поверх бронежилета, имелось нечто внушительное, кажется, «стечкин». На поясе болталось две слезоточивых гранаты.

В Москве все это – обычная предосторожность. Особенно в этом районе. В прошлый раз, когда я была в «Глубине», другому охраннику, Вахтангу, пришлось истратить пол-обоймы, отгоняя бродячих псов. Один посетитель имел неосторожность явиться с бульдогом, и местная свора едва не разорвала собаку вместе с хозяином ещё на подходе к кафе.

Да и люди бывают не лучше. В этом году «живодеры» совсем обнаглели. Это раньше они работали в основном по трущобам. Но доходяги – дешевый товар. В «Глубине» публика относительно здоровая и сытая. Тем хуже для неё. Никто так не ценит чужое здоровье, как охотники за органами.

– Привет, – кивнула я массивному «швейцару» у входа. Вахтанга и двух его помощников я знала хорошо, а этого видела в первый раз.

Здоровяк проигнорировал мои попытки быть вежливой. Сквозь встроенный в шлем сканер он изучал наши фигуры. Наконец чуть отступил и любезно указал на выскользнувший из стены поддон:

– Пожалуйста, сдайте оружие.

Алан и Федор выложили «беретту» и «Макаров». Поддон исчез в стене вместе с оружием. Из специальной щели на ладонь Алана упали пластиковые номерки.

Вежливым, но не терпящим возражения тоном охранник изрек:

– Пожалуйста, повернитесь.

Мы выполнили.

Спрятанное под одеждой «железо» хорошо видно через сканер. Эта штуковина – американская новинка и стоит кучу баксов. Даже полиция ещё таких не имеет. Хотя, по словам Чингиза, одного из владельцев кафе, шлем достался «Глубине» совершенно бесплатно. Пару месяцев назад подарил заезжий иностранец. Вероятно, какой-нибудь штатовский богач, соблазнённый «russian» экзотикой.

– Добро пожаловать, – сказал охранник, и бронированные двери отъехали в сторону.

Один за другим мы шагнули внутрь, благополучно миновав ещё одну проверку, о которой многие посетители не догадываются. В дверной проем встроены весьма чувствительные датчики «жучков». Я заранее предупредила об этом Алана.

Мы прошли к бару, напротив которого на огромном стереоэкране шла трансляция ралли Лондон-Дакар. Посетителей пока немного. Настоящая жизнь здесь, как и в большинстве нет-кафе, начиналась после шести вечера.

– Довольно уютно, – заметил американец. – В Москве тоже бывают приятные места.

Странно, но даже тот, почти неразличимый акцент, который у него был, исчез бесследно. Сейчас Алан напоминал скорее тульского бизнесмена средней руки. Любителя экстремальных развлечений, решившего «оттянуться» по московским притонам. Хмурый, молчаливый Фёдор вполне сошёл бы за телохранителя, я – в своём стильном наряде и вызывающем макияже – за подружку тульского бизнесмена.

Впрочем, как раз «Глубину» назвать притоном трудно. И Алан только внешне казался расслабленным. В его прищуренных глазах то и дело проскальзывало холодноватое внимание.

Пока всё спокойно. Какой-то расхристанный субъект в дорогом пиджаке из змеиной кожи медленно пил текилу, не замечая никого вокруг. Компания накрашенных девиц, оживившихся при появлении Алана, скользнула по мне неприязненными взглядами и утратила к нам всякий интерес.

Американец сунул кредитку в нишу на стойке и заказал безалкогольный коктейль. Его напарник сделал вид, что увлечён трансляцией ралли.

Я подошла к терминалу админа. С монитора на меня уставился Колян – виртуальный паренек в спортивных трусах, «бабочке» и шляпе набекрень. Дурашливое дитя компьютерной графики и местных программистов.

– У нас заказан отдельный «рум», – сказала я и набрала «пассворд».

– Сей момент! – подмигнул Колян. И в порядке музыкальной интермедии сплясал чечётку на нарисованном столе. Потом, так и не слезая со стола, поклонился и объявил: – Пожалуйста, пройдите в «намбер фор».

– Спасибо, Колян.

– Всегда к вашим услугам… Таня! – расплылся паренёк. Я вздрогнула – откуда он знает мое имя? Неужели я настолько примелькалась в «Глубине»? Но ведь «Колян» всего лишь программка, не особо умная к тому же. Он не умеет различать посетителей…

Додумать я не успела.

Колян послал мне воздушный поцелуй. Дверь в дальнем конце зала распахнулась. Американец дружески кивнул бармену и взял меня под руку. Впрочем, не забыл захватить и пластиковый стакан с коктейлем.

Мы оказались в овальном по форме вестибюлъчике. Слева и справа металлические двери. Над каждой, кроме той, что вела в служебные помещения, светилась бледно-оранжевая цифра. Лишь «четверка» горела призывным ярко-зеленым.

Мы вошли. Внутри ждал столик со стандартным, незамысловатым ассортиментом: шесть бутылок пива, гора бутербродов, зелень и фрукты. Это ведь не ресторан. Главное здесь не еда. Главное – по углам комнаты: три обычных вирт-терминала и три «сферы» полного «погружения».

Мы заперли дверь изнутри. Теперь, пока не кончится оплаченное время, никто не сможет войти сюда без нашего допуска. Разве что если начнётся пожар и сработает система пожаротушения.

Я сделала большой глоток пива и направилась к терминалам. Разумеется, надевать полный костюм и залезать в «сферу» не стала, ограничилась перчатками и шлемом. Подождала, пока тонкая сеточка биосенсоров внутри шлема мягко обляжет кожу лица. Поморгала, чтобы глаза быстрее адаптировались к стереокартинке…

В розоватой тьме заставки туда-сюда бесцельно плавало множество разноцветных рыбок. А совсем рядом висела клавиатура.

Я выбрала опцию в меню и нажала «ENTER». Тьма взорвалась тысячами красок. Теперь я на открытой веранде у берега тёплого спокойного океана. Лицо обдувал легкий, приятный бриз. Морской запах совсем настоящий. В «Глубине» – аппаратура корейская, но ароматические синтезаторы у них не хуже, чем у «белой сборки».

Я шагнула к краю террасы. На самом-то деле, конечно, я продолжала сидеть в кресле перед терминалом, но встроенные в шлем и перчатки идеомоторные датчики зафиксировали слабые электрические импульсы, чуть уловимые подрагивания мышц, и нарисованное тело покорилось моему едва наметившемуся желанию. У новичков это выходит не сразу. Именно поэтому они предпочитают «сферы» даже для кратковременного «погружения».

Я завертела головой. Ни души. Только ветерок шевелит листья пальм, да где-то у дальнего мыса белеет одинокий парус. Всё правильно. Так и должно быть. Ведь это отдельное «пространство» четвертой комнаты. Мы за него заплатили, и доступ других пользователей сюда невозможен.

А здесь хорошо. Раньше я не видела этого места. Интересно, где всё снималось? Где-нибудь в Полинезии?

«Бухта Уамоту», – прочла я на экране монитора, стоявшего в тени пальм. Со времени моего последнего визита выбор «спэйса» в кафе обогатился. Среди прочего появилась даже «Красная площадь». Наверное, опция, рассчитанная в основном на иностранцев. В «Глубине» их бывает немало.

– Внимание! – донесся бархатистый женский голосок. – Пользователь Дьяболо просит доступа в ваше пространство.

Наконец-то!

– Доступ разрешить.

– Исполняю!

Я снова осмотрелась по сторонам. Прошла секунда, другая… Но ничего не изменилось. Где же он? Что за шутки…

– Здравствуй, Фродо! – знакомые иронические интонации.

Фродо – это один из моих псевдонимов в сети.

Где же ты прячешься, Дьяболо?

В «виртуале» отыскать собеседника по голосу труднее. Особенно если он сам этого не слишком хочет…

Наконец я заметила. Вечернее нежаркое солнце уже начало клониться к закату. Сверкающая дорожка пролегла на океанской глади. И по этой дорожке не спеша двигалась крохотная фигурка.

– Здравствуй, Дьяболо. Вижу тебя.

Лёгкий смешок в ответ. Всегда он такой. Лет на пять старше меня, но все ухватки двенадцатилетнего сорванца. Или правду говорят, что настоящие ученые похожи на детей?

– Как море, Дьяболо? Теплое сегодня?

– Залазь, искупаемся! – с готовностью предлагает Дьяболо.

– Нет времени.

– Что ж, тогда не будем его тратить, – соглашается он и вдруг оказывается на берегу, рядом с террасой.

Сразу видно, что в «Глубине» он бывает частенько. Обзавелся собственным телом, не входящим в стандартный набор «виртуала». Голова молодого Эйнштейна на гипертрофированно мускулистом торсе киногероя. Из одежды на нем – легкие полотняные брюки, слегка намокшие внизу.

– Прекрасно выглядишь, – ухмыляется Дьяболо.

У меня тело стандартное. И, по-моему… мужское. Ну да, забыла указать, а компьютер выставил по умолчанию.

Не имеет значения. Я ведь не собираюсь здесь задерживаться. Серьезный разговор невозможен, когда вместо глаз собеседника – пусть и очень хорошо, но все же нарисованная физиономия.

– Мы тебя ждем, Дьяболо.

– Ты привела чужих, – покачал он головой.

Картинка из бара «Глубины» свободно транслируется в локальную сеть через десяток видеотерминалов. Дьяболо успел прекрасно разглядеть моих спутников. Только мы и не собирались прятаться.

– Это – друзья. Ты же знаешь, если бы я не была уверена…

– Нет, – на этот раз его голос категоричен, и следа нет от мальчишеской бесшабашности, – мы будем говорить здесь. Или не будем говорить совсем.

Что ж… С его стороны – вполне объяснимая осторожность.

Значит, придётся разговаривать на берегу тропического океана. Ничего страшного, «пространство» хорошо защищено от прослушивания.

Для людей поколения Алана такое общение слегка непривычно.

В одном старом фантастическом романе (кстати, название «Глубина» именно оттуда) под действием простенькой и безобидной программы сознание людей воспринимало «виртуал» в качестве реального мира. Независимо от совершенства картинки на экране.

С тех пор качество оцифровки выросло неизмеримо, мощность компьютеров увеличилась на два порядка, но пока вместо грёз получаются кошмары.

Все известные на сегодня программы, создающие иллюзию реальности, обладают выраженным наркотическим эффектом. Чем они совершеннее – тем сильнее зависимость. Человеческий разум слишком тонкая штука – его трудно обмануть, не разрушая.

В «Глубине» «дури» нет. Только совсем слабые легальные «видеостимуляторы». Это же респектабельное заведение.

Я как раз хотела стащить шлем и прочесть Алану что-то вроде вводной лекции по «виртуалу», когда рядом из ничего возникли две фигуры. Стандартные тела – широкоплечие молодые мужчины. Один брюнет, другой блондин – чтобы легче различать собеседников. Наверное, компьютер выбирал.

– Если хотите общаться здесь – мы не возражаем, – сказал брюнет голосом Алана. Судя по голосу, американец улыбнулся, но виртуальный двойник вместо этого перекосился в безобразной гримасе.

– Поправьте шлем, – негромко посоветовала я. Брюнет торопливо ощупал голову и сразу расплылся в широкой улыбке – биосенсоры шлема правильно облегли лицо.

– Кто вы такие? – хмыкнул молодой Эйнштейн-Дъяболо, небрежно разваливаясь в кресле-качалке.

– Друзья, – развел руками американец, присаживаясь напротив.

– Не люблю, когда неизвестно кто приходит с улицы и начинает искать моей дружбы. Это выглядит подозрительным, вы не находите?

– Обойдёмся без вводных фраз.

– Давайте.

– Мы представляем людей, заинтересованных в самом тесном сотрудничестве. И обладающих большими возможностями.

– Насколько большими?

– Весьма, весьма большими.

– Звучит заманчиво, – покачал головой Дьяболо. – И пахнет… Чувствуете запах?

Алан и блондин недоуменно переглянулись.

– Нет? – удивился «Эйнштейн» и шумно втянул носом воздух. – Странно. А я очень хорошо чувствую… – Он даже прищелкнул пальцами. – Такой приятный, волнующий аромат… Аромат сыра в мышеловке.

– Пока вы ничем не рискуете, – пожал плечами американец. – А вот мы готовы рискнуть. Четверть миллиона долларов для начала. На любой указанный вами счет, в любом банке мира. Это местные правители думают, что ученые должны работать бесплатно… Мы готовы платить!

«Эйнштейн» повернулся в мою сторону:

– Фродо, где ты откопала этих сладкоголосых сирен?

Я уже успела поменять тело и торопливо оправила на себе цветастое «мини». Глупость, конечно, так заботиться о внешности.

– Они друзья, Дьяболо.

Вот и пришло время для тяжелого разговора.

– Случилось худшее… Михалыч… В общем, его арестовали. Взяли ещё многих наших. Мне самой едва удалось выбраться, – кивнула в сторону гостей, – они помогли.

«Эйнштейн» замер и долго, неотрывно смотрел, будто хотел под виртуальной маской разглядеть моё настоящее лицо. Я не отвела глаз.

– Помогли, говоришь? – На лице Дьяболо начала расползаться ухмылка.

– Да. Помогли. Можешь прийти в четвертый «рум» и увидеть сам. Это действительно я. И со мной всё в порядке. Меня не пытали, не накачивали наркотиками…

Он молча встал. Потянулся:

– Искупаться, что ли… Скучно тут у вас…

– Неужели ты сам не чувствуешь, что я говорю правду? – вырвалось у меня в отчаянии. – «Охранка» поставит на уши всю Москву… Лаборатория – это не иголка, её не спрячешь, не унесёшь в кармане. Рано или поздно они найдут вас… А эти люди готовы помочь.

– Фродо, – усмехнулся «Эйнштейн». – Надевай полный костюм и айда купаться…

– Молодой человек, ваше недоверие законно. – Голос Алана был совершенно спокоен. – Но рассуждайте логически. Если бы мы готовили для вас ловушку, зачем начинать беседу с рассказа о провале? Уж поверьте, ложь бывает такой разнообразной. А правда – одна. Хотя для нашей встречи она, вероятно, и не слишком подходяща.

Дьяболо опять взглянул на меня, покачал головой и с размаху плюхнулся в кресло:

– Ладно. Какой-то резон в этом есть. Излагайте… Только без «трэша» – чего вы можете и чего хотите?

– Буду краток… – согласился Алан.

Иногда физик прерывал американца вопросами.

Похоже, нам удалось-таки перебороть его недоверие. Радоваться надо, но где-то в подсознании я чувствовала смутный холодок. Что-то было не так. Сама не знаю что.

Может, эта непонятная ухмылка Дьяболо, когда я рассказала про Михалыча?

Снова в памяти всплыла загадочная осведомлённость нарисованного Коляна, теперь уже не казавшаяся безобидным пустяком.

Я оглянулась по сторонам. Ветерок с океана то крепчал, то растворялся до неощутимого дуновения. Но небо по-прежисму ясное. Все вокруг дышало тропической безмятежностью. И от этого обволакивающего, словно паутина, спокойствия моя тревога только усиливалась.

Какая-то странность в окружающем не давала покоя.

Я вдруг поняла. Бабочки.

Крупные, яркие они прилетали со стороны океана и кружились над нашей террасой. Там, откуда они летели, не было и намека на остров, лишь зеленовато-бирюзовая гладь воды. Совсем рядом начиналась густая роща, я чувствовала, как пахнут её цветы, но бабочки туда не спешили. Они порхали над нами, садились на перила веранды, и с каждой минутой их становилось больше.

Может, это специально так задумано пространственными дизайнерами? Для пущей тропической экзотичности?

Я встала, подошла к экрану терминала и выбрала опцию «Красная площадь».

Мир вокруг колыхнулся, и на месте пальм выросла нарядная громада Василия Блаженного, в реальном мире уже три года как уничтоженная прямым попаданием ракеты. Мрамор террасы превратился в булыжник площади. Бесследно растворился запах моря… Я повернула голову.

Бабочки никуда не исчезли.

– Алан! – предостерегающе вскрикнула я, но в этот миг всё вокруг будто взорвалось пёстрым разноцветным пламенем. Яркие, мелькающие перед глазами крылышки – вверху, внизу… Везде. Вместо неба и земли, вместо солнца и облаков. В целом мире – ничего, кроме этого завораживающего мелькания… Они настоящие, живые. Миллионы порхающих бабочек. Я чувствую их нежные прикосновения, миллионы прикосновений. Пестрая бездна звала и притягивала… Расслабиться и упасть на самое дно… Это будет длится вечно… Сладкая разноцветная вечность…

Я закрыла глаза и обхватила голову, срывая с себя шлем. Руки – будто чужие, я почти не чувствовала пальцев… Отбросила шлем в сторону и безвольно откинулась в кресле.

Потом вспомнила: Алан и Федор.

Они были неподвижны, и на экранах их терминалов бушевала все та же пестрая тьма… Нет! Я отвернулась и закрыла лицо ладонями. Слегка полегчало.

Клавиш «power» здесь нет – терминалы включаются и выключаются с центрального пульта. Стараясь не смотреть на экраны, я сорвала с Алана и его напарника шлемы и развернула обоих спиной к терминалам. Это мало помогло. Застывшие взгляды уставились куда-то сквозь меня, в пустоту…

– Алан! – вскрикнула я, склоняясь над его лицом. Бесполезно. Глаза оставались тусклыми и незрячими, словно два куска стекла. Я ударила его по щекам, потом налила холодного пива в высокий стакан и плеснула в лицо.

Он слабо заморгал.

– Алан! Очнись!

– Где… мы? – спросил, едва ворочая языком.

Ну наконец!

– Алан! Мы в ловушке! Кто-то узнал о нашей встрече!

– Кто? – непонимающе выдавил он. И начал медленно стаскивать с себя вирт-перчатки.

Нельзя было дожидаться окончательного прояснения его мозгов. По логике событий, вот-вот должна появиться группа захвата. Счет – на секунды. Я закинула его руку себе на плечо и выдернула-таки американца из кресла. Стоять он вроде мог, а вот идти – не очень. Ноги заплетались, словно у пьяного. Кое-как я доволокла его до дверей и оглянулась на Федора. Тот все ещё без сознания. Придется оставить. Двоих я не дотащу до машины.

Я вставила кредитную карточку Анапа в кодирующее устройство. Замок сработал, и мы выбрались из комнаты. В вестибюльчике пока было пусто. Может, повезет проскочить?

Не повезло.

Дверь, что вела из бара, отъехала в сторону и пропустила в вестибюльчик того самого дежурившего на входе «железобетонного» охранника. Потом металлическая плита встала на место.

– Неужели вашему другу не понравилось? У вас ещё масса оплаченного времени, – улыбнулся охранник, поигрывая шокером.

Впрочем, улыбка была слегка напряженная. Он действительно один? На СОК это не похоже.

«Железобетонный» не спеша шагнул ко мне. Сейчас он был даже без шлема. Ну да. Чего бояться какой-то девчонки и её накачанного компьютерной «дурью» спутника. Оружия-то у нас нет. Он сам отобрал его ещё на входе.

Не отпуская американца, я извлекла из-под своей легонькой курточки небольшую вещицу. Глаза охранника округлились. Керамический пистолет – удобная штука. Ни грамма металла. Ни один сканер его не обнаружит. Единственный недостаток – цена. В аккурат два восьмисотых мерседеса. Когда Алан вручал мне пистолет, очень просил не потерять.

Пальцы охранника метнулась к подмышечной кобуре.

Неправильный выбор, мальчик!..

Он упал и зарычал от боли, левой рукой зажимая рану чуть выше наколенника. Его правая рука – уже не действует. Первым выстрелом я попала в налокотник. Минут десять контузии – обеспечено.

Удерживая охранника на прицеле, я прислонила Алана к стене. Ласково предупредила «железобетонного»:

– Видишь, какие большие дырки умеет делать эта игрушка? Дернешься – следующая будет у тебя в голове.

Отобрала у него «стечкин» и шокер и, поигрывая пистолетом, вежливо спросила:

– Мальчик, где же твои друзья?

– Когда надо, друзья рядом, – ответили откуда-то из-за моей спины. Рывком обернулась. Нет, я не испугалась. Я могла бы узнать этот голос среди тысяч голосов.

В дверях служебного хода – коренастая, будто из камня высеченная фигура. Седой ежик волос. Морщины у век собрались в такую родную паутинку. И оттуда, из глубины – внимательные зрачки…

Михалыч. Мой Михалыч. Старик.

– Здравствуй, Таня.

– Здравствуй…

Это он, конечно, он! Живой и здоровый. Броситься к нему, обнять… Но что-то останавливало. Что-то в его глазах… Какое-то отчуждение между нами.

– Почему ты привела этих людей, Таня? – спросил он очень спокойно.

– Они – друзья.

– Неправда. Это неправда.

Знакомой пружинистой походкой Старик шагнул к осевшему на пол американцу, и я вскинула пистолет:

– Не смей!

Я будто кожей чувствовала исходившую от Старика опасность. Он – чужой! Совсем чужой.

– Ты ведь не выстрелишь в меня, Таня, – краешками губ улыбнулся Михалыч и сделал еще один шаг.

– Убей его! – глухо забормотал Алан. – Убей! Помнишь, я говорил тебе про того, кто всех предал? Это – он!

– Ложь, – покачал головой Старик.

– И та история с трибуналом, – продолжал американец, пытаясь отползти от Михалыча, – все было задумано, чтобы одурачить. Инсценировать побег по дороге в Питер. И продолжить игру. Поэтому я так спешил, Таня. Я знал, что он может раньше нас выйти на физиков…

– Он лжет, – вздохнул Старик. – Никакой инсценировки. Мне действительно удалось бежать.

– Убей его, Таня! Убей! – повторил Алан. – Не слушай. Он умеет заговаривать зубы! Они не допустят, чтобы мой доклад ушёл в Вашингтон… Спецоперация. Меня ликвидируют, а всё спишут на Подполье!

Михалыч насмешливо покачал головой. Совсем как прежний… Мой Михалыч. Если бы тогда, в ночном Курске, ты не подобрал избитую до беспамятства тощую девчонку с простреленными ногами, не пришлось бы сейчас удерживать на курке дрожащий палец… Всё окончилось бы намного раньше. Скорее всего, в ту самую ночь. Два месяца провалялась, и тебе удалось-таки меня выходить…

Но это где-то там, в прежней жизни. Палец на спусковом крючке деревенеет. «Ты должна его убить » – неумолчным гудением отзывается внутри каждая фраза Алана. «Должна, должна …»

Я и сама знаю, что должна. Я знаю, что Михалыч – враг… Вот только откуда я знаю? Откуда подкатывающий к горлу комок страха и ненависти?

Мой это страх… или страх скорчившегося на полу Алана? «Убей! » Кто говорит? Нет, не американец… Я знаю этот голос. Отец… Мой отец в окровавленной рубашке стонет, зажимая рану, и просит об одном: «Убей его! Убей! »

И тогда я спускаю курок. Пистолет вздрагивает, но выстрелов я уже не слышу.

Бабочки… Миллионы бабочек… Пестрые разноцветные крылышки… Словно ласковые, необжигающие языки пламени… Так легко падать в это пламя… Так спокойно…

Глава 5

– Таня!..

Тяжело поднимать веки…

– Таня!..

Михалыч склонился надо мной. На лице – тревога.

Я пробормотала:

– Со мной все в порядке…

Но главное, что все порядке с ним. Я чуть приподнялась и разглядела за спиной Старика, на пороге «рума» номер четыре, неподвижное тело Федора. Компьютерная дурь сказалась на помощнике Алана слабее. Ему удалось не только самостоятельно добраться до дверей, но и извлечь непослушными пальцами керамический пистолет.

Сколько же я провалялась в «отключке»? Наверно, всего несколько мгновений. Красная лужа рядом с головой Федора была еще маленькая, но с каждой секундой она расползалась… Я всадила в него не меньше половины обоймы.

– Прости меня, Михалыч…

Старик чуть улыбнулся:

– Не за что… Дай-ка сюда эту погремушку… – Осторожно высвободил «стечкин» охранника из моей левой руки. С удовольствием бы ему помогла, но задеревеневшие пальцы еще не очень слушались. Я заметила, что рукоятка моего «керамика» уже торчит из кармана Михалыча. Всё правильно. Хотя чужого страха и ненависти внутри я больше не чувствовала, оружие лучше убрать от меня подальше. До полного прояснения мозгов.

Я взглянула на охранника и прикусила губу. Кое-что я успела-таки натворить. Казавшийся таким крепким, парень «вырубился» от потери крови.

– Михалыч! Его надо перевязать.

Старик кивнул и подошёл к охраннику. Осторожно тронул его щеку:

– Игорёк, ты как?

Почему Старик медлит? В кафе обязательно должен быть медицинский комплект. А кровь можно остановить обыкновенным жгутом…

Чёрт, совсем забыла!

– Где американец? – попыталась встать. Не смогла, голова закружилась, в висках запульсировало. Я прислонилась спиной к стене, осторожно повернулась и наконец-то увидела Алана.

Алан молча корчился и выгибался на полу у дверей, пытаясь достать рукоятку электронного замка. Он все ещё не владел своим телом и был беспомощнее младенца… Во мне шевельнулось странное чувство жалости, смешанной с отвращением.

Михалыч вскинул «стечкин». Короткая очередь ушла в обивку вестибюля. Только одна пуля угодила в затылок Алана. Но даже этой одной было более чем достаточно.

– Зачем? – вскрикнула я.

– Так надо, Таня…

Я отвернулась. Наверное, он знает то, чего не знаю я…

От грохота выстрелов пришел в себя охранник. Моргнул, зашевелился, тихо позвал:

– Михалыч…

Что-то ещё сказал – я не разобрала. В ушах у меня звенело. «Стечкин-М» – это не изящная вещица из керамики. Никаких встроенных глушителей не предусмотрено. Если бы не надёжная звукоизоляция «Глубины», в кафе уже поднялся бы переполох.

Впрочем, на пульте админа все прекрасно слышно и видно. Раз до сих пор не объявили тревогу, значит, у Старика там свой человек. И если бы американец дотянулся до замка, вряд ли это ему бы помогло – наверняка электронные замки на всех дверях блокированы с центрального пульта.

– Михалыч… – снова позвал охранник.

Голос был такой слабый. И всё из-за меня…

– Потерпи, Игорек, – отозвался Старик и сунул «стечкин» под мышку. Зачем-то достал из нагрудного кармана мой «керамик» и тщательно вытер рукоять. Я заметила, что на Старике прозрачные пластиковые перчатки. Но почему он так спокоен? Нельзя медлить. Иначе парень точно загнется…

Я снова попыталась встать – в этот раз удалось. Качаясь, сделала шаг:

– Надо наложить жгут…

Договорить не успела.

Михалыч два раза выстрелил в охранника из моего пистолета. В шею, повыше стоячего воротника бронежилета. Потом аккуратно вложил «керамик» в руку мёртвого Алана. А рукоятку «стечкина» сунул в холодеющие пальцы охранника.

Пол медленно качнулся подо мной, выскальзывая из-под ног. Я отступила и прислонилась к стене.

Старик поднял на меня глаза:

– Извини, Таня, так надо…

Я завороженно смотрела, как красное пятно расползается, подбираясь к носкам моих туфель. О чем говорил Алан? Спецоперация?

Неужели американец выболтал правду? В тот единственный раз, когда у меня хватило сил ему не поверить…

– Таня… – Взгляд у Михалыча странный, просительный.

Понимаю, свидетелей не должно остаться… Даже под ментосканированием никто не должен рассказать правды. Из-под расстегнутой куртки Старика выглядывает кобура. Что там у него? «Керамик» Федора?

Куда будет стрелять в голову или в грудь? Я ведь без «брони»…

Он идет ко мне, и я не пытаюсь отступать. Всё равно убежать нету сил. Да и не выпустит меня тот, кто сидит на пульте админа.

– Не бойся…

Нет, Михалыч, смерти я уже не боюсь… Смерть – не самое страшное.

Он подходит ближе… Зачем так близко? Стрелять надо от тела Федора, из его пистолета, тогда баллистическая экспертиза все подтвердит…

Старик делает последний шаг…

Он не выстрелил. Он обнял меня и прошептал:

– Ты поймёшь, Таня. Обязательно поймёшь.

Его пальцы быстро коснулись моей шеи, и в глазах потемнело…

Михалыч… Лучше бы ты бросил меня подыхать в Курске…

Нет, я не потеряла сознания. Словно через толщу воды, до меня доходили звуки голосов… Я чувствовала, что лежу на полу. Что-то тёплое коснулось моей руки, и я поняла, что это наконец доползла до меня красная лужа от тела охранника.

Меня бережно подняли и куда-то понесли. Видеть лиц я ещё не могла– перед глазами по-прежнему плавали темные круги, но по голосам знала, что это Михалыч и кто-то ещё. Спустились вниз. Меня усадили в кресло и стали аккуратно привязывать. Кажется, липкой лентой примотали руки к подлокотникам, щиколотки – к подножке кресла. Не слишком туго, но вполне достаточно, чтобы исключить любые неожиданности с моей стороны.

Начало возвращаться зрение. Я увидела рядом Михалыча с инъектором. Дернулась – руки и ноги снова слушались, но многослойная лента удержала меня в кресле.

– Расслабься, Таня, – сказал Старик, – иначе будет немного больно…

– Гадина! – На смену леденящему оцепенению пришла злость.

Он укоризненно поморщился и ваткой, смоченной в спирте, протер мою правую руку выше локтя. При использовании инъектора этого и не требовалось, но, видимо, Михалыч слишком мной дорожил. Потом он вколол мне чего-то прозрачного.

– Извини, Таня, Тебе надо успокоиться. Иначе возможны осложнения. Скоро мы поедем в одно место, и опытные люди тебе помогут.

– Мразь!

– Зря ты… Я ведь рисковал. Ради того, чтобы ни один волос ни упал с твоей головы…

Отвернулась. Не могла на него смотреть.

– …Я понимаю, что тебе плохо, Таня. Этот выродок пытался подчинить твой разум. И ему было всё равно, что с тобой случится. Лишь бы провернуть дело…

– А тебе?.. Тебе не все равно? – Я нашла силы заглянуть в его глаза. Такие знакомые и чужие.

– Нет. Ты ведь знаешь.

Господи, он же не врет, не играет… Он действительно говорит правду.

– Тогда отпусти меня, Михалыч.

Он покачал головой, и я криво усмехнулась:

– Понятно…

– Перестань, – вздохнул Старик. – Разве ты сама не чувствуешь, что нуждаешься в помощи? Ты очень устала… Устала бороться с тем, что внутри тебя…

Какой бред он несет. Глупый, бессмысленный бред… Но пускай говорит, пускай… Тянуть время – единственное, что мне остаётся.

Быстрым взглядом я окинула комнату. Какая-то подсобка в подвале «Глубины». Железяки непонятного назначения, ящики, стеллажи с инструментом. Если освободить хотя бы одну руку, можно дотянуться вон до той никелированной трубы.

– Почему ты работаешь на них? – Я изо всех сил пыталась быть спокойной.

– На кого это «на них»?

– Тебе виднее. На американцев, на Рыжего, на Гусакова… Не знаю, кому ты еще успел продаться.

– Думаешь, у них всех хватило бы денег? – прищурился он.

Из моей груди вырвался хриплый смешок:

– Значит, ты бескорыстный предатель.

Трубой я легко бы достала до его виска… Проклятая лента… И вроде бы совсем не туго, но рука будто приросла к подлокотнику…

– Слова… Пустые слова, – покачал головой Михалыч. – В каждом человеке скрыты огромные возможности. Но большинство не использует даже десятой их части за целую жизнь. Люди сами воздвигают перед собой искусственные преграды. Из собственных комплексов, из предрассудков, из фальшивых фраз… Лишь немногим избранным выпадает шанс. Возможность освободиться, переступить через все преграды… Понимаешь, девочка, – только подлинная свобода даёт настоящую силу.

– Да уж… А предательство – вообще окрыляет!

– Обычный человек – очень уязвим. Из-за своих комплексов. Поэтому он так легко подчиняется чужой воле, – взгляд Старика стал жестким, – используя твой страх, Алан почти превратил тебя в игрушку…

– А ты не терпишь, когда кто-то, кроме тебя, дёргает за ниточки?

Он отвел глаза:

– Да, я виноват… Но теперь время пришло. Если бы ты знала, Таня, как я мечтал об этом.

– О чем?

– О свободе для тебя.

У меня вырвался истерический смех.

Но в голосе Михалыча нет и тени иронии:

– Пришлось ждать целых два года… Сотни раз ты могла погибнуть. И все-таки я знал, всегда знал, ещё там, в Курске, что однажды этот день наступит.

Что за чепуху он несет?

Взгляд Старика осветился теплотой:

– Твоя боль помогла тебе выжить, Таня. Но она не давала тебе жить. Теперь всё кончится. Страх и боль уйдут. Навсегда. Ты почувствуешь СИЛУ. Вся никчемная и трусливая человеческая болтовня не стоит одного такого мгновения.

Мне стало не по себе от его взгляда:

– Неужели ты сам в это веришь?

Он кивнул:

– Трудно объяснить. Проще – почувствовать. Надо самому пройти через это …

Успокаивающе коснулся моей руки, и меня будто ледяной волной окатило.

– Михалыч… Ты уже прошел?

– Конечно.

– И давно?

– К сожалению, очень поздно. Чуть менее трёх лет назад…

Ясно. Два с лишним года, пока ты находил людей, пока выстраивал из них, как из кирпичиков, организацию, ты уже был свободным . Без предрассудков и веры в «фальшивую болтовню». Даже там, в Курске… Одно непонятно, зачем ты меня выхаживал, ночами не спал… Такие хлопоты. Куда проще отыскать другой кирпичик. Откуда эта привязанность к строительному материалу?

Или для тебя было слишком поздно? И уже нельзя было вытравить до конца все ненужное, человеческое…

А может, им так удобнее? Оставлять кое-что лишнее . Самую малость… Чтобы убедительнее звучали твои неброские, но ёмкие фразы о Родине, о нашей борьбе. Чтобы десятки людей были готовы идти за тобой хоть в самое пекло…

Я смотрела на Старика и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Михалыч, Михалыч, что же с тобой сделали?

Конечно, это было глупо, никакого другого Карпенко я и не знала. Это была слабость… Обычная человеческая слабость…

Много ли слабостей они мне оставят?

Буду ли я так же тебя любить или так же ненавидеть, Михалыч?

Он гладил меня по руке:

– Сейчас препарат подействует и станет легче. Думаю, осложнений удастся избежать.

По-своему он действительно обо мне заботился. Он был как хороший врач у постели трудного пациента.

– Скажи, это больно? – мой голос прозвучал намного тише. Наверное, именно так должна влиять дрянь, которую он мне вколол.

– Совсем не больно, Таня, – качнул головой Старик.

– Вроде операции на мозге?

– Нет, конечно, нет. Все намного проще…

Он говорил что-то умиротворяющее, но слушала я уже в пол-уха. Минуту назад я обнаружила, что бритвенно острый кусочек пластика чуть отслоился от настоящего ногтя на правой руке. Кровь охранника – она доползла до моих пальцев, когда я лежала на полу в вестибюле. И этого теплого прикосновения оказалось достаточно.

Уже целую минуту я резала слои липкой ленты.

– …Исправим то, что успел натворить Алан. Остальное уже не так сложно…

Откуда-то, как мне показалось, со стороны двери, донёсся металлический скрежет. Старик обернулся, и в тот же миг освободившейся рукой я схватила никелированную трубу.

Обрушить её на голову Михалыча не получилось.

Доля секунды, и мое «оружие» перекочевало в его ладонь. Так быстро… Я даже не успела сообразить.

– Ну зачем, Таня, – с укоризной вздохнул Старик, отбрасывая трубу в угол комнаты.

– Неужели до сих пор не подействовало? – Знакомым жестом он озабоченно пригладил седой ежик волос. – У тебя какая-то аномальная реакция… Извини, придётся увеличить дозу.

Михалыч вдавил мою руку в подлокотник, из картонной коробки на стеллаже извлёк плоскогубцы и коротким резким движением сорвал фальшивый ноготь. Взял пластмассовую катушку с липкой лентой и опять начал приматывать меня к креслу. Я впилась зубами в плечо Старика. Это было не только глупо, но и бесполезно – думаю, он даже не особо почувствовал через плотный материал куртки.

Отплевываясь, в отчаянии я запрокинула голову и тут же дернулась назад, вжимаясь в спинку кресла.

Массивный деревянный ящик с самого верха стеллажа, грохнулся в аккурат на макушку Михалычу. А из открывшегося вентиляционного отверстия высунулась перепачканная физиономия. Расплылась в широкой, на все тридцать два зуба, улыбке:

– Здравствуй, Фродо!

– Скорее, Дьяболо! – зашипела я, отдирая свежепримотанную руку. Старик под ящиком уже начинал шевелиться.

Молодое научное дарование спрыгнуло на пол. Пытаясь помочь мне, он схватил ножницы.

– Нет! Инъектор! Там должны оставаться ампулы!

Одну мне вкололи. А в стандартной обойме – пять ампул.

Щуплый, нескладный парень, так не похожий на своё виртуальное воплощение, взялся за рукоятку инъектора. В глазах – читалась опаска. От медицины Дьяболо был далек, это точно.

– Вкати ему всё, что есть! Быстро!

Физик послушно задрал рукав куртки Старика и четыре раза нажал на гашетку. Четыре пустых цилиндрика выпали на пол.

Вот только подействует ли это на Михалыча?

Работая здоровенными ножницами, Дьяболо наконец-то отделил меня от кресла.

– Уходим! – шепнул, указывая на квадратное отверстие вентиляционной трубы.

Я качнула головой.

Далеко уйти нам не дадут. И без оружия у нас нет шансов.

Я осторожно села на корточки рядом с Михалычем. Попыталась, не переворачивая его тело и не отодвигая тяжёлый ящик, засунуть руку под куртку – туда, где у Старика была подмышечная кобура.

Не выходит…

Взяла с пола трубу. Рискнём ещё раз проверить твою реакцию, Михалыч…

– Убирай ящик! – скомандовала я физику.

Он глянул на меня с некоторой опаской. Но выполнил.

Михалыч слабо пошевелился и снова замер. Из широкой ссадины на его макушке сочилась кровь. Отложив трубу, я склонилась и молниеносным движением извлекла «керамик» из-под его куртки.

Отступила на шаг и проверила обойму – полная!

Передала пистолет Дьяболо:

– Дернется – стреляй!

Физик слегка побледнел и кивнул, а я стала обыскивать Старика. Обнаружила целую ампулу с тем же номером, что был на ампулах из инъектора, и ещё одну пистолетную обойму.

Две обоймы. Хорошо. Этого более чем достаточно, чтобы не даться живыми. Но хватит ли, чтобы проложить себе путь из «Глубины»?

– Дьяболо, сколько чужих внутри?

– В служебных помещениях заметил двоих… Правда, ползая по вентиляционным трубам, много не разглядишь.

И один Бог знает, сколько их среди посетителей «Глубины», сколько расставлено Аланом или Михалычем снаружи?.. Было бы здорово, если бы конкурирующие группы занялись друг другом. Но особо надеяться не стоит. Они ведь могут и договориться. Ради того, чтобы заполучить мозги этого нескладного парня.

– Здесь есть туннель, – вдруг сказал Дьяболо, – только придётся идти через комнату админа, а там дежурит чужак. И возможно, не один.

– Откуда ты знаешь про туннель? – с сомнением прищурилась я, отступая от тела Старика на безопасное расстояние. В своё время я собрала целое досье на «Глубину» и её владельцев. Но ни о чём подобном слыхать не доводилось.

– Чингиз – мой друг, – пожал плечами физик.

Друзья… Я уже успела понять, что именно их следует бояться в первую очередь. Забрала у пария «керамик» и осторожно спросила:

– Слушай, а как тебе удалось вырваться? И разве эта пёстрая дурь на тебя не подействовала?

Дьяболо ухмыльнулся, по-детски самодовольно:

– Дешёвые ламерские штучки… Всего-то и делов – вовремя закрыть глаза и неподвижно посидеть несколько минут. Они убедились, что клиент на месте и снова заблокировали дверь. Куда, мол, деться парню под крутым «глюком»?

Объясняет так, словно только что прошёл новый уровень в «Дарк варриор». Хотя он и впрямь должен неплохо ориентироваться в начинке «Глубины». Намного лучше меня. Но главное, лучше «чужаков».

– Куда ведет туннель?

– К ближайшей линии метро.

– Пошли! – скомандовала я.

– Таня… – зазвучал слабый голос.

Я повернулась. Старик таки очухался… И наверное, слышал весь разговор.

Удерживая его на прицеле, я заглянула в глаза. Пустые, бессмысленные, словно два куска мутного стекла… Препарат всё-таки подействовал.

– Михалыч… – тихонько позвала я.

– Таня… – снова забормотал Старик, уставившись мимо меня куда-то в потолок.

Лицо, раньше будто выточенное из цельного куска камня, размягчилось, как у старой резиновой куклы. На волевой подбородок выползла капля слюны.

Я вздохнула и отвела взгляд. Ближайшее время Старик не опасен… Вот только он слышал про туннель. Если он сможет рассказать… Впрочем, и без туннеля он знает много, слишком много…

Рукоятка «керамика» вдруг страшно потяжелела в моей ладони. Стала мокрой и скользкой… Да, это единственный разумный выход… Всего пять минут назад я сама мечтала об этом. Но пока ты такой беспомощный, Михалыч, я не могу этого сделать. Один из тех предрассудков, которых у тебя уже нет…

Я присмотрелась и поняла, что Старика не парализовало. Руки и ноги шевелятся. Содержимое четырех ампул сработало вполне избирательно.

– Помоги ему встать, Дьяболо…

Парень изумленно выпучил на меня глаза, но не тронулся с места:

– Ты чего, Фродо?!

– Ты же знаешь, меня зовут не Фродо. Как твоё имя, настоящее?

– Ар… Артем… – Наш физик не на шутку разволновался.

– Помоги ему встать, Артем. Кажется, он сможет идти…

Если не сможет, тогда и в самом деле остается только одно…

– Но зачем?!

– Разве ты не понимаешь… Информация. Мы сможем многое узнать…

Это тоже была правда. Часть правды.

Артем-Дьяболо растерянно моргнул. Возразить не решился.

Михалыч смог не только стоять, но и переступать ногами, опираясь на плечо физика. Покорный, словно двухлетний ребёнок, и почти такой же слабый. Он не притворялся – я бы почувствовала. Хоть и сама не понимала, откуда эта уверенность.

Он узнал меня. Спросил с блаженной улыбкой:

– Куда мы идем, Таня?

– В одно хорошее место.

– Место… – повторил он радостно.

– А теперь надо помолчать.

– Я буду молчать, – торопливо кивнул Михалыч.

Глава 6

Первый из людей Старика был сразу за дверью. Вероятно, услыхал что-то и оказался настолько сообразительным, чтобы не афишировать своё присутствие. Уже целую минуту он стоял, вжимаясь в стену, и ждал. Я не услышала, а скорее ощутила его. И выстрелила прямо через стену, там, где отверстие для кабелей в бетонной плите было заделано пластиком.

Из коридора донесся сдавленный стон и глухой звук упавшего тела.

Я рывком распахнула дверь. Все ясно. С той стороны под слоем отделочного материала отверстие в бетонной плите совсем не заметно.

Здоровенный мужик корчился в агонии. Я поморщилась и добила его. Забрала пистолет, не «керамик», а обычную «беретгу» с глушителем, и сунула во внутренний карман куртки, Артему отдавать не стала. Всё равно от этого будет мало пользы.

Зато помогло то, что Дьяболо прекрасно ориентировался в запутанном лабиринте служебных помещений «Глубины».

Глухие хлопки выстрелов не должны были наделать переполоха, а видеокамер здесь нет. Но, видимо, тот, кого я «завалила», успел раньше поднять тревогу. Ещё двое выскочили навстречу, когда мы прошли извилистый коридорчик и оказались перед узкой лестницей.

Эти двое спешили и не знали, что внизу уже ждала я. На лестнице было тесно, и второй впопыхах успел всадить целых две пули в спину своего напарника. Прежде чем тоже захрипел, оседая на ступени с дыркой в голове.

Я помедлила несколько секунд. Больше никто не спешил присоединиться к холодеющим трупам. Наклонилась, подобрала оружие – в хозяйстве сгодится. И поднялась в комнату системного администратора.

Здесь не было ни души. Если не считать мёртвого длинноволосого блондина на полу в луже крови.

– Чингиз! – выпалил Артем.

А мертвец вдруг ожил. И выстрелил в меня из совсем крохотного «керамика». Одна нуля оцарапала плечо, вторая – угодила в пистолет. Моя контуженная рука онемела, выронив оружие. Но почти одновременно хлопнули ещё выстрелы, и блондин повалился навзничь, заливаясь уже своей, настоящей кровью.

– Это не Чингиз, – сказал Артем, облизывая пересохшие губы. – Просто очень похож…

И когда парень успел разжиться «стечкиным»?

Думаю, хотя бы один из владельцев «Глубины» зачитывался в детстве авантюрными романами. Когда мы спустились из комнаты сисадмина в подвальную подсобку, занятую разнообразным софтом, Артем уверенно направился к шкафчику для одежды в дальнем углу. Нажал что-то внутри, и задняя стенка шкафчика отъехала в сторону, открывая проход. Ярко освещенная неоновыми лампами винтовая лестница круто уходила вниз.

Михалыч, не издавший ни единого звука за время перестрелки и всё это время не доставлявший особых хлопот, восторженно вытаращил глаза. Вполне нормальная реакция для трёхлетнего ребенка.

Я шла, тревожно вслушиваясь.

Лестница привела в крохотную комнатку.

«Метров двадцать ниже уровня подвала», – оценила я.

На полочке, рядом со стальной дверью, аккуратно дожидалась пара фонарей и электронный ключ.

– Это от дрезины, – пояснил Артем.

Он набрал на кодовом замке число из шести цифр. С видимым усилием крутнул рукоятку запора и распахнул тяжёлую дверь. Из темноты повеяло затхлостью. Неудивительно. Вентиляция туннелей метро не работает уже три с лишним года.

– Лампочка перегорела, что ли? – буркнул физик, напрасно щёлкая туда-сюда рубильником.

Я посветила фонарем, готовая пальнуть во всё, что шевелится. Яркий луч выхватил бетонные стены, окурок на полу и пустую банку из-под пива.

Ничего угрожающего.

Впрочем, это было ещё не само метро, а владения загадочного Чингиза. Шагов через пятнадцать туннель упирался в металлические ворота. А совсем рядом дожидалась та самая дрезина – двухместная тележка с колёсами, приспособленными для езды не только по рельсам.

Артём быстро что-то проверил в незамысловатом на вид транспортном средстве и радостно сообщил:

– Аккумуляторы – под завязку! Хватит часов на восемь, не меньше!

Отсоединил зарядный кабель. Бросился к воротам и стал набирать следующую кодовую комбинацию.

Я прикинула вес тележки. Перетащить её на рельсы метро будет нелегко. Дьяболо в своём настоящем, а не виртуальном теле отнюдь не производит впечатления здоровяка. И от Михалыча – мало толку. Что уж говорить про меня, слабую девушку.

Ворота отъехали в сторону, и муторные подземные ароматы накатили на нас по-настоящему. Теперь это действительно метро. Московское метро. Страшноватое место, куда даже вооружённому человеку без особой необходимости лучше не соваться.

Я осторожно выглянула за ворота… Рельсы в пятнах ржавчины, плесень на стенах… Капает вода с потолка. И неясные шорохи – где-то очень далеко…

Готовая ко всему, я шагнула вперед. Только гулкое эхо отозвалось из темноты…

СОКовцы действительно не знают о подземном ходе из "Глубины».

Физик взялся за каркас тележки, и я торопливо предложила:

– Давай помогу!

– Издеваешься? – ухмыльнулся Артём. – Она весит меньше тридцати килограммов! Сплошной армированный пластик и титановые сплавы! Новейшие японские аккумуляторы!

Он и в самом деле без особого труда подкатил тележку, перетащил за ворота и ловко водрузил на рельсы. А я подумала, включая аккумуляторы, что, если всё это правда, тележка стоит, как восьмисотый «мерседес».

Тайные ходы, диковинный подземный транспорт… Чингиз и вовсе превращался в легендарную личность. Этакий граф Монте-Кристо наших дней…

– Слушай, а чем он занимается? Наркотиками торгует?

– Кто?

– Твой друг.

Артём хихикнул:

– Скажи еще – человеческими органами. Не-а-а! Чингиз – Король!

– В смысле?

– Это же его сетевой «пин»! А знаешь почему? Он и правда – Король! «Ломаного» софта и пиратских дисков! Рядом с этим героин – фигня!

Да. Наркотраффик и сами миротворцы «держат» – на это закрывают глаза.

А вот права собственности «Майкрософта» – тут уж всё «цивилизованное сообщество» звереет. В Туле каждые три месяца устраивают облавы на «пиратскую» продукцию. Рыжий регулярно отчитывается об этой борьбе на всех конференциях.

А Чингиз, как видно, решил до конца вжиться в литературный «образ»… Только выдуманному герою было полегче – за его бизнес ему не грозило четверть века тюрьмы.

Михалыча мы усадили в кузов тележки и крепко привязали. Вероятно, Король не закреплял так тщательно даже самые ценные грузы. Старик не сопротивлялся. Был удивительно послушный, тихий. Препарат ещё действовал. А когда действие «дури» закончится, не думаю, что Михалычу удастся освободиться. В конце концов, умением вязать узлы я овладевала под его квалифицированным руководством.

Артем аккуратно запер за нами ворота и уселся в кресло водителя. Пока всё шло гладко. Даже слишком. Я с сомнением тронула рукоятку инъектора с последней ампулой в обойме, взглянула на Старика и опять отвернулась. Нет. Хватит с него. И так передозировка. В конце концов, я не хочу делать из него идиота. Я ещё должна задать ему несколько вопросов.

И все-таки почему на мне эта «химия» не сказалась?

Артём уверенно управлял тележкой. Должно быть, не раз ездил с Чингизом. Фары выхватывали из темноты однообразное пространство туннеля. С приличной скоростью и бесшумно мы удалялись от «Глубины».

Впервые за последние минуты я могла расслабиться. Но легче от этого не стало.

Два с лишним года у меня были товарищи, было дело, ради которого стоило жить… А теперь? Если удастся ускользнуть, остаётся забиться в какую-нибудь нишу и бороться за существование…

Или попробовать устроиться в «бригаду» к Чингизу?

Но для «короля софта» после сегодняшнего тоже настанут нелёгкие времена. Мертвый цээрушник плюс еще куча трупов. Скорее всего – из той же конторы. Такое даже в Москве происходит не часто. Много, очень много вопросов возникнет к владельцам «Глубины»…

Рассчитывать на помощь нам не приходится. У Чингиза хватит и собственных проблем. Долго ли мы продержимся, полагаясь лишь на свои силы?

Американцы всерьёз охотятся за Артёмом и его друзьями. Что я могу в одиночку? Только погибнуть. Да ещё прихватить Артёма и остальных на тот свет. Чтобы врагам не достались их «золотые» мозги…

Я покосилась на его безмятежную физиономию. Точь-в-точь ребёнок, дорвавшийся до любимого трёхколесного велосипеда… Нет! Я не хочу, чтобы он погиб. И выстрелить в него не смогу. Хотя прекрасно помню, чему два с лишним года учил меня Михалыч. Пусть сам учитель оказался гадом – уроки-то были правильные…

Надо исчезнуть из Москвы. И оказаться в безопасном месте.

Только где оно, это место?

В таёжном бункере у Новосибирска скрываются люди. Они называют себя Правительством Национального Спасения.

Вся их армия – несколько тысяч полуголодных, плохо вооружённых партизан.

Но эти партизаны могли бы захватить оборудование, материалы для производства нуль-генераторов. Я ведь знаю – особо сложного оборудования или сверхредких материалов такое производство не требует. Мечты, мечты…

До Новосибирска – как до Луны. Тысячи километров по разорённой и разделённой на несколько «государств» стране…

Даже из Москвы вырваться нереально – без документов, без денег…

И главное – кому можно доверять теперь, после всего?

Старик вдруг засмеялся. Я резко обернулась. Нет, порядок… Он по-прежнему крепко привязан… Куда он смотрит? Я вгляделась и ощутила холодок по спине

Следом за нашей тележкой, не отставая, но и не приближаясь, двигались огоньки. Множество пар огоньков – чьи-то светившиеся в темноте глаза…

– Артём! – Мой палец лёг на спусковой крючок «беретты».

Физик посмотрел назад и успокаивающе махнул рукой:

– Не бойся. Живых они обычно не трогают. Они нас и не догонят… О, чё-орт!!! – вдруг заорал он, изо всех сил вдавливая педаль тормоза. Слишком поздно. Тележка на полном ходу врезалась в натянутый стальной трос, а нас с Артёмом по инерции швырнуло через панель управления.

«Беретту» я не выпустила, хотя довольно сильно ударилась головой о рельс. В следующее мгновение крутнулась на спину и пальнула по вынырнувшим из бокового туннеля теням. Раздался вопль. Человеческий вопль. Впрочем, натягивать стальной трос поперек путей – это тоже по-человечески.

Потом что-то острое пробило мою куртку и меня трухануло так, что в глазах потемнело и «беретта» сама вылетела из руки.

Оказаться мишенью для разрядника – приятного мало…

Когда в глазах посветлело, я увидела высокую, склонившуюся надо мной фигуру с большим аккумуляторным фонарем. А ещё ощутила – кто-то другой быстро и сноровисто шарит по моему телу, извлекая пистолеты, обоймы и всё содержимое карманов.

Попробовала шевельнуться, и из темноты донеслось приглушенное ворчание. Нечеловеческое.

– Смотри-ка, уже очухалась. – Высокий направил свет фонаря на моё лицо и рассмеялся, будто откашлялся.

Потом мне завернули руки за спину, защёлкнули стальные «браслеты» и погрузили в кузов тележки, дожидавшейся в боковом туннеле. Чуть позже рядом бросили аналогично обработанного Артёма. Привязанный Старик, на котором дорожно-транспортное происшествие мало сказалось, удивлённо захлопал глазами. Моя надёжная «упаковка» сыграла для него роль ремней безопасности. К тележке присоединили что-то вроде платформы на колесиках и уложили неподвижное тело. Наверное, тот, в кого я успела попасть.

Высокий сел рядом с водителем, ещё один крепыш забрался на платформу. Свет фонаря на мгновение скользнул по автомату в его руках. «Барс». Я вдруг вспомнила, что именно такими была вооружена исчезнувшая в «подземке» спецгруппа СОКа.

Дрезина тронулась. В темноте за ней последовали огоньки светившихся глаз.

Изрядно попетляв туннелями, нас доставили в просторное помещение с нарядными цветистыми коврами на голых бетонных стенах.

Впрочем, пол здесь довольно грязный, щедро усыпан окурками и пустыми консервными банками. Меня и Артёма посадили в центре комнаты на ящик. Михалыча так и оставили у железных ворот, привязанным к кузову тележки.

Лампы горят вполнакала, едва разгоняя сумрак в дальних углах. Кажется, здесь не любят яркий свет. И всё же наших врагов можно разглядеть. На СОКовских спецназовцев они не похожи. У всех разнообразная, но одинаково грязная и засаленная одежда. А тяжёлый запах, перекрывающий даже ароматы метро, я успела почувствовать намного раньше.

Обычная внешность обитателей Развалин. Если бы не новенькие, замечательно начищенные и смазанные «барсы».

– Добро пожаловать в наш убогий приют, – оскалил гниловатые зубы высокий.

Именно этот тощий субъект в мятом грязно-сером плаще был здесь за вожака. Он не выглядел особо крепким. Скорее уж что-то богемное проскальзывало во всём его облике – в заплетённых в косичку жиденьких волосах, в саркастичном прищуре… Остальные семеро другие. Заурядные типажи людей, привыкших вырывать свой кусок хлеба – пусть даже вместе с горлом ближнего.

– Так-так, – прошёлся по комнате тощий, заложив руки за спину. – Кого нам судьба послала? Друзья Чингиза, я не ошибаюсь? Очень рад видеть вас у себя.

– Удивительное гостеприимство, – сморщился Артём, – приглашать в гости с помощью разрядника – это даже оригинально.

– Кстати, вы убили одного из местных. Тоже довольно невежливо.

– Что-то не пойму. Мы ведь к вам в гости не ломились. Ехали своей дорогой…

– Не своей… нашей дорогой, – мягко поправил субъект в плате.

– Круто загибаешь! – вытаращил глаза Артем. – Может, и все остальное метро тоже ваше ?

– Поразительная интуиция, – тонко улыбнулся высокий, – угадал с первого раза!

Остальные, примостившиеся у входа на ящиках, отозвались искренним хохотом. Что за гадкие рожи…

– Я – Слепень, хозяин метро, – уже без тени улыбки представился верзила.

И хохот сразу прекратился.

Я, чуть двинув Артема ногой, чтобы он не ляпнул какую-нибудь глупость, осторожно подала голос:

– Не маловато ли людей – контролировать все метро?

– Людей – вполне хватит, – пожал плечами Слепень.

Один раз я слыхала про бандита с такой кликухой. Но «держать» всю подземку… Даже если у него наберется несколько сотен головорезов – все равно этого мало. И правительство Гусакова не смогло поставить метро под контроль, чего уж говорить про эту кучку бомжей с ворованными автоматами.

– Может быть, тоже представитесь? – почесал Слепень щетинистый подбородок.

– Ты ведь забрал наши документы.

– Документы – это лишь бумага и пластик. Меня интересует более ценная информация. Например, что за маразматическое существо прикручено к «чингизовской» колымаге… И сколько Король отвалит за всю вашу теплую кампанию…

– Нисколько не отвалит. Ты не знаешь Чингиза! – выпалил Артем, игнорируя мои отчаянные жесты.

– Нисколько – это очень мало, – прищурился Слепень. – Может быть, торговцы органами дадут больше?

Бомжи с автоматами дружно заржали.

А я подумала, что на шутку это не тянет. Скорее уж на констатацию беспощадной правды.

– Послушай, Слепень, – я старалась вложить в свои слова максимальную убедительность, – дело обстоит куда сложнее, чем кажется… Побеседуем с глазу на глаз. Если, конечно, не боишься.

Бояться ему и в самом деле нечего. Хлипкий парень и пытающаяся казаться решительной девчонка – оба в наручниках, да еще беспомощный старик, крепко привязанный к кузову тележки.

– У меня нет секретов от товарищей, – всё же развел Слепень руками.

– Иногда и стены могут проболтаться.

Он смерил меня пристальным взглядом. Хмыкнул, обернулся к своей разношерстной банде и помахал тыльной стороной ладони, указывая им на выход.

– Ну и что ценное ты хочешь поведать? – спросил, едва двери за ними захлопнулись. – Случайно, не номер швейцарского счета Чингиза?

Он небрежно устроился в мягком кресле. Его пальцы, свесившись на низкий журнальный столик, постукивали по рукоятке «беретты».

Нас разделяло не больше пяти метров. Если я на него прыгну, все равно он успеет нажать курок. С такого расстояния промахнуться невозможно.

Что же ему сказать?

Время тянулось, мы смотрели друг на друга, и я лихорадочно перебирала возможные варианты. Артем в этот раз благоразумно молчал. Со слабой надеждой я покосилась на Старика – времени прошло изрядно, неужели в голове у него еще не проясняется? Хоть он и враг, но в этой ситуации…

Увы, вид Михалыча не внушал оптимизма, а фраза насчет «маразматического существа» по-прежнему имела явные основания.

Пауза затягивалась, я сказала первое, что взбрело в голову:

– Слепень, мы не те люди, на которых можно заработать деньги. Единственное, что можно заработать, – неприятности.

– Это что, угроза? – чуть удивленно вскинул он брови.

– Нет, нет, – отчаянно дернула я головой. – Чингиз действительно не даст тебе ни копейки. Из-за нас у него проблемы с полицией. Крупные проблемы. Думаю, он даже будет рад, что избавился от нас. Охотникам за органами тоже не нужны проблемы. Никто не даст тебе ни копейки.

– Девочка, если ты пытаешься пудрить мозги…

– Правду легко проверить. Скоро вся Москва заговорит о перестрелке в «Глубине». Думаю, через несколько часов и полиция, и «охранка» будут стоять на ушах. Это плохое дело, Слепень, очень плохое… Лучше бы тебе сделать вид, что ты нас не встречал. Даже в метро не будет достаточно безопасно…

– В метро я – хозяин! – резко перебил он.

Господи, неужели такой дурак?

Маска ироничного спокойствия сползла с него. Губы задрожали:

– Здесь я – хозяин! Я!

Он опустил глаза и, вцепившись в рукоятку «беретты», добавил уже тише, глуховатым изменившимся голосом:

– Пускай приходят. Пускай. Здесь и останутся.

Я вдруг подумала – слишком уж странный он для заурядного бандита. И как ему удается держать остальных в подчинении?

Слепень опять глянул на меня и попытался улыбнуться:

– У Чингиза неприятности – это хорошо. Люблю, когда вы, жирующие уроды, начинаете стрелять друг в друга, А когда ваша полиция начинает стрелять в вас – это вообще замечательно.

– Это не наша полиция! не выдержал Артем.

– Ваша… и власть, и полиция… Такие, как Чингиз, если и ссорятся с ней – только потому, что не хотят делиться жирным куском. А со мной он будет делиться! Весь «траффик» дисков идет через мою территорию. И ему придётся платить! Не из-за того, что мне нужны его вонючие деньги. Просто здесь, под землей – моя власть !

– Да? А я думал – ты просто хочешь получить долю, – спокойно заметил Артем.

Слепень встал. Его рука с «береттой» заметно тряслась. Но голос был совсем не громкий:

– Ненавижу… Ненавижу таких… Они как пиявки… Таким, как они, хорошо. Всегда… А мы уходим под землю. Мертвыми и живыми. Но однажды… Однажды мы вернемся…

– Это Чингиз-то пиявка? – искренне изумился Артем.

Я двинула его локтем в бок.

– …Заплатите, за все заплатите… Однажды мы выйдем из могил и выпьем вашу кровь. Всю до капли… До капли… – Немигающие глаза Слепня лихорадочно блестели.

Хотя в комнате было тепло, меня слегка зазнобило. Как легко он слетает «с катушек»!

Хуже нет иметь дело с невменяемыми. Повидала я их, особенно в 2013-м, когда отсидела и вернулась… Я ведь и сама была такой. Первые недели… После того как узнала про своих. Потом оклемалась. А некоторые не смогли. И почти никто из них не пережил ту зиму…

Этот бедняга – выжил. И не только уцелел, а можно сказать, карьеру сделал. Один Бог ведает, как ему удалось в теперешней Москве… И все-таки загадка – почему те подонки до сих пор не свернули ему шею? Выполняют его приказы… Чуть ли не по струнке перед ним ходят…

– Слепень… – Я чувствовала себя сапером, вступающим на минное поле, – мы не такие, понимаешь… Мы – не враги. Сам посуди, из-за обычных «разборок» СОК не поднимают…

Он смотрел сквозь меня. Только думаю, если бы я попыталась встать – он бы не промазал.

– Мы же по одну сторону…

– Я тебе верю… – глухо отозвался Слепень. – Я вас отпущу. Но сначала – правосудие. Вы убили моего человека, вы должны мне одну жизнь.

– Твои люди сами напали!

– Никто не уйдет от возмездия. Все узнают мою власть. И для Чингиза это будет хорошим уроком.

– Ты ведь пожалеешь об этом!

Слепень криво, страшновато усмехнулся и покачал головой:

– Я уже давно ни о чем не жалею.

Артем толкнул меня, горячо зашептал:

– Вспомнил его, вспомнил! В «уннвере» он один семестр читал нам философию…

– Как его имя?

– Забыл! Это было на втором курсе…

Нелепая ситуация, напоминающая плохой анекдот – вырваться из когтей «охранки» и умереть от пули несчастного свихнувшегося преподавателя философии…

Длинная рука с "береттон» стала медленно подниматься. Хриплый голос звучал почти торжественно:

– Да свершится правосудие…

Я подобралась. Нас разделяло уже не более трех метров. Освободить руки не успею…

Мгновение спустя что-то просвистело в воздухе и Слепень выронил пистолет. Из предплечья его торчала обычная крышка от консервной банки.

В два прыжка Михалыч оказался у дверей и задвинул часов.

Честное слово, в эту секунду я была рада, по-настоящему рада, что не вкатила Старику последнюю ампулу в инъекторе!

Теперь «философ» один против нас. Если попытается левой рукой поднять оружие…

Нет, не успеет. Я не дам. И Михалыч больше не напоминает расслабленную куклу – глаза светятся знакомым, почти веселым блеском. Он – опять в форме. В отличной форме. И пока мы вели бесполезные беседы, успел освободиться от веревок.

Давай, Слепень, давай… Попробуй поднять пистолет…

«Философ» не стал наклоняться. Отшвырнул «беретту» ногой в угол комнаты.

Михалыч пожал плечами – задача упростилась.

– Слишком много пустой болтовни, – улыбнулся, неотвратимо подступая к бывшему преподавателю.

Но через мгновение улыбка его растаяла. В сумрачном дальнем конце помещения из-за стоявших в несколько рядов ящиков вынырнули тени. И тут же в смете ламп обрели плоть.

– Ого! – выдавил Артем.

Глава 7

Взгляд Слепня торжествующе блеснул. Не менее двадцати кошмарных существ с глухим ворчанием окружили нас. Каждое – высотой мне по пояс. Думаю, их предки были собаками. Только от облика предков здесь мало что осталось. Клыкастые пасти скорее напоминали крокодильи. Да ещё эти глаза… Огромные глаза ночных тварей. Теперь я знаю, что за огоньки следовали за нами в темноте.

– Мои милые собачки, – с нежностью проговорил Слепень, выдергивая из предплечья жестянку. Кровь потекла сильнее, но он не обратил внимания. Взглянул на нас и чуть удивленно спросил: – Думаете, это более легкая смерть?

Старик не шевельнулся. Не попробовал броситься к валявшейся в углу «беретте». Впрочем, если бы он успел поднять оружие – толку мало… Лишь пара неприцельных выстрелов – до того как жуткие челюсти перекусят руку и вырвут горло…

Вот и выяснилось, за какие заслуги подземные головорезы стали уважать психованного интеллигента. Интересно, сколько бандитов пришлось скормить «милым собачкам», прежде чем авторитет его стал незыблемым?

Господи, ну откуда взяться подобным чудищам в московском метро?! Бомбы с мутагенными химикатами? Неужели этого достаточно?

Мгновения – тягуче длинные… Удары сердца – гулкие, как удары молота…

Слепень наслаждается эффектом и не спешит отдавать последнюю команду, переводя взгляд с неподвижного лица Михалыча на бледную как мел физиономию Артема. Не знаю, какое лицо у меня… Вряд ли более беззаботное…

– Собаки лучше людей, – голос звучит ровно, словно на лекции в универе. – Знаете, когда я по-настоящему это понял? В первую зиму. Когда все мои умерли… Я дотянул до февраля. В феврале в Хамовниках открылась корейская забегаловка. «Взлетающий дракон»… Там на задворках был мусорный бак. Мне повезло. Корейцы не голодали. Неделю я и ещё пара дворняг кормились объедками…

Он морщит лоб:

– Не понимаю, как им удалось выжить. Да ещё рядом с корейским рестораном. Собачье мясо куда приятнее крысиного. Вероятно, это были последние собаки кварталов на десять в округе.

На лице «философа» – мечтательное выражение:

– Знаете, в нашей стае было полное взаимопонимание. После обеда втроем мы залезали в подвал, вместе грелись у костра и спали, сбившись в комок. Они были очень умными, эти псы. Никогда не лаяли и все понимали без слов – когда надо затаиться и когда бежать… Одного я называл Тузик – он был маленький, смешной и лохматый. Второй, Шарик, – крупнее… Только собака умеет быть другом… Не человек…

Слепень затихает. Он кажется вполне нормальным. Разве что усталым. Наверное, ему давно хотелось выговориться. И наконец-то рядом – подходящие собеседники. С ними можно быть искренним. Никому и ничего они уже не расскажут…

«Философ» гладит собачьи спины. Из огромных пастей тянутся нити слюны…

Неужели сейчас?

У Артема заметно трясется колено. Старик неподвижен как камень. Почему мы молчим? Надо говорить. Пока длится разговор – мы живем.

– И что же было дальше? – выдавливаю я, не узнавая собственного голоса.

Кошмарные псы рычат. А тонкие губы «философа» складываются в ухмылку:

– Дальше хорошее кончилось. Потому что появились люди. Двое. Не такие, как я… Эти умели выживать в новой Москве. Я был почти доходяга, а они, наверное, целую зиму что-то жрали. Мне пришлось худо. Снег подо мной растаял от крови… От моей крови. Люди не прощают слабости…

Взгляд «философ» устремлен сквозь нас. Его длинные пальцы, будто живущие сами по себе, от щеки скользят вверх по шевелюре. Там – останавливаются. Подрагивая, словно паук, забравшийся к нему на темя…

– Эти двое меня бы убили. Если бы не мои собачки… Как-то раз корейцы чуть не выловили Тузика – с тех пор я один ходил за едой. Псы ждали в убежище. Они никак не могли видеть… Но почему-то оба оказались рядом. Я видел – Шарик прыгнул. Хотел взять одного за горло. Он бы сумел – если бы не поднятый воротник. А Тузик вцепился второму в руку… У этого второго оказалась бритва…

Губы Слепня болезненно вздрагивают:

– Собачий скулеж… До сих пор в ушах… Пока резали моих псов, я успел уползти. Спрятался и отключился.

«Философ» молчит, уставившись в пол. Через секунду поднимает на нас лихорадочно сверкнувшие глаза:

– Думаете, конец истории?

Заговорщик подмигивает и грозит пальцем:

– Вечером я оклемался. И нашел-таки этих двоих… Дождался, пока оба заснут, набив желудки собачьим мясом… Они забаррикадировали двери и окна. Но не заметили, что в соседней комнате есть дыра в потолке. Заделанная картонкой…

На лице Слепня – мечтательное выражение:

– Они даже не успели проснуться.

«Философ» улыбается и разводит руками:

– Люди намного хуже собак. Двуногие уважают только силу. Я должен был стать сильным.

– Чего ты стоишь без своих помощников? – хрипло спрашивает Артем.

– А мы неразделимы, – щурится «философ», – как и положено настоящим друзьям… Всё началось с десятка щенков, которых я нашёл и выкормил. Но развиваются куда быстрее обычных… Они умнее. Понимают не только слова, но и мысли. Никто их не остановит! Метро – лишь начало.

– Ты псих, – бормочет Артем.

– В сумасшедшем мире психи – самые нормальные, – смеется Слепень, а затем просто говорит:

– Фас!

Я вздрагиваю.

Но даже спустя несколько секунд ничего не происходит. С трудом проглотив ком в горле, оглядываюсь по сторонам. Клыкастые мутанты рычат, но не двигаются с места.

– Фас! – громче произносит Слепень, удивленно, непонимающе всматриваясь в своих жутких подопечных. Наверное, мысленно он успел десяток раз повторить команду. Только «собачки» не слушаются ни мыслей, ни слов. По лицу «философа» я понимаю, что раньше такого случалось.

– Фас… – повторяет он уже не столь уверенно. В зрачках расплывается ужас.

Старик по-прежнему стоит неподвижно, опустив веки, словно всё происходящее его не касается. Я медленно сползаю с ящика на пол и переворачиваюсь на спину. Артем непонимающе оглядывается. А я нащупываю среди мусора ту самую, почти четверть часа назад замеченную проволочку…

В это мгновение Михалыч приоткрывает глаза. И Слепень пятится, медленно отступая в сумрачный конец комнаты. Рычание усиливается, крокодильи пасти мутантов начинают оборачиваться в сторону «философа». Подбородок Слепня трясется, по лицу бродит какая-то искаженная гримаса – должно быть, он пытается улыбнуться, но побелевшие губы его не слушаются:

– Собачки… Мои милые собачки. Это же я… Я! Я люблю вас… Я забочусь о вас!

Глаза Старика широко открываются. В ту же секунду «философ» торопливо ныряет в темноту за рядами ящиков. И вся многоголовая, клыкастая свора срывается с места и бросается следом, так что пыльные клубы поднимаются с грязного пола.

А мне почему-то кажется, что псы движутся медленно, страшно медленно… Я отчетливо вижу, как мышцы вспухают под их шкурами, черные тела зависают, почти парят в тягучем, упругом воздухе. Жуткие и завораживающе совершенные в своей ненависти. Прекрасное орудие в чужих, уверенных руках. Тот, кто управляет ими – свободен от эмоций. И от звериных и от человеческих. Он – выше. И куда страшнее…

На губах Старика – что-то вроде усмешки.

Это для меня время растянулось. На самом деле погоня не была долгой – почти сразу из-за ящиков донесся отчаянный вопль. И тут же затих. Осталось лишь приглушенное ворчание.

«Браслет» щелкнул, высвобождая мое правое запястье. Дальше орудовать проволочкой не было смысла. Я метнулась в угол комнаты, к валявшейся на полу «беретте». Михалыч опередил меня всего на мгновение и отшвырнул ударом ноги. Попал по ребрам. Чуть ниже – точно бы вырубил минут на пять. Я отлетела к стене, но быстро сумела вскочить, оказавшись между Стариком и дверями.

Он поднял «беретту» и кивнул:

– Ты молодец, Таня. Хорошо держишься.

– Тебе придется меня застрелить. Или скормить псам. Живой я больше не дамся.

Если бы не пистолет, наши шансы не отличались бы так сильно. Передо мной враг, и эта ясность помогала. За два гола Старик многому успел меня научить. И, пожалуй, главным было – не сдаваться.

Михалыч качнул головой;

– Это говоришь не ты. Если бы Алан не вложил в тебя свою ненависть, мы бы давно поняли друг друга. Ты ведь не выстрелила там, в «Глубине»… Хотя два раза у тебя была такая возможность.

– Отдай мне «беретту» и попробуем ещё раз.

Он язвительно прищурился. Понимал, что в третий раз рука у меня не дрогнет.

– Мы так здорово могли бы работать вместе…

– Да уж. И столько бы пользы принесли великой Америке.

Старик засмеялся:

– Америка… Ну, разумеется… Они тоже думают, что используют нас.

– Кого это вас?

– Таких, как я. Таких, какой можешь стать ты. Поверь, Таня – ты не знаешь и десятой части возможностей. Я слишком старый, но я смогу прожить куда дольше обычного человека. Сохраняя силы, разум. И всё равно у меня никогда не выйдет то, что могло бы получиться у тебя.

– Михалыч, а стоит ли оно того? Ты ведь давно не человек. Уже целых три года…

– Я знаю, Таня, – спокойно кивнул Старик, – мы – другие. Следующая ступень эволюции. Рано или поздно мы должны были появиться Лучше приспособленные, более сильные, умные.

– И значит, остальные подлежат уничтожению?

– Бедный запуганный ребенок, – вздохнул он, – да если бы мы ставили себе такую цель, Земля давно бы превратилась в пустыню.

По ту сторону ворот – неясный шум. Подчиненные Слепня заподозрили неладное. Кто-то яростно забарабанил в железные створки.

Только мы со Стариком не обращали внимания. Мы смотрели друг другу в глаза, и сейчас это было главное.