Стихотворения
      Поэзия
      (Сочинена в 1787 году)
      Die Lieder der gotllichen Harfen spieler schallen mit Macht, wie beseelend.
      Klopstock
      (Песни божественных арфистов звучат с силой одухотворяющей. Клопшток (нем.). – Ред.)
      Едва был создан мир огромный, великолепный,
      Явился человек, прекраснейшая тварь,
      Предмет любви творца, любовию рожденный;
      Явился – весь сей мир приветствует его,
      В восторге и любви, единою улыбкой.
      Узрев собор красот и чувствуя себя,
      Сей гордый мира царь почувствовал и бога,
      Причину бытия – толь живо ощутил
      Величие творца, его премудрость, благость,
      Что сердце у него в гимн нежный излилось,
      Стремясь лететь к отцу… Поэзия святая!
      Се ты в устах его, в источнике своем,
      В высокой простоте!
      Поэзия святая!
      Благословляю я рождение твое!
      Когда ты, человек, в невинности сердечной,
      Как роза цвел в раю, Поэзия тебе
      Утехою была. Ты пел свое блаженство,
      Ты пел творца его. Сам бог тебе внимал,
      Внимал, благословлял твои святые гимны:
      Гармония была душою гимнов сих -
      И часто ангелы в небесных мелодиях,
      На лирах золотых, хвалили песнь твою.
      Ты пал, о человек! Поэзия упала;
      Но дщерь небес еще сияла лепотой,
      Когда несчастный, вдруг раскаяся в грехе,
      Молитвы воспевал – сидя на бережку
      Журчащего ручья и слезы проливая,
      В унынии, в тоске тебя воспоминал,
      Тебя, эдемский сад! Почасту мудрый старец,
      Среди сынов своих, внимающих ему,
      Согласно, важно пел таинственные песни
      И юных научал преданиям отцов.
      Бывало иногда, что ангел ниспускался -
      На землю, как эфир, и смертных наставлял
      В Поэзии святой, небесною рукою
      Настроив лиры им -
      Живее чувства выражались,
      Звучнее песни раздавались,
      Быстрее мчалися к творцу.
      Столетия текли и в вечность погружались -
      Поэзия всегда отрадою была
      Невинных, чистых душ. Число их уменьшалось;
      Но гимн царю царей вовек не умолкал -
      И в самый страшный день, когда пылало небо
      И бурные моря кипели на земли,
      Среди пучин и бездн, с невиннейшим семейством
      (Когда погибло все) Поэзия спаслась.
      Святой язык небес нередко унижался,
      И смертные, забыв великого отца,
      Хвалили вещество бездушныя планеты!
      Но был избранный род, который в чистоте
      Поэзию хранил и ею просвещался.
      Так славный, мудрый бард, древнейший из певцов,
      Co всею красотой священной сей науки
      Воспел, как мир истек из воли божества.
      Так оный муж святый, в грядущее проникший,
      Пел миру часть его. Так царственный поэт,
      Родившись пастухом, но в духе просвещенный,
      Играл хвалы творцу и песнию своей Народы восхищал.
      Так в храме Соломона
      Гремела богу песнь!
      Во всех, во всех странах Поэзия святая
      Наставницей людей, их счастием была;
      Везде она сердца любовью согревала.
      Мудрец, Натуру знав, познав ее творца
      И слыша глас его и в громах и в зефирах,
      В лесах и на водах, на арфе подражал
      Аккордам божества, и глас сего поэта
      Всегда был божий глас!
      Орфей, фракийский муж, которого вся древност
      Едва не богом чтит, Поэзией смягчил
      Сердца лесных людей, воздвигнул богу храмы
      И диких научил всесильному служить.
      Он пел им красоту Натуры, мирозданья;
      Он пел им тот закон, который в естестве
      Разумным оком зрим; он пел им человека,
      Достоинство его и важный сан; он пел,
      И звери дикие сбегались,
      И птицы стаями слетались
      Внимать гармонии его;
      И реки с шумом устремлялись,
      И ветры быстро обращались
      Туда, где мчался глас его.
      Омир в стихах своих описывал героев -
      И пылкий юный грек, вникая в песнь его,
      В восторге восклицал: «Я буду Ахиллесом!
      Я кровь свою пролью, за Грецию умру!»
      Дивиться ли теперь геройству Александра?
      Омира он читал, Омира он любил. -
      Софокл и Эврипид учили на театре,
      Как душу возвышать и полубогом быть.
      Бион, и Теокрит, и Мосхос воспевали
      Приятность сельских сцен, и слушатели их
      Пленялись красотой природы без искусства,
      Приятностью села. Когда Омир поет,
      Всяк воин, всяк герой, внимая Теокриту,
      Оружие кладут – герой теперь пастух!
      Поэзии сердца, все чувства – все подвластно.
      Как Сириус блестит светлее прочих звезд,
      Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский
      Сиял в тебе, о Рим! среди твоих певцов.
      Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира;
      Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит
      Еще не умирал или воскрес в сем барде.
      Овидий воспевал начало всех вещей,
      Златый блаженный век, серебряный и медный,
      Железный, наконец, несчастный, страшный век,
      Когда гиганты, род надменный и безумный,
      Собрав громады гор, хотели вознестись
      К престолу божества; но тот, кто громом правит,
      Погреб их в сих горах.
      (Сочинитель говорит только о тех поэтах, которые наиболее трогали и занимали его душу в то время, как сия пиеса была сочиняема.)
      Британия есть мать поэтов величайших.
      Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын,
      Оплакивал друзей, героев, в битве падших,
      И тени их к себе из гроба вызывал.
      Как шум морских валов, носяся по пустыням
      Далеко от брегов, уныние в сердцах
      Внимающих родит, – так песни Оссиана,
      Нежнейшую тоску вливая в томный дух,
      Настраивают нас к печальным представленьям;
      Но скорбь сия мила и сладостна душе.
      Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!
      Шекспир, Натуры друг! кто лучше твоего
      Познал сердца людей? Чья кисть с таким искусством
      Живописала их? Во глубине души
      Нашел ты ключ ко всем великим тайнам рока
      И светом своего бессмертного ума,
      Как солнцем, озарил пути ночные в жизни!
      «Все башни, коих верх скрывается от глаз
      В тумане облаков; огромные чертоги
      И всякий гордый храм исчезнут, как мечта, -
      В течение веков и места их не сыщем», -
      Но ты, великий муж, пребудешь незабвен!
      (Сам Шекспир сказал:
      The cloud capp'd towers, the gorgeous palaces, The solemn temples, the great globe itselfe, Yea, all which it inherits, shall dissolve, And, like the baseless fabric of a vision, Leave not a wreck behind.
      Какая священная меланхолия вдохнула в него сии стихи?
      (Для сравнения своего перевода стихов Шекспира иа пьесы-сказки «Буря» Карамзин приводит их в оригинале. – Ред.))
      Мильтон, высокий дух, в гремящих страшных песнях
      Описывает нам бунт, гибель Сатаны;
      Он душу веселит, когда поет Адама,
      Живущего в раю; но, голос ниспустив,
      Вдруг слезы из очей ручьями извлекает,
      Когда поет его, подпадшего греху.
      О Йонг, несчастных друг, несчастных утешитель!
      Ты бальзам в сердце льешь, сушишь источник слез,
      И, с смертию дружа, дружишь ты нас и с жизнью!
      Природу возлюбив, природу рассмотрев
      И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,
      Нам Томсон возгласил природы красоту,
      Приятности времен. Натуры сын любезный,
      О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!
      Ты выучил меня природой наслаждаться
      И в мрачности лесов хвалить творца ее!
      Альпийский Теокрит, сладчайший песнопевец!
      Еще друзья твои в печали слезы льют -
      Еще зеленый мох не виден на могиле,
      Скрывающей твой прах! В восторге пел ты нам
      Невинность, простоту, пастушеские нравы
      И нежные сердца свирелью восхищал.
      Сию слезу мою, текущую толь быстро,
      Я в жертву приношу тебе, Астреин друг!
      Сердечную слезу и вздох и песнь поэта,
      Любившего тебя, прими, благослови,
      О дух, блаженный дух, здесь, в Геснере, блиставший! (Сии стихи прибавлены после.)
      Несяся на крылах превыспренних орлов,
      Которые певцов божественныя славы
      Мчат в вышние миры, да тему почерпнут
      Для гимна своего, певец избранный
      Клопшток Вознесся выше всех, и там, на небесах,
      Был тайнам научен, и той великой тайне,
      Как бог стал человек. Потом воспел он нам
      Начало и конец Мессииных страданий,
      Спасение людей. Он богом вдохновен -
      Кто сердцем всем еще привязан к плоти, к миру,
      Того язык немей, и песней толь святых
      Не оскверняй хвалой; но вы, святые мужи,
      В которых уже глас земных страстей умолк,
      В которых мрака нет! вы чувствуете цену
      Того, что Клопшток пел, и можете одни,
      Во глубине сердец, хвалить сего поэта!
      Так старец, отходя в блаженнейшую жизнь,
      В восторге произнес: «О Клопшток несравненный!» (Я читал об этом в одном немецком журнале.)
      Еще великий муж собою красит мир -
      Еще великий дух земли сей не оставил.
      Но нет! он в небесах уже давно живет -
      Здесь тень мы зрим сего священного поэта.
      О россы! век грядет, в который и у вас
      Поэзия начнет сиять, как солнце в полдень.
      Исчезла нощи мгла – уже Авроры свет
      В*** блестит, и скоро все народы
      На север притекут светильник возжигать,
      Как в баснях Прометей тек к огненному Фебу,
      Чтоб хладный темный мир согреть и осветить.
      Доколе мир стоит, доколе человеки
      Жить будут на земле, дотоле дщерь небес,
      Поэзия, для душ чистейших благом будет.
      Доколе я дышу, дотоле буду петь,
      Поэзию хвалить и ею утешаться.
      Когда ж умру, засну и снова пробужусь, -
      Тогда, в восторгах погружаясь
      И вечно, вечно наслаждаясь,
      Я буду гимны петь творцу,
      Тебе, мой бог, господь всесильный,
      Тебе, любви источник дивный,
      Узрев там все лицом к лицу!
 

 
      Я в бедности на свет родился
      Я в бедности на свет родился
      И в бедности воспитан был;
      Отца в младенчестве лишился
      И в свете сиротою жил.
      Но бог, искусный в песнопеньи,
      Меня, сиротку, полюбил;
      Явился мне во сновиденьи
      И арфу с ласкою вручил;
      Открыл за тайну, как струною
      С сердцами можно говорить
      И томной, жалкою игрою
      Всех добрых в жалость приводить.
      Я арфу взял – ударил в струны;
      Смотрю – и в сердце горя нет!..
      Тому не надобно Фортуны,
      Кто с Фебом в дружестве живет!
      28 августа 1789
      Выздоровление
      Нежная матерь Природа!
      Слава тебе! Снова твой сын оживает!
      Слава тебе!
      Сумрачны дни мои были.
      Каждая ночь Медленным годом казалась
      Бедному мне.
      Желчию облито было
      Все для меня; Скука, уныние, горесть
      Жили в душе.
      Черная кровь возмущала
      Ночи мои Грозными, страшными снами,
      Адской мечтой.
      Томное сердце вздыхало
      Ночью и днем. Тронули матерь Природу
      Вздохи мои.
      Перст ее, к сердцу коснувшись,
      Кровь разжидил; Взор ее светлый рассеял
      Мрачность души.
      Все для меня обновилось;
      Всем веселюсь: Солнцем, зарею, звездами,
      Ясной луной.
      Сон мой приятен и кроток;
      Солнечный луч Снова меня призывает
      К радостям дня.
      13 декабря 1789
      Осень
      Веют осенние ветры
      В мрачной дубраве;
      С шумом на землю валятся
      Желтые листья.
      Поле и сад опустели;
      Сетуют холмы;
      Пение в рощах умолкло -
      Скрылися птички.
      Поздние гуси станицей
      К югу стремятся,
      Плавным полетом несяся
      В горних пределах.
      Вьются седые туманы
      В тихой долине;
      С дымом в деревне мешаясь,
      К небу восходят.
      Странник, стоящий на холме,
      Взором унылым
      Смотрит на бледную осень,
      Томно вздыхая.
      Странник печальный, утешься:
      Вянет природа
      Только на малое время;
      Все оживится,
      Все обновится весною;
      С гордой улыбкой
      Снова природа восстанет
      В брачной одежде.
      Смертный, ах! вянет навеки!
      Старец весною
      Чувствует хладную зиму
      Ветхия жизни.
 

 
      Граф Гваринос
      Древняя гишпанская историческая песня
      Худо, худо, ах, французы,
      В Ронцевале было вам!
      Карл Великий там лишился
      Лучших рыцарей своих.
      И Гваринос был пойман
      Многим множеством врагов;
      Адмирала вдруг пленили
      Семь арабских королей.
      Семь раз жеребей бросают
      О Гвариносе цари;
      Семь раз сряду достается
      Марлотесу он на часть.
      Марлотесу он дороже
      Всей Аравии большой.
      «Ты послушай, что я молвлю, -
      О Гваринос! – он сказал. -
      Ради Аллы, храбрый воин,
      Нашу веру приими!
      Все возьми, чего захочешь,
      Что приглянется тебе.
      Дочерей моих обеих
      Я Гвариносу отдам;
      На любой из них женися,
      А другую так возьми,
      Чтоб Гвариносу служила,
      Мыла, шила на него.
      Всю Аравию приданым
      Я за дочерью отдам».
      Тут Гваринос слово молвил;
      Марлотесу он сказал:
      «Сохрани господь небесный
      И Мария, мать его,
      Чтоб Гваринос, христианин,
      Магомету послужил!
      Ах! во Франции невеста
      Дорогая ждет меня!»
      Марлотес, пришедши в ярость,
      Грозным голосом сказал:
      «Вмиг Гвариноса окуйте,
      Нечестивого раба;
      И в темницу преисподню
      Засадите вы его.
      Пусть гниет там понемногу
      И умрет, как бедный червь!
      Цепи тяжки, в семь сот фунтов,
      Возложите на него,
      От плеча до самой шпоры -
      Страшен в гневе Марлотес!
      А когда настанет праздник -
      Пасха, святки, духов день, -
      В кровь его тогда секите
      Пред глазами всех людей».
      Дни проходят, дни проходят,
      И настал Иванов день;
      Христиане и арабы
      Вместе празднуют его.
      Христиане сыплют галгант; (Индейское растение.)
      Мирты мечет всякий мавр.(В день св. Иоанна гипшанцы усыпали улицы галгантом и миртами.)
      В почесть празднику заводит
      Разны игры Марлотес.
      Он высоко цель поставил,
      Чтоб попасть в нее копьем.
      Все свои бросают копья,
      Все арабы метят в цель.
      Ах, напрасно! нет удачи!
      Цель для слабых высока.
      Марлотес велел во гневе
      Чрез герольда объявить:
      «Детям груди не сосати,
      А большим не пить, не есть,
      Если цели сей на землю
      Кто из мавров не сшибет!»
      И Гваринос шум услышал
      В той темнице, где сидел.
      «Мать святая, чиста дева!
      Что за день такой пришел?
      Не король ли нынче вздумал
      Выдать замуж дочь свою?
      Не меня ли сечь жестоко
      Час презлой теперь настал?»
      Страж темничный то подслушал.
      «О Гваринос! свадьбы нет;
      Ныне сечь тебя не будут;
      Трубный звук не то гласит…
      Ныне праздник Иоаннов;
      Все арабы в торжестве.
      Всем арабам на забаву
      Марлотес поставил цель.
      Все арабы копья мечут,
      Но не могут в цель попасть;
      Почему король во гневе
      Чрез герольда объявил:
      „Пить и есть никто не может,
      Буде цели не сшибут"». -
      Тут Гваринос встрепенулся;
      Слово молвил он сие:
      «Дайте мне коня и сбрую,
      С коей Карлу я служил;
      Дайте мне копье булатно,
      Коим я врагов разил.
      Цель тотчас сшибу на землю,
      Сколь она ни высока.
      Если ж я сказал неправду,
      Жизнь моя у вас в руках».
      «Как! – на то тюремщик молвил, -
      Ты семь лет в тюрьме сидел,
      Где другие больше года
      Не могли никак прожить;
      И еще ты думать можешь,
      Что сшибешь на землю цель?
      Я пойду сказать инфанту,
      Что теперь ты говорил».
      Скоро, скоро поспешает
      Страж темничный к королю;
      Приближается к инфанту
      И приносит весть ему:
      «Знай: Гваринос-христианин,
      Что в тюрьме семь лет сидит,
      Хочет цель сшибить на землю,
      Если дашь ему коня».
      Марлотес, сие услышав,
      За Гвариносом послал;
      Царь не думал, чтоб
      Гваринос Мог еще конем владеть.
      Он велел принесть всю сбрую
      И коня его сыскать.
      Сбруя ржавчиной покрыта,
      Конь возил семь лет песок.
      «Ну, ступай! – сказал с насмешкой
      Марлотес, арабский царь, -
      Покажи нам, храбрый воин,
      Как сильна рука твоя!»
      Так, как буря разъяренна,
      К цели мчится сей герой;
      Мечет он копье булатно -
      На земле вдруг цель лежит.
      Все арабы взволновались,
      Мечут копья все в него;
      Но Гваринос, воин смелый,
      Храбро их мечом сечет.
      Солнца свет почти затмился
      От великого числа
      Тех, которые стремились
      На Гвариноса все вдруг.
      Но Гваринос их рассеял
      И до Франции достиг,
      Где все рыцари и дамы
      С честью приняли его.
 

 
      Весёлый час
      Братья, рюмки наливайте!
      Лейся через край, вино!
      Все до капли выпивайте!
      Осушайте в рюмках дно!
      Мы живем в печальном, мире;
      Всякий горе испытал,
      В бедном рубище, в порфире, -
      Но и радость бог нам дал.
      Он вино нам дал на радость,
      Говорит святой мудрец:
      Старец в нем находит младость,
      Бедный – горестям конец.
      Кто все плачет, все вздыхает,
      Вечно смотрит сентябрем, -
      Тот науки жить не знает
      И не видит света днем.
      Все печальное забудем,
      Что смущало в жизни нас;
      Петь и радоваться будем
      В сей приятный, сладкий час!
      Да светлеет сердце наше,
      Да сияет в нем покой,
      Как вино сияет в чаше,
      Осребряемо луной!
 

 
      Раиса
      Древняя бaллада
      Во тьме ночной ярилась буря;
      Сверкал на небе грозный луч;
      Гремели громы в черных тучах,
      И сильный дождь в лесу шумел.
      Нигде не видно было жизни;
      Сокрылось все под верный кров.
      Раиса, бедная Раиса,
      Скиталась в темноте одна.
      Нося отчаяние в сердце,
      Она не чувствует грозы,
      И бури страшный вой не может
      Ее стенаний заглушить.
      Она бледна, как лист увядший.
      Как мертвый цвет уста ее;
      Глаза покрыты томным мраком,
      Но сильно бьется сердце в ней.
      С ее открытой белой груди,
      Язвимой ветвями дерев,
      Текут ручьи кипящей крови
      На зелень влажныя земли.
      Над морем гордо возвышался
      Хребет гранитныя горы;
      Между стремнин, по камням острым
      Раиса всходит на него.
      (Тут бездна яростно кипела
      При блеске огненных лучей;
      Громады волн неслися с ревом,
      Грозя всю землю потопить.)
      Она взирает, умолкает;
      Но скоро жалкий стон ея
      Смешался вновь с шумящей бурей:
      «Увы! увы! погибла я!
      Кронид, Кронид, жестокий, милый!
      Куда ушел ты от меня?
      Почто Раису оставляешь
      Одну среди ужасной тьмы?
      Кронид! поди ко мне!
      Забуду, Забуду все, прощу тебя!
      Но ты нейдешь к Раисе бедной!..
      Почто тебя узнала я?
      Отец и мать меня любили,
      И я любила нежно их;
      В невинных радостях, в забавах
      Часы и дни мои текли.
      Когда ж явился ты, как ангел,
      И с нежным вздохом мне сказал:
      «Люблю, люблю тебя, Раиса!» -
      Забыла я отца и мать.
      В восторге, с трепетом сердечным
      И с пламенной слезой любви
      В твои объятия упала
      И сердце отдала тебе.
      Душа моя в твою вселилась,
      В тебе жила, дышала я;
      В твоих глазах свет солнца зрела;
      Ты был мне образ божества.
      Почто я жизни не лишилась
      В объятиях твоей любви?
      Не зрела б я твоей измены,
      И счастлив был бы мой конец.
      Но рок судил, чтоб ты другую
      Раисе верной предпочел;
      Чтоб ты меня навек оставил,
      Когда сном крепким я спала,
      Когда мечтала о Крониде
      И мнила обнимать его!
      Увы! я воздух обнимала…
      Уже далеко был Кронид!
      Мечта исчезла, я проснулась;
      Звала тебя, но ты молчал;
      Искала взором, но не зрела
      Тебя нигде перед собой.
      На холм высокий я спешила…
      Несчастная!.. Кронид вдали
      Бежал от глаз моих с Людмилой!
      Без чувств тогда упала я.
      С сея ужасныя минуты
      Крушусь, тоскую день и ночь;
      Ищу везде, зову Кронида, -
      Но ты не хочешь мне внимать.
      Теперь злосчастная Раиса
      Звала тебя в последний раз…
      Душа моя покоя жаждет…
      Прости!.. Будь счастлив без меня!»
      Сказав сии слова, Раиса
      Низверглась в море. Грянул гром:
      Сим небо возвестило гибель
      Тому, кто погубил ее.
 

 
      Кладбище
      Один голос
      Страшно в могиле, хладной и темной!
      Ветры здесь воют, гробы трясутся,
      Белые кости стучат.
      Другой голос
      Тихо в могиле, мягкой, покойной.
      Ветры здесь веют; спящим прохладно;
      Травки, цветочки растут.
      Первый
      Червь кровоглавый точит умерших,
      В черепах желтых жабы гнездятся,
      Змии в крапиве шипят.
      Второй
      Крепок сон мертвых, сладостен, кроток;
      В гробе нет бури; нежные птички
      Песнь на могиле поют.
      Первый
      Там обитают черные враны,
      Алчные птицы; хищные звери
      С ревом копают в земле.
      Второй
      Маленький кролик в травке зеленой
      С милой подружкой там отдыхает;
      Голубь на веточке спит.
      Первый
      Сырость со мглою, густо мешаясь,
      Плавают тамо в воздухе душном;
      Древо без листьев стоит.
      Второй
      Тамо струится в воздухе светлом
      Пар благовонный синих фиалок,
      Белых ясминов, лилей.
      Первый
      Странник боится мертвой юдоли;
      Ужас и трепет чувствуя в сердце,
      Мимо кладбища спешит.
      Второй
      Странник усталый видит обитель
      Вечного мира – посох бросая,
      Там остается навек.
      (1792)
      К милости
      (Писано в царствование Екатерины.)
      Что может быть тебя святее,
      О Милость, дщерь благих небес?
      Что краше в мире, что милее?
      Кто может без сердечных слез,
      Без радости и восхищенья,
      Без сладкого в крови волненья
      Взирать на прелести твои?
      Какая ночь не озарится
      От солнечных твоих очей?
      Какой мятеж не укротится
      Одной улыбкою твоей?
      Речешь – и громы онемеют;
      Где ступишь, там цветы алеют
      И с неба льется благодать.
      Любовь твои стопы лобзает
      И нежной матерью зовет;
      Любовь тебя на трон венчает
      И скиптр в десницу подает.
      Текут, текут земные роды,
      Как с гор высоких быстры воды,
      Под сень державы твоея.
      Блажен, блажен народ, живущий
      В пространной области твоей!
      Блажен певец, тебя поющий
      В жару, в огне души своей!
      Доколе Милостию будешь,
      Доколе права не забудешь,
      С которым человек рожден;
      Доколе гражданин довольный
      Без страха может засыпать
      И дети-подданные вольны
      По мыслям жизнь располагать,
      Везде природой наслаждаться,
      Везде наукой украшаться
      И славить прелести твои;
      Доколе злоба, дщерь Тифона,
      Пребудет в мрак удалена
      От светло-золотого трона;
      Доколе правда не страшна
      И чистый сердцем не боится
      В своих желаниях открыться
      Тебе, владычице души;
      Доколе всем даешь свободу
      И света не темнишь в умах;
      Пока доверенность к народу
      Видна во всех твоих делах, -
      Дотоле будешь свято чтима,
      От подданных боготворима
      И славима из рода в род.
      Спокойствия твоей державы
      Ничто не может возмутить;
      Для чад твоих нет большей славы,
      Как верность к матери хранить.
      Там трон вовек не потрясется,
      Где он любовию брежется
      И где на троне – ты сидишь.
 

 
      К соловью
      Пой во мраке тихой рощи,
      Нежный, кроткий соловей!
      Пой при свете лунной нощи!
      Глас твой мил душе моей.
      Но почто ж рекой катятся
      Слезы из моих очей,
      Чувства ноют и томятся
      От гармонии твоей?
      Ах! я вспомнил незабвенных,
      В недрах хладныя земли
      Хищной смертью заключенных;
      Их могилы заросли
      Все высокою травою.
      Я остался сиротою…
      Тосковать и слезы лить!..
      С кем теперь мне наслаждаться
      Нежной песншо твоей?
      С кем природой утешаться?
      Все печально без друзей!
      С ними дух наш умирает,
      Радость жизни отлетает;
      Сердцу скучно одному -
      Свет пустыня, мрак ему.
      Скоро ль песнию своею,
      О любезный соловей,
      Над могилою моею Будешь ты пленять людей?
 

 
      Смерть Орфеева
      Нимфы, плачьте! Нет Орфея!.
      Ветр унылый, тихо вея,
      Нам вещает: «Нет его!»
      Ярость фурий исступленных,
      Гнусной страстью воспаленных,
      Прекратила жизнь того,
      Кто пленял своей игрою
      Кровожаждущих зверей,
      Гармонической струною
      Трогал сердце лютых грей
      И для нежной Эвридики
      В Тартар мрачный нисходил.
      Ах, стенайте! – берег дикий
      Прах его в себя вместил.
      Сиротеющая лира
      От дыхания зефира
      Звук печальный издает:
      «Нет певца! Орфея нет!»
      Эхо повторяет: нет!
      Над могилою священной,
      Мягким дерном покровенной,
      Филомела слезы льет.
 

 
      Послание к Дмитриеву
      В ответ на его стихи, в которых он жалуется на скоротечность счастливой молодости
      Конечно, так – ты прав, мой друг!
      Цвет счастья скоро увядает,
      И юность наша есть тот луг,
      Где сей красавец расцветает.
      Тогда в эфире мы живем
      И нектар сладостный пием
      Из полной олимпийской чаши;
      Но жизни алая весна
      Есть миг – увы! пройдет она,
      И с нею мысли, чувства наши
      Лишатся свежести своей,
      Что прежде душу веселило,
      К себе с улыбкою манило,
      Не мило, скучно будет ей.
      Надежды и мечты златые,
      Как птички, быстро улетят,
      И тени хладные, густые
      Над нами солнце затемнят, -
      Тогда, подобно Иксиону,
      Не милую свою Юнону,
      Но дым увидим пред собой!(Известно из мифологии, что Иксион, желая обнять Юнону, обвял облако и дым.)
      И я, о друг мой, наслаждался
      Своею красною весной;
      И я мечтами обольщался -
      Любил с горячностью людей,
      Как нежных братии и друзей;
      Желал добра им всей душею;
      Готов был кровию моею
      Пожертвовать для счастья их
      И в самых горестях своих
      Надеждой сладкой веселился
      Небесполезно жить для них -
      Мой дух сей мыслию гордился!
      Источник радостей и благ
      Открыть в чувствительных душах;
      Пленить их истиной святою,
      Ее нетленной красотою;
      Орудием небесным быть
      И в памяти потомства жить
      Казалось мне всего славнее,
      Всего прекраснее, милее!
      Я жребий свой благословлял,
      Любуясь прелестью награды, -
      И тихий свет моей лампады
      С звездою утра угасал.
      Златое дневное светило
      Примером, образцом мне было…
      Почто, почто, мой друг, не век
      Обманом счастлив человек?
      Но время, опыт разрушают
      Воздушный замок юных лет;
      Красы волшебства исчезают…
      Теперь иной я вижу свет, -
      И вижу ясно, что с Платоном
      Республик нам не учредить,
      С Питтаком, Фалесом, Зеноном
      Сердец жестоких не смягчить.
      Ах! зло под солнцем бесконечно,
      И люди будут – люди вечно.
      Когда несчастных Данаид(Они в подземном мире льют беспрестанно воду в худой сосуд.)
      Сосуд наполнится водою,
      Тогда, чудесною судьбою,
      Наш шар приимет лучший вид:
      Сатурн на землю возвратится
      И тигра с агнцем помирит;
      Богатый с бедным подружится
      И слабый сильного простит.
      Дотоле истина опасна,
      Одним скучна, другим ужасна;
      Никто не хочет ей внимать,
      И часто яд тому есть плата,
      Кто гласом мудрого Сократа
      Дерзает буйству угрожать.
      Гордец не любит наставленья,
      Глупец не терпит просвещенья -
      И так, лампаду угасим,
      Желаю доброй ночи им.
      Но что же нам, о друг любезный.
      Осталось делать в жизни сей,
      Когда не можем быть полезны,
      Не можем пременить людей?
      Оплакать бедных смертных долю
      И мрачный свет предать на волю