Бессвязная речь Григория ничего не объяснила Борису. Он протестовал каждой жилкой своего тела против положения, в котором они оказались. Кто-то или что-то играло ими, игра была слишком неравной и неизвестно, чем могла кончиться. Борис видел беспомощность их, двоих, перед неизвестной планетой, они ничего не могли сделать. Это бесило его и еще более ослабляло перед лицом неизвестного. Наконец он прямо поставил вопрос:
      — Попали в ловушку?..
      — Не знаю, Борис. Ничего не знаю. Пробиться сквозь темноту к ракете нам не удастся. Надо искать выход к спасению в чем-то другом. Если это ловушка, то чья, зачем?
      Солнце неудержимо лезло к зениту. Сутки на планете были меньше земных на одну треть: восемь часов день и восемь часов ночь. Планета вращалась в плоскости экватора. Время было одинаковым на всех параллелях.
      — Борис, — спросил вдруг Григорий.
      — Что?
      — Ты заметил, что двойники не дают тени?
      Ни двойники, ни тополя, ни здания космопорта не отбрасывали и признаков тени.
      — Чертова планета, — выругался Борис. — Одни загадки!
      — А еще, Борис, — продолжал спрашивать Григорий, — ты хочешь есть или пить?
      — Не хочу…
      — А сколько прошло, как мы сюда прилетели?
      — Сутки.
      — Что же все это значит?
      — Хоть убей… — начал Борис.
      — Чужая жизнь, Борис. Разумная жизнь! Вот он каким получился контакт с инопланетной разумной жизнью.
      Григорий высказал то, что обоим стало понятно чуть ли не с первого часа высадки на планету. Нелегко было признаться в этом во всеуслышание, признать, что никто из друзей этой жизни не понимает. В чем смысл бесконечного кружения двойников? Темноты и безвременья внутри зданий?.. Что представляют собой цветы?.. За два столетия поисков разума во вселенной у людей выработался некий воображаемый образец, стандарт разумного существа: братья по разуму чем-то должны быть похожи на людей, у них должны быть добрая воля, стремление к взаимному пониманию — сложился гомоцентризм. Правда, кое-кто в середине двадцатого века делал предположения, что носители разума не обязательно будут подобны людям, может быть, разум предстанет нам в виде плесени, пленки… Но такой взгляд не принимался всерьез. Утверждался и окончательно утвердился гомоцентризм. Тем более что за все годы люди так и не встретились с разумом в космосе.
      — Тогда будем рассуждать прямо, — сказал Борис, — зачем этой жизни превращать нас в игрушку, в беспомощных слизняков?
      — Может быть, она испытывает нас на разум, как мы выпутаемся из этого положения.
      — Хочешь сказать — экзамен?..
      — Нелегкий экзамен. И нам, чтобы хоть в какой-тo мере быть признанными, надо искать достойный выход.
      — Какой?..
      — Во-первых, не метаться как захлопнутым крысам.
      — Гм… — ответил Борис. — Во-вторых?
      — Не предпринимать ничего враждебного.
      — Гриша, — вздохнул Борис, — будь у меня в руках нейтронный пульсатор…
      Не успел Борис произнести эти слова, как в руках у него блеснуло оружие. Это не было призраком: пульсатор оттягивал руки, на нем была личная монограмма Бориса «БР»; спусковой крючок стоял на предохранителе — как был поставлен в ракете.
      Борис растерянно глядел на оружие.
      — Брось… — тихо сказал Григорий.
      — Бросить?..
      — Брось! — повторил Григорий.
      — А что, — сказал Борис, — брошу. Никогда не поздно будет поднять.
      — Не думай о нем, — сказал Григорий, уводя товарища в сторону. — Видишь ли…
      Сказать в оправдание планеты можно было многое. Она могла уничтожить пришельцев по выходе из ракеты, могла не допустить корабль на поверхность. Могла, ознакомившись с непрошеными гостями, умертвить их, развеять на атомы, задавить тьмой. Все-таки она ничего такого с ними не сделала. Моделировала их до бесконечности, воплощала их мысли в зримые образы. В то же время планета не дала им погибнуть от жажды и голода. Почему они сыты, непонятно обоим. Все непонятно в этом удивительном мире. Почему над планетой нет облаков, а воздух не высушен, в нем нормальная влажность? Может быть, это сфера, футляр — жизнь спрятана в оболочку, как в скорлупу?.. Цветы — что они? Элементы энергосистемы, клетки гигантского мозга?..
      — Как долго мы будем в этом плену? — спросил раздраженно Борис.
      — Не знаю, — сказал Григорий.
      — Что же нам делать?
      — Ждать. И думать, как выйти из положения. Не теряя лица…
      Борис засмеялся.
      — Ждать у моря погоды…
      — Возьми себя в руки! — сказал Григорий.
      В эту ночь им не спалось.
      — Когда за нами могут прилететь, Гриша? — спросил Борис.
      Он лежал ничком на цветах. Было невыносимо видеть звезды, чувствовать себя пленником.
      — Не раньше, чем через месяц, — ответил Григорий. Бориса он понял: в экспедиции поймут, что с ними что-то стряслось, прилетят на выручку. Времени уйдет не меньше месяца.
      — Не выдержу… — угрюмо сказал Борис.
      Григорий ничего не ответил.
      — Не выбраться нам отсюда! — заговорил Борис, приблизив белеющее в темноте лицо к Григорию. — Чувствую, как за мной наблюдает что-то огромное, миллионоглазое, изучает, щупает, читает мысли. Может убить, может помиловать, оставить вот так, в плену, забыть обо мне. Лучше тысячу раз погибнуть в космосе, врезаться в астероид — там все понятно. Но быть беспомощным кроликом… не выдержу, Гриша.
      — Спи! — коротко ответил Григорий.
      Борис уткнулся в руки лицом. Слышно было его тяжелое дыхание. Григорий не мог утешить товарища.
      Он видел безвыходность положения, жуть, окружавшую их со всех сторон. В темноте все так же кружили призраки, подходили к ним, ложились бесшумно рядом — каждые двенадцать минут. Григорий пытался не глядеть по сторонам, но у него уже сложился этот двенадцатиминутный ритм. Григорий открывал глаза и вздрагивал всякий раз, когда очередной двойник склонялся над ним. Действительно, можно рехнуться. Собрав волю, Григорий приказал себе: спи!
      Кажется, ему удалось вздремнуть. Но тут же едва слышный шорох разбудил его. Открыв глаза, Григорий увидел, как поднялся Борис, постоял, а потом пошел в темноту.
      — Боря! — окликнул его Григорий.
      Не отвечая, Борис ускорил шаги. Григорий вскочил и кинулся вслед за ним. Оба они запомнили, где лежит нейтронный пульсатор — у крайнего угла мраморной лестницы, — и теперь бежали туда, один в десяти шагах от другого. Григорий догнал Бориса, когда тот, опустившись на корточки, шарил в цветах. Оружие они схватили одновременно.
      — Не смей!.. — прошипел Григорий.
      — Уйди! — угрожающе ответил Борис.
      — Боря!.. — пытался успокоить друга Григорий. Борис крутил ему руку, стараясь вырвать пульсатор.
      — Размозжу… это гнилое яйцо… — бормотал он. — Пусти!
      — Рожков! — крикнул Григорий, толкнул товарища в грудь.
      Борис покачнулся, ослабил руку. Григорий вырвал пульсатор и, размахнувшись, швырнул его в податливую темноту космовокзала.
      — Назад! — сказал он Борису, ринувшемуся было в здание. — Приди в себя!
      Борис, как ребенок, всхлипнул, обмяк, дал увести себя от ступеней вокзала.
      — Обоим нам нелегко, — говорил Григорий. — Ну, подумаем, что можно сделать?
      Они заснули, примиренные, прижавшись друг к другу.
      Григория разбудил Борис незадолго до рассвета:
      — Гриша…
      Тот бесшумно поднялся, сел.
      — Что-то изменилось, — сказал Борис. — А что, не пойму.
      Григорий минуту, слушал.
      — Перестало звенеть! — сказал он.
      — Правда, — согласился Борис. — К чему это?..
      Они просидели до рассвета, вслушиваясь в бесконечную тишину.
      Рассвет не принес никаких изменений: слонялись двойники по поляне, боролись возле ступеней за нейтронный пульсатор, потом, примирившись, сгорбившись, шли через поле к ним. Борис скрипнул зубами.
      Григорий, чтобы отвлечь товарища, начал было читать из русской старинной басни:
      — Волк, думая залезть в овчарню, попал…
      Но Борис глянул ему в глаза, и Григорий смолк: остроты не получилось. И сам он чувствовал, что фальшивит. Ему ли острить — Борис моложе его, весельчак в компаниях среди космонавтов, на Земле — рубахапарень. Не его вина, что он попал в такую странную переделку. Здесь нужны психологи, физики, а Борис пвосто механик. Но если здоровый нормальный человек до такой степени скис, то все это очень плохо — Григорий смотрел на тупое, бессмысленное кружение двойников. Хуже не придумаешь.
      Нечего было делать. Абсолютно нечего было делать. Это низводило людей до животного состояния. И это было ужасно. Человек будет человеком до той поры, пока находится в труде, в движении. Отними у него эту необходимость, он превратится в амебу, в скота.
      Тяжело Борис поднялся с цветов — просто так, чтобы не глядеть на очередную возню у ступеней вокзала. Григорий поплелся за ним. На пути у Бориса встали морские валуны — никто из друзей не помнил, чьим воображением они здесь поставлены. Борис не стал обходить валуны.
      — Сгинь! — пнул ботинком один из них.
      Камень исчез. Космонавты остановились. У обоих захватило дыхание: сон или конец кошмару?.. Борис медленно обернулся к Григорию. Тот глядел на место, где лежал первый камень. Там были цветы. Только цветы. Медленно Борис поднял ногу на второй камень:
      — Рушь! — Пнул, что было силы, ботинком. Камень исчез.
      — А-га-а!.. — заорал Борис, вкладывая в голос торжество и надежду. Уперся взглядом в ракету, стоявшую возле космовокзала: — Рушь!..
      Ракета исчезла.
      — Рушь! — обернулся к клумбе цветущих флоксов. Флоксы испарились, будто их не было. Борис захлебнулся в восторге. Тут же набрал в грудь как можно больше воздуха.
      — Рушь! — гаркнул на кособокий театр. Театр беззвучно рухнул.
      — Ру-ушь! — вскинул кулаки Борис на здание космопорта.
      Мраморный красавец дворец исчез. В блеске солнца на его месте встала натуральная их родная ракета.
      — Бежим! — крикнул Борис Григорию, — Быстрей, тебе говорю? — Сделал к ракете два-три гигантских шага. Тут же остановился: — Рушь!.. — крикнул свирепо многоквартирному дому. Дом покачнулся, исчез.
      — Ух ты! — радостно вскрикнул Борис. И Григорию: — Шире шаг!
      Возле ракеты обернулся и уничтожил все корабли, маячившие на горизонте. Оставил только аллею из тополей и бестолково кружившихся по полю двойников.
      — Подъем! — схватился за дверь подъемника. В последний момент Григорий едва успел нагнуться, поднять единственный сорванный ими цветок.
      — К чертям! — говорил Борис, запуская моторы. — Ни одной лишней минуты, иначе эти голубчики, — показал в иллюминатор на двойников, — полезут в ракету. Где их тут размещать?.. — В привычной обстановке юмор возвращался к нему. — Старт!
      — Но все же — как с ними быть? — спросил Григорий.
      — Пусть остаются. На память.
      — И тополя?
      — И тополя тоже!
      Когда через час на прощальном витке космонавты пролетали над этим местом, внизу не было ни аллеи, ни призраков. — синий спокойный луг.
      — Еще одна загадка планеты, — сказал Григорий.
      — Пусть ее разгадывают другие, — буркнул Борис. — Не я…
      Однако, отоспавшись, Борис почувствовал, что с вoпросами ему одному не справиться. Вахта тянулась медленно, а число вопросов росло. Видя, что Григорий не спит, Борис постучался в его каюту.
      Григорий лежал на кровати, и, хотя надо было лисать отчет о событиях на Альбароссе, отчета он не писал — думал.
      — Гриша, — спросил Борис, поняв, что минута для разговора удачная, — сколько мы пробыли на планете?
      Григорий пожал плечами, не понимая, зачем это нужно Борису.
      — У меня тут расчет, — продолжал Борис. — Очень простой: восемь часов облета и на планете двое суток по шестнадцать часов — тридцать два. Сколько всего?
      — Сорок, — ответил Григорий.
      — А нам на обследование планеты сколько было дано?
      — Сорок часов…
      — Прикинь — совпадение это или нет?..
      — Что ты хочешь сказать? — спросил Григорий.
      — Кто-то знал на планете точно, сколько нам дано времени.
      Григорий молчал. Борис присел к нему на кровать:
      — Помнишь, мы говорили об экзамене?
      — Помню.
      — Ты и сейчас так думаешь?
      — Может быть…
      — Что значит «может быть»? Отвечай прямо.
      — Я все время об этом думаю.
      — И до чего дошел?
      — Странные вещи приходят в голову.
      Борис с интересом ждал.
      — Все, что мы… создали там — другого слова не подберу, — космовокзал, театр, — заговорил Григорий, — было создано мыслью. И разрушить его можно было только мыслью…
      — Мы до этого не додумались…
      — Не додумались, Борис.
      — Надо было подфутболить камни сразу же, как они появились.
      — Надо было, ты прав.
      — А мы с маху ломились в стену…
      — Глянуть со стороны — это варварство.
      — Такое впечатление после себя и оставили.
      — Неважное впечатление.
      Борис молчал, ему было стыдно за случай с пульсатором. Чтобы переменить разговор, он спросил о другом:
      — Двойники? Кому они понадобились в таком числе?
      — Чтобы лучше изучить нас…
      Борис не согласился с этим предположением, но своего объяснения у него не было. Он спросил:
      — Считаешь, что у нас вышло плохо?
      — Нужно еще раз побывать на планете.
      «Без меня…» — хотел сказать Борис, но смягчился: подумать об этом стоит…
      Григорий, поднявшись с подушки, сказал:
      — Погаси свет.
      Борис погасил. Когда глаза начали привыкать к темноте, он увидел на столике, где лежал синий, цветок, слабо светящееся пятно.
      — Что такое? — спросил Борис.
      — Погоди еще, — ответил Григорий.
      Спустя минуту Борис различил цветочный венчик и над ним — клубящийся шар величиной со среднее яблоко.
      — Это я увидел сегодня, — сказал Григорий. — До сих пор цветок был в шкафу.
      Можно было заметить, что шар над цветком вращается.
      — Альбаросса! — сказал Борис.
      — Ты говоришь о нем, как о живом.
      — Может быть, вся планета живая…
      Борис не посмел возразить — Григорий серьезно относился к своим словам:
      — Может быть, это киборг, — продолжал он. — Ретранслятор на космической трассе, которую мы случайно пересекаем. Двойники, которых он создавал, — не путь ли это к разгадке? Помнишь, как при трансляции футбольных матчей дублируются острые моменты игры? Чтобы зритель мог как следует рассмотреть? То же на Альбароссе. Вот только кому ретранслятор показывал нас с тобой бесконечное количество раз? Зрители где-то есть — хозяева. Альбаросса не вся загадка, Борис. Хозяева в другом месте. Может быть, встреча с нами была для них неожиданной, а мы — диковинными? Может, хозяева настолько далеко, что не смогли войти с нами в непосредственный контакт? Все здесь непросто. Нужна вторая экспедиция на Альбароссу.
      Шар продолжал вращаться, мерцать над цветком. Через несколько дней он уменьшился до размеров сливы, потом вишни, потом горошины и исчез совсем.
      Одновременно умер цветок — превратился в горстку серого пепла.
      Григорий собрал пепел в пакет, спрятал в шкаф.
      — Нужна вторая экспедиция на Альбароссу, — повторил он. — Буду настаивать!
      Обернулся к Борису, спросил:
      — Полетишь со мной?..

ДИВЕРСИЯ ЭлЛТ-73