 |
|
Популярные авторы:: Эллисон Харлан :: Говард Роберт Ирвин :: Ломер Кит :: Желязны Роджер :: Лавкрафт Говард Филлипс :: Дойл Артур Конан :: Андерсон Пол Уильям :: Ламур Луис :: Шукшин Василий Макарович :: БСЭ Популярные книги:: Справочник по реестру Windows XP :: Последний коммунист :: Шотландский лев :: Снежная страна :: Бурый волк :: Лопатка :: Дунайский лоцман :: Птичка певчая :: Иди и смотри :: Вирусы мозга |
ПримаковModernLib.Net / Биографии и мемуары / Дубинский Илья Владимирович / Примаков - Чтение (стр. 12)
– Народ и молодежь в особенности, – сказал автор будущей книги, – должны учиться на подвигах наших замечательных дивизий – Якира, Дубового, Федько, Чапаева, Азина, Котовского, Щорса, Буденного, Осадчего, Крапивянского. Тут Примаков перевернул обложку, шмуцтитул «Первой червонной», положил свою небольшую ладонь на портрет. Блеснули в его глазах зеленые огоньки. И сказал, заметно волнуясь, что он весьма уважает этого товарища, но ведь не он создал и вел в бой червонных казаков. Он не тщеславен, но во всем нужна справедливость. И опять подтвердилось положение диалектики: отсутствие антагонизмов не исключает наличия противоречий… – Противоречие, – говорил как-то Виталий, – берет начало не извне, а в нас самих. Голова решает: надо больше напилить дров к зиме, а руки протестуют – устали. В купе твой лучший боевой друг, но ночью – это уже лютый враг: он храпит. Ты идешь на риск и рвешься в глубокие тылы противника, а твой сосед требует, чтобы ты никуда не уходил, оберегал его фланги. Противоречия! А ведь оба служим одному делу. Без противоречий нет жизни. Виталий сказал, что недавно в Москве, в Центральном тире они встретились с наркомом. Климент Ефремович похвалил Примакова: «В очках, а как лупит…» После стрельб они тепло побеседовали. И, видать, все старое забыто. Мне показалось, что все это очень радовало и окрыляло заместителя командующего Северо-Кавказским военным округом. – Был у знаменитого Ротшильда племянник, – усмехнулся Виталий. – Дядя-банкир ему помогал, но дела у родственничка не процветали. Пришел он однажды к своему покровителю, а тот: «Опять деньги?» Племянник ответил: «Нет, дядюшка, пройдитесь со мной один лишь разок по Парижской бирже». Ротшильд выполнил просьбу – и дела племянника расцвели… Так и со мной. После той беседы в тире случилось чудо – кто со мной не здоровался пять лет, за пять километров козырял. И вот с амплуа «летучего голландца» попал я на живую работу, в армию… Это могло бы, думаю, случиться и раньше. Но надо было напомнить кое-кому о его обещании… Мог бы это сделать один человек – Серго… Так не в моей натуре просить о себе… Я вспомнил инцидент на польском фронте – приезд адъютанта Романа Хмельницкого в штаб к Примакову и дерзкую реплику Виталия в адрес Буденного. И попутно: рассказ Данило Сердича – друга Дундича. После неудачного боя командарм с плеткой в руке обходил фронт. Сердич, чуя недоброе, выхватил наган: «Виновен, отдайте в трибунал, но не смейте тронуть…» Командарм отступил, но в тот же день сделал командира полка Сердича комбригом. За это тому полководцу честь и хвала! А вот Примакова… Рассказ о встрече в тире пришелся мне по душе. Прежде всего, думал я, отпало то, что раньше так волновало Виталия. А потом… Мы часто вспоминали народную присказку: «Паны дерутся, а у мужиков чубы трещат»… Вспомнить хотя бы дело старейшего червонного казака, героя гражданской войны Пантелеймона Потапенко. Значит, наступила новая, светлая полоса во взаимоотношениях… Надолго ли? А ведь еще пять лет назад с грустью вырвалось у моего старшего товарища: «Есть работники, которые при любых веяниях удерживаются в седле, а есть, которые при любых веяниях летят под копыта…» Стал Виталий потом жаловаться на недостаток времени. – Лето – пора лагерей, учений, маневров. Надо торопиться с этой работой, – провел он трубкой по карте, – и страсть как хочется сказать теплое слово о червонных казаках. Кое-что уже сделано для сборника «С Маяковским». Да, несколько новелл вошло в тот сборник. Те, что были уже написаны, а не те, что он собирался написать. Он их так и не сделал – времени уже было в обрез… Потом я извлек из полевой сумки привезенную мной верстку «Золотой Липы». У видов лишь титульный лист, Виталий Маркович многозначительно и с неприкрытым изумлением посмотрел на меня. На его губах появилась лукавая усмешка. До этого мы виделись в Москве три года назад. Сразу же после афганской операции. Тогда у нас не было речи о том, что он собирается писать новеллы, а я – роман о нашем освободительном походе в Галицию. Тем более не мог тогда возникнуть разговор о названиях для произведений, которых не было даже в проекте. А получилось так, что записки для альманаха «С Маяковским» назывались «Над Золотой Липой». Примаков первый объяснил это «чудо», хотя в ходу не было еще всеобъемлющего слова «телепатия». Тема у двух авторов была одна. События – одни. Герои – одни. И география – одна. Вот та география, к которой часто прибегают не только начинающие авторы, таила в себе много заманчивого. Весьма популярная река Золотая Липа и в царскую войну и в гражданскую являлась исходным рубежом всех сражений за Галичину, за ее столицу – древний город Львов. Примаков вспомнил мою книгу о разгроме Деникина «Контрудар». – За посвящение спасибо! И за посвящение и за отвагу… Это не всем может понравиться. Иное время – иные песни. Мне-то что, а вот автору… На авантитуле книги значилось: «Червонному казачеству, закалившему меня. Большевику Примакову, закалившему червонное казачество». Да, в отношении того посвящения Примаков как в воду глядел… Влас Яковлевич Чубарь, премьер Украины, отпустил меня всего на сутки. И я, торопясь, прочел Виталию лишь одну стержневую главу романа – о совещании в Сарниках перед Стрыйским рейдом. В печати уже появилось множество противоречивых оценок той весьма броской и малоэффективной операции. Писали о ней все корифеи оперативного искусства, в том числе Егоров и Якир. И еще один уважаемый автор утверждал, что хотя в Стрыйском рейде сабли червонцев действовали замечательно, шпага Примакова была не на высоте. Вот почему до опубликования романа его автор ощутил острую потребность в беседе с автором самой операции… И не только с ним. Много ценных советов дал мне, прочтя рукопись, Якир, активный участник Галицийской битвы. В документе для военных историков Виталий Маркович пишет: «В Галицийском походе нам удалось сделать еще несколько рейдов, из которых наиболее интересен рейд на Стрый, заставивший противника отступить с линии р. Золотая Липа к реке Днестру». Какой-то писатель изрек: «Скажи, друг, что моя книга плоха, но что она лучше предыдущей». Стрыйский рейд, Примаков и сам это признавал, был значительно хуже предыдущего – Проскуровского, зато после Стрыйского были иные. Они оказались куда лучше Карпатского. Их результатом была полная ликвидация большой армии Петлюры. В Сарниках не без влияния Примакова было решено двинуться к Стрыю и дальше – в Карпаты, раздуть там искры восстания, тлевшие в массе дрогобычских и бориславских горняков. Мечтали потом вместе с ними спуститься в долину Тиссы, в Венгрию… В доме Коцюбинских была благодатная почва для созревания и боевых мыслителей и мудрых мечтателей. Во второй половине августа 1920 года решалась судьба всей антиантантовской кампании. Красные полки под ленинскими знаменами уже подошли вплотную к столице пана Пилсудского. Тухачевский, командующий Западным фронтом, в те дни тщетно добивался переброски Конной армии Буденного, застрявшей под Львовом, к Люблину. А Якир и Буденный, штурмовавшие в эти же дни столицу Галичины Львов, ждали, что Примаков со своими казаками ударит с тыла – на Комарно-Городок. Буденный считал, что Варшава будет взята Тухачевским собственными силами, без Конной армии, а Примаков был твердо уверен, что Буденный с Якиром сами овладеют Львовом без червонных казаков… Конная армия вместо Люблина продолжала штурмовать Львов, а червонные казаки вместо движения на Львов с тыла устремились в Карпаты. В двадцатидвухлетнем начдиве Примакове победил не мыслитель, а мечтатель. Шутка ли – пылающие Карпаты и пожар мировой революции на просторах Венгрии! Вот почему критики, воздавая должное шпаге Примакова за все прочие рейды, Стрыйский вписывали в ее пассив. Ну, а критика не всем приятна. А наш Виталий был, как сам он утверждал, из обыкновенных самый обыкновенный. Ему не очень-то нравилась в моей книге глава о совещании в Сарниках. Он открыл важные, неизвестные мне обстоятельства, обусловившие движение червонных казаков в Карпаты, а не ко Львову. Вернувшись в Харьков, я и внес в текст ряд исправлений. Не исправил лишь я одного. В конном корпусе червонных казаков было шесть бригад, по два полка в каждой. Всего двенадцать полков. Внушительная сила! Полагая, что через малое можно показать и большое, я вывел в романе «Золотая Липа» червонное казачество не как корпус из шести бригад, а как бригаду из трех полков. То есть против реального уменьшил силу украинской конницы Примакова ровно в четыре раза… Как раз тогда стали много писать о Первой Конной. Рассказывая о подвигах этого действительно славного соединения, историки оставляли в тени подвиги Второй Конной армии, конных корпусов Думенко, Каширина, Гая и украинской конницы – корпуса червонного казачества Примакова. Виталий за эту «трехполковую бригаду» имел все основания укорять меня. И укорял… Говорят, те выступления в печати, осуждавшие Стрыйский поход Примакова, весьма огорчили его. Ведь он, планируя операцию, размахнулся очень привольно. И полагал, что ее реализацией червонные казаки не только дадут толчок подземным силам революции там, за Карпатами, но и существенно помогут Буденному и Якиру, атакующим Львов. Особенно огорчила Виталия появившаяся в «Военном вестнике» статья лучшего его партийного и боевого друга Ионы Якира. Незначительность эффекта Стрыйского рейда, вызвав досаду у всех истинных ценителей боевых свойств и качеств советской конницы, ничуть не умалила полководческого реноме Примакова. Его боевые удачи с лихвой перекрывают отдельные просчеты и срывы. Их было не так уж много. Но были… Вспоминается бой за Синяву летом 1920 года. Досадная гибель отличного командира полка Новикова – любимца всего червонного казачества и самого начдива. Гибель командира полка и его лучших джигитов, тех, кто в прямом смысле этого слова шли за Новиковым в воду и в огонь. Шли и обожглись насмерть вместе со своим храбрейшим вожаком. Хоронили их на тихом сельском кладбище-цвинтаре. И поныне, спустя почти полвека, жители Шпичинцев отдают должное и памяти героев и их могилам. «Безумству храбрых поем мы песню!». Песен не было, но полковой хор трубачей похоронным маршем «Вы жертвою пали» проводил в последний путь своего героя-командира и погибших вместе с ним бойцов. Спросить бы тогда любого казака – и любой сказал бы: «Плакать – дело бабье». Но тогда хоть и скупые, а падали слезы на остриженные гривы. На стриженые гривы боевых коней, и на нестриженую гриву Мальчика – резвого скакуна начдива… Словно стыдясь минутной слабости, Примаков поднял глаза. И тут во взгляде рядом стоявшего Евгения Петровского, своего земляка и военкома дивизии, он уловил безмолвный укор… При выполнении священного долга перед Родиной все ее воины равны – и солдат и командир. Но один, выполняя тот долг, ставит под огонь лишь свою жизнь, другой – и свою и жизнь своих подчиненных. Вот эта сложность, когда от человека требуется достичь труднодостижимое и в то же время быть в ответе за свои действия перед законом, перед родными солдата, перед своей совестью, и вызвало, очевидно, требование Петра Первого, вошедшее с тех пор в боевые уставы, – добиваться победы малой кровью… Под Шпичинцами крови было много, а победы не было. Был, напротив, весьма ощутимый урон. Для червонного казачества, для Красной Армии. Понимали это все, и прежде всего уяснил себе, всю тяжесть промаха молодой начальник дивизии – автор той горькой операции. Может, если бы не было позади боев за Киев с гайдамаками Центральной рады, славного похода из лесов Нейтральной зоны через Харьков к берегам капризной и коварной Горыни, рейдов на Фатеж – Поныри и на Льгов, решавших судьбу столицы Советской республики, жарких схваток с башибузуками Улагая под Перекопом, начдив уловил бы укоры за ту атаку и за Новикова не только во взгляде военкома… Да! Все знают – Новиков отличался горячностью. Врага не всегда одолевают силой. На войне сплошь и рядом берет верх дерзость, безумство, натиск. Молодой офицер военного времени, польщенный доверием командования, не нуждался в понуканиях – сам лез в огонь и умел зажигать безумством храбрости своих джигитов. Это Новиков под Перекопом вылетал в широкую степь, выкликая на сабельный поединок улагаевских всадников. Кто-кто, а Примаков хорошо знал и своих комбригов, и своих командиров полков, и своих сотников. Знал их особенности и дарования, привычки и манеры, их психический склад и темперамент – все то, из чего слагается боевой почерк и солдатский характер вожака. А не хуже начдива изучил этих людей комиссар. Когда решался вопрос об атаке синявского участка, где легионеры, словно кроты, глубоко ушли в грунт, оградив себя с фронта и с флангов мощными капонирами, он назвал имя командира 2-го полка. Никто лучше Потапенко и его хлопцев не мог выполнить с успехом атаки, требующей методического, со строгим расчетом, напора. Знал это и Виталий Маркович. Знал он хорошо, что 4-й полк не станет тратить время на скрупулезную подготовку штурма. Знал он, что натиск будет стремительным и бурным. Будет такая атака, которая повлечет за собой немало жертв, но эти жертвы окупятся сторицей… Не раз подвергая свою жизнь опасности, на сей раз Примаков поставил под огонь головы своих самых лучших подчиненных. Но и ставить людей под огонь можно по-разному. Вот это понял тогда, после Шпичинцев, молодой начдив, чувствуя себя в ответе перед памятью своих храбрецов, перед их родными и семьями, перед своей совестью… Вот почему и на нестриженую гриву коня начдива тогда, после синявского боя, падали скупые слезы… 22. Последняя книга Примакова После той беседы Примаков поехал в штаб, посоветовав мне осмотреть город. Вечером я его застал дома. С цветными карандашами в руках, в белоснежной нижней рубахе, он склонился над топографической картой. И вот мы снова одни. Очевидно, работа над немецкими картами вызвала в моем собеседнике определенные настроения. – Это страшная сила, – начал он. – Страшная в своем стадном крысином напоре, в своей организованности. У немцев богатый опыт, наука! Это должно нас насторожить. И в то же время есть такой анекдот: восставшие немецкие пролетарии, даже пролетарии, уклонились от штурма берлинского вокзала, так как у них не было перронных билетов… Все, что идет вразрез с планом, вносит разлад. Почему? Потому что немецкому солдату внушено веками: «Покоряйся дисциплине. И не смей думать. За тебя думает офицер!» Туг же хозяин дома вспомнил, как белые генералы объясняли свои неудачи тем, что красные воюют не по правилам. Да! Большевики воевали не по правилам, а они – по всей премудрости военной науки. Но отступали войска, предводимые учеными и многоопытными генералами, а наступали полки во главе с вчерашними солдатами, студентами, прапорщиками. Весь вопрос в том, что генералы-беляки не сумели разглядеть созданных революцией новых правил, по которым возможно было выигрывать не только бои, по и сражения, не только сражения, но и войну. Революционному солдату строго вменялось и подчиняться дисциплине и думать. Постоянно думать! О таком думающем бойце я и рассказал своему бывшему командиру корпуса. Однажды против басмачей Джунаид-хана выступили три наших колонны. Жара! Передвигались лишь ночью, а враг тем не менее знал, откуда и куда идут красные. Это из-за ишаков 4-й, обозной колонны, которые с неистовым криком все время пытались освободиться от тяжелых боевых вьюков. Позвали аксакалов. Один посоветовал давать животным особых лепешек, другой – особых палок. Не помогло! И вот однажды старший обоза 3-го полка Николаенко, который попал в Среднюю Азию вместе с тысячью добровольцев – червонных казаков, лукаво усмехнувшись, сказал: «Пусть не радуется Джунаид-хан, а с ним и бухар Эмирский… Моя худоба будет сегодня работать тихо». И в самом деле, в двух полках ишаки заливаются по-прежнему на все Каракумы, а в 3-м – молчат. Командир велит вызвать Николаенко. Спрашивают его: «Что? Палки или лепешки?» А он: «Нет! Обыкновенные камни!» Приметил наш червонный казак: перед тем, как кричать, ишак задирает хвост. Боец и привязал ко всем ишачьим хвостам камни… Так солдатская смекалка лишила Джунаид-хана его, как теперь бы сказали, «пятой колонны»… Примаков, всячески поощрял инициативу и военную хитрость бойцов. Его питомцев уже не остановило бы никакое отсутствие перронных билетов… Красная Армия была сильна и своими исполнителями и своими мыслителями! Примаков, вытирая набежавшие от смеха слезы, вспомнил белогвардейскую газету «Руль». В ней приводилась беседа двух видных генералов. Один сожалел, что у эсеровской террористки оказалась слабая рука. А другой отвечал: «Ну, ладно, не стало бы Ленина. И думаете вы, что не стало бы с ним и Совдепии? Отнюдь! В чем сила красных? Поймите: у них в каждой губернии, в каждом уезде, в каждой волости и в каждом селе, на каждом заводе и в каждом цехе есть свой Ленин. Можете вы их всех уничтожить? Нет. Значит, не уничтожим мы и Совдепии…» Виталий сказал: – Попадись мне этот «философ», я бы даровал ему жизнь. За то, что сумел подметить в нашем строе главное. В чем была наша сила? В том, что в якировской дивизии, в федьковской, в щорсовской, чапаевской, азинской, в каждом их полку, в каждом батальоне, в каждой роте были свои Якиры, Федько, Чапаевы, Азины и так далее. Ясно: Ленин был, есть и будет один. Он неповторим! А вот тех, кто, не щадя себя, бился за идеи Ленина, насчитывалось миллионы. И здесь наш заклятый враг оказался прав… Перед сном Примаков напомнил, что комиссар корпуса Николай Савко – соавтор очерка «Первая червонная», в Проскурове, далеко от столицы, а вот мне, основному автору, перед тем как давать в книге тот огромный портрет, надо было посоветоваться со Станиславом Викентьевичем (Косиором). «Он бы сказал, что надо делать». Рано утром военная машина отвезла меня на аэродром. На прощание Виталий еще раз посоветовал мне тщательно откорректировать спорную главу. Но даже ради всей моей любви к нему и к червонным казакам невозможно было, как писал Ленин, сделать небывшим бывшее, что я и сказал, покидая дом заместителя командующего Северо-Кавказским округом. Все, что было в моих силах, не уклоняясь от истины, я сделал, чтобы объективно осветить то совещание в Сарниках и сам Стрыйский рейд, в котором хоть и не очень-то сверкнула шпага Примакова, зато во всем блеске, как обычно, показали себя сабли червонных казаков. В Харькове уже, на ближайшем заседании Комиссии Обороны, в которую входили Косиор, Чубарь, Якир, Скрыпник, доложив, по долгу своей службы, очередные дела, я рассказал первому секретарю о ростовской встрече. Показал ему «Первую червонную». И Косиор, долго не думая, сказал, что конечно, за шмуцтитулом и во всю страницу следует напечатать портрет Примакова. Это и было сделано в последующем выпуске книги. Экземпляр того самого примечательного издания – правда, хранившийся много лет на чердаке в далеком селе на Сумщине и слегка изъеденный мышами – подарил мне недавно со слезами радости на глазах наш боевой ветеран – сотник-харьковчанин Иван Лазаренко. Ну, а книга о немецкой тактике вышла вскоре в Москве, в Военном издательстве и сослужила добрую службу нашим командирам. Нельзя считать, что последняя книга Примакова – «Тактические задачи германского генштаба» – не сыграла никакой роли в его судьбе. Очевидно, нарком учел не только ценность исследования, но и незаурядные данные самого автора. Знаменитого рейдиста позвали на работу в штаб РККА. Возложили на него руководство всеми высшими учебными заведениями Красной Армии, то есть военными академиями. Надо прямо сказать, легче было тогда подобрать кандидата на место командующего округом, нежели на тот пост. Вот с этого поста в декабре 1934 года и явился Примаков на празднование по случаю награждения орденом Ленина червонного казачества. В Проскурове съехавшиеся со всех уголков Советского Союза бойцы горячо встретили своего любимого командира. В связи с нараставшей фашистской угрозой высшие руководители делали все, чтобы воскресить боевые традиции прошлого. Правда, торжество омрачалось недавним злодейским убийством Кирова. Юбилею червонного казачества «Правда» отвела вторую полосу, а за ней и все столичные газеты. Центральный орган партии писал: «Пусть молодые поколения трудящихся изучат овеянную пороховым дымом и н е у в я д а е м о й с л а в о й историю дивизии». «Правда» тогда же поместила статью Примакова «П у т ь н е у в я д а е м о й с л а в ы». В первый же день праздников я зашел к командиру корпуса Михаилу Афанасьевичу Демичеву, моему фронтовому товарищу. Только я раскрыл дверь, а Примаков, отодвинув кружку с чаем, порывисто поднялся и с протянутой рукой направился мне навстречу. Виталий Маркович тогда уже служил в Ленинграде на посту заместителя командующего войсками округа. Предпоследняя встреча с ним! А потом была еще одна – последняя… Летом, в самую жару, уже в форме танкиста, сквозь густую толпу москвичей пробирался я от памятника Гоголю к зданию Наркомата, обороны. А от его центрального подъезда наискосок к станции метро «Арбат» шел Виталий. Сосредоточенный, со сдвинутыми бровями, он не смотрел по сторонам. И вспомнилась встреча с Котовским в Киеве в 1922 году. Выйдя, из госпиталя после тяжелого ранения, еще с подвязанной рукой, я подымался вверх по Александровской улице (ныне Кирова), а вниз по другой стороне спускался Котовский. Думал: если поздороваюсь, он не увидит, – далеко. А тут гляжу – Григорий Иванович, величественный и своим корпусом и яркой формой кавалериста, пересекает широкую мостовую и идет сам ко мне. Многому же он меня научил… А тогда, летом 1936 года, ни Примаков не свернул ко мне, ни я, чего не могу себе простить и поныне, не поднял даже руки с боевым приветом: «Слава тебе, грозный рыцарь Украины!», чтобы сердцем услышать ответ: «Слава червонному козацтву!» Некоторые изъяны первых выпусков «Золотой Липы», естественно, не могли прийтись по душе Примакову. Но нашлись охотники выискивать мнимые промахи. Те «судьи» шумели, что, обнародовав ход совещания в Сарниках, я дискредитировал вожака червонного казачества. Часто-часто перед моим взором довольно явственно возникает такое видение: иду я от памятника Гоголю к зданию Министерства обороны, а от его центрального подъезда наискосок, к станции метро «Арбат», веселый, порывистый, как это было в памятные времена его знаменитых, восхищавших самого Ленина рейдов, шагает навстречу с сияющим лицом наш Виталий. И я, вздев над головой руку с зажатой в ней Обновленной «Золотой Липой», кричу в полный голос на всю Арбатскую площадь: «Слава тебе, грозный рыцарь Украины!» И слышу в ответ; «Слава червонному козацтву вовек!» 29. Мемориал у Днепра Находились раньше такие мудрецы, которые утверждали, что история армии – это история ее начальников. Мы же твердо знаем: история Советской Армии – это военная история народа, это история партии. Без Коммунистической партии не было бы полков, а без полков не было бы полководцев… Тот, кто, забыв это, начал воображать, что своими победами партия обязана ему, а не он партии, какими бы полководческими талантами он ни обладал, делал первый шаг к отступничеству. За ним следовали другие – сначала авантюра, потом предательство. Клаузевиц и тот подчеркивал, что не кулаку командовать головой, а голове кулаком. Во время гражданской войны Советская власть сумела сильной рукой покарать изменников и сильными словами образумить заблуждавшихся. И это не такая уж простая задача, так как добродетели легче бороться со злом, нежели с заблуждениями… Пигмеи, возомнившие себя наполеонами, погибли. Устояли исполины. Их имена окружены сиянием славы. Имена Фрунзе, Блюхера, Чапаева, Якира, Щорса, Примакова. Летом 1918 года гетман Украины Павло Скоропадский обещал миллион карбованцев за голову Виталия Примакова. И не нашлось никого, кто пошел бы на такую мерзость. Голову Примакова не обменяли на чемодан карбованцев, ее не посекли ни гайдамацкие шаблюки, ни деникинские клинки, не порубили ни махновские палаши, ни белопольские шпаги, не одолел ни тесак хунхуза, ни ятаган афганского фанатика, ни бандитский обрез. Не удалось врагам Советской власти сжить со свету славного героя гражданской войны, талантливого советского полководца, верного сына большевистской партии. В книге «Червонное казачество», изданной в 1923 году, сказано: «В бою Примаков – неумолимо твердый командир. Вне боя – лучший товарищ и друг всех червонцев. Дома, у матери на хуторе, форма – прочь, на голову соломенную шляпу, на ноги лапти – и в поле, косить, возить снопы… Когда смотришь на его открытое лицо с прямым, твердым взглядом серых глаз, на его крепкую фигуру, слушаешь его мягкий голос, который в нужную минуту мгновенно перерождается в сталь, тебя невольно охватывает его обаяние… И все это сочетается с мягким любовным отношением Примакова к человеку…» А вот слово его бойцов: «Я знал его горячую любовь к добру, любовь ко всему прекрасному и высокому, его ненависть ко всякой пошлости и произволу… Нельзя ли начать собирать средства для сооружения памятника В. М. Примакову? Действительно, это был бы памятник от народа». «Как же не помнить Виталия Марковича Примакова, смелого командира типа Суворова? Богатырь – вечная ему память! Ты пишешь, как у вас „действовали“ немцы. Это бестии! Я уверен, что вы им дали как следует и они не забудут русскую „получку“. Дорогой мой Иван Данилович! Будь так добр, пожалуйста, положи за меня на могилу кривоносовских мучеников кутики цветов. Дорогой Иван Данилович! Скажи вашим, что мы все идем с вами во всех случаях. В хорошем и в плохом. Ведь только в нашем единстве наша сила и безопасность. Твой верный друг и старый ваш командир «Когда нужно было помогти Щорсу, Примаков наступал на Ямполь. Товарищ Ленин стал давать понемногу оружие, обмундирование. По всей дороге нашего наступления была победа. Гайдамаки боялись духа Примакова». «Когда я готовил свою 56-ю армию к операции по форсированию Керченского пролива, я ни на минуту не забывал, как тщательно и скрупулезно готовил всякую деликатную операцию Примаков и его командиры». «Вижу как сейчас Примакова на Мальчике, ясноглазого, с какой-то мягкой суровостью… Его простота вызывала к нему всеобщую любовь червонных казаков». «Знаменитые смелые рейды Примакова, которые проводились с большим искусством и неизменным успехом, явились прообразом будущих глубоких операций. Чем больше я его узнавал, тем больше росло мое уважение к нему». «Примаков отличался врожденным талантом командира. Примаков всегда учился и заставлял упорно и настойчиво учиться своих соратников». Шахтер и шахтерский сын, И. Т. Пересыпкин в пятнадцать лет взял винтовку в руки и в рядах знаменитой 42-й стрелковой шахтерской дивизии отстаивал родной Донбасс от Деникина. Окончилась гражданская война, Иван снова спускается в знакомые с детства штреки. В 1923 году по комсомольскому призыву Пересыпкина посылают учиться. После учебы он рвется в червонное казачество. И начал он там службу в качестве рядового казака. Вот что пишет питомец примаковского корпуса: «В. М. Примаков даже после того, когда он уже не командовал корпусом червонного казачества, оставался с ним. Организатор этого прославленного соединения Красной Армии, коммунист, замечательный товарищ и командир навсегда останется в памяти тех, кто служил под знаменами червонного казачества». «При изучении боевых действий червонного казачества – примаковцев на меня наибольшее впечатление производили твердое управление со стороны начальников, железная дисциплина и преданность личного состава нашей Коммунистической партии и Советскому правительству». В Антонинах, на Подолии, в родовом парке Потоцких долгое время сохранялся монумент с высеченной на нем по велению графа эпитафией: «In memoria leonis». Могущественный магнат чтил память царя зверей, жившего при нем много лет. Лев всегда остается львом. Имя неживого героя заслуживает еще больше почитания, нежели имя живого. В Киеве, на берегу Днепра, от подножия лавры до моста Патона, протянулся один из лучших в столице парков. Отражаясь в синих водах Славутича, словно расплетенные гривы и хвосты казачьих коней, тяжело свисают там густые ветви плакучих ив. Замкнув круг центра и протянувшись вдоль главной аллеи, высятся самые стройные, самые высокие в столице пирамидальные тополя. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13 |
|||||||