Похоронив императора-отца, приехавшие из разных стран многочисленные августейшие родственники тут же стали перестраиваться на новый лад, ибо ровно через неделю после погребения должна была состояться свадьба императора-сына.
      Николай, как и всякий молодой влюбленный, конечно же, сгорал от нетерпения соединиться с молодой, красивой и тоже очень любящей его невестой. Но вместе с тем три траурных недели не могли не произвести на него самого удручающего впечатления, ибо он горячо и искренне любил своего отца, сильно жалел мать, с которой при воспоминаниях о покойном даже случались обмороки.
      Иноземные принцы и принцессы, ожидавшие свадьбу, невольно раздражали Николая, ибо трудно было представить себе более нелепую ситуацию, когда в полном смятении чувств из-за только что случившейся смерти горячо любимого отца, нужно было заниматься приготовлениями к свадьбе. Николай – христианин, любящий сын и хорошо воспитанный человек – не мог не понимать нелепой противоречивости и одиозности создавшегося положения. И все же на седьмой день после похорон, в понедельник, 14 ноября 1894 года наступил день свадьбы.
      Вот что написал об этом в дневнике Николай: «После общего кофе пошли одеваться: я надел гусарскую форму и в 11 1/2 поехал с Мишей (младшим братом – В. Б.) в Зимний дворец. По всему Невскому стояли войска для проезда Мама и Аликс. Пока совершался ее туалет в Малахитовой, мы все ждали в Арабской комнате.
      В 10 минут первого начался выход в Большую церковь, откуда я вернулся женатым человеком! Шаферами у меня были: Миша, Джорджи и Сергей (Великие князья – дядя Сергей, родной брат Михаил, и двоюродные братья – королевич греческий Георгий Георгиевич и Кирилл Владимирович – В. Б.). В Малахитовой нам поднесли громадного серебряного лебедя от семейства. Переодевшись, Аликс села со мною в карету с русской упряжью с форейтором, и мы поехали в Казанский собор. Народу на улицах было пропасть – едва могли проехать! По приезде в Аничков на дворе встретил почетный караул от ее (Аликс) Лейб-гвардии Уланского полка. Мама ждала с хлебом-солью в наших комнатах. Сидели весь вечер и отвечали на телеграммы. Обедали в 8 часов. Завалились спать рано, так как у нее сильно разболелась голова».
      А о чувствах своих, нахлынувших на него в день свадьбы, Николай чуть позже рассказал в письме к родному брату Георгию: «День свадьбы был ужасным мучением для нее и для меня. Мысль о том, что дорогого, беззаветно любимого нашего Папа не было между нами и что ты далек от семьи и совсем один, не покидала меня во время венчания; нужно было напрячь все свои силы, чтобы не разреветься тут в церкви при всех. Теперь все немного успокоилось – жизнь пошла совсем новая для меня... Я не могу достаточно благодарить Бога за то сокровище, какое он мне послал в виде жены. Я неизмеримо счастлив с моей душкой Аликс и чувствую, что также счастливо доживем мы до конца жизни нашей».
      Через десять дней после свадьбы Николай записал: «Каждый день, что проходит, я благословляю Господа и благодарю его от глубины души за то счастье, каким он меня наградил! Большего или лучшего благополучия на этой земле человек не вправе желать. Моя любовь и почитание к дорогой Аликс растет постоянно».
      Пройдет 20 лет и Николай напишет почти то же самое: «Не верится, что сегодня двадцатилетие нашей свадьбы! Редким семейным счастьем Господь благословил нас; лишь бы суметь в течение оставшейся жизни оказаться достойным столь великой Его милости».

      В первые же дни только что начавшегося царствования Николаю следовало ответить на два вопроса: какой будет его внутренняя политика и какой будет его политика внешняя – именно его, ибо роль самодержавного монарха в их определении трудно было переоценить.
      ...Рассказывая о дне свадьбы и в дневнике, и в письме к брату Георгию, Николай упустил один момент, который петербуржцы посчитали весьма значительным. Увидев на Невском шпалеры войск, он приказал им вернуться в казармы, потому что царская карета с трудом проезжала сквозь обступившую ее огромную толпу. Александр III так не поступал, и это расценили как красивый и смелый жест нового императора.
      Однако вскоре Россия убедилась, что ни о каких существенных переменах не может быть и речи. Обращаясь к депутатам земств 17 января 1895 года, Николай сказал: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель». Это заявление и в России, и за границей было расценено как твердое намерение нового императора продолжать политику предыдущего царствования.
      Что же касается политики внешней, то здесь дело обстояло по-другому. В какой-то мере под воздействием незабываемых впечатлений от путешествия на Восток, и не без влияния Э. Э. Ухтомского, Николаю импонировала мысль перенести центр тяжести русской внешней политики из Европы в Азию. Квинтэссенция идеи Ухтомского, считавшего Азию и ее народы близкими по духу и складу характера народам России, выражалась им следующим образом: «Для Всероссийской державы нет другого исхода, – или стать тем, чем она от века призвана быть мировой силой, сочетающей Запад с Востоком, – или бесславно и незаметно пойти по пути падения, потому что Европа сама по себе подавит нас в конце концов своим внешним превосходством, а азиатские народы, не нами побужденные, будут еще опаснее, чем западные иноплеменники». Стало быть, задача состояла в том, чтобы азиатские народы побуждались к новой жизни Россией, и главным своим союзником в этом Николай видел Китай.
      В 1897 году тихоокеанская эскадра контр-адмирала Ф. В. Дубасова заняла китайский портовый город Люйшуньхоу на Гуаньдунском полуострове. 15 марта 1898 года полуостров был взят Россией в аренду у Китая на 25 лет и на месте Люйшуня была построена крепость Порт-Артур, связанная с Россией построенной в Северо-Восточном Китае железной дорогой (КВЖД). Интенсивно строилась и Великая Транссибирская магистраль, стратегическое значение которой приобретало в контексте русских намерений на Дальнем Востоке первостепенное значение.
      Политика России в Европе оставалась без существенных перемен: с одной стороны, балансирование между Англией, Австро-Венгрией и Германией, с другой – все более укрепляющееся сотрудничество с Францией. Разумеется, что традиционными сферами интересов России оставались Балканы, Турция, и тесно связанный с этим вечный вопрос о черноморских проливах. И хотя до начала Первой мировой войны оставалось еще 20 лет, именно из-за этих вопросов она и началась, приведя в конце концов к краху трех европейских империй.
      Но до этого пока еще было далеко, а положение в России было спокойнее и устойчивее, чем когда-либо: богатейшие в мире недра, почти 122-миллионное быстрорастущее население, здоровая финансовая система; самая большая в мире армия (правда, давно уже не воевавшая и почивавшая на лаврах своих прошлых побед, но все равно грозная и сильная), выраставший прямо на глазах огромный военно-морской флот; хотя и рутинное, но вполне дееспособное чиновничество, набирающая силу промышленность; признанные всем цивилизованным миром наука и искусство – вот что мог записать в свой актив молодой император.
      ...Спустя три года, когда в России была проведена первая Всеобщая перепись населения, Николай узнал, что под его скипетром находится 128 миллионов подданных. Как и все российские граждане, император тоже отвечал на вопросы переписи и когда прочитал вопрос шестой: «Сословие, состояние или звание», то ответил: «Хозяин земли русской». Но этот ответ он дал спустя полтора года после коронации, а в начале 1895 года он хоть уже и чувствовал себя «хозяином земли русской», но ощущение это было неполным, ибо его союз с Землей Русской еще не был освящен союзом с Богом – миропомазанием при будущей коронации.

      Последняя в истории России коронация стала самой пышной и самой дорогой. По смете, составленной Комиссией по проведению коронационных торжеств, возглавляемой великим князем Сергеем Александровичем, расходы предусматривались в сумме 110 миллионов рублей. Но истрачено было больше.
      Торжества были рассчитаны на три недели и должны были проходить в Москве с 6 по 26 мая 1895 года. Еще до начала торжеств в разукрашенную, принаряженную, вычищенную и прибранную Москву стали съезжаться тысячи гостей. Здесь был «весь Петербург», делегации из тех мест, по которым во время своего почти кругосветного путешествия цесаревич Николай проехал от Владивостока до Царского Села, делегаты из Средней Азии и с Кавказа, а также многочисленные представители из-за границы. На коронацию приехали королева Греции Ольга, три великих герцога, два владетельных князя, двенадцать наследных принцев, шестнадцать принцев и принцесс, три православных патриарха (Антиохийский, Иерусалимский и Александрийский), а Папа Римский и архиепископ Кентерберийский послали своих епископов. Китайскую делегацию возглавлял один из крупнейших политических деятелей страны Ли-Хан Чжан (генерал-губернатор Кантона) и старый знакомый Николая.
      На коронационные торжества было аккредитовано рекордное для того времени число русских и иностранных репортеров – более двухсот. И здесь же, впервые в истории России, появились кинооператоры, присланные изобретателями кино – братьями Люмьер, чтобы снять документальный фильм о предстоящем событии. Его многочисленные копии позволили сохраниться фильму до наших дней.
      Тверская улица, по которой император должен был следовать в Кремль, была украшена триумфальными арками, колоннами, обелисками, легкими павильонами, мачтами с развевающимися флагами. С балконов и из окон домов свисали ковры, шелковые и парчовые ткани. По стенам домов, по столбам и колоннам вились гирлянды зелени и цветов.
      К ночи над Кремлем вспыхивала грандиозная электрическая иллюминация, превращавшая его в огромный, сказочно сверкающий ковчег, словно парящий над Москвой-рекой. Иллюминованы были и храм Христа Спасителя, и Исторический музей, и здание Верхних торговых рядов на Красной площади, в которых тогда помещалось около тысячи магазинов.
      Николай приехал в Москву 6 мая – в свой день рождения. По традиции он провел три первых дня в Петровском дворце, а 9 мая состоялся его торжественный въезд в Кремль. Все пространство от Петровского парка до Кремля было заполнено сотнями тысяч людей, еще с вечера 8 мая занявших места вдоль Царской дороги.
      Под деревьями парка расположились живописные группы людей, а с раннего утра 9 мая по Тверской улице и по бульварам потекла непрерывная кавалькада экипажей и всадников, двигавшихся к Петровскому дворцу. В журнале «Всемирная иллюстрация» об этом сообщалось так: «Блестящие мундиры, сияющие каски, треугольные шляпы с плюмажем, роскошные халаты представителей Азии – все это очень эффектно выглядело при ярком освещении. Народ с видимым удовольствием и с выражением серьезного достоинства встречал и рассматривал съехавшихся в таком обилии иностранных гостей, гордясь таким проявлением уважения к нам со стороны всего света. К 12 часам все переулки, ведущие к Тверской, были затянуты канатами и запружены массой народа. Войска встали шпалерами по сторонам улицы. Из каждого окна дома московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, выглядывала масса зрителей; тут были и блестящие мундиры английских адмиралов, и испанцы, и японцы, и китайцы, и красивые французские кавалерийские офицеры в блестящих, золоченых, на манер древнегреческих, шлемах с развевающимися позади конскими хвостами. Весь длинный балкон был занят множеством изящнейших дам высшего света в роскошных белых туалетах и шляпах».
      В полдень грянуло 9 пушечных выстрелов, и навстречу императору из Кремля в Петровский дворец выехал со свитой великий князь Владимир Александрович, и только в половине третьего новые залпы и сплошной колокольный звон известили, что царь выехал в Кремль. Около пяти часов на Красную площадь сначала въехал передовой взвод полевой жандармерии, а за ним Собственный Его Величества Конвой, и затем последовательно: золотые кареты сенаторов, скороходы, арапы, кавалергарды, бухарский эмир и хивинский хан со свитами и телохранителями и снова кавалергарды. И только после них, накатом, постепенно приближаясь загремело «Ура!» стоявших вдоль Тверской полков, грянули оркестры, и на белом арабском скакуне проехал император – молодой, торжественный и чуть уставший.
      Следующие пять дней пролетели, как один сплошной праздник, когда приемы иностранных делегаций следовали с утра и до вечера. Наконец 14 мая наступил день коронования. Сановники и знать начали съезжаться в Кремль с семи часов утра.
      В девять часов, открывая церемониальный выход, первой появилась на Красном крыльце вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она шла под большим золотым балдахином – в пурпурной мантии с вышитым на спине большим двуглавым орлом и в сверкающей бриллиантовой короне. За нею широкой желтой рекой хлынули придворные в расшитых золотом генеральских и камергерских мундирах.
      Императрица прошла в Успенский собор, а еще через полчаса с Красного крыльца сошел взвод кавалергардов, зазвучали фанфары и трубы, и под стотысячное «Ура!» заполнивших Кремль солдат, офицеров, горожан и гостей вышли Николай II и Александра Федоровна, сопровождаемые министрами, членами Государственного Совета и Сената и тоже под золотыми балдахинами пошли в Собор.
      На паперти их встретил Московский митрополит Сергий. Обращаясь к Николаю, он, в частности, сказал: «Благочестивый Государь! Как нет выше, так нет труднее на земле царской власти, нет бремени тяжелее царского служения».
      Вступив в Успенский собор, Николай, взяв в руки державу и скипетр, прочел коронационную молитву, выслушал ответную молитву митрополита Палладия и отстоял торжественную литургию, сняв с себя корону. Заключительным актом коронации был обряд миропомазания, когда освященным елеем (оливковым маслом) на лбу помазанника рисуется крест.
      Обряд миропомазания должен был совершаться в алтаре, куда следовало пройти через Царские врата. В этот миг снова ударили колокола и грянули пушки, начиная салют в 101 залп. И только Николай двинулся к алтарю, чтобы принять миропомазание, неожиданно лопнула бриллиантовая цепь с орденом Андрея Первозванного и упала к его ногам. Это тут же расценили как весьма дурное предзнаменование. Немногие старые царедворцы, присутствовавшие на коронации императора Александра II вспомнили, как здесь же, в Успенском соборе, старик Горчаков выронил подушку, на которой лежала «Держава». Тогда это тоже было воспринято как плохое предвестие и нехорошая примета, исполнившаяся 1 марта 1881 года, когда помазанник был разорван на части бомбой террориста.
      Николай чуть приостановился, цепь и орден подобрали и внесли в алтарь. Но примета оправдалась вскоре же – на 13-й день после начала коронационных торжеств.

      Среди множества мероприятий, предусмотренных Коронационной комиссией, была запланирована и раздача 400 тысяч царских гостинцев. Причем заранее известили о дате и о месте раздачи – 18 мая, Ходынское поле. «Гостинец» включал полфунта колбасы (200 г), сайку, кулек конфет, кулек орехов, пряник и памятную эмалированную кружку с царским вензелем. Все это было завернуто в яркий ситцевый женский платок. Так как раздача подарков готовилась заранее, москвичи (особенно беднота) с интересом следили за тем, что происходило на Ходынке, и внимательно прислушивались к гуляющей по городу молве.
      А на Ходынском поле, где в обычные дни проходили полевые войсковые учения, построили царский павильон и 20 бараков-складов, куда свезли подарки и сотни бочек водки и вина.
      Вдоль Петербургского шоссе в сторону Ваганькова построили 150 павильонов – буфетов, помосты для выступления артистов цирка и театров. Зрители должны были увидеть сцены из оперы «Руслан и Людмила», спектакль «Конек-горбунок», народное массовое действо «Ермак Тимофеевич», знаменитого дрессировщика с труппой дрессированных животных, любимца москвичей Владимира Дурова.
      Было решено использовать и традиционные развлечения простонародья на ярмарках и гуляньях: в нескольких местах Ходынки врыли высокие гладко обструганные столбы, на макушках которых должны были появиться сапоги, самовары, шапки и иные призы для тех ловкачей, которые сумеют добраться до желанной награды. Кроме того, по Москве гуляли слухи, что в каждом тысячном подарке лежит ассигнация: кто говорил в 10, а кто и в 100 рублей.
      Следует отметить, что поле, пригодное для учебных боев и пехотных маневров, было изрыто солдатскими окопами, стрелковыми ячейками и траншеями. Кроме того, там было немало природных оврагов и ям, оставшихся после добычи песка и глины.
      18 мая был субботним днем, ночь накануне выдалась очень теплой, и сотни тысяч москвичей (в первую очередь бедняков) решили провести время с вечера до утра под открытым небом, прямо на Ходынском поле, чтобы не опоздать к раздаче подарков. Причем, народ шел на Ходынку, как на праздник, – целыми семьями, а то и домами.
      Около шести часов утра люди, отдыхавшие на поле, вдруг вскочили и бросились, как один человек, вперед. Со стороны Петербургского шоссе тоже скопилась огромная толпа. Известный московский репортер Владимир Алексеевич Гиляровский (впоследствии автор знаменитых книг о Москве и москвичах) единственный из газетчиков, оказавшийся на Ходынке, считал, что там собралось не менее миллиона человек. Эта гигантская масса народа была стеснена между линией павильонов-буфетов и все сильнее напиравшими новыми толпами, подходившими из Москвы и боявшимися, что раздача подарков начнется раньше объявленного времени и им ничего не достанется.
      В. А. Гиляровский писал о произошедшем так: «Над миллионною толпой начал подниматься пар, похожий на болотный туман... Давка была страшная. Со многими делалось дурно, некоторые теряли сознание, не имея возможности выбраться или даже упасть: лишенные чувств, с закрытыми глазами, сжатые, как в тисках, они колыхались вместе с массой. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохнулся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы».
      Другой свидетель ходынского ужаса, П. Шостаковский, вспоминал: «И до предела сжатая человеческая масса всей невообразимой тяжестью качнулась в сторону буфетов. Люди тысячами повалились в ров, прямо на головы стоявших на дне. Вслед за ними падали еще и еще, пока ров не был завален телами доверху. И по ним шли. Не могли не идти, не могли остановиться».
      Последствия катастрофы были ужасны – военные врачи и пожарные цепенели от вида множества страшно обезображенных мертвых тел. По официальным данным, на Ходынском поле погибло 1389 и более 1300 человек было ранено. По данным современного французского историка Марка Ферро, число раненых достигало 20 тысяч человек. И все это безумие продолжалось не более 15 минут, но когда толпа опомнилась, было уже поздно.
      Николаю доложили о катастрофе в половине 11-го утра. От него требовалось принять решение – отменить все празднество и объявить траур или, сделав вид, что ничего особенного не произошло, продолжать торжества как ни в чем не бывало. И здесь, впервые после смерти Александра III, царская семья решительно разделилась. Категоричнее всех настаивала на прекращении дальнейших празднеств императрица-мать. Мария Федоровна потребовала примерно наказать московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, хоть он и был родным братом покойного императора. Она потребовала создать следственную комиссию, чтобы выявить и других виновников катастрофы. Марию Федоровну поддержал великий князь Михаил Александрович (двоюродный дед Николая II) и три его сына – Николай, Михаил и Сергей Михайловичи.
      Однако в защиту виновника катастрофы выступили три его родных брата – великие князья Владимир, Алексей и Павел Александровичи. Их союзницей оказалась и молодая императрица, которая не могла дать в обиду Сергея Александровича – мужа своей любимой сестры Елизаветы Федоровны.
      Николай, изрядно поколебавшись, принял, как и следовало ожидать, компромиссное решение: день 18 мая закончить по старой программе (главным образом, из-за того, что вечером должен был состояться бал у французского посла) и по политическим соображениям отменять его не следовало. А уж потом, если это будет возможно, празднества свернуть, заменив их посещениями больниц, раздачей пособий и всего прочего, приличествующего произошедшему несчастью. И, выполняя принятое решение, царь и царица отправились на Ходынку, где трупы уже были убраны, а кровь засыпана песком.
      В два часа дня их императорские величества появились на балконе Царского павильона, грянул пушечный залп, заиграли военные оркестры, сотни тысяч людей обнажили головы и стали смотреть, как мимо павильона в четком строю пошли парадным маршем войска.
      После этого Николай принял в Петровском дворце делегации крестьян и дворян Варшавы, отобедал вместе с московскими дворянами, а вечером отправился на бал к французскому послу – графу Луи-Густаву Монтебелло.
      В первой паре танцующих Николай пошел с красавицей-графиней – женой посла, Монтебелло шел во второй паре с Александрой Федоровной, а главный виновник катастрофы – великий князь Сергей Александрович – шел следом за ними, словно демонстрируя безнаказанность и глубокую аморальность царской семьи. На следующее утро Сергей Александрович узнал, что Москва одарила его новым титулом – «князь Ходынский».
      И Николай и Александра Федоровна понимали, что их пребывание на балу более чем двусмысленно, и, выполнив протокол, вскоре уехали в Кремль.
      Утром 19 мая, будто опомнившись, они присутствовали на панихиде по погибшим и поехали по больницам, навещая раненых. Под впечатлением увиденного, царь приказал выдать каждой семье, в которой были погибшие, по 1000 рублей за человека и оплатить их похороны, а для осиротевших детей открыть особый приют.
      Тогда же было начато следствие, но через два месяца виновным признали лишь московского обер-полицмейстера Власовского; его обвинили в нераспорядительности и служебной халатности, после чего отправили в отставку.
      А вечером 19 мая состоялся еще один блестящий бал, правда, последний. Однако же он вызвал не меньшее возмущение, чем предыдущий, ибо давал этот бал не кто-нибудь, а сам «князь Ходынский».
      И перед Россией вновь встал извечный вопрос: «А кто же нами правит?».

      В момент вступления Николая на престол царская фамилия была весьма многочисленна. Мы уже познакомились с самим Николаем – ее главой, с императрицей Александрой Федоровной и со вдовствующей императрицей Марией Федоровной. По «Закону об императорской фамилии», царь, царица и вдовствующая государыня были первыми персонами Российского императорского дома, а его абсолютным принцепсом (первым лицом) был царствующий монарх – Николай II.
      Как почтительный и любящий сын, Николай, конечно же, всегда признавал авторитет матери, советуясь с нею по семейным делам; но иногда (правда, крайне редко) принимал решения и сам. Да и как было не прислушиваться к матери, если в день смерти Александра III ей шел 47-й, а ему – 27-й год.
      По мужской линии на генеалогическом древе Романовых развивались шесть ветвей. Первой была ветвь прямых потомков Александра III – «Александровичи». Кроме Николая, их было только двое – Георгий и Михаил, да и то судьбе было угодно, чтобы Георгий скончался от туберкулеза через 5 лет (в июне 1899 года в 28-летнем возрасте), не оставив потомства. После его смерти у Николая остался лишь один родной брат – Михаил, бывший цесаревичем с 1899 года и до рождения у Николая (30 июля 1904 года) сына Алексея.
      Две другие линии шли от родных братьев Александра III – великих князей Владимира и Павла. У Владимира было трое сыновей (Кирилл, Борис и Андрей), а у Павла был только один сын – Дмитрий.
      Еще три ветви шли от сыновей Николая I – Николая Николаевича (Старшего), Константина Николаевича и Михаила Николаевича. Когда Николай II вступил на престол, Николай Николаевич и Константин Николаевич уже умерли, и в живых оставался лишь один сын императора – Михаил. Однако старшинство в роду соблюдалось строго и на семейной иерархической лестнице, ближе к верхним ее ступенькам, стояли три «Константиновича» – 44-летний Николай, 36-летний Константин и 34-летний Дмитрий. Следом шли два «Николаевича» – 38-летний Николай Николаевич (Младший) и 30-летний Петр Николаевич. И, наконец, шли сыновья самого младшего сына Николая I – Михаила. Их было шестеро: 36-летний Николай, 33-летний Михаил, Георгий, которому шел 32-й год, 28-летний Александр, 25-летний Сергей и 19-летний Алексей.
      Два родных брата Александра III – Алексей и Сергей – детей не имели. Правда, у Алексея Александровича их было несколько, но это были бастарды – незаконные сыновья, и царская семья не могла их числить среди своих. А Сергей Александрович детей не имел.
      Российский императорский дом в то время состоял из более чем 60 полноправных членов, носивших титул «высочество». Не все они оставили след в истории, и потому мы познакомимся лишь с наиболее яркими членами царской фамилии, которым предстоит играть ту или иную роль в нашем повествовании. Однако прежде следует коротко рассказать о предстоящем 23-летнем царствовании, состоявшем из трех, четко отличавшихся друг от друга периодов.
      Первый период, когда Николай II был неограниченным самодержавным монархом, продолжался 10 лет – с 1894 по 1904 год; второй (1904–1914 годы) – период русско-японской войны, Первой революции 1905–1907 годов и превращения самодержавия в ограниченную парламентскую монархию; и, наконец, последний (1914–1917 годы) – период Первой мировой войны и крушения династии.

      Познакомимся поближе с некоторыми представителями Дома Романовых. Их характеристики заимствованы из «Книги воспоминаний» великого князя Александра Михайловича, друга князя Александра Михайловича, друга юности Николая II.

      Отец Александра Михайловича – великий князь Михаил Николаевич (1832–1909), занимавший с 1881 года пост председателя Государственного Совета, приходился Николаю II двоюродным дедом.
      Характеристику родственников Александр Михайлович начинает именно со своего отца, которому в момент восшествия на престол Николая II исполнилось 62 года. «Он был бы идеальным советником молодого императора, если бы не был столь непреклонным сторонником строгой дисциплины. Ведь его внучатый племянник был его Государем, и, как таковому, ему надлежало оказывать беспрекословное повиновение...»
      Следующими по старшинству шли четыре дяди государя, четыре брата покойного императора. Великий князь Владимир Александрович (1847–1909) – отец старшего по первородству из ныне здравствующих членов императорской семьи великого князя Кирилла Владимировича – обладал несомненным художественным талантом. Он рисовал, интересовался балетом и первый финансировал заграничные балетные турне С. Дягилева. Собирая старинные иконы, посещал два раза в год Париж и очень любил давать сложные приемы в своем изумительном дворце в Царском Селе.
      «Он относился очень презрительно к молодым великим князьям. С ним нельзя было говорить на другие темы кроме искусства или тонкостей французской кухни... Он занимал сообразно своему положению и возрасту ответственный пост командира Гвардейского корпуса, хотя исполнение этих обязанностей и являлось для него большой помехой в его любви к искусству...
      Его супруга, великая княгиня Мария Павловна, принадлежала к царствовавшему дому герцогов Мекленбург-Шверинских. Ее брат Фридрих был мужем моей сестры Анастасии. Она была очаровательною хозяйкой, и ее приемы вполне заслужили репутацию блестящих...
      Затем великий князь Алексей Александрович (1850–1908), который пользовался репутацией самого красивого члена императорской семьи, хотя его колоссальный вес послужил бы значительным препятствием к успеху у современных женщин... Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку. Но он состоял на государственной службе и занимал должность не более не менее, как Адмирала Российского флота (Генерал-Адмирал). Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы. Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Это беззаботное существование было омрачено, однако, трагедией: несмотря на все признаки приближающейся войны с Японией, Ге-нерал-Адмирал продолжал свои празднества и, проснувшись в одно прекрасное утро, узнал, что наш флот потерпел позорное поражение в битве с современными дредноутами микадо. После этого великий князь подал в отставку и вскоре скончался».
      Дальше Александр Михайлович дает в высшей степени нелестную характеристику «князю Ходынскому» Сергею Александровичу (1857–1905), повторяя то, о чем мы уже знаем. Но добавляет, что «упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая таким образом врагам богатую пищу для клеветы и злословия». Он называет своего дядюшку «очень посредственным офицером», «совершенно невежественным в вопросах внутреннего управления» и признается: «При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере я не могу ее найти».
      И совершенно противоположную характеристику наш мемуарист дает его жене Елизавете Федоровне (старшей сестре императрицы): «Трудно было придумать больший контраст, чем между этими двумя супругами! Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце – таковы были добродетели этой удивительной женщины. Было больно, что женщина ее качеств связала свою судьбу с таким человеком, как дядя Сергей. С того момента, как она прибыла в Санкт-Петербург из родного Гессен-Дармштадта, все влюбились в “тетю Эллу”. Проведя вечер в ее обществе и вспоминая ее глаза, цвет лица, смех, ее способность создавать вокруг себя уют, мы приходили в отчаяние при мысли о ее близкой помолвке. Я отдал бы десять лет жизни, чтобы она не вошла в церковь к венцу об руку с высокомерным Сергеем... Слишком гордая, чтобы жаловаться, она прожила с ним около двадцати лет. Не поза или рисовка, а истинное милосердие побудило ее навестить убийцу мужа в его камере московской тюрьмы.
      (В данном случае речь идет о посещении Елизаветой Федоровной эсера-террориста Ивана Каляева, разорвавшего бомбой на куски Сергея Александровича, 4 февраля 1905 года на территории Кремля. – В. Б.)
      Ее последовавший вслед за тем уход в монастырь, ее героические, хотя и безуспешные, попытки руководить царицей, и наконец ее мученичество в плену большевиков – все это дает достаточно оснований, чтобы причислить великую княгиню Елизавету Федоровну к лику святых... Нет более благородной женщины, которая оставила отпечаток своего облика на кровавых страницах русской истории».
      (31 марта (13 апреля) 1992 года решением Архиерейского Собора, состоявшегося в Свято-Даниловом монастыре в Москве великая княгиня Елизавета Федоровна и инокиня Марфо-Мариинской обители Варвара были причислены к лику святых. – В. Б.)
      Младший сын Александра II – Павел (1860–1919) – был самым симпатичным из четырех дядей царя... Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла, великий князь Павел никогда не занимал ответственного поста. Он с юности пользовался успехом у женщин и потому женился лишь двадцати девяти лет – довольно поздно для традиционно ранних браков мужчин из дома Романовых. Его женой в 1889 году стала девятнадцатилетняя греческая принцесса Александра Георгиевна. Брак был удачен. Молодая жена отличалась добросердечием, веселым нравом и сохранила в характере детскую непосредственность. Вскоре у нее родилась дочь – Мария, а потом она забеременела снова. Самыми близкими друзьями молодых супругов были Сергей Александрович и Елизавета Федоровна. Когда же Сергея Александровича перевели служить в Москву, то друзья часто навещали их, останавливаясь в имении Ильинское. Приезжая в Ильинское, хозяева и гости начинали бесконечный праздник, состоящий из балов, пикников, выездов, катаний на лодках. Александра Георгиевна особенно любила кататься на лодке, и из-за молодости, резвости и озорства, начинала прогулки с того, что не сходила в лодку, как все, а прыгала в нее с крутого, но невысокого берега. Так поступила она и в начале сентября 1891 года, будучи на сносях вторым ребенком. После катания был бал и на нем молодая женщина потеряла сознание: у нее началась родовая горячка, и она, родив недоношенного мальчика, на третьи сутки умерла. Павел Александрович страдал безмерно еще и из-за того, что новорожденный долго находился между жизнью и смертью, да и сам несчастный вдовец сильно заболел, а когда дела его пошли на поправку, врачи отправили его в Италию. Детей же забрала к себе Елизавета Федоровна, и они остались жить в Москве. Мальчика окрестили Дмитрием и из-за его сиротства к нему особенно тепло относились и царь с царицей. А когда у Николая II появилась первая дочь – Ольга, великий князь Дмитрий Павлович стал участником ее забав и игр.
      А его отец довольно долго оставался вдовцом, ведя жизнь великосветского человека и проводя время то на французской Ривьере, то в Париже. Но через пять лет после постигшего его несчастья он женился. История женитьбы великого князя Павла Александровича была не лишена романтизма и строилась на чистой любви. Павел Александрович влюбился в Ольгу Валериановну Пистолькорс – урожденную Карнович – с первого взгляда, увидев ее за обедом, который ее муж, немецкий аристократ и русский генерал, давал у себя дома в честь великого князя.
      Осенью 1896 года великий князь и мадам Пистолькорс навестили Париж, остановившись в одном отеле, но пока еще в разных номерах, а, возвратившись в Петербург, уже и дня не могли провести друг без друга.
      Летом 1897 года они уехали на морские купания на французскую Ривьеру, а затем надолго поселились в Берлине, где Павел Александрович лечился от экземы, вспыхнувшей у него на нервной почве, а его невеста самоотверженно ухаживала за ним. Когда великому князю стало легче, он твердо решил жениться, но его адъютанты не смогли найти православного священника, и влюбленные вернулись в Россию ни с чем. Из-за этой неудачи тело больного вновь покрылось язвами, и Пистолькорс даже переехала к нему в дом, чтобы и дальше ухаживать за ним.
      «У меня был очень серьезный разговор с дядей Павлом, который закончился моим предупреждением ему о всех последствиях, которые будут иметь место для него в результате его предполагаемой женитьбы, – писал Николай матери по этому поводу. – Однако это не имело воздействия... Как больно и печально все это, и как стыдно за него нашей семье перед всем светом. Где гарантии, что Кирилл не захочет завтра начать подобного рода вещи, а Борис и Сергей днем позже? А в конце концов, я боюсь, целая колония членов русской императорской фамилии обоснуется в Париже с их полузаконными и незаконными женами. Один Бог знает, что за время мы переживаем, когда неприкрытый эгоизм подавляет все чувства совести, долга или даже просто приличия».
      Разумеется, в свете с удовольствием мыли кости всем героям этой истории, и тогда муж Ольги Валериановны, еще не получивший развода, сказал, что он «никому не позволит трепать свое честное имя по панели». (Муж ее – генерал-майор Эрик-Август был очень гордым человеком.)
      Это заставило Павла Александровича форсировать события, и он, поделив принадлежавшие ему шесть миллионов рублей золотом на две равные части, три миллиона взял себе, а три миллиона оставил детям – Марии и Дмитрию, а их опекуншей и воспитательницей стала бездетная великая княгиня Елизавета Федоровна. Павел Александрович и Ольга Валериановна уехали во Флоренцию и там дождались официального извещения о получении мадам Пистолькорс развода, после чего они и повенчались, избрав для этого родину Ромео и Джульетты – Верону, и доставив Николаю II истинную горечь, ибо он понимал, что этот первый мезальянс лишь начало многих других подобных историй в огромной царской семье.
      Правда, мягкосердечный племянник вскоре простил Павла Александровича и в 1904 году даровал его морганатической супруге титул графини Гогенфельзен, а в 1916 году – титул княгини Палей. Последнее объяснялось тем, что в 1916 году Николаю II казался возможным брак между сыном Павла Александровича от первого брака Дмитрием и его старшей дочерью – Ольгой, и он хотел, чтобы и мачеха его будущего зятя была титулована по высшему разряду. Однако брак между Ольгой и Дмитрием не состоялся, – почему, мы узнаем в свое время, но Ольга Валериановна стала княгиней Палей.
      Через три года великий князь Кирилл Владимирович оправдал невеселый прогноз Николая, женившись на разведенной женщине. Причем женой Кирилла Владимировича стала Саксен-Кобург-Готская принцесса Виктория-Мелита, бывшая замужем за родным братом императрицы Александры Федоровны – герцогом Эрнстом Гессенским, который Николаю II доводился шурином. Для Николая это было тем более горько, что именно на свадьбе Виктории и Эрнста Гессенского он сделал предложение своей будущей жене. Оскорблена была и Александра Федоровна, и, вероятно, не без ее влияния Николай отставил своего кузена от службы на флоте и приказал выслать из России.
      В ответ отец Кирилла, дядя царя – великий князь Владимир Александрович, – пригрозил отставкой со всех постов, и мягкосердечный Николай уступил и возвратил Кирилла в службу, отменив и высылку из России.
      Что же касается Павла Александровича, то он из Флоренции вскоре же уехал в Париж и долгое время пребывал там, живя в свое удовольствие и не без пользы для себя.
      «Мне лично думается, – писал Александр Михайлович, – что великий князь Павел, встречаясь в своем вынужденном изгнании с выдающимися людьми, от этого только выиграл. Это отразилось на складе его характера и обнаружило в нем человеческие черты, скрытые раньше под маской высокомерия».

      У Николая II было два родных брата – Георгий и Михаил. Первый из них после вступления старшего брата на престол стал цесаревичем.
      По общему признанию, Георгий (1871–1899) был самым одаренным из сыновей Александра III, но он умер от туберкулеза, проболев очень долго, и оставил о себе память, построив на собственные деньги астрономическую обсерваторию в горном поселке Аббас-Туман, где он постоянно жил и лечился. Георгий скончался 28-и лет 28 июня 1899 года.
      После его смерти цесаревичем стал младший брат Николая – Михаил (1878–1918). О Михаиле необходимо рассказать подробнее, хотя бы потому, что он пусть и формально, но все же был последним российским императором. Александр Михайлович так характеризовал Михаила: «Михаил был на 11 лет моложе государя. Он очаровывал всех подкупающей простотой своих манер. Любимец родных, однополчан-офицеров и бесчисленных друзей, он обладал методическим умом и выдвинулся бы на любом посту, если бы не заключил своего морганатического брака».
      А сейчас расскажем о Михаиле времен его детства и молодости, когда он был еще не женат. Последний сын Александра III был его слепой любовью и бесконечным баловнем. Почти все историки, занимавшиеся сюжетами жизни Александра III, непременно упоминали о том, как однажды царь прогуливался с пятилетним Мишей в саду. Было жарко, Миша расшалился, отец никак не мог угомонить его, и тогда, подняв шланг, Александр окатил шалуна водой. Мальчика переодели и привели на завтрак, за которым собралась вся семья. Потом Мишу отвели в его комнату, окна которой находились над кабинетом царя.
      Довольно долго поработав, Александр вышел на балкон, и тут на голову ему опрокинулся поток воды – это его баловень подкараулил отца и вылил на него целое ведро воды. Никто никогда не посмел бы так поступить с грозным императором, а Михаил сделал это, твердо зная, что отец простит его. И дело, действительно, кончилось тем, что Александр рассмеялся и пошел переодеваться.
      Слава бонвивана и шалопая сопровождала Михаила всю жизнь. Самыми сильными его увлечениями были автомобили, женщины и лошади.
      В характере Михаила Александровича было много общего с его старшим братом Николаем. Он тоже был наделен талантом очаровывать людей, был прост и неприхотлив, как и Николай; любил искусство, музыку, животных, цветы. Его страстью был и конный спорт, к чему расположил его все тот же мистер Хетс, воспитывавший всех августейших братьев.
      Михаил, как и Николай, любил физический труд, – особенно пилку и колку дров, а благодаря своему наставнику стал убежденным англоманом: в Англии ему нравилось все – от парламентских институтов до образа жизни.
      В 1901 году, когда Михаилу было 23 года, он влюбился во фрейлину своей сестры Ольги Дину Коссиковскую, поехал за ней в Италию, куда ее увезла Ольга и откуда Михаил и Дина должны были бежать дальше, чтобы тайно обвенчаться. Однако романтическая история закончилась более чем прозаически – об их плане узнала Мария Федоровна, отругала шалопая-сына, а фрейлину велела уволить.
      Скандальная матримониальная история Михаила Александровича еще ждет нас впереди, ибо она произо-шла уже после 1904 года.

      Кроме брата Михаила у Николая II были еще и две сестры – Ксения (1875–1960), вышедшая замуж за своего двоюродного дядю – великого князя Александра Михайловича, и Ольга (1882–1960) – скромная, чистосердечная и необычайно добрая.
      Ольга родилась в 1882 году, когда Александр III уже был императором, и потому называлась «порфирородной». В 1901 году, когда ей было 19 лет, она вышла замуж за принца Петра Александровича Ольденбургского, который был старше Ольги на 14 лет и совершенно не обращал на свою молодую жену никакого внимания, полностью предавшись пагубной страсти – азартным карточным играм. Так как молодые жили в одном дворце со старым герцогом Александром Ольденбургским – отцом Петра и с его матерью, то родители постоянно устраивали сцены из-за беспрерывных проигрышей сына, которые им приходилось оплачивать, и эта атмосфера была непривычной и часто непереносимой для царской дочери. И Ольга выработала свой стиль поведения: она надолго уходила из дома, гуляя в одиночестве по Петербургу, заходила в лавки, навещала театральное училище или же отправлялась в свое загородное имение, где на ее деньги содержалась школа, а то выбиралась на пленэр и увлеченно рисовала, достигнув в этом подлинного совершенства.
      Государственный секретарь Александр Александрович Половцев, бывший на их свадьбе, оказался пророком, оставив такую запись в своем дневнике: «Великая княгиня некрасивая, ее вздернутый нос и вообще монгольский тип лица выкупается лишь прекрасными по выражению глазами, глазами добрыми и умными, прямо на вас смотрящими. Желая жить в России, она остановила свой выбор на сыне принца Александра Петровича Ольденбургского... Очевидно, соображения, чуждые успешности супружеского сожития, были поставлены здесь на первый план, о чем едва ли не придется со временем пожалеть». Забегая чуть вперед, скажем, что восемь лет прожила она с мужем без любви и сердечной привязанности, но в 1916 году все же вышла замуж по любви за адъютанта своего бывшего мужа, ротмистра Лейб-гвардии Кирасирского полка Николая Александровича Куликовского.
      Их любовь началась еще в 1909 году, но Николай II установил для влюбленных испытательный срок в семь лет и они выдержали это испытание.

      В числе многочисленной родни Николая II – его двоюродные дяди. Их было 11. По старшинству первые из них – три сына великого князя Константина Николаевича (1827–1892) – Константин, Дмитрий и Николай. (Был еще и четвертый сын – Вячеслав, но он умер 15-ти лет в 1879 году.) О них мы расскажем подробнее.
      Подлинной гордостью семьи Константина Николаевича стал его старший сын Константин Константинович (1858–1915), известный всей России как поэт, скрывавшийся под псевдонимом «К. Р.».
      Александр Михайлович писал о нем: «Константин Константинович был талантливым поэтом и очень религиозным человеком, что до известной степени как бы суживало и одновременно расширяло его кругозор. Он был автором лучшего перевода шекспировского “Гамлета” на русский язык и любил театр, выступая в главных ролях на любительских спектаклях в Эрмитажном театре Зимнего дворца. Он с большим тактом нес обязанности президента Императорской Академии наук. (К. К. Романов был почетным членом Академии наук с 1887 года, когда ему было 29 лет, и Президентом – с 1889 года и до дня своей смерти, последовавшей 2 июня 1915 года. – В. Б.)...
      Константин Константинович был первым, кто признал гений биолога Павлова. Он писал поэмы, драматические произведения и рассказы, и его талант признавался даже органами печати, враждебными существовавшему в России строю. В Лейб-гвардии Измайловском полку он создал свои знаменитые “Измайловские Досуги” и, таким образом, заменил обычные кутежи офицерских собраний интересными вечерами, посвященными современной русской литературе. Хорошо разбираясь в тайниках души русского простолюдина, он значительно преобразовал методы воспитания молодых солдат. Для него не было большего удовольствия, как провести утро в казармах, где он занимался с ними “словесностью”. Будучи в течение многих лет начальником Главного управления военно-учебных заведений, он сделал много, чтобы смягчить суровые методы нашей военной педагогики... Казалось бы, что такой гуманный и просвещенный человек был бы неоценимым помощником государя в делах управления империей.
      Но, к сожалению, он ненавидел политику и чуждался всякого соприкосновения с политическими деятелями. Он искал прежде всего уединения в обществе книг, драматических произведений, ученых, солдат, кадетов и своей счастливой семьи, состоявшей из жены – великой княгини Елизаветы Маврикиевны (принцессы Саксен-Веймарской), шести сыновей и двух дочерей».
      Второй сын Константина Николаевича – Дмитрий (1860–1919) – был страстным кавалеристом и отдал этому роду войск всего себя: ни на что другое ни времени, ни желаний у него не оставалось. Таким вот, кавалеристом с головы до ног, и никем более, он и остался в людской памяти.
      О третьем сыне Константина Николаевича – Николае (1850–1918) – вся семья вспоминала с сожалением и стыдом: он украл из собственного дома драгоценный оклад иконы своей матери, что иначе, как помешательством объяснить было невозможно, но оказалось, что «помешательство» это произошло на любовной почве, – виновницей оказалась американская авантюристка Фанни Лир, и чтобы добиться ее благосклонности, Николай продал оклад, купив ей дорогие украшения.
      Когда семья призвала его к ответу, он оклеветал невинного человека, но тот сумел оправдаться, и царь отправил своего кузена в Ташкент.
      Фанни Лир отказалась ехать с ним в ссылку, и он отправился в изгнание один. Там Николай Константинович женился на дочери местного полицейского Надежде Драйер и оставил двух сыновей – Артемия и Александра, дав им фамилию «Искандер» – так называлось имение великого князя вблизи Ташкента.
      В 1905 году, когда Николаю Константиновичу было 55 лет, а жена его уехала в Петербург, он влюбился в 15-летнюю гимназистку Варвару Хмельницкую и купил для ее родителей большой, дорогой дом. А девочку умыкнул и обвенчался с ней в одной из окрестных церквей.
      Ташкентский генерал-губернатор срочно сообщил об этом в Петербург, откуда пришло повеление – попа, обвенчавшего парочку, постричь в монахи, а Варю и ее родителей отослать в Одессу, откуда они приехали в Ташкент.
      Чтобы не возвращаться к великому князю-вору, клеветнику и многоженцу, скажем, что он умер в 1918 году. О смерти его сохранились две версии: согласно первой, его убили чекисты, по второй – он умер от воспаления легких, и его хоронили под красным флагом как политического ссыльного, жертву самодержавия.

      Из всех членов императорской фамилии самое большое влияние на государственные дела оказывал великий князь Николай Николаевич (Младший) (1856–1929) – сын великого князя Николая Николаевича (Старшего) и внук императора Николая I. Когда новый царь вступил на престол, он назначил своего двоюродного дядю и своего бывшего полкового командира генерал-инспектором кавалерии. Но, заняв этот высокий военный пост, Николай Николаевич нередко выходил за рамки своей компетенции, хотя ее генерал-инспектору не хватало и на то, чтобы хорошо руководить кавалерией. Однако, обладая напором и упрямством, он мог вынудить своего августейшего племянника сделать в большой политике то, чего тот не хотел, но зато хотел он сам, его дядя.
      Объяснялось это и тем, что жена Николая Николаевича – дочь князя Черногорского Анастасия (Стана) Николаевна, – имела сильное влияние на императрицу Александру Федоровну. Неменьшим авторитетом пользовалась у императрицы и родная сестра Станы – великая княгиня Милица Николаевна, бывшая замужем за родным братом Николая Николаевича – Петром. «Сестры-черногорки», как их прозвали, – простодушные, суеверные, с холерическим, полуистерическим темпераментом, – легко поддавались воздействию всяких сомнительных личностей: знахарей, ясновидцев, целителей, блаженных, игравших на струнах души многих аристократов, склонных к мистицизму.
      Муж Милицы – великий князь Петр Николаевич (1864–1931) – был полной противоположностью своему старшему брату. Он с детства болел туберкулезом легких и поэтому подолгу жил в Египте. Петр Николаевич серьезно занимался архитектурой и из-за этого слыл «белой вороной» в Доме Романовых.

      Еще более необычной фигурой в среде Романовых был великий князь Николай Михайлович (1859–1919) – выдающийся историк-исследователь эпохи Александра I, автор нескольких многотомных монографий и публикатор множества документов конца XVIII – начала XIX веков. Следует заметить, что все «Михайловичи» выгодно отличались от прочих Романовых многочисленными и разнообразными талантами. Историк В. П. Обнинский связывал это с тем, что жена великого князя Михаила Николаевича великая княгиня Ольга Федоровна – до принятия православия Цецилия Баденская – была дочерью еврейского банкира, и наделила своей беспокойной кровью всех детей, отличавшихся от многочисленных кузенов и кузин умом, предприимчивостью и авантюризмом.
      Когда Николай II вступил на престол, Николай Михайлович только еще готовился к деятельности историка, ибо с 1883 года, по окончании Академии Генерального штаба, как и все его родственники состоял на военной службе. Он был командиром Кавалергардского полка, но его интеллектуальный уровень был настолько выше, круг интересов настолько шире его однополчан, что общение с офицерами-кавалергардами не давало Николаю Михайловичу никакого удовлетворения. Все свободное время он проводил в архивах Санкт-Петербурга и Парижа, приводя в изумление парижан тем, что живет в скромном, старом отеле «Вандом», а его излюбленными заведениями являются не «Фоли-бержер» и не «Максим», а Национальная библиотека, Национальный архив и Коллеж де Франс.
      Будучи натурой незаурядной и цельной и обладая выдающимися способностями, он вызывал у множества высокопоставленных карьеристов чувства зависти и озлобления. Младший брат Александр Михайлович писал о нем: «Я не знаю никого другого, кто мог бы с большим успехом нести обязанности русского посла во Франции или же в Великобритании. Его ясный ум, европейские взгляды, врожденное благородство, его понимание миросозерцания иностранцев, его широкая терпимость и искреннее миролюбие стяжали бы ему лишь любовь и уважение в любой мировой столице. Неизменная зависть и глупые предрассудки не позволили ему занять выдающегося положения в рядах русской дипломатии, и вместо того, чтобы помочь России на том поприще, на котором она более всего нуждалась в его помощи, он был обречен на бездействие людьми, которые не могли ему простить его способностей, ни забыть презрения к их невежеству».
      Николай Михайлович оказался несчастлив и в личной жизни. В момент вступления на престол Николая II ему было 35 лет, но он был еще не женат и оставался холостым до дня своей трагической гибели.
      В юности он влюбился в свою двоюродную сестру – принцессу Викторию Баденскую. Но православная церковь не допускала брака между двоюродными братьями и сестрами, а Николай Михайлович не смел и думать о перемене конфессии и, оставаясь однолюбом, предпочел вечное одиночество браку не по любви. А его возлюбленная вышла замуж за шведского принца Оскара-Густава-Адольфа из династии Бернадотов, который с 1907 до 1950 года был королем Швеции под именем Густав V.
      О Михаиле Михайловиче (1861–1929) уже упоминалось в предыдущей книге серии «Неофициальная история России» в связи с его женитьбой на внучке Пушкина – Софье Николаевне фон Меренберг. Эта женитьба, между прочим, спасла ему жизнь, так как он навсегда поселился в Англии, и его минула участь большинства Романовых, убитых в 1918–1919 годах.
      Еще один из «Михайловичей» – Георгий (1863–1919) – был печальным исключением среди своих ближайших сородичей. Его положительные качества ограничивались лишь тем, что он довольно хорошо рисовал, зато во всем прочем он выдерживал расхожий стереотип великого князя, проводя жизнь в конюшне, на манеже и в казарме. В 1900 году он женился на греческой принцессе Марии Георгиевне, родившей ему двух дочерей – Нину и Ксению.
      Следующий из «Михайловичей» – Сергей (1869–1918) – сделал карьеру артиллерийского генерала – энергичного, умного, прекрасно образованного, став в конце концов генерал-инспектором этого рода войск. На протяжении сорока лет он был одним из самых близких друзей Николая II.
      Когда Николай оставил Кшесинскую, ее высоким патроном стал Сергей Михайлович. Он безгранично любил ее и столь же беспредельно был верен ей, не зная кроме «божественной Матильды» ни одной другой женщины. Сергей Михайлович сблизился с Кшесинской сразу же после того, как Николай с нею расстался. Причем это сближение произошло по прямой и недвусмысленной просьбе самого Николая. Впоследствии великая балерина писала о Сергее Михайловиче: «Всем своим отношением он завоевал мое сердце, и я искренне его полюбила. Тем верным другом, каким он показал себя в эти дни, он остался на всю жизнь: и в счастливые годы, и в дни революции и испытаний».
      Однако сердце артистки безраздельно принадлежало Сергею Михайловичу лишь первые шесть лет. Немалую роль при этом играло и то, что Сергей Михайлович в 1894 году был избран первым президентом Российского Театрального общества и это делало Кшесинскую некоронованной королевой русской сцены. Директор Императорских театров князь С. М. Волконский полностью зависел от капризов и прихотей всесильной фаворитки, и когда однажды дело дошло до конфликта между ними, то князю не осталось ничего другого, как подать в отставку. Сергей Михайлович был смиренным рабом Матильды Феликсовны, послушно выполняя все ее причуды. Он купил для нее в Стрельне на берегу Финского залива в 20 верстах от Петербурга великолепную дачу, а в 1904 году начал строительство знаменитого особняка, получившего имя его хозяйки, и по праву считающегося шедевром архитектуры в стиле «модерн». Особняк представлял собою настоящий дворец с анфиладой парадных залов и большим зимним садом, только на отопление которого уходило до двух тысяч рублей в зиму. Ситуация с постройкой особняка была не лишена известной пикантности, ибо происходило это после того, как Матильда Феликсовна родила сына, но не от Сергея Михайловича, а от его двоюродного племянника – великого князя Андрея Владимировича (1879–1956), который был на семь лет младше балерины.
      Она познакомилась с двадцатилетним Андреем Владимировичем 13 февраля 1900 года – в день своего десятилетнего артистического юбилея на большом праздничном ужине, данном в ее честь. «Великий князь Андрей Владимирович произвел на меня сразу в этот первый вечер, что я с ним познакомилась, громадное впечатление: он был удивительно красив и очень застенчив, – писала Кшесинская. – С этого дня в мое сердце закралось сразу чувство, которого я давно не испытывала. Мы все чаще и чаще стали встречаться, и наши чувства друг к другу скоро перешли в сильное взаимное влечение. Я влюблялась все больше и больше».
      Когда Кшесинская писала о «чувстве, которого давно не испытывала», она имела в виду свою любовь к цесаревичу Николаю. Его она любила всю жизнь и хотела назвать своего сына Николаем, но так как холодная расчетливость всегда брала у нее верх над чувствами, то и на этот раз победил разум, и она назвала мальчика Владимиром в честь его деда – великого князя Владимира Александровича. Когда 23 июля 1902 года мальчика принесли в дворцовую церковь на крестины, Владимир Александрович необычайно растрогался, заметив, что внук сильно похож на него. Он подарил ребенку крестик из темно-зеленого александрита на платиновой цепочке – свой родовой камень, который был открыт в день рождения Александра II. А Владимир Александрович был сыном царя-освободителя. Сыну Кшесинской дали фамилию Красинский, чей графский польский род дал начало роду Кшесинских.
      Своеобразие создавшейся ситуации состояло в том, что Матильда Феликсовна продолжала жить с Сергеем Михайловичем, сохраняя в тайне роман с его молодым родственником. Однако, оказавшись в положении, она должна была признаться в своей связи с Андреем Владимировичем. «У меня был тяжелый разговор с великим князем Сергеем Михайловичем, – писала Кшесинская. – Он отлично знал, что не он – отец моего ребенка, но он настолько меня любил и так был привязан ко мне, что простил меня и решился, несмотря на все, остаться при мне и ограждать меня, как добрый друг. Он боялся за мое будущее, за то, что может меня ожидать... Я так обожала Андрея, что не отдавала себе отчета, как я виновата была перед Сергеем Михайловичем».
      Любовь Сергея Михайловича к Матильде, поистине, не знала предела. Он не только простил ей роман со своим племянником, но и искренне полюбил ее сына, посвящая ему все свои досуги.
      О том, что в дальнейшем произошло с нашими героями, будет рассказано в свое время.
      Самый младший из «Михайловичей» – Алексей (1875–1895) умер от туберкулеза, когда ему было всего 20 лет.
      Автор «Книги воспоминаний», на которую мы ссылаемся, великий князь Александр Михайлович (1866–1933) женился на дочери Александра III – Ксении. Но не успел он провести свой медовый месяц на Южном берегу Крыма, как умер Александр III, и молодожены вернулись в Петербург вместе с прахом императора. А после того, как сыграли свадьбу Николай II и Александра Федоровна, две пары молодоженов стали столь близки друг с другом, что даже их спальни в Аничковом дворце располагались в смежных комнатах. Потом они вместе переехали в Зимний дворец; летом, не разлучаясь, жили то в Гатчине, то в Петергофе, а осенью – то в Аббас-Туман (рядом с больным Георгием), то в Крыму.
      В 1896 году Александр Михайлович написал по просьбе Николая II докладную записку о положении дел в русском военно-морском флоте, беспощадно раскритиковав их общего с царем дядю – великого князя, генерал-адмирала Алексея Александровича – и морского министра адмирала Н. М. Чихачева. Эту записку, размножив тиражом в 100 экземпляров, разослали всем морским начальникам высшего ранга, и, таким образом, они стали свидетелями неслыханного скандала, когда капитан второго ранга подверг публичному разносу главнокомандующего флотом и морского министра.
      Оба адмирала на следующий же день потребовали от автора записки официальных извинений, грозясь в противном случае подать в отставку, а критикана, даже если он и извинится, отправить на Тихий океан командовать броненосцем «Император Николай I». Александр Михайлович от извинений отказался и был уволен в отставку. А Николай II не поддержал его, сказав, что для него превыше всего поддержание дисциплины, соблюдение субординации и сохранение мира в семье.
      Более всех такой перемене в судьбе Александра Михайловича радовалась его жена Ксения, которой ничуть не улыбалось одиночество, тем более, что у нее уже в июле 1895 года родилась первая дочь – Ирина. Даже среди весьма плодовитых своих родственниц Ксения Александровна едва ли не была рекордсменкой: с 1895 до 1902 года, (за семь лет) она родила дочь и пятерых сыновей – Андрея, Федора, Никиту, Дмитрия и Ростислава. Дети росли в Крыму, где Александр Михайлович из образцового морского офицера превратился в рачительного сельского хозяина высшей пробы, работавшего в розарии, на виноградниках и в садах и прикупавшего все новые и новые земли, окружавшие его имение Ай-Тодор. Частыми гостями счастливых супругов были царь и царица, жившие в соседней Ливадии, и княгиня Зинаида Юсупова, навещавшая их вместе со своим 10-летним красавцем-сыном Феликсом. Кто мог сказать тогда, что пройдет 18 лет и крохотная девочка Ирина станет его женой?
      Так прошло три безмятежных года, а в 1899 году генерал-адмирал сменил гнев на милость и возвратил «кавказского мятежника» (как называл он своего племянника-правдолюбца и бунтаря) на службу во флоте. В 34 года Александр Михайлович стал капитаном первого ранга и командиром броненосца Черноморского флота «Ростислав», а еще через два года император назначил его начальником Главного управления торгового мореплавания в ранге министра и, присвоив Александру Михайловичу чин контр-адмирала, ввел его в Совет министров, где тот оказался самым молодым членом правительства.

      И еще три ветви Романовых входили в Российский Императорский Дом: во-первых – происходившая от великой княгини Марии Николаевны (дочери Николая I) и ее мужа герцога Максимилиана Лейхтенбергского; во-вторых – ветвь, происходившая от герцога Ольденбургского Петра Георгиевича, женившегося на Екатерине (дочери императора Павла), и, в-третьих, – от брака великой княгини Екатерины Николаевны с герцогом Мекленбург-Стрелицким.
      О герцоге Максимилиане Лейхтенбергском и его жене мы рассказывали в книге данной серии «Отец и сын: Николай I – Александр II», теперь же поговорим об их сыновьях – Евгении, Николае и Георгии. Евгений более всего был знаменит благодаря совершенно необыкновенной, воистину сказочной красоте своей жены Зинаиды Дмитриевны Скобелевой – родной сестры знаменитого полководца. Выйдя замуж за герцога Евгения Лейхтенбергского, она получила титул графини Богарне. Великий князь Александр Михайлович писал о ней так: «Когда я упоминаю ее имя, я отдаю себе отчет в полной невозможности описать физические качества этой удивительной женщины. Я никогда не видел подобной ей во время всех моих путешествий по Европе, Азии, Америке и Австралии, что является большим счастьем, так как такие женщины не должны часто попадаться на глаза. Когда она входила, я не мог оставаться с нею в одной комнате. Я знал ее манеру подходить в разговоре очень близко к людям, и я сознавал, что в ее обществе я становлюсь не ответственным за свои поступки. Все молодые великие князья мне в этом отношении вполне сочувствовали, так как каждый страдал при виде ее так же, как и я. Находясь в обществе очаровательной Зины, единственное, что оставалось сделать – это ее обнять, предоставив церемониймейстеру делать, что угодно, но мы, молодежь, никогда не могли собраться с духом, чтобы решиться на этот единственный логический поступок. Дело осложнялось тем, что великий князь Алексей Александрович был неразлучным спутником четы Лейхтенбергских, и его любовь к герцогине уже давно была предметом скандала. В обществе эту троицу называли „царственный любовный треугольник“, и все усилия императора Николая II воздействовать на своего темпераментного дядю не имели никакого успеха. Я полагаю, что великий князь Алексей пожертвовал бы всем русским флотом, только бы его не разлучали с Зиной». К великому огорчению, Зина умерла молодой от внезапной короткой болезни.
      Два брата герцога Евгения – Николай и Георгий – из-за слабого здоровья почти постоянно жили в Париже и потому имели в Петербурге самое малое влияние.
      Столь же малое влияние оказывали и принцы Мекленбург-Стрелицкие – Георгий и Михаил, так как детство и юность они провели в Германии, а в Россию приехали лишь после окончания немецких университетов.
      Что же касается герцога Ольденбургского Петра Георгиевича (1812–1881), то он выдал свою старшую дочь за великого князя Николая Николаевича (Старшего), и она стала великой княгиней Александрой Петровной. Перед тем как обвенчаться, она приняла православие и стала столь ревностной поклонницей его, что закончила свою жизнь монахиней. Она и умерла в монастыре в 1900 году, 62-х лет, от роду.
      Брат Александры Петровны – герцог Александр Петрович Ольденбургский – был командиром Гвардейского корпуса и отличался необыкновенной строгостью. Вместе с тем он с глубочайшим уважением относился к ученым и к наукам вообще, субсидируя множество полезных начинаний и экспедиций и щедро помогая молодым талантам.
      Вот, пожалуй, и все Романовы, о которых следовало упомянуть при ответе на вопрос, что представлял из себя Российский Императорский Дом на рубеже XIX и XX веков. Но, разумеется, самой важной частью этого Дома, главным его элементом, была собственная семья императора Николая II.

      Александра Федоровна впервые забеременела в начале 1895 года. Молодые супруги с нетерпением ждали первенца и решили, что если будет мальчик, то его назовут Павлом, а если девочка – то Ольгой. И вот 3 ноября в Царском Селе родилась девочка. «Вечно памятный для меня день, в течение которого я много, много выстрадал, – записал Николай. – Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях – бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 часов дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом нам посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой. Когда все волнения прошли и ужасы кончились, началось просто блаженное состояние при сознании о случившемся! Слава Богу, Аликс пережила рождение хорошо и чувствовала себя бодрою».
      После того как родилась Ольга, у Николая и Александры Федоровны через каждые два года появились на свет еще три дочери: 29 мая 1897 года – Татьяна, 14 июня 1899 года – Мария и 5 июня 1901 года – Анастасия. Родители радовались девочкам, но с каждой новой дочерью им все больше хотелось мальчика – наследника трона. Изверившись в возможностях медицины, склонная к мистицизму Александра Федоровна все свое упование перенесла на оккультные силы. Когда в сентябре 1901 года царская чета еще раз оказалась в Париже, им был представлен маг и чародей, магистр оккультных наук месье Филипп, к услугам которого при лечении своего сына Романа прибегала великая княгиня Милица Черногорская. Месье Филипп, прослывший гипнотизером и шарлатаном, не имел медицинского образования, и тем не менее Николай дал ему чин действительного статского советника, что соответствовало генерал-майору, и зачислил его военным врачом. Месье Филипп производил на своих августейших пациентов самое благотворное влияние, всемерно успокаивая царя и царицу и внушая им, что все у них будет хорошо.
      Одновременно во дворцах появляется косноязычный юродивый Митя Козельский, отчетливо произносивший лишь два слова – «папа» и «мама», и именно с этих пор в интимном кругу Романовых так стали называть царя и царицу. На смену Мите отыскали припадочную прорицательницу Дарью Осипову, и рядом с ними мирно уживалась еще одна надежда августейших родителей – авторитетнейший иерарх русской православной церкви Иоанн Кронштадтский. Священник одержал победу и склонил императрицу поверить в чудодейственную силу Серафима Саровского – пророка, чудотворца и целителя, умершего 70 лет назад неподалеку от Арзамаса в Саровской пустыне и похороненного в Дивеевском монастыре.
      В середине июля Николай II и Александра Федоровна приехали в Саров. Трое суток усердно молились они днем и ночью, прося чудотворца молиться за них перед престолом Всевышнего о даровании им сына. Особенно глубоко прониклась верой в святого Серафима императрица. Ей казалось, что он – рядом с ними, она даже слышала голос святого.
      Уезжая из Сарова в Петербург, Александра Федоровна решила, что отныне небесным покровителем ее семьи будет святой старец Серафим. Приехав в Петербург, царица продолжала молиться о даровании ей сына и под новый 1904 год почувствовала, что она опять в положении. На сей раз никаких сомнений у нее не было – это будет, конечно же, мальчик.

      30 июля 1904 года в жизни царской семьи произошло событие, которого они ожидали 10 лет – в четверть второго часа дня Александра Федоровна родила сына. Николай II в этот день оставил такую запись: «Незабвенный, великий день для нас, в который так явно посетила нас милость Божья. В 1 1/4 дня у Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем... Нет слов, чтобы суметь отблагодарить Бога за ниспосланное Им утешение в эту годину трудных испытаний! Дорогая Аликс чувствовала себя очень хорошо. Мама приехала в 2 часа и долго просидела со мною, до первого свидания с новым внуком. В 5 час. поехал к молебну с детьми».
      Однако радость отца и матери была безоблачной всего лишь полтора месяца: висевший над ними дамоклов меч дурной наследственности вскоре упал.
      Через шесть недель после рождения наследника Николай записал в дневнике: «8-го Сентября. Среда...Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина (лейб-медик, приставленный к Ольге) и хирурга Федорова (лейб-хирург, профессор Военно-медицинской академии); около 7 часов они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства!.. 9-го Сентября. Четверг. Утром опять была на повязке кровь; с 12 часов до вечера ничего не было. Маленький спокойно провел день, почти не плакал и успокаивал нас своим здоровым видом».
      Это был первый приступ гемофилии – роковой наследственной болезни гессенских герцогов, от которой в семье Александры Федоровны во многих поколениях умирали многие мужские представители. Но если судьба династии герцогов Гессен-Дармштадтских и была от этого непредсказуемой, то судьба династии Романовых становилась фатальной: по закону о престолонаследии царские дочери не имели права на трон и будущее государства становилось весьма неопределенным. Николай с самого начала хорошо понимал это.
      Сер Бернард Пэйрс, автор одного из самых капитальных трудов по истории русской революции, писал в своей книге «Падение русской монархии», что 30 июля 1904 года произошло событие, которое более, чем что-либо иное, определило весь позднейший курс российской истории. Пэйрс имел в виду не только рождение наследника, но прежде всего его ужасную болезнь. Вторя ему, великий князь Александр Михайлович утверждал: «Он (Николай II) потерял во все веру. Хорошие и дурные вести имели на него одинаковое действие: он оставался безразличным, единственной целью его жизни было здоровье его сына. Французы нашли бы, что Николай II представлял собою тип человека, который страдал от собственных добродетелей, ибо Государь обладал всеми качествами, которые были ценны для простого гражданина, но которые являлись роковыми для монарха... Не его вина была в том, что рок превращал его хорошие качества в смертоносные орудия разрушения. Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства».
      А Роберт Мэсси, американский биограф семьи Николая и автор великолепной книги «Николай и Александра», возводил болезнь наследника в ранг судьбоносных факторов в истории XX века. Он писал: «Это была ужасная гримаса Судьбы: счастливое рождение единственного сына оказалось смертельным ударом. Уже когда гремели салютующие пушки и развевались флаги, Судьба готовила ужасный сюжет. Вместе с проигранными битвами и потопленными кораблями, вместе с бомбами, революционерами и их заговорами, забастовками и бунтами – царская Россия погибла от небольшого дефекта в организме маленького мальчика».

      После того, как мы отдали должное персонам Российского Императорского Дома, познакомимся и с различными сторонами общего хода истории.
      28 мая 1896 года в Нижнем Новгороде на левом берегу Оки открылась самая большая в истории России выставка, призванная продемонстрировать, по словам председателя ее Организационного комитета и министра финансов С. Ю. Витте, «итоги того духовного и хозяйственного роста, которого достигло ныне наше Отечество со времени Московской Выставки 1882 года».
      Говоря в газете «Новое Время» о главных достижениях России за последние 14 лет, Д. И. Менделеев в номере от 5 июля 1886 года привел такие цифры: за эти годы длина железных дорог увеличилась с 22 500 до 40 000 верст; добыча каменного угля – с 230 до 500 миллионов пудов, нефти – с 50 до 350 миллионов, выплавка чугуна – с 28 до 75 миллионов пудов.
      Эти цифры свидетельствовали о несомненно крупных успехах России, не воевавшей за все 14 лет ни одного дня. Однако такой краткой констатации явно недостаточно для того, чтобы представить более полную картину экономического положения в России.
      Познакомившись подробнее с фактическим и статистическим материалом, нельзя не признать справедливость утверждения американского экономиста Эдмонда Тэя о том, что «если у больших европейских наций события между 1912 и 1950 годами будут протекать так же, как они развивались между 1900 и 1912 годами, то к середине настоящего века Россия станет выше всех в Европе; как в отношении политическом, так и в области финансово-экономической».
      Однако этого не случилось, и тому было множество причин, в том числе две мировые войны. Представляем шесть разделов, характеризующих главные стороны экономики России в конце XIX – начале XX века, придерживаясь того хронологического принципа, который общепризнан в экономической истории России: 1894–1913, либо 1894–1917 годы.

      В 1894 году, в начале царствования императора Николая II, в России насчитывалось 122 млн жителей. Через 20 лет, накануне Первой мировой войны, народонаселение ее увеличилось на 60 млн, то есть до 182 млн; таким образом в царской России народонаселение возрастало на 2,4 млн человек в год. При таких темпах роста к 1959 году население страны должно было бы достигнуть 275 млн человек. Между тем население Советского Союза едва превышало 215 млн человек, страна недосчиталась нескольких десятков миллионов жителей. В это число входят жертвы революций, голода 1920-х годов, коллективизации и репрессий, еще 30 млн человек погибло в войнах. И это лишь по самым приблизительным подсчетам.
      В отличие от современных демократий императорская Россия строила свою политику не только на бездефицитных бюджетах, но и на принципе значительного накопления золотого запаса. Несмотря на это, государственные доходы с 1410 млн рублей в 1897 году без увеличения налогового бремени неуклонно росли, тогда как расходы государства оставались более или менее на одном уровне.
      За последние 10 лет до Первой мировой войны превышение государственных доходов над расходами выразилось в сумме 2400 млн рублей. Эта цифра представляется тем более внушительной, что в царствование императора Николая II были понижены железнодорожные тарифы и отменены выкупные платежи за земли, отошедшие в 1861 году к крестьянам от их бывших помещиков, а также некоторые налоги.
      В царствование Николая II, законом 1896 года в России была введена золотая валюта, причем Государственному Банку было предоставлено право выпускать 300 млн рублей кредитными билетами, не обеспеченными золотым запасом. Однако правительство не только никогда не воспользовалось этим правом, но, наоборот, обеспечило бумажное обращение золотой наличностью более чем на 100 %, а именно: к концу июля 1914 года кредитных билетов было в обращении на сумму 1633 млн рублей, тогда как золотой запас в России равнялся 1604 млн рублей, а в заграничных банках – 141 млн рублей.
      Устойчивость денежного обращения была такова, что даже во время Русско-японской войны, сопровождавшейся революционными беспорядками внутри страны, размен кредитных билетов на золото не был приостановлен.
      До Первой мировой войны налоги в России были самыми низкими во всем мире. Бремя прямых налогов в России было почти в 4 раза меньше, чем во Франции, более чем в 4 раза меньше, чем в Германии, и в 8,5 раз меньше, чем в Англии. Бремя же косвенных налогов в России было в среднем вдвое меньше, чем в Австрии, Франции, Германии и Англии.

      В период между 1890 и 1913 годом русская промышленность увеличила свою производительность в 4 раза. Ее доход почти сравнялся с поступлениями, получавшимися от земледелия, а товары покрывали почти 4/5 внутреннего спроса на мануфактурные изделия.
      За 4 последних года до Первой мировой войны число вновь учреждавшихся акционерных обществ возросло на 132 %, а вложенный в них капитал увеличился в 4 раза.
      О росте благосостояния населения можно судить по увеличению вкладов в государственные сберегательные кассы. Так, количество открытых счетов с 1894 по 1908 год увеличилось почти в 5 раз, а объем вкладов в 4 раза.
      В 1914 году в Государственной сберегательной кассе было вкладов на сумму более 2,2 млрд рублей.
      Весьма убедительны цифры, характеризующие экономический рост России в царствование Николая II. Так, с 1895 по 1914 год добыча каменного угля возросла на 300 %, нефти – на 65 %, марганца – на 364 %, меди – на 375 %, золота – на 43 %. Выплавка чугуна, стали увеличилась более чем в 2 раза.

      В течение двух десятилетий, предшествовавших войне 1914–1918 годов, сбор урожая хлебов удвоился. В 1913 году в России урожай главных злаков был на 1/3 выше, чем в Аргентине, Канаде и Соединенных Штатах Америки вместе взятых. В частности, сбор ржи в 1894 году дал 2 млрд пудов, а в 1913 г. – 4 млрд пудов.
      Россия в царствование императора Николая II была главной кормилицей Западной Европы. При этом особое внимание обращает на себя феноменальный рост вывоза земледельческих продуктов (зерна и муки) из России в Англию. С 1908 по 1910 год он увеличился в 3 раза.
      На Россию приходилась половина мирового экспорта яиц. Только в 1909 году страна выручила на продаже яиц более 62 млн рублей.
      Накануне Первой мировой войны Россия производила 80 % мировой добычи льна. Благодаря развернувшимся в Туркестане работам по орошению, предпринятым еще в царствование императора Александра III, урожай хлопка в 1913 году покрывал все годовые потребности русской текстильной промышленности. Последняя в период между 1894 и 1911 годами удвоила свое производство.

      Сеть железных дорог в России имела протяженность около 70 тысяч км, из которых Великая сибирская магистраль (7,5 тысяч км) была самой длинной в мире. В 1916 году, то есть в самый разгар войны, было построено более 1800 км железных дорог, которые соединили Северный Ледовитый океан (порт Романов-на-Мурмане – ныне Мурманск) с центром России.
      К 1917 году в России находилось в эксплуатации 81 116 км железных дорог и 15 тысяч км еще строились. В царской России за период с 1880 по 1917 год (т. е. за 37 лет) было построено 58 251 км железнодорожных магистралей, что дает средний годовой прирост в 1575 км. За 38 лет советской власти (а к концу 1956 года) было построено всего лишь 3250 км, (годовой прирост – 955 км).
      Накануне войны 1914–1918 годов чистый доход с государственных железных дорог покрывал 83 % годичных процентов и амортизации государственного долга. Иными словами, выплачивание долгов (как внутренних, так и внешних) в пропорции более чем на 4/5 было обеспечено одними только доходами, которые государство получало от эксплуатации своих железных дорог.
      Надо добавить, что, по сравнению с другими, российские железные дороги для пассажиров были самыми дешевыми и самыми комфортабельными в мире.

      Высокого развития достигло и народное образование. Менее чем за 20 лет кредиты, ассигнованные Министерству народного просвещения, с 25,2 млн возросли до 161,2 млн рублей. Сюда не входили бюджеты школ, черпавших свои кредиты из других источников (школы военные, технические) или содержавшихся местными органами самоуправления (земствами, городами).
      В начале 1913 года общий бюджет народного просвещения в России достиг по тому времени колоссальной цифры, а именно – 500 млн рублей золотом.
      Начальное обучение было бесплатным по закону, а с 1908 года оно стало обязательным. С этого времени ежегодно открывалось около 10 000 школ. В 1913 году число их превысило 130 000. Анкета, проведенная Советами в 1920 году установила, что 86 % молодежи от 12 до 16 лет умели писать и читать. Несомненно, что они обучались грамоте при дореволюционном режиме.
      В XX веке по числу женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, Россия занимала первое место в Европе, а то и во всем мире.
      Следует также отметить, что в то время, как в демократических странах (особенно в США и Англии) плата за обучение в высших учебных заведениях колебалась от 750 до 1 250 долларов в год, в царской России студенты платили от 50 до 150 рублей в год (т. е. от 25 до 75 долларов). При этом неимущие студенты очень часто вообще освобождались от какой-либо платы за обучение.

      Несмотря на значительные успехи в развитии промышленности и транспорта, финансов и народного образования самым важным и традиционно самым трудным был аграрный вопрос. Он касался прежде всего более 80 % населения России, проживавшего в сельской местности. До 1861 года решению аграрного вопроса мешало крепостное право, а после его отмены – остатки крепостнических отношений в деревне. В начале XX века около 40 % всех земель принадлежали казне, церкви и монастырям и царской фамилии, более 20 % – помещикам. Доходами от их эксплуатации пользовалось ничтожно малое число людей, в то время как миллионы крестьян задыхались от малоземелья и безземелья. Да и эти крестьянские земли практически были изъяты из оборота, т. е. не представляли объект купли-продажи, так как являлись собственностью сельской общины и не подлежали вовлечению в торговый оборот.
      Малоземелье вынуждало крестьян арендовать у помещиков, церкви и уделов более 35 млн десятин земли (десятина равнялась 1,09 га – В. Б.), чаще всего расплачиваясь за это отработками исполу или краткосрочной денежной арендой. Такой была участь крестьян-бедняков, а было их около 10 млн хозяйств (более 60 %). 3 млн хозяйств относились к категории середняцких (около 20 %) и 2 млн – кулацких (менее 15 %).
      Кулаки, как правило, неустанно трудившиеся на принадлежащих им землях, в то же время выступали в роли предпринимателей-капиталистов в сельском хозяйстве, производя половину всего товарного хлеба России. А середняки могли предложить из своих хозяйств на продажу не более 15 % хлеба, остальное шло на питание и на посев.
      Чем больше времени проходило с отмены крепостного права, тем глубже проникали в деревню капиталистические процессы, главным тормозом на пути которых являлась сельская община. Она отдавала земельные участки в пользование – но не в собственность! – членам общины и всякий раз производила земельный передел, как только происходили изменения в семье того или иного общинника. Проводя такую аграрную политику, государство поощряло управление «миром», который никогда не позволял продавать общинный надел, ибо он был собственностью общины.
      Несмотря на положительные стороны такой аграрной политики (прежде всего, не позволяющей члену общины превратиться в безземельного пролетария), в ней были и существенные недостатки. Крестьянин, не чувствуя себя полным хозяином земли и не будучи уверен, что тот же участок попадет к нему в следующий передел, относился к своей работе небрежно и терял чувство ответственности. Не имея собственности, которую надо было защищать, он так же небрежно относился и к чужой собственности.
      Наконец, увеличение крестьянского народонаселения в Европейской России уменьшало при каждом переделе площадь земельных участков. К концу XIX века в наиболее населенных губерниях начал серьезно ощущаться недостаток земли. Революционеры широко использовали данное положение, превратив этот вопрос чисто экономического характера в политический. Пользуясь недовольством крестьян, социалисты разных оттенков возбуждали крестьянские массы и толкали их на экспроприацию частновладельческих земель. Ввиду создавшегося и, все более обострявшегося положения Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин прибегнул в 1906 году к мерам чрезвычайной важности, начатым еще его талантливым предшественником С. Ю. Витте. Но об этом мы поговорим дальше.

      Побывав на Промышленной выставке, проходившей в Нижнем Новгороде с 17 по 20 июля 1894 года, августейшая чета убедилась в том, что Россия уверенно крепнет и выходит в первую пятерку наиболее развитых держав мира. С этим ощущением царь и царица отправились в свое первое после коронации путешествие по Европе. Их путь лежал через Киев, где императорская чета присутствовала при освящении Владимирского собора – столь же выдающегося памятника русского зодчества, как и храм Христа Спасителя в Москве. Оттуда они поехали в Бреславль и Герлиц, где проходили крупные маневры германской армии.
      Там произошла первая встреча Вильгельма II и Николая II – последних императоров Германии и России. Уже тогда Вильгельм намеревался сделать своего кузена союзником, но Николай понимал, что это невозможно, ибо впереди его ждал Париж, и его союзники находились именно там. Однако прежде чем уехать, царская чета побывала в Дании и в Лондоне у родственников Александры Федоровны и лишь после этого прибыла в Париж, с нетерпением ожидавший могущественнейшего восточного друга.
      Раймон Пуанкаре, блистательный депутат парламента, произнося речь перед торгово-промышленными и финансовыми тузами страны, сказал: «Предстоящий приезд могущественного монарха, миролюбивого союзника Франции... покажет Европе, что Франция вышла из своей долгой изолированности и что она достойна дружбы и уважения».
      Французы готовились к приезду Николая. Железнодорожные билеты в Париж ко дням торжеств стоили на 25 % больше против обычной цены, занятия в школах были отменены на неделю. Для тех, кто хотел наблюдать за проездом царской четы от вокзала Пасси до здания русского посольства на улице Гренель, владельцы домов сдавали места у окон, причем одно окно стоило 5000 франков.
      23 сентября Николай и Александра Федоровна прибыли на пароходе в Шербур, где их встретил президент республики Феликс Фор. Восторг и искренняя любовь парижан к царю и России были совершенно неописуемыми и порой не поддавались объяснению. Дело даже дошло до того, что во время богослужения в Соборе Парижской Богоматери органист вдруг заиграл русский гимн.
      Не желая раздражать «кузена Вилли», Николай почти все время осматривал достопримечательности великого города, стараясь воздерживаться от политических речей. Царь и царица побывали в парламенте, Большой опере, Соборе Парижской Богоматери, Пантеоне, Доме Инвалидов на могиле Наполеона, Французской Академии, театре Комеди Франсэз, на Севрской фарфоровой мануфактуре и Монетном дворе, в Лувре и Версале. В последний (пятый) день пребывания в Париже царская чета уехала в Шалон, где в их честь состоялся большой военный парад. Здесь Николай уже не мог молчать и на банкете, данном офицерами и генералами Франции, сказал: «Франция может гордиться своей армией... Наши страны связаны несокрушимой дружбой. Существует также между нашими армиями глубокое чувство братства по оружию».
      После этого царь и царица на три недели уехали в Дармштадт – к родителям Александры Федоровны. А в Париже долго еще вспоминали об этом визите, так как он, по всеобщему признанию, способствовал тому, что Франция вышла из оцепенения, в котором она находилась четверть века после разгрома во Франко-прусской войне, и снова почувствовала себя могучей великой державой.

      Возвратившись из Дармштадта в Петербург, Николай узнал, что за время его отсутствия организовалось и широко развернулось социалистическое движение, руководимое в столице Петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», во главе которого стоял Владимир Ульянов с группой своих товарищей.
      Борьба с революционным движением, несомненно, была одной из важнейших задач Николая II и всего государственного аппарата России. В то время одним из главных экономических требований рабочих, руководимых социалистами, было установление 8-часового рабочего дня и обязательных ежегодных отпусков. Понимая законность этих требований, царская администрация пошла навстречу рабочим, и 2 июня 1897 года был издан закон, установивший 66 обязательных праздничных дней. Что же касается праздников местных, то объявление их рабочими или нерабочими днями закон предоставил усмотрению заводчиков и фабрикантов.
      К тому времени и рабочий день снизился до 10 часов и только наиболее отсталые рабочие соглашались трудиться по 12 часов в смену за мизерные сверхурочные надбавки.
      Вследствие всего этого борьба за 8-часовой рабочий день и дополнительные дни отдыха отступила на второй план. И все же там, где влияние социалистов было сильным (традиционно это были наиболее развитые в промышленном отношении города Петербург, Москва, Иваново-Вознесенск, Екатеринслав, Киев, Лодзь), забастовки и стачки продолжались.
      Тем не менее бурное экономическое развитие России происходило далее. Этому способствовали введение государственной монополии на торговлю вином, когда все доходы от продажи алкоголя шли в казну; установление твердого курса рубля, получившего золотую основу; активное железнодорожное строительство, быстрый рост флота (как торгового, так и военного) создание множества новых заводов и фабрик. Но при всей привлекательности такого хода развития возник опасный крен, при котором за бортом народнохозяйственного корабля оказалась деревня, пережившая к тому времени неурожайные 1898 и 1899 годы.

      В конце 1901 – начале 1902 года находившиеся в глубоком подполье разрозненные группы народников предприняли ряд энергичных попыток объединиться в политическую партию социалистов-революционеров. По первым буквам этих двух слов возникла аббревиатура – «эсеры». Партия сохранила и основные положения программы «Народной воли», и верность методам ее борьбы, поставив во главу угла политический террор.
      Организации «Народной воли» существовали и в России, и за границей. В Берне, благодаря усилиям супругов Житловских, обосновалось руководство «Заграничного союза социалистов-революционеров», члены которого жили во многих странах Европы и Америки. В России до объединения существовало несколько не имевших единого центра, но все же связанных между собою организаций – «Южная партия социалистов-революционеров», «Северный союз социалистов-революционеров», «Аграрно-социалистическая лига» и еще несколько более мелких.
      Члены этих организаций исповедовали и индивидуальный террор. Первый выстрел, прозвучавший после долгого перерыва 14 февраля 1901 года, был направлен в министра народного просвещения, профессора римского права Н. П. Боголепова. Его смертельно ранил эсер Петр Карпович, 27-летний нигилист, недоучившийся студент – тот социальный элемент, о котором виленский генерал-губернатор, князь П. Д. Святополк-Мирский сказал так: «В последние три-четыре года из добродушного русского парня выработался своеобразный тип полуграмотного интеллигента, почитающего своим долгом отрицать семью и религию, пренебрегать законом, не повиноваться власти и глумиться над ней». Боголепов умер 2 марта, а Карповича приговорили к 20 годам каторги, но уже в 1907 году он был переведен на поселение, откуда благополучно бежал за границу, и вскоре же, нелегально вернувшись в Россию, принялся за прежнее дело – подготовку террористических актов.
      После убийства Н. П. Боголепова эсеры поняли, что эпоха смертных казней отошла в прошлое и вплотную занялись созданием партии. Инициатором этого стал руководитель московских эсеров А. А. Аргунов. Однажды у него на квартире появился приехавший из-за границы эсер Евно Фишелевич Азеф, пользовавшийся репутацией честного и стойкого революционера, на самом же деле – агент московского Охранного отделения. Полностью доверяя Азефу, Аргунов вскоре узнал, что его новый товарищ уезжает за границу, и тут же вручил ему все адреса, явки, пароли и фамилии и отрекомендовал Азефа с самой лучшей стороны как представителя эсеров-москвичей. Одновременно поехал за границу с той же целью представитель эсеров-южан и северян Григорий Андреевич Гершуни. Встретившись, Азеф и Гершуни быстро обо всем договорились и в дальнейших переговорах – в Берлине, Берне и Париже – держались вместе и выступали заодно.
      Временным центром партии был объявлен Саратов, где находилась старая народоволка Е. К. Брешко-Брешковская, названная впоследствии «бабушкой русской революции». Главный печатный орган, газету «Революционная Россия», решено было выпускать в Швейцарии. Ее редакторами стали А. Р. Гоц и В. М. Чернов. Читателю может показаться излишним подробное перечисление эсеров – основателей партии, однако здесь названы только те, кто впоследствии сыграет важную роль в революции и в гибели династии Романовых. Эти люди составили руководящее ядро новой партии, и Азеф оказался тесно связанным с каждым из них.
      В конце января 1902 года Гершуни отправился в Россию, чтобы объехать все организации и договориться об их участии в предстоящем учредительном съезде. Разумеется, еще до выезда Азеф уведомил Департамент полиции и о сроках, и о маршруте его поездки, решительно настаивая, чтобы жандармы ни в коем случае не арестовывали его, но неотступно следили за всеми, с кем он станет встречаться. Жандармы так и сделали, надеясь, что в конце поездки Гершуни досконально выявит весь будущий актив партии. Однако Гершуни с самого начала заметил слежку и ловко ушел от преследователей.
      Первым делом он занялся подготовкой покушения на министра внутренних дел Д. С. Сипягина. Совершить это убийство вызвался киевский студент Степан Балмашов. В случае, если бы Сипягина убить не удалось, следующей жертвой должен был стать К. П. Победоносцев. Приготовления к терракту велись в Финляндии. 2 апреля 1902 года Балмашов, одетый в форму офицера, приехал в Петербург и направился в Мариинский дворец, где вскоре должен был собраться Государственный совет. Отрекомендовавшись адъютантом великого князя Сергея Александровича, он был пропущен в приемную Сипягина, и когда тот вошел, Балмашов вручил ему конверт, в котором будто бы находилось письмо от Сергея Александровича (на самом же деле там находился приговор министру). И как только Сипягин разорвал конверт, Балмашов двумя выстрелами в упор сразил его.
      По распоряжению Николая II Балмашова судил военный трибунал, а это означало, что его ждет смерть, ибо гражданские суды к смерти приговаривать не могли (потому-то Карпович в свое время и отделался каторгой). Балмашова приговорили к повешению, и 3 мая в Шлиссельбурге он был казнен. Это была первая политическая казнь в царствование Николая II.
      На место Сипягина уже через 2 дня был назначен статс-секретарь по делам Финляндии, сторонник крутых мер в борьбе с терроризмом Вячеслав Константинович Плеве – сын калужского аптекаря, выучившийся на медные деньги в университете и в душе глубоко презиравший аристократию. Существовало мнение, что Плеве, как умный администратор, притворялся перед каждым нужным ему человеком искренним слугою родины и народа и любил в туманных выражениях обнаруживать якобы таившиеся в нем залежи либерального золота, на деле бывшего лишь серным колчеданом, считали, что это была нешаблонная, сложная натура, на голову превосходившая всех влиятельных членов правительства... Плеве не был трусом и любил обуславливать свои обещания стереотипным: «Если завтра буду жив».
      Плеве поставил перед собой задачу централизовать государственный аппарат, отождествляя степень централизации с мощью государства. Своими главными противниками он считал революционеров и земства, а в дальней перспективе – самого С. Ю. Витте, после того как в августе 1903 года тот стал Председателем Совета министров.
      Созданной эсерами Боевой организацией, прототипом которой был Исполнительный комитет «Народной воли», с самого начала руководил полный смелых планов Гершуни. После убийства Сипягина он стал готовить покушение на Плеве, одновременно прорабатывая и покушение на уфимского губернатора Н. М. Богдановича, виновного в расстреле рабочих-стачечников в Златоусте, произошедшем 13 марта 1903 года. А уже 6 мая, когда Богданович прогуливался в одной из укромных аллей Соборного сада, к нему подошли два молодых человека, вручили приговор Боевой организации и расстреляв его из браунингов, скрылись. Поиски их оказались совершенно безрезультатными.
      А вот Гершуни не повезло: по дороге из Уфы в Киев он был арестован, немедленно препровожден в Петербург и отдан под трибунал, который и приговорил его к смерти. Однако по кассации смерть ему заменили вечной каторгой, после чего он повторил то, что сделал до него Карпович – осенью 1906 года бежал из акатуйской тюрьмы и через Китай и США добрался до Европы. Правда, жить ему оставалось недолго – в 1908 году он умер в Цюрихе.
      Главным же во всей истории с Г. А. Гершуни было то, что на его месте во главе Боевой организации эсеров оказался Евно Азеф.
      Когда он «принял дела», главным из которых была подготовка убийства Плеве, Россия переживала и негодовала из-за недавно произошедших в Кишиневе кровавых и широкомасштабных еврейских погромов. Главным виновником и даже организатором их называли Плеве. И таким образом, убийство министра внутренних дел становилось не просто очередной задачей, но актуальной политической необходимостью. К тому же, не следует забывать, что сам Азеф был евреем.
      После долгой и тщательной подготовки покушение было назначено на 31 марта 1903 года, но потом перенесено на 14 апреля. Однако и в ночь перед этим самым днем на собственной бомбе подорвался один из террористов – Покотилов. Плеве был убит 15 июля. Террорист Егор Созонов (недоучившийся студент, революционер-подпольщик, бежавший из сибирской ссылки за границу и нелегально вернувшийся в Россию) бросил внутрь кареты 12-фунтовую бомбу, которая разнесла на куски и министра и его карету.
      Место министра внутренних дел пустовало полтора месяца. И только 26 августа появился новый министр, чье имя не внушало особых ожиданий к переменам. Князь Петр Данилович Святополк-Мирский, генерал-лейтенант, в 1900–1902 годах товарищ Плеве по министерству и одновременно командующий Корпусом жандармов, по мнению многих, должен был проводить прежнюю линию. Однако наиболее сведущие в политических делах уверяли, что князь, хотя и бывший шеф жандармов, но является сторонником либерализации и сближения власти с умеренной оппозицией.
      Из-за того, что Плеве никогда никаких надежд на ослабление режима не подавал и был виновником и кишиневского еврейского погрома, и ужесточения содержания заключенных, и расстрела рабочей сходки в Златоусте, то и реакция общества на его убийство оказалась на редкость единодушной – интеллигенция ликовала. И как это не походило на реакцию общества, когда бомбы бросали в министров Александра II!
      Узнав об участии сына в покушении, Созонов-отец – крестьянин-старообрядец, ставший лесопромышленником, – стыдясь глядеть людям в глаза, ночью сел в поезд и из Уфы поехал в Москву, чтобы затем добраться до Петербурга. По дороге его случайно узнали, и в вагон стали заходить люди, желавшие поглядеть на отца террориста, познакомиться с ним, расспросить о сыне. Все они пожимали С. Л. Созонову руку, поздравляли его с тем, что у него такой прекрасный сын. А когда он вошел на одной из станций в буфет, то к нему с бокалами подошла компания офицеров и выпила за его здоровье: русское общество не воспринимало больше террористов, как исчадий ада, а видело в них благородных борцов за народное счастье.
      Когда отец Созонова приехал в Петербург, он узнал, что сын его жив, но тяжело ранен. Это обстоятельство смягчило участь убийцы в глазах судей, которые приговорили его не к смерти, а к пожизненной каторге.
      Впрочем каторга для Созонова оказалась недолгой: в 1910 году, он в знак протеста против порки двух каторжан, покончил с собой, приняв яд.

      Во внешней политике Николай II предлагал всем странам всеобщее разоружение и всеобщий вечный мир, но собравшиеся на Всемирную конференцию в Гааге европейские политики боялись подвоха, подозревая друг друга в коварстве, которое приведет к ослаблению их военной мощи. Да и другие страны – США, Япония – довольно прохладно отнеслись к этим предложениям, хотя три конвенции о мире были все же приняты.
      Однако центр тяжести своей внешней политики русский царь переместил на Восток. Путешествие по странам Африки и Азии оказало сильнейшее на него воздействие, и он под неизгладимым впечатлением от увиденного стал считать, что интересы России и даже ее мессианское предназначение – не в Европе, а в Азии. Спутник царя по путешествию князь Э. Э. Ухтомский, полностью поддерживая это стремление Николая II, писал: «Там за Алтаем и за Памиром, та же неоглядная, неисследованная никакими мыслителями еще неосознанная допетровская Русь, с ее непочатой ширью предания и неиссякаемой любовью к чудесному, с ее смиренной покорностью, посылаемым за греховность стихийным и прочим бедствиям, с отпечатком строгого величия на всем своем духовном облике... Иные говорят: “К чему нам это? У нас и так земли много”. И, повторим: “Для Всероссийской державы нет другого исхода: или стать тем, чем она от века призвана быть – мировой силой, сочетающей Запад с Востоком, или бесславно и незаметно пойти по пути падения, потому что Европа сама по себе нас в конце концов подавит внешним превосходством своим, а не нами пробужденные азиатские народы будут еще опаснее, чем западные иноплеменники”».
      Военный министр, генерал от инфантерии Алексей Николаевич Куропаткин записал в своем дневнике, что в голове у Николая II сформировался глобальный план захватить Маньчжурию, Корею и Тибет, а затем Иран, Босфор и Дарданеллы. Первым шагом в этом направлении стало создание русской лесной концессии на реке Ялу в Корее. Инициатором стал полковник Александр Михайлович Безобразов, служивший в Восточной Сибири. В 1901 году, опираясь на поддержку статс-секретаря (а в скором будущем – министра внутренних дел) В. К. Плеве, князя Ф. Ф. Юсупова, князя И. И. Воронцова и группы крупных предпринимателей, он создал «Русское лесопромышленное товарищество», получив государственную субсидию в 2 млн рублей. Эта компания дельцов-авантюристов, получившая по фамилии ее руководителя название «Безобразовской клики», стала проводить откровенно агрессивную политику по отношению к Японии, что через 3 года привело к войне между двумя странами. На Дальнем Востоке сторонники Безобразова в 1903 году добились создания Наместничества и Особого Комитета, которые подчинялись непосредственно императору. Наместником Дальнего Востока был назначен вице-адмирал Е. И. Алексеев – в недалеком прошлом командир крейсера «Адмирал Корнилов», на котором в 1891 году цесаревич Николай совершал свое плавание. После этого плавания карьера Алексеева круто пошла вверх: в 1899 году он уже был командующим Тихоокеанским флотом и войсками Квантунской области, оккупированной русскими частями Маньчжурии. Он же возглавил и Особый Комитет по делам Дальнего Востока, практически изъяв у петербургских дипломатов все дальневосточные дела.
      Безобразовское лобби в Петербурге добилось отставки своего главного противника – министра финансов С. Ю. Витте, чем окончательно развязало себе руки. Клика исходила из того, что маленькая победоносная война крайне необходима России для укрепления ее внутреннего положения. Мысль о том, что война с Японией может быть иной, не возникала ни у одного из русских политиков.
      Японцы, зная это, стали усиленно готовиться к войне, ставшей к началу 1904 года неизбежной. В конце января 1904 года они нанесли внезапный удар по русской эскадре, стоявшей на внешнем рейде Порт-Артура.

      ...Это произошло в ночь на 27 января, когда десять японских эсминцев, воспользовавшись тем, что внешний рейд Порт-Артура не был защищен никакими средствами охраны, торпедировали лучшие русские броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан» и крейсер «Паллада». «Ретвизан» не потонул только потому, что сел на мель.
      Поврежденные корабли (кроме «Ретвизана» – его сняли с мели через месяц) отвели на внутренний рейд, а японские эсминцы ушли восвояси. На следующее утро перед городом появилась большая японская эскадра, но русский флот, уже оправившийся от первого удара, вышел в море и с помощью береговых батарей отогнал ее. В тот же день 6 японских крейсеров и 8 миноносцев напали в корейском порту Чемульпо на крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец» и после упорного боя потопили их.
      Алексеев до самого начала войны был убежден, что японцы станут сносить любые унижения, но на нападение не решатся, и потому к войне почти не готовился. Первый удар противника застал его врасплох. На следующий день после начала войны, 28 января 1904 года, Алексеев был назначен Главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами России на Дальнем Востоке, сохранив за собой и должность Наместника Дальнего Востока. Его Главная квартира сначала находилась в Порт-Артуре, но в апреле он перенес ее в Мукден.
      Как только на театр военных действий приехал Куропаткин, назначенный командующим сухопутными силами, 7 февраля между ним и Алексеевым сразу же возникли непреодолимые разногласия. Последний настаивал на немедленном наступлении, а Куропаткин – на отступлении для концентрации сил, разбросанных на огромном пространстве. Из-за этого генералы получали противоречивые приказания от того и другого и не знали, что предпринимать. Куропаткина тут же стали называть «современным Барклаем-де-Толли», предоставив, таким образом, Алексееву амплуа Кутузова. Но ни тот, ни другой в глазах России великими полководцами не были. Крупным флотоводцем был командующий флотом вице-адмирал Макаров, приехавший в Порт-Артур 24 февраля. Он пользовался огромным авторитетом во флоте, ибо был известен не только как прекрасный моряк, родившийся к тому же в семье солдата, но и как крупный и разносторонний ученый-океанограф, кораблестроитель и полярный исследователь. Все это не позволяло Главнокомандующему вести себя по отношению к Макарову так, как он вел себя с Куропаткиным.
      Однако недолго было суждено Макарову командовать флотом: 31 марта 1904 года он погиб: броненосец «Петропавловск», на котором находился командующий флотом, подорвался на японской мине. В тот же день получил пробоину еще один броненосец – «Победа», к счастью, не затонувший. Все это надолго сковало порт-артурскую эскадру, занятую ремонтом «Победы», и других кораблей: броненосцев «Цесаревич» и «Ретвизан», крейсеров «Паллада» и «Боярин» и минного тральщика «Енисей» (два последних подорвались на собственных минах).
      31 марта Николай II записал в дневнике: «Утром пришло тяжелое и невыразимо грустное известие о том, что при возвращении нашей эскадры к Порт-Артуру броненосец „Петропавловск“ наткнулся на мину, взорвался и затонул, причем погибли – адмирал Макаров, большинство офицеров и команды. Кирилл – легко раненный (Кирилл Владимирович, великий князь, двоюродный брат Николая II), Яковлев – командир, несколько офицеров и матросов – все раненные – были спасены. Целый день не мог опомниться от этого ужасного несчастья».

      На море русский флот терпел одно поражение за другим, на суше дела тоже обстояли не лучше: Порт-Артур сначала был осажден силами всего лишь одной японской дивизии, но впоследствии там развернулась 50-тысячная 3-я армия генерала Ноги.
      А две другие японские армии (1-я и 2-я) и часть 4-й вскоре образовали фронт в Маньчжурии. Им противостояли русские войска численностью более 200 тысяч штыков и сабель под общим командованием генерала А. Н. Куропаткина. В Маньчжурии были и великий князь Борис Владимирович и царская семья. Пережившая страх за Кирилла Владимировича, теперь она боялась и за жизнь Бориса, и, таким образом, война в Маньчжурии не была для царской фамилии абстракцией. Романовы могли каждый день ожидать сообщения о других «ужасных несчастьях».
      И такие сообщения не заставили себя долго ждать. 18 апреля на реке Ялу японцы разбили отряд генерала Засулича, нанеся первое поражение русским сухопутным войскам. Вслед затем беспрепятственно высадившаяся 2-я японская армия перерезала железную дорогу на Порт-Артур и в середине мая заняла город Дальний (ныне Далян), полностью блокировав Порт-Артур с суши. Для его деблокады Николай II приказал двинуть 1-й Сибирский корпус генерал-лейтенанта Штакельберга, но в двухдневном бою под Вафангоу (1–2 июля) он был разбит. Еще более серьезное поражение потерпели войска Куропаткина в Ляоянском сражении, длившемся десять дней (с 11 по 21 августа), в котором с обеих сторон действовало около 300 тысяч солдат и офицеров (с небольшим перевесом сил у русских в пехоте и кавалерии и со значительным – в артиллерии). И все же из-за необоснованных отходов, плохой разведки, неиспользования в бою части сил и преувеличения сил противника русские снова отступили и перешли к обороне.
      К 23 октября русские войска были переформированы, составив три отдельные армии, и заняли позиции на реке Шахэ, образовав почти сплошной фронт длиной в 100 километров. 12 октября 1904 года, после проигрыша сражения при Шахэ, Алексеев сдал полномочия Главнокомандующего Куропаткину и вскоре был отозван в Петербург, удовольствовавшись там местом члена Государственного совета.
      В результате всех этих операций основная масса русских войск отступила далеко на север от Порт-Артура, оставив крепость один на один с превосходящими силами японцев и на суше, и на море.

      После нападения на Порт-Артур, гибели С. О. Макарова, высадки 2-й японской армии и поражения 1-го Сибирского корпуса Штакельберга, крепость оказалась блокированной и с моря, и с суши. Ее оборону возглавлял генерал-лейтенант А. М. Стессель – военачальник самовлюбленный, невежественный, упрямый и лживый.
      Не очень удачным оказался и выбор преемника Макарова – контр-адмирала В. К. Витгефта, человека пассивного, нерешительного и не верившего в успех обороны крепости. Ему тоже недолго пришлось возглавлять порт-артурскую эскадру: 28 июля, когда она вышла в море, контр-адмирал был убит в первом же бою, а эскадра вынуждена была вернуться обратно.
      Душой обороны крепости и организатором того, что Порт-Артур продержался почти год, был генерал-лейтенант инженерных войск Р. И. Кондратенко. Под его руководством за очень короткий срок была модернизирована система укреплений крепости и отбиты четыре штурма неприятеля. Он тоже погиб, но это случилось в самом конце обороны – 2 декабря 1904 года.
      17 июля японцы вышли к главной линии обороны крепости и через неделю начали ее обстрел. К концу ноября после исключительно тяжелых боев, длившихся около четырех месяцев, они захватили господствовавшие над городом высоты и начали вести прицельный огонь по остаткам порт-артурской эскадры и уже полуразрушенным укреплениям крепости. 16 декабря Стессель собрал военный совет, и тот постановил: сражаться дальше. Однако, нарушив устав и проигнорировав мнение военного совета, командующий своей властью через четыре дня подписал акт о капитуляции. 21 декабря к Николаю, находившемуся в очередной инспекционной поездке по западным военным округам, пришло сообщение о случившемся.
      «Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! – записал царь в дневнике. – Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать».
      Россия воздала и героям, и трусам. Прах генерала Кондратенко был перевезен в Петербург и с воинскими почестями захоронен в Александро-Невской лавре. А генерала Стесселя в 1907 году отдали под военный суд, который признал его главным виновником сдачи крепости и приговорил к расстрелу. Правда, сердобольный царь заменил смертную казнь 10-летним тюремным заключением, а в 1909 году и вовсе помиловал его.
      Но возвратимся к войне, которая с падением Порт-Артура еще не окончилась. После взятия крепости японцы значительно улучшили свое положение, ибо смогли усилиться в Маньчжурии за счет войск, высвободившихся на Ляодунском полуострове. Не теряя времени, они перешли в наступление под Мукденом и во второй половине февраля 1905 года снова разбили русских, потерявших 89 тысяч солдат и офицеров, и заставили их отступить на 160 километров. Главные силы Куропаткина остановились на Сыпингайских позициях и оставались на них до конца войны.
      28 февраля Николай II собрал совещание с участием великих князей Алексея Александровича и Николая Николаевича, министра Императорского двора В. Б. Фредерикса и генералов В. А. Сухомлинова, М. И. Драгомирова, К. В. Комарова, П. П. Гессе, Х. Х. Роопа и И. И. Воронцова-Дашкова, на котором было решено заменить Куропаткина генералом от инфантерии Н. П. Линевичем, занимавшим должность командующего 1-й армией. На суше смена Главнокомандующего ничего не изменила в ходе войны, центр сражений переместился на море.

      Как мы видели самый первый удар в этой войне японцы нанесли по русскому флоту. И в последующее время они продолжали уничтожать разрозненные российские эскадры и отряды, рассредоточенные в разных портах – Владивостоке, Порт-Артуре, Дальнем, Чемульпо. Блокировав главные силы Тихоокеанского флота в Порт-Артуре (7 броненосцев, 9 крейсеров, 27 миноносцев и 4 канонерские лодки), японцы сразу же стали полновластными хозяевами морских коммуникаций. Владивостокский отряд контр-адмирала К. П. Иессена был в три раза малочисленнее порт-артурского отряда.
      Для усиления 1-й Тихоокеанской эскадры осенью 1904 года из Балтийского моря вышла 2-я Тихоокеанская эскадра из 7 броненосцев, 8 крейсеров и 9 эсминцев, которой командовал вице-адмирал З. П. Рожественский, бывший перед тем начальником Главного Морского штаба.
      После ее выхода из портов Балтики японцы активизировали свои действия против Порт-Артура, чтобы не дать соединиться двум русским эскадрам. Они преуспели в этом, взяв Порт-Артур и уничтожив на его рейде остатки 1-й Тихоокеанской эскадры.
      И все же Николай II решил оставить старый план в действии, дополнив его тем, что послал вдогонку еще одну эскадру – 3-ю, состоявшую из 4 броненосцев и 1-го крейсера. Эскадра вышла в начале февраля 1905 года из Либавы (ныне Лиепая) под флагом контр-адмирала Н. И. Небогатова. 26 апреля 2-я и 3-я эскадры соединились и утром 14 мая вошли в Корейский пролив, держа курс на Владивосток. Но неподалеку от острова Цусима они были обнаружены японским дозорным крейсером, после чего в 13 часов дня появились главные силы неприятельского флота (121 боевой корабль) и перерезали путь русскому флоту, состоявшему из 39 кораблей. Кроме того японские корабли имели бо2льшую, чем у русских, маневренность, и более высокую скорострельность: каждую минуту японцы посылали 360 снарядов, а русские могли ответить на это лишь 134 выстрелами.
      Рожественский потерял управление боем, а когда сдал командование Небогатову, тот уже никак не мог изменить его ход в свою пользу. День 14 мая закончился гибелью 4-х русских броненосцев, одного крейсера и одного транспорта, а ночью, после атаки японских миноносцев, затонули еще один броненосец и один крейсер. Эскадра Небогатова утром 15 мая была окружена превосходящими силами противника и сдалась на милость победителей. Сдался и эсминец «Бедовый», на котором находился раненый Рожественский. Еще три крейсера повернули на юг и ушли в Манилу, где были интернированы. И лишь один крейсер «Изумруд» прорвался на север, надеясь дойти до Владивостока, но в заливе Владимира сел на мель и был взорван командой.
      Остальные корабли продолжали бой и 15 мая. Но так как силы стали еще более неравными, японцы утопили в этот день 2 броненосца, 3 крейсера и эсминец; 3 эсминца были потоплены своими командами и один интернировался в Шанхае. Во Владивосток прорвались лишь крейсер «Алмаз» и 2 эсминца – это было все, что осталось от русского военного флота на Тихом океане.
      ...В тот день, когда крейсер «Алмаз» и два эсминца вошли в бухту Золотой Рог, Николай II еще не знал о произошедшей катастрофе. 16 мая он записал в дневнике: «Сегодня стали приходить самые противоречивые вести и сведения о бое нашей эскадры с японским флотом – все насчет наших потерь и полное умолчание о их повреждениях. Такое неведение ужасно гнетет!».
      Запись от 17 мая: «...тяжелые и противоречивые известия продолжали приходить относительно неудачного боя в Цусимском проливе». От 19 мая: «...окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою». И, наконец, 25 мая появилась еще одна запись: «Принял американского посла Мейера с поручением от Рузвельта».

      Это было письмо, в котором президент США Теодор Рузвельт предлагал царю свои посреднические услуги в деле мирного урегулирования между Россией и Японией. А на следующий день Рузвельт официально обратился к воюющим державам с предложением мирных переговоров. Они начались 27 июня 1905 года в американском городе Портсмуте и завершились 23 августа подписанием договора, по которому Порт-Артур и Дальний, Южно-Маньчжурская железная дорога и Южный Сахалин отходили Японии. Из-за того, что после подписания договора глава русской делегации премьер-министр С. Ю. Витте был удостоен Николаем II графского титула, его тут же прозвали графом Витте-«Полусахалинским» и причислили его к тем, кого считали виновными за проигрыш в этой войне.
      Когда из японского плена вернулись неудачливые флотоводцы Рожественский и Небогатов, полку «героев» прибыло, и они (как и Стессель) предстали перед военным судом. Рожественский только из-за того, что оказался тяжело раненным, был оправдан, а Небогатова за нарушение традиций русского флота и сдачу в плен, суд приговорил к расстрелу. Но как и в случае со Стесселем, Николай II сначала заменил ему смертную казнь десятью годами тюрьмы, а через 2 года помиловал.
      Такие действия императора объяснялись не только и не столько его добротой и мягкосердечием, сколько политическими соображениями, ибо за время Русско-японской войны у него, как у самодержца, выявилось множество настоящих врагов, и для борьбы с ними надлежало собрать воедино всех, кто стоял под знаменем монархии. А Стессель, Рожественский, Небогатов и им подобные были надежной опорой трона. И можно ли было считать их врагами, если им в служении престолу просто-напросто не повезло?

      Террористические эксцессы сотрясали Россию в годы, предшествовавшие Русско-японской войне. Но гораздо большую опасность для монархии представляла быстро набиравшая силу радикальная партия – Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП). Она расшатывала устои государства не индивидуальным террором, а планомерной организационной и пропагандистской работой по далеко идущей программе. РСДРП ставила своей целью свержение самодержавия и установление диктатуры, которую вожди и теоретики этой партии называли «диктатурой пролетариата».
      К началу Русско-японской войны РСДРП имела довольно заметное влияние среди рабочих центральных и западных губерний России и в крупнейших промышленных городах – Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Варшаве и других. Когда в связи с неудачами в войне недовольство царем и его правительством обострилось, именно эта партия оказалась впереди тех, кто решительнее, громче и нетерпеливее других заявлял о необходимости кардинальных перемен в жизни России.
      Сдерживающим началом в рабочем движении были лишь наиболее откровенные оппортунисты правого толка – легальные марксисты, «экономисты» и только что появившиеся на исторической сцене меньшевики, но их было мало, и на положение дел на заводах и фабриках они почти не влияли. Гораздо более эффективным средством борьбы с революцией были так называемые «зубатовские» организации, получившие название по фамилии их основателя – жандармского полковника Сергея Васильевича Зубатова, начальника Московского охранного отделения. Эти организации ориентировали рабочих на мирный диалог с предпринимателями и властями, на отказ от забастовок и тем более политических требований. Во главу угла ставилось улучшение экономического положения рабочих: повышение заработной платы, сокращение рабочего дня, улучшение условий труда и т. д. Из-за этого политику «зубатовских» организаций левые радикалы называли «полицейским социализмом». Но для царского правительства даже подобные организации были неприемлемы, ибо временами и их члены оказывались вовлеченными в стачки и забастовки, а значит, подрывали устои государства.
      Расшатыванию самодержавия способствовали и меры либерализации режима, предпринятые П. Д. Святополк-Мирским (в 1904–1905 годах – министр внутренних дел). Он добился от Николая II частичной амнистии, ослабил цензуру, разрешил проведение земских съездов. В ноябре 1904 года министр выступил с проектом реформ о включении в Государственный совет выборных представителей от земств и городских дум, вернувшись к тому, чего почти четверть века назад М. Т. Лорис-Меликов добился от Александра II. 12 декабря 1904 года Николай II издал указ, обещавший ряд реформ.
      Радикальные элементы в России воспринимали все это как очевидное доказательство слабости самодержавия и усиливали натиск на него на всех фронтах. К этому надо добавить растущее недовольство в обществе бездарными действиями российских командующих в Русско-японской войне, а также тяжелое положение народных масс. Все это способствовало созданию в стране нестабильной, взрывоопасной обстановки. Наиболее угрожающая ситуация сложилась в столице империи – Санкт-Петербурге, где достаточно было одной искры, чтобы пожар революции вспыхнул.
      И она была высечена в цехах военного Путиловского завода в конце декабря 1904 года. Там уволили четырех рабочих, состоявших в «зубатовской» организации, называвшейся «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» и возглавляемой кандидатом богословия, священником Петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном. Отец Георгий пытался договориться об их восстановлении на работе с администрацией завода и с чиновниками военных ведомств, ибо завод работал на войну, но его старания не увенчались успехом. Тогда Гапон призвал путиловцев к забастовке протеста, и 3 января огромный завод остановился. На этот раз стачечники говорили уже не только о возвращении на работу своих уволенных товарищей, а предъявили целый набор и экономических и политических требований. К путиловцам присоединились рабочие других петербургских заводов и фабрик. Стачка стала всеобщей.

      Все происходившее в Петербурге разворачивалось на фоне других событий: 2 января пал Порт-Артур, 5-го числа в Баку стачечники столкнулись с войсками, тогда же в Риге прошла мощная демонстрация, и в тот же день в Екатеринославе было совершено покушение на полицеймейстера. 7 января состоялась демонстрация в Люблине, а стачечники Баку снова столкнулись с войсками – на сей раз с казаками. Наконец, 8 января две политических демонстрации прошли в Польше – в Ченстохове и Седлеце.
      Министр финансов В. Н. Коковцов 5 января 1905 года доложил Николаю II, что стачку в Петербурге первыми начали рабочие Путиловского завода, а их требования передал хозяевам и администрации завода лично Гапон. «Несомненно, – писал Коковцев, – что рабочим никоим образом не может быть предоставлено право устанавливать для самих себя размер заработной платы и решать вопросы о правильности увольнения со службы тех или иных рабочих, ибо в таком случае рабочие сделаются хозяевами предприятий, а владельцы заводов, несущие на себе весь риск производства, лишились бы законного права распоряжаться своим собственным делом».
      6 января дело уже дошло до всеобщей забастовки, в которой приняли участие почти все заводы столицы. Правительство, преувеличив реальную опасность, пошло на неадекватные меры. 7 января войска Петербургского гарнизона были распределены по объектам. На 4 электростанции города и 5 газовых заводов были наряжены 7 с половиной армейских и гвардейских рот, на Путиловский завод – два батальона лейб-гвардии, еще две кавалерийских сотни – на другие объекты. К утру 8 января было послано в помощь полиции еще 19 рот, расставленных у телеграфа, на вокзалах, в парках конно-железных дорог, у арсенала и военных заводов. Потом в течение дня в город вошли гвардейские кавалерийские полки из Петергофа и Царского Села, а также армейские части Пскова и Ревеля. К утру 9 января на улицах, площадях и мостах Петербурга стояло уже 30 тысяч солдат и офицеров и не менее 10 тысяч полицейских.
      8 января Гапон отправил министру внутренних дел Святополк-Мирскому письмо, извещая его, что 9 января в 2 часа дня на Дворцовую площадь явится мирная манифестация рабочих для вручения царю петиции. Текст петиции прилагался к письму, свои чувства и просьбы завтрашние манифестанты изложили в самых миролюбивых и почтительных тонах, назвав свое обращение к царю «Великим прошением».
      На рабочих окраинах Петербурга 7–8 января царило необычайное оживление. Один из очевидцев писал: «Вечером у помещений отделов “Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга” виднелось море человеческих голов. На улице, в отдельных группах, слышались разговоры о войне, о тягостных ее последствиях для народа, о всеобщей забастовке. Иногда какой-либо вопрос, связанный с петицией и обсуждавшийся в зале отделов, выносился на улицу.
      Ораторы взбирались на импровизирован ную трибуну, вроде опрокинутой бочки, и говорили толпе.
      В некоторых отделах петиция читалась народу из открытого окна собрания, и народ слушал ее благоговейно, как в церкви. Многие, несмотря на мороз, стояли без шапок. Недостаточно понятные места петиции вновь и вновь толковались, каждый отдельный пункт ее вновь и вновь ставился на баллотировку. Толпа выражала свое сочувствие криками и далеко уносящимся гулом голосов. Иногда она повторяла в знак сочувствия последние слова фразы, подхватывая их, как хор подхватывает запевалу».
      Петиция была плодом коллективного творчества тысяч рабочих и первый вариант этого документа был составлен еще в марте 1904 года. «Великое прошение» позже названное «Петицией рабочих и жителей Санкт-Петербурга», сыграло выдающуюся роль в истории нашего Отечества, но мало кто видел его полный текст, поэтому автор считает необходимым поместить его здесь целиком, без всякого изъятия.

      «Государь!
      Мы, рабочие и жители Санкт-Петербурга разных сословий, наши жены и дети, и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.
      И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы не многого просили, мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная. Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Не в этом нам отказали – нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконны также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8 в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до 1 руб. в день; отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений; устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.
      Все оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской администрации, противозаконно, всякая наша просьба – преступление, а наше желание улучшить наше положение – дерзость, оскорбительная для них.
      Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, – в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека – значит, совершить тяжкое преступление. Весь народ рабочий и крестьяне отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, совершенно не только не заботящегося об интересах народа, но попирающего эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну и все дальше и дальше ведет Россию к гибели. Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организоваться в союзы для защиты своих интересов.
      Государь! Разве это согласно с Божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть – умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты – эксплуататоры рабочего класса и чиновники – казнокрады и грабители русского народа. Вот что стоит перед нами, государь, и это-то нас собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение. Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собой. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай его помощь, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть там будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, – пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, – и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.
      Эта самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших больных ран, без которого эти раны сильно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти.
      Но одна мера все же не может залечить наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них от лица всего трудящегося класса России,
      Н е о б х о д и м ы:
      I. Меры против невежества и бесправия русского народа
      1. Немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.
      2. Немедленное объявление свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, свободы собраний, свободы совести в деле религии.
      3. Общее и обязательное народное образование на государственный счет.
      4. Ответственность министров перед народом и гарантия законности правления.
      5. Равенство перед законом всех без исключения.
      6. Отделение церкви от государства.
      II. Меры против нищеты народной
      1. Отмена косвенных налогов и замена их прямым прогрессивным подоходным налогом.
      2. Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу.
      3. Исполнение заказов военного морского ведомства должно быть в России, а не за границей.
      4. Прекращение войны по воле народа.
      III. Меры против гнета капитала над трудом
      1. Отмена института фабричных инспекторов.
      2. Учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных от рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих. Увольнение рабочего не может состояться иначе как с постановления этой комиссии.
      3. Свобода потребительно-производственных и профессиональных рабочих союзов – немедленно.
      4. 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.
      5. Свобода борьбы труда с капиталом – немедленно.
      6. Нормальная заработная плата – немедленно.
      7. Непременное участие представителей рабочих классов в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих – немедленно.
      Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе; лишь при удовлетворении их возможно освобождение нашей Родины от рабства и нищеты, возможно ее процветание, возможно рабочим организоваться для защиты своих интересов от наглой эксплуатации капиталистов и грабящего и душащего народ чиновничьего правительства. Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена; а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу – мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути; или к свободе и счастью, или в могилу... Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее.
      Священник Георгий Гапон
      Рабочий Иван Васимов»
 
      Последние слова «Великого прошения» оказались великим пророчеством: царь не отозвался на просьбу, ответив ружейным огнем, и многие умерли здесь, на этой площади, перед его дворцом. И их жизни стали жертвой для исстрадавшейся России...

      8 января у петербургского градоначальника генерал-адъютанта И. А. Фуллона состоялось совещание о совместных действиях армии, гвардии и полиции с князем С. И. Васильчиковым – командиром гвардейского корпуса, назначенного царем «главноначальствующим по подавлению беспорядков». Присутствовали и другие высокие чины, ответственные за положение в городе. На самом деле главным был не князь С. И. Васильчиков, а главнокомандующий войсками и Петербургского военного округа великий князь Владимир Александрович. Но его роль во всех этих делах по политическим соображениям не афишировалась.
      На следующий день в Петербурге началась Первая русская революция. Во многом совершенно непредсказуемая, своеобычная и неожиданная в своих проявлениях история России преподнесла миру еще один парадокс: революция началась не в результате усилий оппозиционных или враждебных царизму социальных элементов и партий, а благодаря деятельности благонамеренных и законопослушных подданных, объединенных в лояльную промонархическую организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», возглавляемую не эсерами и не большевиками, а священником Гапоном.
      К 10 часам утра у Нарвского отдела гапоновского общества собралось около 20 тысяч человек. В рясе, с обнаженной головой, с крестом в руке к ним вышел отец Георгий. Напутственное слово произнес инженер-путиловец, эсер П. М. Рутенбург. Около 11 часов рабочие, празднично одетые, с наряженными по-праздничному женами и с детьми медленно и спокойно двинулись к центру города, неся флаги, хоругви и портреты царя и царицы. Рабочие пели церковные гимны, и, увидев все это, первые полицейские пикеты, сняв шапки, примкнули к манифестантам, а два полицейских офицера пошли впереди колонны.
      Немного не доходя до Нарвских ворот, идущие увидели солдатские цепи и впереди них ряды кавалеристов с саблями наголо. Толпа, не останавливаясь, шла вперед, как вдруг, без всякого предупреждения, конники ринулись вперед и стали топтать и рубить людей. И тут же затрещали винтовочные залпы пехоты. Одними из первых пали полицейские офицеры, а вскоре, раненный в плечо и в руку, почти обезумевший Гапон, бежал вместе с Рутенбургом, крича: «Нет у нас больше царя!». Рутенбург увел Гапона к одному из своих друзей и спрятал его там.
      Манифестанты, кроме Нарвского отделения, собрались еще в трех других – на Петербургской стороне, Васильевском острове и Шлиссельбургском тракте. И все они тоже были расстреляны и порублены, как и манифестанты, шедшие к Нарвским воротам. Максим Горький, бывший очевидцем событий, происходивших у Троицкого моста, в очерке «9 января» писал по горячим следам: «И вдруг в воздухе что-то нервно и сухо просыпалось, дрогнуло, ударило в толпу десятками невидимых бичей. На секунду все голоса как бы замерли...
      – Холостыми... – не то сказал, не то спросил бесцветный голос.
      Но тут и там раздавались стоны, у ног толпы легло несколько тел. Женщина, громко охая, схватилась рукой за грудь и быстрыми шагами пошла на штыки.
      И снова треск ружейного залпа, еще более громкий, более неровный. Люди падали по двое, по трое, приседали на землю, хватаясь за животы, бежали куда-то прихрамывая, и всюду на снегу обильно вспыхнули яркие красные пятна. Они расползались, дымились, притягивая к себе глаза... Толпа подалась назад, на миг остановилась, оцепенела, и вдруг раздался дикий, потрясающий душу вой сотен голосов. Он родился и потек по воздуху непрерывной, напряженно дрожащей пестрой тучей криков острой боли, ужаса, протеста, тоскливого недоумения и призывов на помощь. Наклонив головы, люди группами бросились вперед, подбирать мертвых и раненых. Раненые тоже кричали, грозили кулаками, все лица вдруг стали иными, и во всех глазах сверкало что-то почти безумное. Паники не было. Был ужас, жгучий, как промерзшее железо; он леденил сердца, стискивал тело и заставлял смотреть широко открытыми глазами на кровь, поглощавшую снег, на окровавленные лица, руки, одежды, на трупы... Топтались на одном месте, точно опутанные чем-то, чего не могли разорвать; одни молча и озабоченно носили раненых, подбирали трупы, другие, точно во сне, молча смотрели на их работу, ошеломленно, в странном бездействии».
      Всего в тот день было убито и ранено более 4000 человек. К вечеру в разных местах города стали возникать баррикады, но войска и полиция быстро сносили их, расстреливая и арестовывая сопротивлявшихся.
      Через три дня в Петербурге наступило затишье, но это было затишье перед бурей. А она уже началась, всколыхнув Великий, но отнюдь не Тихий океан, в который за один-два дня превратилась Россия.

      А сейчас, забегая немного вперед, чтобы не нарушать связность повествования, расскажем о судьбе вдохновенного вождя петербургских рабочих – отца Георгия, в глазах сотен тысяч его сторонников и приверженцев – рыцаря без страха и упрека.
      Эсер Рутенбург, спасший его 9 января, вскоре нелегально, под чужим именем переправил Гапона через русско-германскую границу в Тильзит. Оттуда отец Георгий добрался до Берлина и в конце концов оказался в Женеве. Вся радикальная и социалистическая Европа бурно чествовала его. И только известный австрийский социалист Виктор Адлер не в унисон со всеми сказал, что имя Гапона лучше было бы числить в списке погибших героев, чем продолжать иметь с ним дело, как с вождем. Вскоре все признали правоту слов Адлера, ибо отец Георгий внезапно превратился в кутилу, мота, бабника и игрока.
      В ноябре 1905 года, после объявления амнистии, он вернулся в Петербург и попытался воссоздать свою старую организацию, но к нему никто не пошел, и он оказался генералом без армии, – даже генералом в отставке, но без пенсии. А изменить образ жизни он уже не мог и охотно пошел в тайные полицейские осведомители. Гапон попытался вовлечь в свои сети Рутенбурга, связанного с Боевой организацией своей партии, но тот сразу почуял неладное. Для вида согласившись с Гапоном на сотрудничество, тут же все рассказал Азефу.
      ЦК партии эсеров поручил Рутенбургу убить Гапона.
      28 марта 1906 года Рутенбург привез Гапона на уединенную пустую дачу под Петербургом, в одной из комнат которой за тонкой дощатой перегородкой засела группа эсеров-боевиков. Они должны были стать свидетелями откровенного разговора Гапона с Рутенбургом.
      Разговор начался с того, что Рутенбург назвал сумму – 25 тысяч рублей, которую ему предложили жандармы за выдачу террористов. И тут же добавил, что это ничтожно малая сумма.
      – Чего ты ломаешься! 25 тысяч – хорошие деньги! – говорил Гапон.
      – Но меня еще и совесть мучает, – сказал Рутенбург, – ведь если их арестуют, то обязательно всех и повесят.
      – Ну, что ж! Лес рубят – щепки летят.
      Когда разговор был закончен, Рутенбург открыл дверь и в комнату ворвались боевики. Среди них Гапон узнал и нескольких близких к нему рабочих-активистов.
      Гапон, встав на колени, молил их простить его, но разъяренные боевики накинули ему на шею петлю и повесили на заранее вбитом крюке...

      9 января Николай II приказал поднять над Зимним дворцом черно-золотой императорский штандарт – знак того, что он находится там. Но на самом деле он еще накануне событий уехал в Царское Село.
      9 января вечером Николай II записал в дневнике: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых.
      Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь».
      Стало быть, Мария Федоровна уехала из Петербурга еще до того, как начали стрелять. Она присоединилась к семье перед ранней обедней, отстояла и отмолилась вместе со своими близкими в церкви и пошла завтракать за один с ними стол.
      И вот в это-то время в городе все и началось.
      После завтрака Николаю начали непрерывно докладывать – по телефону и устно – о событиях в Петербурге. К вечеру обстановка в столице казалась ему настолько еще неопределенной и опасной, что было решено не отправлять Марию Федоровну из Царского Села, а оставить ее вместе со всеми.
      Запись в дневнике Николая от 10 января: «Сегодня особых происшествий в городе не было. Были доклады. Завтракал дядя Алексей (великий князь, генерал-адмирал Алексей Александрович – В. Б.). Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрою. Гулял. Пили чай у Мама. Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить генерал-майора Трепова генерал-губернатором столицы и губернии. Вечером у меня состоялось совещание по этому поводу с ним, Мирским и Гессе. Обедал Дибич».
      Обычная запись с указанием того, с кем завтракал и с кем обедал. Н. М. Дибич – всего-навсего дежурный флигель-адъютант, морской офицер. Не забыта делегация уральских казаков, подаривших икру. И наряду с этим сообщение об очень важном событии – о совещании с дворцовым комендантом Святополк-Мирским, генерал-лейтенантом П. П. Гессе и кандидатом на должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга и губернии генерал-майором Д. Ф. Треповым.
      Д. Ф. Трепов был сыном Ф. Ф. Трепова – того самого градоначальника и обер-полицмейстера Петербурга, в которого 24 января 1878 года стреляла Вера Засулич. Его сын Дмитрий Федорович, окончив Пажеский корпус, служил в лейб-гвардии, и знакомство с ним Николая II произошло при трагикомических обстоятельствах в день похорон Александра III.
      Когда 1 ноября 1894 года траурная процессия шла от вокзала в Петропавловскую крепость, ротмистр Д. Ф. Трепов находился во главе своей роты, стоящей на пути следования гроба императора. Увидев идущего за погребальной колесницей нового императора Николая II, лихой ротный, строго придерживаясь устава, требовавшего встречать государя с видом радостным и бравым, ничтоже сумняшеся, рявкнул: «Гляди веселей!». Николай, как ни был убит горем, команду хорошо расслышал и спросил одного из великих князей, шедшего рядом с ним:
      – Кто этот дурак?
      – Дмитрий Трепов, – услышал он в ответ и навсегда запомнил удалого молодца.
      Через два года после этого эпизода Николай II утвердил его на должность московского полицмейстера, где тот отлично служил, снискав благорасположение великого князя Сергея Александровича. И вот Николай назначил Д. Ф. Трепова на пост генерал-губернатора Петербурга и губернии. Через несколько дней, 14 января, подал в отставку московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович. А еще через 4 дня по их стопам последовал и Святополк-Мирский, передав свой портфель Александру Григорьевичу Булыгину – в прошлом видному судебному деятелю, крупному администратору, последние 3 года занимавшему пост помощника московского генерал-губернатора. Именно близость к великому князю Сергею Александровичу и предопределила успех в карьере Булыгина. Таким образом, ключевые посты заняли Трепов и Булыгин – коллеги Зубатова по службе в Москве, ставленники великого князя Сергея Александровича.
      Казалось, что, хотя Сергей Александрович и смещен, проведение его политической линии все же обеспечивается. Но это было не так – Россия продолжала бурлить, и по всей стране катилась волна забастовок и демонстраций. Правительство понимало, что силой уже ничего не добьется и пошло на уступки.
      3 февраля с 11 часов утра до 4 часов дня в присутствии Николая II заседал Совет министров, обсуж-давший вопросы о войне, революции и созыве местных выборных представителей. Наконец-то созыв Государственной думы был признан царем как необходимость.
      Общество вернулось в то же состояние, которое было накануне последнего покушения на Александра II, когда он, подписав Манифест о созыве местных выборных представителей, отправился в Манеж, чтобы пасть от бомбы И. И. Гриневицкого.
      4 февраля рок, преследующий Романовых, еще раз окрасил кровью русский снег. На сей раз бомба взорвалась не в Петербурге, а в Москве – в Кремле, но убийца был все из той же «Народной воли», называвшейся теперь партией социалистов-революционеров.

      Отвечая на расстрел в Петербурге, московская организация эсеров создала боевую группу для убийства московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Сценарий был прежним: установить маршрут и время поездок намеченной жертвы и взорвать бомбу. Дядя царя был повинен в Ходынке, он выселил из Москвы десятки тысяч евреев, покрывал казнокрадов и взяточников и беспощадно расправлялся с революционерами.
      Именно поэтому он и стал первой жертвой революционного террора в 1905 году. Бомбистами были определены Куликовский и Каляев. Установив все, что было необходимо, они наметили покушение на 2 февраля. В 8 часов вечера из Никольских ворот Кремля вылетела великокняжеская карета и повернула к зданию Городской Думы. И. П. Каляев ждал Сергея Александровича на крыльце Думы и, увидев яркие белые огни великокняжеской кареты, бросился ей наперерез. Он еще не успел поднять бомбу, как совершенно отчетливо увидел, что за окнами кареты кроме великого князя находятся его жена Елизавета Федоровна и двое детей – их воспитанники Мария и Дмитрий (дети его родного брата Павла Александровича). Каляев тут же отбежал в сторону: он не мог убить женщину и детей, но великий князь получил лишь кратковременную отсрочку – не больше.
      4 февраля около 3 часов дня в Кремле, возле здания Сената, Каляев встретил карету Сергея Александровича и с расстояния в четыре шага бросил бомбу. Взрыв был чрезвычайно сильным: карету разнесло в щепки, в окнах Сената вылетели все стекла, Каляев в обгоревшей крестьянской поддевке, с окровавленным лицом, оглушенный взрывом, шатаясь, отошел в сторону, где тут же и был схвачен. Его усадили на извозчика и отвезли в арестный дом на Якиманке.
      Сбежавшиеся к месту взрыва случайные прохожие и судебные канцеляристы увидели кучу бесформенных обломков кареты, окровавленные лохмотья великокняжеской одежды и куски тела.
      Некоторые стали высвобождать из-под обломков труп, но нашли только руку и часть ноги – все остальное, в том числе и голова, были разорваны на мельчайшие кусочки.
      В это время из Кремлевского дворца выбежала Елизавета Федоровна и бросилась к останкам мужа. Она замерла, как вкопанная, и заметила, что зеваки стоят не сняв шапок, откровенно и праздно любопытствуя. Она закричала:
      – Как вам не стыдно! Что вы здесь смотрите! Уходите отсюда!
      Но толпа стояла, не снимая шапок и продолжая молча и безучастно смотреть на происходящее. Только через полчаса в Кремль прибыли солдаты, разогнали зевак и оцепили место взрыва...
      Сергея Александровича похоронили в Чудовом монастыре – под храмом святого патриарха Алексия. Его усыпальница была превращена в подземную церковь, освященную во имя преподобного Сергия Радонежского. «Ее украшал прекрасной работы резной белокаменный иконостас, иконы для которого написал художник К. И. Степанов. Из такого же белого мрамора изваяли надгробие, стоявшее в центре подземного храма. Это был подземный музей древностей, в котором находились ценные вещи из коллекции, собиравшейся великим князем: иконы XVI и XVII веков, нательный крест XIV века в серебряном ковчеге, а также личные вещи его. В храме находились носилки, на которых переносили останки Сергея Александровича и гренадерская шинель, укрывавшая их».
      А на месте его гибели в 1908 году воздвигли высокий бронзовый крест, отлитый по проекту художника В. М. Васнецова. Над крестом, под волнисто изогнутой кровлей виднелась скорбно склоненная Богоматерь, в резном фонаре теплилась неугасимая лампада. На кресте по просьбе великой княгини Елизаветы Федоровна была выбита надпись: «Отче, отпусти им, не ведают, что творят».
      Этот крест 1 мая 1918 года собственноручно стащил с постамента В. И. Ленин с группой товарищей из ВЦИКа и Совнаркома, собравшихся в Кремле перед первомайской демонстрацией. Ленин сам сделал на веревке петлю и набросил ее на крест. Его соратники последовали примеру вождя, опрокинули крест на булыжную мостовую, а потом сволокли его в Тайницкий сад.

      Смерть мужа окончательно утвердила Елизавету Федоровну в мысли, уже давно не дававшей ей по-
      коя, – оставив все, уйти в монастырь. И первым ее подвигом на пути к пострижению было великое смирение и всепрощение, ибо Христос завещал прощать зло и любить своих врагов. И Елизавета Федоровна, простив в душе Каляева, пошла в тюрьму, чтобы сказать об этом и попросить разрешения предстать перед царем с ходатайством о смягчении его участи. Прежде чем идти к Каляеву, она уговорила Николая II ограничиться каторгой и не казнить убийцу его дяди. Николай согласился при одном условии: Каляев должен был, соблюдая закон, подать ему прошение о помиловании. Она молилась все дни, пока не состоялось погребение, а потом пришла в каземат к Каляеву и сказала, что прощает его, ибо он не ведал, что творил.
      Елизавета Федоровна умоляла Каляева написать прошение о помиловании, однако тот отказался, заявив, что его смерть полезнее для революции, чем сохраненная таким путем жизнь. Простившись с Каляевым, Елизавета Федоровна оставила ему икону и потом рассказывала, что убийца эту икону поцеловал. 10 мая 1905 года Каляев был повешен в Шлиссельбургской крепости.
      Почти все свои деньги Елизавета Федоровна уже долгие годы отдавала на нужды благотворительности, помогая бедным, больным и сиротам, а после смерти мужа решила устроить женский монастырь. Она купила землю в районе Большой Ордынки и пригласила архитектора А. В. Щусева и художника М. В. Нестерова создать проект и расписать церковь Покрова Богородицы, а рядом построить и другие монастырские здания.
      Художник М. В. Нестеров не только расписал храм Покрова, но сделал и эскизы монашеской одежды для будущей настоятельницы обители. Елизавета Федоровна, приняв постриг и став иегуменьей устроенного ею монастыря, никогда потом других одежд не носила. Ее Марфо-Мариинская обитель сестер милосердия стала центром благотворительности, сострадания и самоотвержения, потому что сама иегуменья стала высоким образцом для монахинь. Под их опекой находились и дома умалишенных, и кожно-венерические больницы, и приюты для хронически больных, и богадельни для впавших в старческий маразм. Когда кто-либо отказывался ухаживать за особенно тяжелым больным, Елизавета Федоровна сама шла на помощь самым несчастным и обреченным. Великим служением была наполнена ее жизнь до самых последних минут.

      31 января 1905 года, через 3 недели после «Кровавого воскресенья» к Николаю II обратился статс-секретарь Алексей Сергеевич Ермолов, предлагая создать выборную земскую думу для предварительного рассмотрения важнейших законопроектов.
      Ермолов был действительным тайным советником, почетным членом Петербургской академии наук и Вольного экономического общества и одним из виднейших ученых-аграриев России: занимал пост министра земледелия более 10 лет. Его предложение оказалось уместным и своевременным, и царь, обсудив его в кругу великих князей и высших сановников, направил документ на рассмотрение Совета министров.
      Однако Совет министров, проведя два заседания, предложение Ермолова не принял, и тогда 18 февраля 1905 года были опубликованы сразу 2 важнейших документа: Высочайший Манифест, которым «все русские люди, верные заветам родной старины», призывались сплотиться вокруг престола, и Высочайший рескрипт на имя Булыгина, в котором провозглашалось намерение привлечь «достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений». Для противовеса Трепов, оставаясь на прежней должности, вскоре стал товарищем Булыгина по Министерству внутренних дел, сосредоточив в своих руках и Департамент полиции, и Корпус жандармов. Но уже никакие тактические маневры не могли спасти положение, ибо революция продолжала нарастать.
      В июне восстал экипаж броненосца «Потемкин».
      В октябре забастовало 2 млн заводских и фабричных рабочих, железнодорожников, служащих почт и телеграфа.
      17 октября Николай II вынужден был издать Манифест, написанный С. Ю. Витте. Этот Манифест по его последствиям справедливо является одним из выдающихся документов в российской истории XX века и потому приводится здесь полностью.
      «Божией милостью Мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.
      Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо Российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная – его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей.
      Великий обет царского служения повелевает нам всеми силами разума и власти нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, мы, для успешнейшего выполнения общих преднамечаемых нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединять деятельность высшего правительства.
      На обязанность правительства возлагаем мы выполнение непреклонной воли нашей:
      1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
      2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.
      3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действия постановленных от нас властей.
      Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.
      Дан в Петергофе, в 17-й день октября, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, царствования же нашего одиннадцатое».
 
      Манифест был встречен с небывалым энтузиазмом и ликованием, по всей стране прошли митинги в его поддержку и одобрение. На этой волне председателем Совета министров стал Витте, а Булыгин и Трепов ушли в отставку. Правительство объявило амнистию политическим заключенным и приступило к разработке нового избирательного закона.
      Осенью 1905 года по одной трети уездов прокатились аграрные беспорядки. 9 декабря в Москве произошло вооруженное восстание, продолжавшееся девять суток и стоившее жизни более чем тысяче повстанцев. Восстания вспыхнули в других городах – в Ростове-на-Дону, Новороссийске, Екатеринославе, Александровске. В 1906 году восставали солдаты и матросы Кронштадта и Свеаборга, все еще продолжали бастовать рабочие, но революция уже пошла на убыль и в 1907 году утихла.
      Ничто не происходит само по себе, всему есть свои причины. Были они и у революции – от возникновения и до окончания. И одной из причин того, что пожар ее в конце концов все же угас, явилась то, что с апреля 1906 года министром внутренних дел стал волевой, умный и энергичный 44-летний Петр Аркадьевич Столыпин. Сохраняя за собой этот важный пост, 8 июля того же года он стал и председателем Совета министров.
      Родней ему по отцу были знатнейшие фамилии России, а женат он был на правнучке А. В. Суворова. После окончания Петербургского университета Столыпин стал образцовым сельским хозяином, но в 1902 году был назначен губернатором в Гродно, а через год губернатором же в Смоленск, и занятия сельским хозяйством ему пришлось оставить.
      Николай II назначил Столыпина министром внутренних дел за один день до открытия 1-й Государственной думы – 26 апреля. А на следующий день, когда Дума должна была открыться, Николай II отплыл на императорской яхте из Петергофа в Петербург, взяв с собой и мать, и жену. Яхта подошла к Петропавловской крепости, Николай направился в собор и там долго молился у могилы своего отца. Затем яхта подошла к Зимнему дворцу, где в Георгиевском зале и должна была состояться встреча императора и обеих императриц с членами Думы и Государственного Совета.
      Известный журналист и искусствовед Л. Д. Любимов в своих воспоминаниях «На чужбине» так описывал открытие 1-й Государственной думы, состоявшееся 27 апреля 1906 года.
      «Вокруг дворца стояли войска, главным образом, кавалерия. Белыми, синими и красными полосами, точно широко развернутый русский национальный флаг, вырисовывались эскадроны гвардии в парадной форме. Внутри толпились придворные. В концертном зале, окруженный сановниками, стоял новый председатель Совета министров Горемыкин.
      – Это в высшей степени удачная мысль, – говорил он, несколько картавя и Привычным жестом разглаживая бакенбарды, – открыть Думу первого призыва именно во дворце, во всем блеске придворной помпы.
      Все соглашались, так как все знали, что эта мысль принадлежала самому Горемыкину.
      – Поверьте, – продолжал он, – на членов Думы, особенно на крестьян, все это произведет громадное впечатление. Ведь как бы в их честь перед государем понесут императорские регалии, осыпанные драгоценными камнями. Мне сейчас говорили, как один мужичок из членов Думы, в первый раз в жизни войдя в Зимний дворец, ахнул, перекрестился и воскликнул: «И на этакое-то величие посягать!». Не правда ли, как это характерно!
      Председатель царского Совета министров заблуждался. На одном из первых заседаний Думы один из ораторов восклицал под гром рукоплесканий: «Вы видели на днях все эти золотые мундиры? Все эти ненужные побрякушки – эти царские регалии, усыпанные бриллиантами! Господа, ведь это кристаллизованный пот трудового русского народа!».
      А шествие, на которое так рассчитывал Горемыкин, было действительно внушительным. Оно открывалось скороходами в их необыкновенных головных уборах, за ними шли церемониймейстеры и гофмаршалы с жезлами и длинная лента «придворных чинов и кавалеров» в золоченых мундирах, по два в ряд. Затем статс-секретари и генерал-адъютанты несли императорские регалии; по сторонам шли 12 дворцовых гренадеров в громадных медвежьих шапках», с ружьями на плече. Регалии должны были олицетворять мощь и незыблемость императорской власти; государственная печать, государственное знамя, государственный меч, держава с громадным сапфиром, на котором был укреплен бриллиантовый крест, скипетр со своим исключительным по величине алмазом «Орлов» и, наконец, знаменитая екатерининская корона в 5000 бриллиантов и жемчугов и с громадным рубином в 400 карат, самым большим в мире... Царь и обе царицы заняли место на тронах, под балдахином, в Георгиевском зале...
      С правой стороны огромного зала разместилась точно из золота и серебра шитая стена высших сановников и придворных. И вся эта ослепительная «стена» с изумлением, жадным любопытством и неописуемым ужасом глядела на левую сторону, отведенную для Государственной думы. Там стояла толпа, которую никогда еще не видели стены Зимнего дворца. «Интеллигенты» в пиджаках, крестьяне в поддевках и смазных сапогах, белорусы в белых свитках, горцы в черкесках, азиат в халате и даже какой-то дядя... в светлом спортивном костюме из полосатой фланели и желтых башмаках!..
      Царь произнес свою речь неуверенным голосом, волнуясь и запинаясь, вопреки ожиданию многих, ничего не сказав об амнистии.
      Когда он окончил, на несколько секунд воцарилось неловкое молчание, царь стоял растерянно, ожидая чего-то. Наконец с правой раззолоченной стороны раздались крики «ура!». Но на левой части никто не откликнулся. И это молчание было зловещим».
      А когда депутаты Думы отправились на пароходе по Неве, к Таврическому дворцу, отданному им для заседаний, их путь лежал мимо тюрьмы «Кресты», из окон которой им махали красными платками арестанты, крича: «Амнистии! Амнистии!» И этот крик поддерживали многочисленные толпы петербуржцев, стоявших на набережных.
      И когда после еще одного молебна – уже в Таврическом дворце – Дума приступила к работе, то еди-ногласно избранный председателем Думы кадет С. А. Муромцев, профессор римского права Московского университета, первое слово дал депутату И. И. Петрункевичу, редактору кадетской газеты “Речь”, который сказал: “Долг чести, долг совести требует, чтобы первое свободное слово, сказанное с этой трибуны, было посвящено тем, кто свою жизнь и свободу пожертвовал делу завоевания русских политических свобод. Свободная Россия требует освобождения всех, кто пострадал за свободу”.
      Это привело к тому, что Дума первым делом стала обсуждать вопрос об амнистии всем политическим заключенным, включая и террористов. И хотя такое решение было вынесено, но правом амнистии был наделен только царь, а он отказался сделать это. Началась борьба между властью законодательной – Думой – и властью исполнительной – правительством. Тотчас же разгорелась дискуссия вокруг вопроса об отмене смертной казни, ибо по поводу каждого смертного приговора в заседаниях выносился запрос и Дума приостанавливала исполнение приговора.
      А между тем революционный террор продолжался. С начала 1906 года было убито 288 и ранено 338 человек, главным образом, рядовых полицейских и солдат. 14 мая на Соборной площади в Севастополе, при покушении на коменданта города генерала Неплюева, взрывом бомбы было убито 8 человек, в том числе двое детей, которых буквально разорвало на куски. В это же время в деревнях жгли помещичьи усадьбы. Только в мае в одной Саратовской губернии сожгли 150 помещичьих усадеб. И все же Дума приняла решение об отмене смертной казни, а вслед за тем выступила за принудительный раздел помещичьих земель. Эта угроза задевала опору самодержавия – помещиков, и царь приказал Думу распустить.
      1-я Государственная дума просуществовала 72 дня. И ровно столько же времени занимал пост министра внутренних дел П. А. Столыпин. 8 июля, в тот же самый день, когда Дума была распущена, Николай II предоставил ему пост премьер-министра, оставив в его руках и портфель министра Внутренних дел, потому что это министерство в условиях хотя и идущей на убыль, но все же не прекратившейся революции, оставалось ключевым.
      И хотя между Думой и Коммуной не было ничего общего, историческая судьба отвела им один и тот же срок существования, окрасив конец Коммуны в багровые цвета трагедии, а кончине Думы придав оттенок фарса. Вот, как выглядело все это. Иван Логгинович Горемыкин – Председатель Совета министров с апреля по июль 1906 года, – отправляясь 8 июля к царю с проектом указа о роспуске Думы, взял с собою фамильную икону и, явившись к Николаю, стал на нее молиться. После чего царь подписал указ о роспуске Думы как бы с Божьего благословения.
      Горемыкин тотчас же отправил указ в Сенат, приказав немедленно опубликовать его, а сам, приехав домой, лег спать, приказав не будить себя ни в коем случае. Сделал он это, опасаясь, как бы царь не изменил своего решения.
      И, действительно, ночью было послано распоряжение задержать указ, но домашние не решились будить Ивана Логгиновича, указ утром 9-го июля был опубликован и роспуск Думы состоялся».

      Ввиду того, что П. А. Столыпин является одним из выдающихся исторических деятелей России, познакомимся с ним поближе, для чего воспользуемся статьей, опубликованной в газете «Новое время» 6 сентября 1911 года, написанной ее редактором А. С. Сувориным.
      «Петр Аркадьевич Столыпин – сын севастопольского героя, генерал-адъютанта Столыпина от брака с княжной Горчаковой – родился в 1862 году, детство провел в имении Средниково под Москвой. По окончании курса в Санкт-Петербургском университете в 1884 году начал свою служебную деятельность в Министерстве внутренних дел, через два года причислился к Департаменту земледелия и сельской промышленности Министерства земледелия и государственных имуществ, в котором последовательно занимал различные должности и особенно интересовался сельскохозяйственным делом и землеустройством. Затем перешел в Министерство внутренних дел Ковенским уездным предводителем дворянства и председателем Ковенского съезда мировых посредников и в 1899 году был назначен Ковенским (теперь Каунас – В. Б.) губернским предводителем дворянства.
      Служба предводителем дворянства близко ознакомила П. А. Столыпина с местными нуждами, завоевала ему симпатии местного населения и дала административный опыт. В это время он был выбран почетным мировым судьей по Инсарскому и Ковенскому судебно-мировым округам.
      В 1902 году Столыпину было поручено исправление должности гродненского губернатора, через год он был назначен саратовским губернатором.
      Начало революционной смуты ему пришлось провести в Саратове и принять решительные меры против революционной пропаганды и, особенно, по прекращению беспорядков в Балашовском уезде. В Саратове же он принимал живое участие в деятельности местных благотворительных учреждений. Местный отдел попечительства Государыни Императрицы Марии Федоровны о глухонемых избрал его в свои почетные члены.
      Когда в 1906 году Совет министров во главе с графом С. Ю. Витте вышел в отставку и новый Совет министров было поручено сформировать И. Л. Горемыкину, Столыпину был предложен пост министра внутренних дел. С этого времени – 26 апреля 1906 года – П. А. Столыпин до дня своей кончины являлся деятельным руководителем министерства.
      После роспуска Первой Государственной думы ему было повелено быть 8 июля 1906 года Председателем Совета министров с оставлением в должности министра внутренних дел. Став во главе Совета министров, Столыпин сумел вдохнуть в деятельность Совета единодушие, возвратить государственной власти поколебленный престиж и укрепить его. Революционные партии террористов не могли смириться с назначением убежденного националиста и сторонника сильной государственной власти на пост премьер-министра».
      Пока ограничимся первым фрагментом из статьи А. С. Суворина и изложим дальнейшие события более подробно.
      11 июля Столыпин издал свой первый циркуляр. В нем говорилось: «Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор». Однако революция немедленно ответила мятежом артиллерийского полка в Свеаборге и восстанием на крейсере «Память Азова» – том самом, на котором Николай II совершил свое путешествие на Восток.
      12 августа 1906 года эсеры добрались и до Столыпина. К нему на дачу, на Аптекарском острове, вошли трое террористов-самоубийц, одетых в мундиры жандармских офицеров. В то время премьер-министр вел прием посетителей, и на даче кроме его домашних было более 60 просителей. Однако это террористов не остановило – они заранее решили, что принесут в жертву себя и всех других, лишь бы погиб Столыпин. Каждый из террористов держал в руках портфель со снарядом весом в 16 фунтов (6400 г). Когда они вошли в приемную, у одного из них съехала набок накладная фальшивая борода, и заметившие это охранники тут же бросились к нему и стали вырывать портфель. Тогда все трое с криками: «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» враз бросили портфели перед собой. Произошедший взрыв превосходил все предыдущие, уступая, быть может, диверсии, учиненной Халтуриным в Зимнем дворце: рухнула стена дома, обвалился балкон, на котором находились 3-летний сын и 14-летняя дочь Столыпина. Они остались живы, но сильно покалечились обломками камней.
      От покушавшихся не осталось ничего; в приемной вместе с ними погибли 27 и было ранено 32 человека; шестеро из них вскоре скончались. Сам Столыпин остался невредим.
      На следующий день на Петергофской платформе пятью выстрелами из револьвера эсерка З. В. Коноплянникова убила генерала А. Г. Мина – усмирителя Декабрьского вооруженного восстания на Красной Пресне и Казанской железной дороге.
      Николай II очень тяжело пережил смерть А. Г. Мина. На следующий день он поехал к нему на дачу, отстоял там панихиду, а потом пошел и на его похороны.
      Затем Николай принял Столыпина и, выразив ему свое сочувствие, предложил переехать с семьей в Зимний дворец.
      25 августа, по настоянию Столыпина, были опубликованы программа реформ, развивавшая положения Манифеста 17 октября, и Закон о военно-полевых судах – офицерских судах, в ведение которых поступали только совершенно очевидные дела об убийствах и вооруженных грабежах, когда преступников брали с поличным. Разбор дела не должен был занимать более двух суток, и приговор – только расстрел – производился немедленно.

      Однако и это не остановило террор. Во второй половине 1906 года убийства совершались беспрерывно – убивали даже не за какую-то конкретную вину, а за должность. На адмирала Ф. В. Дубасова, заместившего на посту московского генерал-губернатора убитого великого князя Сергея Александровича, в 1906 году покушались дважды, но оба раза неудачно. Когда в конце 1906 года произошло второе покушение, адмирал попросил царя помиловать покушавшегося. Николай II ответил ему так: «Полевой суд действует помимо вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив: пишу вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила».
      Революция захлебнулась в крови как жертв, так и палачей, ибо трудно было провести между ними какую-либо грань: вчерашние жертвы становились палачами, а палачи – жертвами. Борьба сторон стала казаться бесперспективной и потому бессмысленной.
      9 ноября 1906 года был издан Указ о раскрепощении крестьянской общины. Он предоставлял любому члену общины право свободного выхода из нее в любое время и открывал наиболее энергичным, предприимчивым и трудолюбивым крестьянам путь к созданию богатых и крепких хозяйств – основы их личного благосостояния. Но чтобы большинство крестьян сделались состоятельными хозяевами и превратились в опору существующего в России строя, нужно было приложить немалые усилия.
      На пути к разрешению поставленной задачи были проведены выборы во 2-ю Государственную думу. Избирательная кампания началась одновременно с выходом Указа от 9 ноября 1906 года и продолжалась до февраля 1907 года.
      20 февраля новая Дума начала свою работу. Открылась она без помпезности, буднично и тихо. Состав ее был очень пестрым, но главное отличие от 1-й Думы состояло в том, что основную массу депутатов составляли полуграмотные крестьяне и полуинтеллигенты. Граф В. А. Бобринский – депутат Думы, деятель земского движения, крупный помещик и умеренный либерал, – назвал ее «Думой народного невежества». Но все же Столыпин, по общему признанию, – лучший оратор во 2-й Думе, сумел увлечь ее на путь поддержки правительственного курса.
      Выступая 10 мая 1907 года, Столыпин сказал: «Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».
      Первое «великое потрясение» не заставило себя ждать: 4 мая на квартире рижского депутата, социал-демократа Озоль, было арестовано несколько членов Военной организации РСДРП. 1 июня П. А. Столыпин на закрытом заседании Думы объявил, что члены Военной организации готовили заговор, и потребовал лишить всех социал-демократов депутатской неприкосновенности. 2 июня стало известно, что многие депутаты – социал-демократы – перешли на нелегальное положение и скрылись.
      Тогда, 3 июня, Николай II распустил Думу, издав новый избирательный закон, который предусматривал созыв новой, 3-й Думы, в которой большинство мест занимали депутаты-монархисты и близкие им представители правых партий. 3-я Дума начала заседать 1 ноября 1907 года и, проведя пять сессий, завершила свою деятельность 9 июня 1912 года. За эти исключительно сложные 5 лет она своим законотворчеством превратила Россию из абсолютистской, самодержавной, в парламентарную, думскую монархию. (О послереволюционном периоде, начавшемся в конце 1907 года, будет рассказано позже.)

      История свидетельствует о том, что весьма часто выдающиеся личности, появлявшиеся рядом с правителем или правительницей государства, оказывали исключительно сильное влияние на личность монарха и, вследствие этого, на ход важнейших политических дел. Вспомним хотя бы попа Сильвестра или Бориса Годунова в те годы, когда последний еще был не царем, а только всесильным временщиком; вспомним «полудержавного властелина» Меншикова или герцога Бирона; вспомним, наконец, «одноглазого циклопа» светлейшего князя Потемкина и «без лести преданного» графа Аракчеева. У нас не будет недостатка в доказательствах того, что нередко сильными мира сего становились люди случайные, совершенно разные и по образованию (Годунов и Меншиков почти не умели писать), и по происхождению – от мальчишки-пирожника, дворцового конюха, бедного попа до боярина.
      Несмотря на различия, всех этих людей объединяло несколько качеств, присущих каждому: они были умны и бесстрашны, обладали твердой волей и верой в свое предназначение и исключительность. Кроме этого им была присуща мощная гипнотическая сила и удивительное воздействие не только на «персон первого градуса», но и на многих других окружавших их мужчин и женщин.
      Казалось бы что люди такого типа были реалиями Средневековья и, как большая редкость, раритетами XVIII и начала XIX веков. Едва ли серьезные современники XX века могли предполагать, что нечто подобное появится во времена Менделеева и Эдисона, Павлова и Фарадея. Но, вопреки их ожиданиям, такой феномен возник: в начале XX века на авансцене русской истории появился еще старец Григорий Ефимович Распутин, на долю которого выпала исключительно важная и очень неординарная роль столь же всесильного фаворита, как и тех из его предшественников, чьи имена были упомянуты выше.
      Слово «старец» не следует производить от слова «старик». «Старцами» на Руси называли странников и нищих независимо от их возраста; так же называли и монахов. Но и для мирян, и для иноков прозвание «старец» непременно предполагало, что такой человек имеет высокий моральный авторитет, истинную праведность, глубокий ум и постижение Христова учения. Их называли еще «Божественной свечой». «Старец, – писал Ф. М. Достоевский в романе “Братья Карамазовы”, – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с “полным”, самоотрешением... Обязанности к старцу не то, что обыкновенное послушание, всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным».
      Именно такими качествами – забрать чужую волю и чужую душу и подчинить их своей воле и своей душе – и обладал Григорий Распутин.
      ...1 ноября 1905 года Николай II записал в дневнике: «В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой („сестрами-черногорками“ – великими княгинями. – В. Б.). Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губернии». Это первое упоминание о Распутине в дневнике царя, с которым он и царица познакомились у «сестер-черногорок».
      Сами сестры встретились с Распутиным на богомолье в Михайловском монастыре, где у них зашла речь о разных болезнях. Упомянули они и гемофилию, на что Распутин ответил, что он лечит все болезни и ее тоже. Милица Николаевна, конечно же, не без умысла спросила о гемофилии и вскоре после этого представила странника Николаю II и Александре Федоровне.
      О Распутине написаны десятки книг и сотни, если не тысячи, статей. В свое время иеромонах Илиодор (в миру Сергей Труфанов) – сначала друг, а потом непримиримый враг Распутина – написал о нем книгу «Святой черт». В названии книги Илиодор точно отразил всю гамму и весь диапазон определений, которые применялись по отношению к Распутину: многочисленные его почитатели (и особенно фанатичные почитательницы) считали его святым, а не менее многочисленные враги – исчадием ада.
      С момента появления Распутина в Петербурге о нем распространялись самые невероятные слухи, и сегодня мало кто знает правду об этом человеке. Отбрасывая всевозможные домыслы и слухи, постараемся привести здесь достоверные факты.
      Родился Григорий Ефимович в 1869 году в Тюменском уезде Тобольской губернии, в селе Покровское, в семье крестьянина-середняка. Вначале никто не замечал за ним ничего особенного: он был, как и все, выделяясь, быть может, лишь большой физической силой и любовью к выпивке и прекрасному полу. Но в сибирских селах это было не в диковину. Да и фамилия его никого не смущала – Распутиными прозывалась едва ли не половина односельчан. В двадцать с небольшим лет женился он на скромной и незлобивой девушке, которая вскоре родила двух дочерей (Матрену и Варвару) и сына Дмитрия.
      Отец Г. Е. Распутина, по данному однажды обету, каждый год ходил в Верхотурье в Николаевский монастырь, но как-то заболел и попросил сходить туда Григория. Путь был неблизок – нужно было пройти по Сибири сотни верст. Но Григорий пошел, и вернулся преображенным. Встретившие его по возвращении односельчане решили, что он сошел с ума – он пел, размахивал руками, дико озирался и в церкви пел иступленным голосом. Он бросил пить и курить, перестал есть мясо, стал истязать себя жесточайшими постами, помногу часов стоял на молитве. А потом ушел из дома и долго странствовал, обойдя многие святыни Сибири и России.
      Возвратившись в Покровское, он выкопал под своим домом моленную, подолгу молился там и пел псалмы в окружении появившихся у него поклонников и поклонниц. Они-то первыми и распространили славу о великом чудотворце и праведнике-старце Григории далеко за пределы уезда, а потом и губернии.
      В начале века его известность перешагнула через Урал и дошла до Волги. Когда Распутин, уже прослывший великим целителем и провидцем, оказался в Казани, под его чары попал местный епископ Хрисанф, а вскоре о старце узнали и в Петербурге. Здесь прозелитами новоявленного чудотворца стали авторитетные столичные богословы – профессор Петербургской духовной академии иеромонах Вениамин и ректор-архимандрит Феофан, имевшие репутацию добропорядочных людей и истинных христиан. Поклонником Распутина стал и сам Иоанн Кронштадтский, которого еще при жизни многочисленные его почитатели причислили к лику святых.
      Вскоре в Петербурге старец Григорий стал известен многим иерархам Церкви. Узнал о нем и отец Феофан – духовник великого князя Петра Николаевича и его жены – великой княгини Милицы Николаевны. Милица Черногорка была одной из наиболее убежденных и знаменитых оккультисток и теософок Петербурга. Ее имение Званка, расположенное неподалеку от Петергофа, стало центром, где собирались «избранные» и «посвященные» – провидцы и маги, чародеи и прорицатели, блаженные и кликуши.
      Распутин, приведенный отцом Феофаном в их загородное имение, произвел на великокняжескую чету, особенно на Милицу, сильное впечатление. Он сразу же поражал воображение своей неординарной внешностью, особенно глазами. Вот какое описание его внешности оставил французский посол в России Морис Палеолог: «Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода, высокий лоб; широкий, выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».
      А вот как описывала Распутина одна из светских дам – Е. Ф. Джанумова: «Он был в белой вышитой рубашке, навыпуск. Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сияющими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как-то не по себе делается».
      Вот в это-то полугипнотическое состояние впадали почти все, кто соприкасался с Распутиным. По-видимому, не была исключением и Милица Николаевна. И она, конечно же, вскоре сообщила об этом царице, которая всем ходом событий (особенно неизлечимой болезнью сына) была подготовлена к тому, чтобы весьма благожелательно отнестись к чудотворцу. Однако первая встреча с ним ни на царя, ни на царицу особого впечатления не произвела, хотя и оставила благоприятное воспоминание.
      Затем за 2 года произошло две-три случайных встречи, и только с конца 1907 года Григорий и августейшая чета стали встречаться почти регулярно. Виновницей этого стала фрейлина императрицы Анна Вырубова, в чей дом в Царском Селе стал часто наведываться старец Григорий. Вечером 12 марта 1908 года, когда Распутин и ставший его другом отец Феофан в очередной раз сидели у Вырубовой, к ней заехали Николай II и Александра Федоровна и с удовольствием провели время, беседуя со старцем. Вскоре эти беседы и встречи стали повторяться все чаще и чаще, и однажды старец впервые пришел во дворец. Но впечатление, произведенное им на тех, кто его видел, было столь неодобрительным и неблагоприятным, что царственные супруги решили к себе старца не водить, а встречаться с ним у Вырубовой. Тем более что Распутина нельзя было показывать в застолье, потому что он был неотесанным лесовиком, которому внешняя сторона цивилизации оставалась совершенно чуждой. Его секретарь Арон Симанович писал, что, сидя за столом, он редко пользовался ножом и вилкой, а брал еду с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами, правда, непременно чистыми. Большие куски он, как зверь, разрывал на части и запихивал их в большой рот, где у него вместо зубов торчали черные корешки и осколки. Остатки еды и крошки застревали у него в бороде, и многие не могли смотреть на все это без отвращения.
      Возможно, что, находясь за одним столом с царем и царицей, Распутин вел себя более цивилизованно, но все же приглашать его во дворец августейшая чета не дерзнула. И потому было решено видеться со старцем, приезжая к Аннушке в гости не только вдвоем, но и с детьми, которые, кстати сказать, сразу же безоглядно полюбили старца. Дети росли глубоко религиозными, их восхищала святость Распутина и его любовь к Богу, через край переполнявшая его беседы с ними.
      Об этих отношениях, ни Распутин, ни царская семья, ни Вырубова никому не говорили, но слухи уже носились по Петербургу и даже само знакомство царской семьи с неграмотным мужиком оценивалось как некий нонсенс и монарший каприз, могущий привести к нежелательным и скандальным последствиям.
      Как показали дальнейшие события, так оно собственно и произошло.

      В 1909 году вышел сборник статей о русской интеллигенции «Вехи». Пожалуй, нет другой книги по истории русской общественной мысли, которая была бы воспринята так неоднозначно, как «Вехи», и по поводу которой было бы столько жарких споров.
      В сборник вошли статьи Николая Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество», Михаила Гершензона «Творческое сознание», Александра Изгоева «Об интеллигентной молодежи», Бориса Кистяковского «В защиту права», Петра Струве «Интеллигенция и революция», Семена Франка «Этика нигилизма».
      Приведем здесь наиболее интересные мысли некоторых авторов, которые хотя и расходились между собой в мировоззренческих вопросах и представлениях о верности или неверности общественной практики, но были едины в признании первенства духовной жизни, являющейся единственно прочным базисом для созидания всякого общества.

      «Белинский, один из отцов русской интеллигенции, плохо знал философию и не обладал философским методом мышления, но его всю жизнь мучили проклятые вопросы, вопросы порядка мирового и философского. Теми же философскими вопросами заняты герои Толстого и Достоевского.
      В 60-е годы философия была в загоне и упадке, презирался Юркевич, который во всяком случае был настоящим философом по сравнению с Чернышевским. Но характер тогдашнего увлечения материализмом, самой элементарной и низкой формой философствования, все же отражал интерес к вопросам порядка философского и мирового.
      Русская интеллигенция хотела жить и определить свое отношение к самым практическим и прозаическим сторонам общественной жизни на основании материалистического катехизиса и материалистической метафизики. В 70-е годы интеллигенция увлеклась позитивизмом, и ее властитель дум, Н. К. Михайловский, был философом по интересам мысли и по размаху мысли, хотя без настоящей школы и без настоящих знаний.
      К П. Л. Лаврову, человеку больших знаний и широты мысли, хотя и лишенному творческого таланта, интеллигенция обращалась за философским обоснованием ее революционных социальных стремлений... Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигентской молодежи иметь «миросозерцание», отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой. Потребность в целостном общественно-философском миросозерцании – основная потребность нашей интеллигенции в годы юности, и властителями ее дум становились лишь те, которые из общей теории выводили санкцию ее освободительных общественных стремлений, ее требований справедливости во чтобы то ни стало. В этом отношении классическими «философами» интеллигенции были Чернышевский и Писарев в 60-е годы, Лавров и Михайловский в 70-е годы...
      В 90-е годы «философом» эпохи стал Бельтов-Плеханов, который вытеснил Михайловского из сердец молодежи.
      ...В данный час истории интеллигенция нуждается не в самовосхвалении, а в самокритике. К новому сознанию мы можем перейти лишь через покаяние и самообличение... Нельзя совершенствоваться, если находишься в упоении от собственных великих свойств, от этого упоения меркнут и подлинно большие достоинства.
      С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине. А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине. Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья. Она шла на соблазн Великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей...
      И... экономический материализм и марксизм был у нас понят превратно и приспособлен к традиционной психологии интеллигенции. Экономический материализм утратил свой объективный характер на русской почве, производственно-созидательный момент был отодвинут на второй план, и на первый план выступила субъективно-классовая сторона социал-демократизма. Марксизм подвергся у нас народническому перерождению... Русскими марксистами овладела исключительная любовь к равенству и исключительная вера в близость социалистического конца и возможность достигнуть этого конца в России чуть ли не раньше, чем на Западе. Момент объективной истины окончательно потонул в моменте субъективном, в “классовой” точке зрения и в классовой психологии».

      «Россия пережила революцию... После кризиса политического наступил и кризис духовный, требующий глубокого, сосредоточенного раздумья, самоуглубления, самопроверки, самокритики. Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющий условие духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвенная неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни, в тайной надежде на новый “подъем настроения”, стихийный, случайный, неосмысленный.
      Вдумываясь в пережитое нами за последние годы, нельзя видеть во всем этом историческую случайность или одну лишь игру стихийных сил. Здесь произнесен был исторический суд... Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных...
      Из противоречий соткана душа русской интеллигенции, как и вся русская жизнь, и противоречивые чувства к себе возбуждает. Нельзя ее не любить и нельзя от нее не отталкиваться. Наряду с чертами отрицательными, представляющими собою симптом некультурности, исторической незрелости и заставляющими стремиться к преодолению интеллигентности, в страдальческом ее облике просвечивают черты духовной красоты, которые делают ее похожей на какой-то совсем особый, дорогой и нежный цветок, взращенный нашей суровой историей; как будто и сама она есть тот “красный цветок”, напитавшийся слез и крови, который виделся одному из благороднейших ее представителей, великому сердцем Гаршину... Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в “Бесах” сравнивал Россию, и прежде всего ее интеллигенцию с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом... Это сравнение остается в силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим возможно излечить ее, освободить от этого легиона.
      Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика, исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платится, вместе со своей родиной, за эту измену, за религиозное самоубийство».

      «Мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть, русских интеллигентов, и уродство наше – даже не уродство роста, как это часто бывает, а уродство случайное и насильственное. Мы калеки потому, что наша личность раздвоена, что мы утратили способность естественного развития, где сознание растет заодно с волею, что наше сознание, как паровоз, оторвавшийся от поезда, умчалось далеко и мчится впустую, оставив втуне нашу чувственно-волевую жизнь. Русский интеллигент – это прежде всего человек, с юных лет живущий вне себя, то есть признающий единственно достойным объектом своего интереса и участия нечто лежащее вне его личности – народ, общество, государство... И оттого неизбежно было все, что случилось, а случилось то, что жизнь русского интеллигента – личная, семейная, общественная – безобразна и непоследовательна, а сознание лишено существенности и силы».

      Доверительно-дружеские отношения царской семьи с Распутиным держались в глубочайшей тайне и о их сокровенном существе не знала даже всесведущая тайная полиция. И потому дворцовый комендант В. А. Дедюлин всякий раз удивлялся, когда сотрудники докладывали ему, что Распутин снова был в личных апартаментах царской семьи. Не понимая, что может связывать какого-то лапотника с помазанником Божиим, обеспокоенный появлением в царской семье неизвестного мужика, который мог оказаться и переодетым революционером, Дедюлин сообщил о Распутине начальнику петербургского охранного отделения генерал-майору А. В. Герасимову. Охранка быстро определила, что опасных связей у Распутина нет, но наблюдение за ним установила, и, таким образом, полиции стало известно о другой стороне его жизни – чудовищном разврате, бесконечных оргиях и непомерном пьянстве. Причем сведения, полученные Герасимовым, привели и его самого, и высших чинов петербургской полиции, в общем-то неплохо знавших жизнь с изнанки и не способных волноваться по поводу утраченных добродетелей, в неподдельное и глубокое изумление. Они не могли поверить, что простой смертный мог обладать такими не человеческими, а прямо-таки космическими силами в служении как Венере, так и Бахусу. До поры до времени сведения эти охранка придержала у себя, но потом довела их до самого премьер-министра П. А. Столыпина, однако сделано это было лишь весной 1911 года.
      Столыпин пришел к царю и откровенно выложил ему все, что узнал, желая раскрыть Николаю II глаза на человека, который представлял серьезную угрозу репутации самого императора и его семьи. Николай II внимательно выслушал Петра Аркадьевича, поблагодарил за то, что тот искренне ему предан, но в заключение сказал: «Быть может все, что вы мне говорите, – правда. Но я прошу вас никогда больше мне о Распутине не говорить. Я все равно сделать ничего не могу».
      Не один Столыпин сообщал Николаю II и императрице о темных делах старца, но царь и царица были глухи и слепы к их рассказам. Одной из первых зимой 1910–1911 годов попробовала разоблачить Распутина фрейлина С. И. Тютчева – воспитательница царских дочерей, но она добилась лишь того, что Распутина на некоторое время перестали пускать к ее воспитанницам. Сама фрейлина вскоре после этого разговора получила отставку. Старец же, узнав о случившемся и догадавшись, что общение его с великими княжнами прекратилось в связи с раскрытием его второй жизни, решил на время исчезнуть из Петербурга и дать улечься начинающейся буре. Он ушел паломником в Грецию на Святую гору Афон, на которой располагались два десятка православных мужских монастырей, а оттуда еще дальше – в Святую землю, в Иерусалим.
      Осенью 1911 года, вернувшись в Петербург, старец встретил радушный прием в царской семье и совершенно противоположную реакцию у многочисленных своих недругов – епископа Гермогена, архимандрита Феофана, великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича и давних своих поклонниц «сестер-черногорок», ставших теперь его ненавистницами.
      Феофана отправили в Крым, Гермогена – в Жировицкий монастырь под Гродно. Однако на сцену выступил В. Н. Коковцов (преемник Столыпина на посту председателя Совета министров) и переговорил с Николаем, представив царю множество неопровержимых фактов. Царь решил уступить, чтобы не дискредитировать себя и императрицу, и летом 1912 года старец уехал в Сибирь к себе домой.
      Однако влияние Распутина на царя и царицу осталось непоколебленным. Почему же всемогущий повелитель 150 млн подданных не имел никакой власти над Распутиным? Что связывало высокообразованного и нравственного императора с неграмотным и развратным сибирским мужиком? Чем «взял» Распутин царя и царицу, повязав их с собой нерасторжимыми узами?
      Ответ этому дала Вырубова. «Царь и царица, – говорила она, – верили ему, как отцу Иоанну Кронштадскому; страшно ему верили; и когда у них горе было, когда, например, наследник был болен, обращались к нему с просьбою помолиться». Что значил наследник для несчастных родителей, любивших его больше всего на свете, мы уже знаем. А между тем ни один врач в мире не мог принести мальчику такого облегчения, как старец Григорий.
      С конца 1907 года, когда царица впервые попросила его помочь больному сыну, Распутин много раз снимал боли, останавливал кровотечение и усыплял многострадального цесаревича. Несомненно, старец был выдающимся экстрасенсом, гипнотизером и целителем-психотерапевтом. Совершенствуясь в своей практике, он брал уроки у известного в Петербурге врача Петра Александровича Бадмаева, пользовавшего больных по рецептам тибетской медицины. Все это в совокупности приносило удивительные результаты – старец мог прерывать ход болезни не только пассами и внушением, непосредственно находясь возле больного, но и разговаривая с цесаревичем Алексеем по телефону. Более того, больного ребенка исцеляли даже посланные им телеграммы.
      Француз Жильяр (один из воспитателей-учителей) вспоминал, как однажды, когда цесаревич особенно сильно заболел, девочки устроили спектакль. Играли «Мещанина во дворянстве» на французском языке, и Жильяр, помогая им, был суфлером. Спектакль прошел весело, было много зрителей, потому что на охоту в Спалу, где все это происходило, приезжало множество приглашенных.
      Когда представление окончилось, Жильяр вышел в коридор и возле комнаты цесаревича услышал стоны, доносившиеся из-за двери. Между тем императрица возвратилась в зал, продолжая улыбаться и показывая вид, что все в порядке. Было ясно, что из болезни цесаревича родители делают государственную тайну.
      4 октября из Петербурга приехал профессор Федоров, но его приезд ничуть не помог больному: через 4 дня температура поднялась до 39,6° и сердце стало давать перебои. Вот тогда-то бывшая в Спале фрейлина Вырубова и предложила послать Распутину телеграмму с просьбой помолиться за больного. Прибегли к этому как к последнему средству, ибо кровотечение у цесаревича не останавливалось, а температура становилась критической. Но как только Алексею прочитали телеграмму от старца, он сразу же заснул, боли и кровотечение прекратились. И таких случаев было немало. Да и самой царице он помогал, снимая головные боли и сердечные приступы.
      Разумеется, несчастная мать, беззаветно любившая мальчика и к тому же испытывавшая чувство неизбывной вины за «подаренную» сыну смертельную болезнь, боготворила «друга Григория». А склонность к оккультизму, вера в чудеса и сверхъестественное, заставляли Александру Федоровну видеть в Распутине святого чудотворца и Божьего человека. В общении со старцем для императрицы в высшей степени отрадным было и то, что Григорий никогда, ни одного раза ничего не попросил для себя, а просил только за убогих и бедных, попавших в несчастье или оказавшихся жертвами несправедливости.
      Царица дарила своему другу иконки, ладанки, вышитые ею самой рубашки, а от него получала пасхальные яйца, освященные куличи и поздравительные телеграммы, в которых всегда были добрые пожелания и христианские напутствия.

      Рассказывая ранее о положении в сельском хозяйстве России, мы оставили в стороне многие важные аспекты земельной реформы, начатой и проводившейся под руководством премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Между тем эта земельная реформа оказалась самой последовательной и самой решительной за все время существования России.
      Еще со времен Киевской Руси главным институтом сельской жизни Руси была община, универсальная и неприкосновенная как для ее членов, так и для государственной власти. Она считалась священной, как земля и вода, и потому выше ее был только Бог. Община (или мир, как ее называли сами общинники) была «альфой и омегой» земной жизни крестьянина, а в России подавляющее большинство людей были крестьянами.
      На их жизнь, конечно же, влияли самые разнообразные правительственные реформы, будь то введение Юрьева дня, установление «заповедных лет», образование новых категорий крестьян (экономических или государственных), возникновение по воле правительственных реформаторов военных поселений и сотен тысяч солдат-крестьян. Но все же основная масса земледельцев жила и трудилась в сельских общинах – вечных и незыблемых, как мир, а юридической основой, связывавшей общину и ее членов с самодержавно-помещичьим государством, было крепостное право.
      В 1861 году, опять же по воле монарха-реформатора, крепостное право пало, но община осталась, а вместе с нею неприкосновенными остались все институты русского Средневековья, связанные с общиной и общинным землевладением и землепользованием.
      Главным принципом земельных отношений в общине было совершеннейшее отсутствие частной собственности на землю, когда земля объявлялась Божьей и принадлежала не какому-либо человеку или семье, но всей общине. Земля не могла ни продаваться, ни обмениваться, ни быть предметом залога или каких-либо иных операций. Таким образом, русский крестьянин сотни лет работал на земле, но никогда не был ее собственником; пользовался ею, но не имел ее, хотя другие – подлинные хозяева земли – могли делать с принадлежавшими им угодьями все, что заблагорассудится: покупать, продавать, дарить, менять и т. п. Цари и императоры владели землями удельными и кабинетскими, помещики – помещичьими, церкви и монастыри – церковными и монастырскими. Все остальные свободные сословия (казаки, вольные крестьяне, купцы, ремесленники, инородцы и др.) владели землей на основании законов, издаваемых государством специально для каждой из этих категорий граждан.
      П. А. Столыпин нанес сокрушительный удар по остаткам русского Средневековья, разрушив главный оплот его – общину, в которой все еще жили миллионы бывших крепостных крестьян, лично свободных уже 40 лет, но все еще тесно привязанных в общинной земле, которая превращала их личную свободу в фикцию, делая ее чистой формальностью.
      Изданный 9 ноября 1906 года так называемый «Столыпинский закон» позволял крестьянину выходить из общины и становиться индивидуальным и наследственным собственником земли, которую он обрабатывал. Эту землю он получал на так называемых «отрубах», которые потом быстро превращались в хутора.
      Закон этот имел огромный успех. Тотчас же было подано 2,5 млн прошений о выходе на отруба от семейных крестьян, создано 463 специальные комиссии, занявшиеся проведением этой реформы.
      В 1913 году 2 млн семейств получили наделы. Для этой сложной работы было мобилизовано свыше 7000 геодезистов и землемеров.
      За несколько месяцев до Первой мировой войны 13 % земель, принадлежавших общинам, перешли в индивидуальную собственность крестьян. Однако камнем преткновения для успешного наделения землей любого желающего крестьянина было малоземелье общин, расположенных в русском Черноземье и в южных губерниях, в то время как в Сибири, Казахстане и на Дальнем Востоке земля все еще оставалась немерянной.
      Столыпин решил широко использовать переселенческое движение крестьянских масс из Европейской России в эти регионы. Выразивший желание выехать из Европейской России на долгое время освобождался от всяких налогов. Государство помогало такому крестьянину деньгами, и он получал в полную собственность участок земли в 15 га, на душу и 45 га на семью. При этом каждой семье выдавалось пособие в 200 рублей, и она перевозилась со всем имуществом за казенный счет до места поселения.
      В Сибири были устроены казенные склады земледельческих машин, снабжавшие население сельскохозяйственными орудиями по крайне низким ценам. В результате этих мер земледелие в Сибири в короткий срок достигло полного расцвета, позволившего ввозить в Европейскую Россию и вывозить за границу большое количество сельскохозяйственных продуктов, особенно масла и яиц.
      Правительство Столыпина уполномочило Государственный крестьянский земельный банк (созданный в царствование Александра III) скупать помещичьи земли и перепродавать их крестьянам на льготных условиях. Предоставлялся долголетний кредит, доходивший до 90 % стоимости земли при очень низком проценте (4,5 %, включая погашение). В итоге в 1914 году более 80 % пахотной земли в Европейской России оказалось в руках крестьян.
      Следует отметить и факт, который долгое время совершенно не привлекал внимание советских историков. А факт этот заключается в том, что 40 млн десятин земли, принадлежавших в Сибири царской семье (эта цифра сопоставима со всем массивом целинных и залежных земель, поднятых в Казахстане в 1950–1960-х годах), Николай II безвозмездно передал в крестьянский земельный фонд. На деньги царя в уступленных им областях были проведены дороги, построены школы, больницы и церкви.
      Государственный крестьянский земельный банк, считавшийся самым крупным в мире учреждением земельного кредита, выдал крестьянам ссуды в 222 млн рублей в 1901 г., а в 1912 году – до 1 168 000 000 рублей (т. е. примерно на 600 % больше).
      Ходячее мнение, издавна пущенное в оборот социалистами всех толков, будто бы крестьяне были «обездолены землею», ни на чем не основано. Правительство П. А. Столыпина систематически стремилось увеличить площадь крестьянского землевладения. Следует также иметь в виду и стремление миллионов крестьян к приобретению земли, и огромные успехи российской сельскохозяйственной кооперации, бывшей одной из самых динамичных в мире.
      К 1916 г. в руках крестьян и казаков в 50 губерниях Европейской России (кроме Кавказа и Царства Польского) было около 172 млн десятин собственной земли. Гражданам же всех других сословий принадлежало около 85 млн десятин, из которых 18 млн десятин принадлежали мелким собственникам, обрабатывавшим землю личным трудом, без помощи наемной силы. Бо2льшая часть остальных 67 млн десятин была или под лесом, или в аренде у крестьян. Таким образом, накануне Февральской революции крестьянам на началах собственности и аренды принадлежали: 100 % пахотной земли в Азиатской России и около 90 % всей площади Европейской России.
      Прав был бывший министр земледелия Кривошеин, заявив немецкому профессору Зеерингу, приехавшему в 1912 году в Москву во главе комиссии, которой было поручено ознакомиться с результатами Столыпинской аграрной реформы: «России необходимы 30 лет спокойствия, чтобы сделаться наиболее богатой и процветающей страной во всем мире». И можно констатировать, что Россия в начале XX века находилась на верном пути экономического и социального развития, несмотря на проигранную Русско-японскую войну, многочисленные жертвы и колоссальный хаос, принесенный революцией 1905–1907 годов.

      1 сентября 1911 года произошло еще одно политическое убийство, не разгаданное до конца до сих пор. В этот вечер в Киеве эсер Дмитрий Богров смертельно ранил П. А. Столыпина. Это случилось в Городском театре, во время второго антракта оперы Глинки «Жизнь за царя». Столыпин стоял лицом к залу у первого ряда кресел. Богров, во фраке, прикрывая театральной программкой оттопыренный браунингом карман, вплотную подошел к нему и почти в упор произвел два выстрела – в правую руку и в живот. Столыпин медленно опустился в кресло, а террорист неторопливо пошел к выходу. Он мог бы и уйти, но в дверях его схватили, повалили и стали избивать. Столыпина увезли в больницу, где он через 2 дня умер.
      Премьер-министр приезжал в Киев почти одновременно с царем на открытие памятника Александру II. В момент покушения Николай II был в ложе и все видел. Столыпин был еще жив, а царь еще не уехал из города, когда началось следствие. Оно произошло необыкновенно быстро: законченное дело поступило в суд, который так же стремительно осудил Богрова, приговорив его к повешению, и через две недели убийца был казнен. На суде Богров, называвший себя «коммунистом-анархистом», представил этот террористический акт как собственную инициативу. Однако накануне покушения просил своих товарищей-эсеров после его казни объявить, что убийство совершено им по воле партии и означает начало новой волны террора.
      На суде выяснилось, что билет в театр дал ему жандармский полковник Кулябко – начальник Киевского охранного отделения. Выяснилось также, что Богров был агентом «Охранки» с 1907 года, когда ему не было еще и 20 лет. Поэтому сразу же возникли две версии – Богров убил Столыпина как революционер, вторая – Столыпин был убит по заданию «Охранки». То, что террориста необыкновенно быстро судили и столь же поспешно казнили, косвенно доказывало – это дело рук жандармов. Когда же по инициативе Думы было возбуждено новое расследование, в центре которого находилась деятельность жандармов в ходе следствия и суда над Богровым, Николай II приказал расследование прекратить. В то же время было известно, что шеф корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел П. Г. Курлов, которого Столыпин собирался снять с должности, – кутила и мот, весь в долгах, подозревавшийся во взяточничестве. Но он был очень дружен с дворцовым комендантом В. А. Дедюлиным – ярым врагом Столыпина. Именно на Курлова и была возложена охрана царя и всех участников киевских торжеств, во время которых Дедюлин всячески унижал Столыпина, то «забывая» выдать ему билет на царский пароход, то не находя ему места в экипажах свиты, так что премьер-министр вынужден был сопровождать царя в наемном экипаже в самом хвосте торжественных процессий.
      Советский историк А. Я. Аврех приводил слова, сказанные Столыпиным незадолго до смерти: «Меня убьют, и убьют члены охраны!» В некрологе, написанном Сувориным вскоре после убийства Столыпина, говорилось следующее: «Просвещенный политик, экономист и юрист, крупный административный талант, он почти отказался от личной жизни и свою удивительную работоспособность, не знакомую с утомлением, вложил в дело государственного успокоения и строительства... Заболев весной 1909 года крупозным воспалением легких, он согласился покинуть Петербург только по настойчивым требованиям врачей... Он всегда являлся блестящим оратором, говорил вдохновенно, сжато и дельно, развивая мастерски и ярко руководящие положения законопроекта или давая ответ и разъяснения по различного рода запросам о действиях правительства. Государственные заслуги П. А. Столыпина были отмечены в короткое время целым рядом царских наград. Как человек, Столыпин отличался прямодушием, искренностью и самоотверженной преданностью. Он был чужд гордости и кичливости благодаря редким качествам своей исключительно уравновешенной натуры. Он всегда относился со вниманием и уважением к чужим мнениям, к своим подчиненным и их нуждам. Враг всяких неясностей, подозрений и гипотез, он чуждался интриганства и интриганов, и мелкого политиканства. По своим политическим взглядам П. А. Столыпин не зависел от каких-то партийных давлений и притязаний. Твердость, настойчивость, находчивость и высокий патриотизм были присущи его честной, открытой натуре. Столыпин особенно не терпел лжи, воровства, взяточничества и корысти, преследовал их нещадно».

      21 февраля 1913 года исполнилось 300 лет со дня призвания на царство первого царя из Дома Романовых – Михаила Федоровича. Этот юбилей праздновался необычайно широко и пышно. В Москве состоялся крестный ход, несли самые выдающиеся святыни Православной России – иконы Владимирской, Иверской и Казанской Богоматери. На Красной площади состоялся большой военный парад.
      Тогда же в Александровском саду открыли памятник в честь юбилея – на четырехгранном обелиске из серого гранита были выбиты имена восемнадцати царей и цариц от Михаила Федоровича до Николая II с надписью: «300 лет Дому Романовых» и гербом России – двуглавым орлом. Так началось празднование этого юбилея.
      А 15 мая 1913 года Николай с женой и детьми отправился в путешествие по России. Об этом путешествии сохранились записи в 45-й тетради царского дневника. Посмотрим на все происходившее глазами автора «Дневника»:
      «15-го мая. Среда.
      С утра погода испортилась. В 10 час. поехал в Петербург и посетил автомобильную выставку в Михайловском манеже. Более 140 различных фирм прислали свои машины. Вернулся в Царское Село в 1 1/4. После завтрака читал и затем погулял и покатался с детьми на пруду под дождем. В 6 час. у Аликс был отслужен напутственный молебен. В 7 час. уехали из Царского Села всей семьей через Гатчину в Тосно и дальше на Москву. Сели обедать в 8 час. Затем читал и лег около 12 час.»
      Так началось путешествие царской семьи по России. Предстояло проехать в поезде, на пароходе, в автомобилях и экипажах по тем губерниям и уездам, градам и весям Суздальской и Московской Руси, где три века назад происходили самые главные события, благодаря которым на опустевшем московском троне появилась новая династия – Романовы.
      Из дневника Николая II:
      «16-го мая. Четверг.
      Проснулись на остановке в Москве в 8 1/4. Погода была ясная и теплая. Сели завтракать до 12 час. Ровно в час подошли к г. Владимиру. На станции почетный караул от 9-го гренад. Сибирского полка, высшие гражд. лица, дворянство и земство. Сел с детьми в наш мотор и поехал в город наверх в красивый Кремль в Успенский собор. Осмотрев его после краткого молебна, отправился с дочерьми в Суздаль, куда прибыл в 3 1/4. Посетил собор. Спасо-Ефимовский, Ризоположенский, Покровский монастыри. В этом мон. в келии игуменьи закусили и пили чай. С восторгом и интересом осматривал чудные сокровища, сохранившиеся в ризницах, и сами церкви древнерусского зодчества. По дороге в оба конца народ выходил из сел и деревень с иконами. Приехали в 7 час. в Боголюбово. Посетил собор Боголюбского монастыря и осмотрел сохранившуюся часть палат Андрея Боголюбского. Принял волостных старшин и хуторян Владимирской губ. и к 8 час. прибыл к поезду. Пропустил 250 потешных жел. – дор. школ церемон. марш. Когда тронулись, сели обедать. Совсем не устал, впечатления были такие сильные и хорошие.
      17 мая. Пятница.
      Прибыли в Нижний Новгород в 10 час. утра при холодной серой погоде. На ст. почет. караул от 37-го пехот. Екатеринбургского полка. Поехали в собор, оттуда после молебна были у могилы Минина, пошли за крестным ходом на площадь за Кремлем, где была произведена закладка памятника Минину и Пожарскому. (Николай заложил в его основание первый камень – В. Б.) Затем Екатеринбургский и Тобольский полки прошли церем. маршем. Приехал во дворец с дочерьми в 12 1/4. Вид на Волгу напомнил нам пребывание там в 1896 г. Завтракали семейно. Принял духовенство и всех должностных лиц в зале наверху и волостных старшин в саду. В 4 ч. посетил новое здание Конторы Госуд. банка в древнерусском стиле. Вернулся за Аликс и детьми и вместе поехали в дворянское собрание. Там все было, как в Смоленске. В 6 час. уехали на пристань, где большая депутация волжских судовладельцев поднесла нам несколько красивых вещей. Перешли с радостью на приготовленный для нас пароход пут. сообщ. «Межень». Уютно и со тщанием устроены наши каюты. В 8 ч. пошел с Ольгой и Татьяной на парох. столовую «Царь Михаил Федорович». Простившись со всеми, вернулись к себе и в 10 1/4 отвалили при иллюминации города и всех судов и пошли вверх по матушке Волге. Пройдя ярко освещенный Сормовский завод, спустился в свою каюту и рано лег спать.
      18-го мая. Суббота.
      Спал долго, убаюкиваемый спокойным ходом парохода. День был ясный, но очень холодный с сильнейшим ветром, так что даже неприятно было выходить наверх. Из всех сел народ приходил к берегу реки, повсюду были устроены арки, многие провожали пароход бегом. Мы шли очень хорошо. В 10 час. вечера стали на бочку, не доходя до Костромы 20 верст. К вечеру совсем стихло. Читал бумаги и лег в 12 1/2.
      19-го мая. Воскресение.
      Около 6 час. утра пошли вверх и в 9 ч. проходили мимо Костромы. Чудное солнце озаряло множество белых церквей. Остановились у новой пристани в поле в 3 верстах выше города. В 10 час. сошел на берег. Прямо против пристани, на высоком берегу стояла моя рота Эриванского полка. Приятно было увидеть ее. Сели в коляски и поехали в Ипатьевский монастырь. По пути стояли шпалерами Эриванский и 138 Пултуский пех. полки. В монастыре с другой стороны встретил подошедший крестный ход с Федоровской Божией Матерью и затем вышел в собор. Обедня и молебен были отслужены менее чем в полтора часа. Осмотрели со всей фамилией дом Михаила Федоровича, где собрана богатая ризница из собора, и той же дорогой вернулись на пароход. Сели завтракать, сделалось совсем тепло. В 3 ч. наш пароход пошел в Кострому, в 4 ч. вышли на берег. После Городской думы принял поч. кар. от Пултуского полка и поехали в новый Романовский областной музей. Оттуда – в дворянское собрание. В 6 ч. – обратно на пароход – и к старой Ипатьевской пристани. В 8 ч. был большой обед на парох. столовой. Сидел между т. Мари и т. Микен. Затем смотрели на фейерверк, кот. пускали перед городом.
      20-го мая. Понедельник.
      Проснулся дивным утром. В 10 час. подошли к пристани в Костроме и поехали к собору, вокруг кот. стояли войска шпалерами. Обошел их, затем вошли в собор и скоро пошли за крест. ходом к месту закладки большого памятника 300-летия царствования Дома Романовых. Каждый из нас положил свой именной камень. После закладки войска прошли церем. маршем. Там мы разделились – Аликс поехала с детьми в Богоявленский женский монастырь, а я в дом губернатора. Принял у него в саду должностных лиц и волостных старшин и представителей белоземцев. Для них был приготовлен обед. Оттуда заехал в Пултуский полк и осмотрел офицерское собрание. Вернулся на «Межень» в 2 1/4. После завтрака поехал в старую церковь Воскресения на дебрях, затем в новое здание общины Красного Креста и, наконец, на выставку, устроенную земством. Интересно, но утомительно.
      Выпив чаю и простившись со всеми, пришел на пароход. Отошли снова к нашей Ипатьевской пристани; народ стоял сплошной стеной по берегу, даже в воде по колено. К 8 час. был также большой обед в нашей плавучей столовой. Прошла хорошая гроза. В 10 1/2 вечера пошли дальше вверх реки. Воздух был дивный.
      21-го мая. Вторник.
      Дивным утром в 9 час. прибыли в Ярославль. Город выглядел таким чистым и красивым с реки. На пристани обычная встреча и поч. кар. от 181 пех. Астраханского полка. Поехали в Успенский собор. Затем Аликс вернулась с Алексеем на «Межень». А я с дочерьми посетил церковь Иоанна Предтечи Спасского монастыря, тут же осмотрел покои Михаила Федоровича и, наконец, Ильинскую церковь. Одна другой краше и лучше. В час был большой завтрак в столовой. Сидел в каюте и занимался до 3 1/4. Сделалось очень жарко. Поехали в приют для сирот в память 300-летия, кот. при нас освятили, и затем осмотрел земскую выставку производств Ярославской губернии. Возвратился на пароход в 5 1/4. Пошли вверх реки и посетили интересный Толгоский монастырь, стоящий на левом берегу Волги, окруженный красивой кедровой рощью. Около 6 1/2 вернулись на «Межень» и только отошли на середину реки и стали на якорь, как началась гроза с настоящим ливнем. Во время обеда снялись с якоря, вернулись в Ярославль к пристани. Малые дети уехали в 9 1/4 на станцию в поезде. В 10 час. поехали с Ольгой и Татьяной в дворянское собрание на раут. После представления был короткий концерт и затем чай. В 11 1/2 уехали из собрания и в 12 ч. покинули Ярославль.
      22-го мая. Среда.
      Всю ночь простояли на маленькой станции Козмодемьянск. В 10 ч. прибыли в Ростов. Аликс очень устала и, кроме того, у нее сделалась ангина, так что она пролежала весь день. После встречи поехал с детьми в автомобиле в древний город Ростов Великий. Посетил Успенский собор, слушал знаменитый звон колоколов, прошел по кремлевской стене в Белую палату и Княжьи терема, осматривал по пути внутренние церкви. Возвращаясь в поезд, остановились у церкви Благовещения, где явилась в 1910 г. чудотворная икона Умиления Божией Матери. После завтрака снова поехал в город и осмотрел Яковлевский монастырь на берегу озера Неро и в 3 вер. старую деревянную церковь Иоанна Богослова на Ишне. Возвратился в поезд с детьми в 4 1/4. Пил чай и занимался. В 6 1/2 с дочерьми отправился в Кремль, в красивую церковь Воскресения Христова ко всенощной. Покинули Ростов в 8 час. и остановились в 8 1/2 на ночь на крошечной ст. Деболовской.
      23-го мая. Четверг.
      В 10 час. прибыли на ст. Петровск, около кот. в поле принял волостных старшин Ярославской губ. Оттуда поехал с дочерьми в Петровск к обедне по случаю Вознесения. Вернулся в поезд в 12 1/2 к завтраку. Около 2 час. отправился с ними же в Переславль по отличному шоссе; на 13-й версте переехал во Владимирскую губернию. Не доезжая до города, остановился у Никитского монастыря, затем в городе посетил Даниловский мон. и Федоровский женский монастырь. Несколько раз собирался дождь, но проходил благополучно. Выехал за город вдоль красивого переяславского озера в усадьбу Владимирского дворянства. Осмотрели ботик Петра Великого и памятник ему, поставленный на том самом месте, где когда-то стоял его дом. Спустились к озеру и с пристани смотрел на катание морских потешных на шлюпках. Затем поднялся к павильону, в кот. нас угостили чаем и пр. Для публики были разбиты шатры между деревьями. После взаимного пития здравий уехали и прибыли в Петровск в 7 1/2 (40 верст в 45 мин.). Аликс тоже была на приеме с своими родителями, она проехала с нами в поезде до след. станции. Остановились на ночь на ст. Балакирево в 10 1/2.
      24-го мая. Пятница.
      В 10 час. утра при отличной погоде приехали в Троице-Сергиеву лавру. Элла встретила нас. Поехал с дочерьми к обедне и молебну. Затем зашли в митрополичьи покои и выпили чаю. В 12 1/2 продолжали путь. После завтрака стало жарко в вагонах. В 3 1/2 прибыли в Москву на бывш. Брестск. ныне Александровский вокзал».
      Итак, царь прибыл в Первопрестольную. Здесь царскую семью ждали с нетерпением. Царский поезд еще шел от Троице-Сергиевой лавры к Москве, а уже тысячи горожан скапливались вдоль Первой Тверской-Ямской и Тверской, и на всех площадях, мимо которых с вокзала в Кремль должны были проследовать августейшая фамилия, свита его величества государя, московские родственники государя, столичные сановники и конный государев конвой.
      К Александровскому вокзалу уже прошел в почетный караул любимый государев полк – Астраханский гренадерский, уже по одну сторону царской дороги встали шпалеры войск из других полков московского гарнизона, а по другую – всякая партикулярная публика и простой народ, отделенные от дороги частой цепочкой городовых и полицейских; уже вышли на паперти храмов, стоящих по пути к Кремлю, архиереи, попы и монахи с иконами и хоругвями, и промчался в пролетке – в который уж раз! – московский градоначальник, сновавший по главной московской улице чуть ли не с самого утра. Но на этот раз все заметили – как-то особенно взволнованно и поспешно и именно в ту сторону, откуда и должна была появиться процессия. Несколько раз волнение охватывало собравшихся, но тут же оказывалось, что понапрасну, что еще не едут.
      Наступило уже 2, а потом и 3 часа пополудни, солнце стояло в зените, было безветренно и жарко, а государь все не объявлялся. Наконец, в три четверти четвертого со стороны Триумфальной площади донеслось долгожданное «ура!» – это гренадеры-астраханцы отвечали на приветствие государя. Эхо солдатского «ура» еще висело в воздухе, когда у Александра Невского, что на Миуссах, ударили колокола. И вслед за тем над Первой Тверской-Ямской, с запада на восток, поплыл по синему небу золотой колокольный звон. В октаву Александру Невскому грянули звонницы Страстного монастыря, и от церкви к церкви, от колокольни к колокольне, все нарастая и усиливаясь, поплыл над Первопрестольной торжественный благовест. А потом вплелся в него низкий и густой бас 1000-пудового колокола с Ивана Великого.
      А меж тем царь, обойдя почетный караул, подошел к встречающим его сановникам, генералам, тузам промышленности и торговли, городским думцам, к московским своим родственникам и, ласково улыбаясь, стал пожимать руки, глядя каждому в глаза, будто знал каждого из них. Хотя, конечно же, не знал и десятой части собравшихся.
      Затем царь помог усесться в один из экипажей императрице Александре Федоровне с наследником-цесаревичем, одетым в его любимый наряд – матроску и бескозырку; посмотрел, как в другой экипаж впорхнули одна за другой четыре его дочери – здоровые, веселые девочки, и пошел в голову выстраивавшейся кавалькады, где двое конвойцев держали в поводу приготовленного для него белого коня редчайшей красоты и стати. Сев в седло, Николай пропустил половину конвоя вперед и, легонько тронув коня шенкелями, направился к Триумфальной арке.
      В белой офицерской гимнастерке с полковничьими погонами, без регалий и орденов он не выглядел владыкой великой Империи, а казался обыкновенным армейским полковником, направлявшимся в летние лагеря или на маневры.
      А колокольный звон все продолжался, войска держали «на караул», тысячи москвичей улыбались, поднимали на плечи детей, махали платками и шляпами, и царю подумалось, что этот его въезд в Москву такой же торжественный, как и Коронационный, далекого 1896-го года.
      Так проехал он до Иверской, пересек Красную площадь и возле Спасских ворот, сойдя с коня, перекрестился на узорчатые купола храма Покрова, на златоглавые кремлевские соборы и, отдав повод подбежавшему казаку-конвойцу, пешком пошел за крестным ходом, направлявшимся к Архангельскому собору. Здесь предстояло и ему и всем его ближним возжечь лампаду и отстоять литию у гробницы первого русского царя Михаила Федоровича Романова.
      Мог ли кто-нибудь тогда подумать, что всего через 5 лет вся царская семья будет убита и даже не похоронена?..
      И снова – царский дневник:
      «25-го мая. Суббота.
      Дивный день с ветерком. В 11 час. начался выход. В Георгиевском зале Самарин от всего дворянства поднес ларец с грамотою. Красиво было Красное крыльцо с морем голов. В Успенском соборе было отслужено молебствие. Затем прикладывались к мощам и впервые поклонились гробнице Св. Ермогена. Прошли в Чудов мон. и оттуда вернулись к себе. Завтракало все семейство. В 3 ч. поехал с дочерьми в Чудов мон., где в Патриарш. ризнице осматривал интереснейшую выставку церковных вещей за последние 300 лет. Прошел во вновь устроенную церковь на месте кончины Св. Ермогена. Поехал в Знаменский монастырь и осмотрел дом Романовых. Вернулся домой в 5 1/4. Мария Павловна пила с нами чай. От 6 1/2 до 7 1/2 принимал. В 8 час. был парадный обед с тремя салютами во время пития здравий. Вечером читал.
      26-го мая. Воскресение.
      С 10 час. принимал депутации. В 11 ч. поехал с детьми в Новоспасский монастырь к обедне. Служил митрополит Макарий, пел синодальный хор и народный хор. После обедни сошли в подземелье к гробницам наших предков, где была отслужена лития. Алексей приехал к концу обедни. Оттуда в общину Эллы, которая угостила нас завтраком. В 2 1/2 уехали домой, принял Сазонова и в 3 1/2 с детьми отправился в собрание купеческого общества, где был концерт мещанских училищ, гимнастика мальчиков на дворе, представление вышивных работ учениц и чай. Вернулись домой в 4 1/2. После своего чая принимал без конца до 7 1/2, даже читать не успел. В 10 час. поехали с Ольгой и Татьяной на бал в Благородном собрании. Зала вечером была очень красива. Началось с полонеза. Я шел с Базилевской. Аликс уехала через час. Я ходил, смотрел на танцующих и курил в комнатке. В 12 1/2 уехал с Ольгой и дочерьми. Был очень потный.
      27-го мая. Понедельник.
      Опять с 10 час. начал прием: Комитета Булыгина, Московской Городской управы и выпускных воспитанников Лицея цесаревича Николая. Затем осмотрел превосходные вещи Строгановского училища, выставленные в Оружейной палате. В 12 1/4 был завтрак с митрополитом, епископами и всеми губернскими предводителями. Окончательно сел на ноги от усталости. Около 4 час. покинули Кремлевский двор, и на пути к Александровскому вокзалу посетили Вознесенский женский монастырь. По всему пути стояли войска с одной стороны и народ – с другой. Проводы были очень теплые. Простились с семейством и прочими и в 4 1/2 тронулись в обратный путь».
      Читаешь дневник Николая II и невольно задумываешься, каким же был последний российский император, если больше всего ему в десятидневной поездке по стране запомнилось, какая была погода, как он пил чай и читал по вечерам, «курил в комнатке» и «был очень потный»...
      Мог ли такой государь удержать огромную Империю, сотрясаемую бунтами и противоречиями в обществе?

      Изначально рожь была самым главным продуктом питания русских людей. Уже Феодосий Печерский сообщает о ржаном хлебе как ежедневной пище и монахов, и узников, которым подавали ржаной хлеб в виде милостыни. Ржаной (черный) хлеб ели каждый день, пшеничный же (белый) – только по праздникам и воскресеньям. К концу XIX века рожь занимала около 37 % всех возделываемых площадей России.

      Популярные виды одежды и обуви, получившие развитие в конце XIX – начале XX веков, появились в России в середине, а то и в начале XIX века. Речь не идет о лаптях или армяках, рубахах или сарафанах, которые продолжали носить миллионы мужчин, женщин и детей. В российской деревне и в XIX и начале XX века традиционными оставались не только главные виды одежды и обуви, но и ткани – холст и полотно для одежды, лыко, войлок и кожа.
      Вместе в тем, широкое распространение получили ситец и сатин, улучшилась выделка кож, увеличилось количество городской одежды и обуви, в том числе и новой.
      Познакомимся с наиболее важными и характерными из них новшествами в одежде гражданских лиц и военных.