8

Поужинав и выпив кофе, они прошли в бар рядом с рестораном. Эрленд заказал ликер, и они сели в глубине бара. Вальгерд сказала, что не может задерживаться, и Эрленд расценил это как вежливое предостережение. Не то чтобы он собирался пригласить ее к себе в номер, такое ему и в голову не приходило, и она это знала. Но он чувствовал недоверчивость с ее стороны, ощущал стену сопротивления, как у тех, кто приходил к нему на допрос. Возможно, она сама толком не понимала, что делает.

Разговор с инспектором криминальной полиции казался ей занимательным, и она хотела узнать все об этой профессии, о преступлениях и о том, как ловят преступников. Эрленд ответил ей, что в основном это скучная работа, связанная с писаниной.

– Но преступления становятся все более жестокими, – возразила она. – Об этом пишут в газетах. Мерзкие преступления.

– Не знаю, – ответил Эрленд. – Преступления всегда омерзительны.

– Все время говорят о наркодилерах и о том, как они расправляются с подростками, задолжавшими за наркотики, а если юнец не в состоянии расплатиться, они нападают на его родственников.

– Все так, – подтвердил Эрленд, который в числе прочего и по этим причинам тревожился временами за свою дочь Еву Линд. – Мир здорово изменился. Насилия стало больше.

Они помолчали.

Эрленд пытался подобрать тему для разговора, но он плохо знал женщин. Те, с кем он общался, не могли подготовить его к так называемому романтическому вечеру вроде этого. С Элинборг они были добрыми друзьями и коллегами, и за долгие годы совместной службы между ними установилось определенное взаимопонимание. Ева Линд была его ребенком и постоянным источником беспокойства. От своей жены Халльдоры он ушел целую вечность назад, и с тех пор она его люто ненавидела. Вот и все женщины в его жизни, если не считать случайных связей, не приносивших ничего, кроме разочарования и досады.

– А вы? – спросил он, когда они устроились в баре. – Почему вы передумали?

– Не знаю, – ответила она. – Уже давно мне не делали подобных предложений. Почему вам пришло в голову пригласить меня?

– Не имею представления. Просто не удержался и ляпнул сдуру. Я тоже уже давно никого никуда не приглашал.

Они оба улыбнулись. Он рассказал ей о Еве Линд и своем сыне Синдри, а она сказала, что у нее двое сыновей, уже взрослых. Эрленд понял, что ей не хочется слишком подробно распространяться о себе и своих жизненных обстоятельствах. Ему это скорее импонировало. Он не собирался совать нос в ее личные дела.

– Вы что-нибудь разузнали по поводу этого человека, который был убит?

– Нет, практически ничего. Господин, с которым я разговаривал до вашего прихода…

– Я вам помешала? Я не знала, что он имеет отношение к следствию.

– Ничего страшного, – успокоил ее Эрленд. – Он коллекционирует диски, то есть грампластинки. Выяснилось, что наш обитатель подвала был вундеркиндом. Много лет назад.

– Вундеркиндом?

– Записывал пластинки.

– Мне кажется, трудно быть вундеркиндом, – сказала Вальгерд. – Ребенок оказывается средоточием всевозможных мечтаний и надежд, кото-рые редко оправдываются. И что из этого выходит?

– Хоронишь себя в чулане и надеешься, что никто не вспомнит о тебе.

– Вы полагаете?

– Не знаю. Возможно, кто-то и помнит о нем.

– Думаете, это как-то связано с его убийством?

– Что именно?

– То, что в детстве он был чудо-мальчиком.

Эрленд старался как можно меньше говорить о расследовании, однако боялся выставить себя высокомерным занудой. Он и сам еще не задумывался над этим вопросом и не знал, насколько важен ответ на него.

– Мы не знаем пока, – сказал он. – Увидим.

Они помолчали.

– А вы, случайно, не были вундеркиндом? – поддразнила его она.

– Нет, – ответил Эрленд. – Полная бездарность.

– И я тоже. До сих пор рисую, как трехлетний ребенок. А что вы делаете, когда не работаете? – помолчав немного, спросила она.

Вопрос застал Эрленда врасплох, и он сидел в растерянности, пока она не улыбнулась.

– Я не хотела вас смущать, – извинилась Вальгерд, видя, что он медлит с ответом.

– Да нет, просто… я не привык говорить о себе, – промямлил Эрленд.

Он не мог похвастаться, что играет в гольф или занимается другим видом спорта. Когда-то интересовался боксом, но это прошло. Он никогда не ходит в кино или театр, да и телевизор смотрит не часто. Раньше летом ездил в одиночку по стране, но в последние годы редко выбирался из города. Что он делает, когда не работает? Он и сам этого не знал. Проводит время в одиночестве, сам с собой.

– Я много читаю, – вдруг сказал он.

– И что же вы читаете?

Он опять задумался, а Вальгерд снова улыбнулась:

– Это такой трудный вопрос?

– Я читаю о гибели людей во время опасных путешествий. О смерти в горах. О людях, которые замерзли. Это, можно сказать, отдельный литературный жанр. В свое время был очень популярен.

– О гибели людей во время опасных путешествий? – повторила Вальгерд.

– Ну и о многом другом, естественно. Я много читаю. Историческую литературу. Правоведение. Хроники.

– Все, что устарело и прошло, – подытожила она.

Он покачал головой.

– Прошлое – это то, на чем мы стоим, – объяснил Эрленд, – хотя оно и может обернуться ложью.

– А почему о гибели людей? О замерзших людях? Невеселое чтение.

– Вам бы работать в полиции, – криво усмехнулся Эрленд.

За этот короткий вечер незнакомая женщина умудрилась заглянуть в такие уголки его души, которые были заперты и труднодоступны даже для него самого. Он не хотел об этом говорить. Только Ева Линд знала о его причуде, но не очень понимала и не строила никаких предположений в связи с повышенным интересом отца к пропавшим людям. Эрленд долго молчал.

– С возрастом приходит, – сказал он наконец и тут же пожалел, что покривил душой. – А вы? Что вы делаете, когда не засовываете ватные палочки людям в рот?

Он попытался обернуть все в шутку и начать разговор сначала, но контакт между ними разладился, и в этом была его вина.

– На самом деле у меня ни на что, кроме работы, времени не хватает, – ответила Вальгерд. Она чувствовала, что нечаянно затронула больную тему, но не понимала, как именно. Ею овладело смущение, и он это видел.

– По-моему, нам надо так посидеть еще раз, – сказал Эрленд, чтобы выйти из щекотливого положения. Собственная неискренность тяготила его.

– Непременно, – отозвалась Вальгерд. – Я долго сомневалась перед тем, как принять ваше предложение, но совсем не жалею о проведенном вечере и хочу, чтобы вы знали это.

– Я тоже очень доволен, – ответил Эрленд.

– Вот и хорошо, – сказала Вальгерд. – Спасибо вам большое за все. Спасибо за ликер. – Она глотнула из своего бокала. Эрленд тоже заказал себе «Драмбуи», но не притронулся к нему.

Он лежал на кровати в гостиничном номере и смотрел в потолок. В комнате все еще было холодно, и Эрленд не стал раздеваться. За окном шел снег. Снег был мягкий и теплый. Он красиво падал на землю и тут же таял. Совсем не тот колкий, тяжелый, беспощадный снег, калечащий и уничтожающий.

– Что это за пятна? – спросила Элинборг у отца избитого мальчика.

– Пятна? – переспросил он. – Какие пятна?

– Вон там, на ковре, – показала Элинборг. Они с Эрлендом только что покинули больницу после напрасных попыток поговорить с мальчиком. Зимнее солнце осветило ковер на лестнице, ведущей на верхний этаж, где располагалась детская. В ярком свете проступили пятна.

– Я не вижу никаких пятен, – заявил папаша, наклонился и принялся осматривать ковер.

– Они более заметны на свету, – продолжала Элинборг, следя за солнечным лучом, проникшим сквозь окно гостиной. Низкое солнце, почти лежащее на земле, било в глаза. Оно отражалось в тяжелых плитах из мраморной крошки, и казалось, будто пол гостиной объят пламенем. Около лестницы стоял изящный шкафчик для бутылок. Там хранилось крепленое вино и дорогие ликеры. Бутылки красного и белого вина были уложены в ряд горлышком наружу. У шкафчика были две стеклянные дверцы, и Эрленд обратил внимание на неприметный след от тряпки на одном из стекол. На стенке шкафчика со стороны лестницы застыла капля сантиметра в полтора. Элинборг дотронулась до нее пальцем – жидкость оказалась клейкой.

– Тут что-то произошло, около бара? – спросил Эрленд.

Хозяин посмотрел на него:

– Что вы имеете в виду?

– То, что на шкаф что-то брызнуло. Вы его недавно протерли.

– Нет, не недавно, – ответил мужчина.

– Этот след на лестнице, – встряла Элинборг, – по-моему, это след ребенка, или мне померещилось?

– Я лично не вижу никаких следов на лестнице, – возразил отец. – То вы говорите о пятнах, теперь это уже следы. К чему вы клоните?

– Вы были дома, когда на мальчика напали?

Мужчина не отвечал.

– Это произошло после школы, – продолжала Элинборг. – Учебный день закончился, но он остался поиграть в футбол, и вот когда он пошел домой, на него напали. Именно так нам представлялось развитие событий. Ребенок не в состоянии поговорить с вами, да и с нами тоже. Я думаю, он не хочет. Не осмеливается. Возможно, подростки пригрозили убить его, если он разболтает полиции. А может быть, кто-то другой припугнул его, что прибьет, если мальчик поговорит с нами.

– На что вы намекаете?

– Почему вы ушли с работы домой раньше в тот день? Вы вернулись в середине дня. Ваш сын добрался до дому и поднялся в свою комнату. Вы пришли почти в то же время и позвонили в полицию и «Скорую помощь».

Элинборг уже и раньше задумывалась над тем, что папаша делал дома в разгар рабочего дня, но до настоящего времени держала вопрос при себе.

– При этом никто не видел, как мальчик возвращался из школы, – добавил Эрленд.

– Уж не думаете ли вы, что это я напал на него и с такой жестокостью избил собственного ребенка? Не на это же вы намекаете, в самом деле?!

– Вы позволите нам взять кое-какие образцы с ковра?

– Я думаю, вам лучше уйти.

– Я ни на что не намекаю, – проговорил Эрленд. – Мальчик рано или поздно расскажет о том, что произошло. Возможно, не сейчас и даже не через неделю или месяц, может быть, даже и не через год, но все-таки расскажет.

– Вон! – вспылил хозяин, теперь он был рассержен и нетерпим. – Что вы себе позволяете… Вы не имеете права допускать… Вам пора. Уходите. Вон!

После этого Элинборг отправилась прямиком в больницу, в детское отделение. Мальчик спал с подвешенной рукой. Она подсела к его кровати и стала дожидаться его пробуждения. Она просидела у кровати минут пятнадцать, прежде чем мальчик зашевелился и заметил инспекторшу из полиции с усталым лицом. Но мужчины с грустными глазами в вязаной кофте, который сопровождал ее днем, нигде не было видно. Мальчик посмотрел Элинборг прямо в глаза, и она улыбнулась ему, а потом спросила как можно мягче:

– Это был твой папа?

Уже поздно вечером она вернулась в дом, где жили отец с сыном, с ордером на обыск. Ее сопровождали техники-криминалисты. Они осмотрели пятна на ковре, мраморный пол и винный бар, сняли отпечатки. Специальным пылесосом прошлись по мрамору. Отлепили капельку со шкафчика. Поднялись наверх в комнату мальчика и сняли отпечатки со спинок кровати. Прошли в ванную комнату, осмотрели тряпки и полотенца. Перетряхнули грязное белье. Открыли пылесос. Сняли образцы со швабры. Пошли к помойке и поковырялись в отбросах. В мусорном контейнере обнаружился детский носок.

Отец ждал на кухне. Как только появились полицейские, он позвонил своему приятелю адвокату. Адвокат примчался на всем скаку и проверил разрешение на обыск, выданное судьей. Он посоветовал своему подопечному не разговаривать с полицией.

Эрленд и Элинборг ходили по комнате вместе с техниками. Элинборг бросала на папашу испепеляющие взгляды, а тот опускал голову и отводил глаза.

– Не понимаю, чего вы хотите, – твердил он. – Не понимаю.

Мальчик не выдал своего отца, но когда Элинборг задала ему вопрос, его глаза тут же наполнились слезами. Такова была его первая реакция.

Через два дня позвонил начальник отдела криминалистики.

– По поводу пятен на лестничном ковре, – сказал он.

– Слушаю, – отозвалась Элинборг.

– «Драмбуи».

– «Драмбуи»? Ликер?

– Он был разбрызган повсюду в гостиной и даже на ковре в детской.

Эрленд все еще смотрел в потолок, когда в дверь постучали. Он встал и пошел открывать. Ева Линд тут же проскочила внутрь. Эрленд оглядел коридор и закрыл дверь.

– На этот раз меня никто не видел, – сказала Ева. – Но было бы проще, если бы ты соизволил перебраться домой. До меня не доходит, с чего ты тут застрял.

– Я вернусь домой, – ответил Эрленд. – Ты переживаешь из-за этого? Какое тебе дело? Тебе что-то нужно?

– Мне требуется какая-то особо веская причина, чтобы увидеться с тобой? – спросила Ева, усаживаясь у журнального столика и доставая пачку сигарет. Она бросила на пол пластиковый пакет и мотнула головой в его сторону. – Я тут принесла тебе кое-какие шмотки, – сказала она. – Если ты решил зависнуть в этом отеле, тебе нужно что-то на смену.

– Спасибо, – поблагодарил Эрленд, сел на кровать напротив Евы и взял сигарету из ее пачки. Ева закурила и поднесла ему зажигалку.

– Я рад видеть тебя, – сказал Эрленд, выпустив колечко дыма.

– Как продвигается дело Деда Мороза?

– Еле ползет. Что скажешь про себя?

– Ничего.

– Маму видела?

– Да. Все то же самое. В ее жизни ничего не происходит. Работа, телик и сон. Работа, телик, сон. Работа, телик, сон. И это все? Все, к чему стремится человек? Держишься на правильном пути до тех пор, пока, превратившись в раба, не свалишься, так, что ли? А посмотри на себя самого! Срешь, как болван, в гостиничном номере, вместо того чтобы опорожняться у себя дома!

Эрленд выпустил дым и втянул его в себя через нос.

– Я не желаю, чтобы…

– Да, я знаю, – перебила его Ева Линд.

– У тебя не получается? – спросил он. – Вчера, когда ты пришла…

– Не знаю, вынесу ли я это.

– Что «это»?

– Эту гребаную жизнь!

Какое-то время они просто сидели и курили.

– Ты вспоминаешь иногда о ребенке? – спросил наконец Эрленд.

Прошло уже семь месяцев с того времени, как у Евы случился выкидыш и она впала в глубокую депрессию. После больницы Ева переехала жить к отцу. Эрленд знал, как тяжело ей пришлось. В смерти ребенка она винила себя. В тот вечер, когда это произошло, она позвонила отцу с просьбой о помощи, и он нашел ее, упавшую по дороге в родильное отделение и лежащую в луже крови около Национального госпиталя. Еще немного, и она сама рассталась бы с жизнью.

– Что за жизнь треклятая! – проговорила она и затушила сигарету о столешницу.

На ночном столике затрещал телефон. Ева Линд уже ушла, и Эрленд улегся спать. И вот, пожалуйста, – Марион Брим.

– Ты знаешь, который сейчас час? – спросил Эрленд и посмотрел на свои наручные часы. Было уже за полночь.

– Не знаю. Я все думаю о слюне.

– Слюне на презервативе? – уточнил Эрленд, насилу сдерживая раздражение.

– Они, конечно, и сами разберутся, но, возможно, было бы нелишним им напомнить про кортизол.

– Я поговорю с криминалистами. Они наверняка скажут нам что-нибудь о кортизоле.

– В таком случае ты сможешь отбросить то или иное. Сразу поймешь, что произошло в подвале.

– Хорошо, Марион. Еще что-нибудь?

– Я просто звоню напомнить о кортизоле.

– Спокойной ночи, Марион.

– Спокойной ночи.

День третий