Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения Эраста Фандорина (№11) - Алмазная колесница. Том 2

ModernLib.Net / Исторические детективы / Акунин Борис / Алмазная колесница. Том 2 - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 4)
Автор: Акунин Борис
Жанр: Исторические детективы
Серия: Приключения Эраста Фандорина

 

 


– Наждаковая?

– Да-да! Наж-да-ковая, – медленно повторил Сирота, запоминая.

– Но разве рукоятка может быть наждаковой? Ладонь раздерёшь.

– Конечно, не может, – согласился японец. – Но я всего лишь перевожу.

Он велел якудзе продолжать.

– Эти люди очень плохо говорили про министра Окубо, называли его Ину-Окубо, то есть «Собака Окубо». Один, сухорукий, который у них за старшего, сказал: «Ничего, завтра он от нас не уйдёт». А когда капитан их привёз в Йокогаму, они велели завтра за час до рассвета быть на том же месте и дали хороший задаток. Капитан рассказывал про это всем, кто оказывался рядом. И говорил, что посидит ещё немного, а потом пойдёт в полицию и ему там дадут большую награду, потому что он спасает министра от злоумышленников.

Переводя рассказ бандита, Сирота всё больше хмурился.

– Это очень тревожное сообщение, – объяснил письмоводитель. – Бывшие самураи из княжества Сацума ненавидят своего земляка. Они считают его предателем.

Он принялся расспрашивать коротышку, но тот рассмеялся и пренебрежительно махнул рукой.

– Говорит, всё это чушь. Капитан был совсем пьяный от опиума, у него заплетался язык. Наверняка ему примерещилось. Откуда у сацумских самураев деньги платить за паровой катер? Они все голодранцы. Хотели бы зарубить министра – пошли бы в Токио пешком. И потом, где это видано – обматывать рукоятку меча наж-да-ковой бумагой? Старый гайдзин просто хотел, чтобы его слушали, вот и плёл небылицы.

Эраст Петрович и Сирота переглянулись.

– Ну-ка, пусть расскажет во всех п-подробностях. Что ещё говорил капитан? Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Якудза удивился, что его история вызвала такой интерес, но отвечал старательно:

– Больше он ничего не говорил. Только про награду. Заснёт, потом проснётся и снова про то же. Пассажиров он, наверно, и в самом деле возил, но про мечи – это ему, конечно, от опиума приснилось, все так говорили. И ничего особенного с капитаном не случилось. Сидел до рассвета, потом вдруг встал и ушёл.

– «Вдруг»? Как именно это п-произошло? – стал допытываться Фандорин, которому история про таинственных сацумцев что-то ужасно не понравилась – особенно в связи со скоропостижной кончиной Благолепова.

– Просто встал и ушёл.

– Ни с того ни с сего? Якудза задумался, припоминая.

– Капитан сидел и дремал. Спиной к залу. Кажется, сзади кто-то проходил и разбудил его. Да-да! Какой-то старик, совсем пьяный. Он пошатнулся, взмахнул рукой и задел капитана по шее. Капитан проснулся, заругался на старика. Потом говорит: «Хозяин, что-то мне нехорошо, пойду». И ушёл.

Закончив переводить, Сирота прибавил от себя:

– Нет, господин титулярный советник, ничего подозрительного. Видно, у капитана заболело сердце. Дошёл до дому и там умер.

Эраст Петрович на это умозаключение никак не откликнулся, однако судя по прищуренности глаз остался не вполне им удовлетворён.

– Рукой по шее? – пробормотал он задумчиво.

– Что? – не расслышал Сирота.

– Что этот разбойник теперь будет делать? Ведь его шайка разгромлена, – спросил Фандорин, но без большого интереса – просто до поры до времени не хотел посвящать письмоводителя в свои мысли.

Разбойник ответил коротко и энергично.

– Говорит: буду вас благодарить.

Решительность тона, которым были произнесены эти слова, заставила титулярного советника насторожиться.

– Что он хочет этим сказать?

Сирота с явным одобрением объяснил:

– Теперь вы на всю жизнь его ондзин. В русском языке, к сожалению, нет такого слова. – Он подумал немного. – Погробный благодетель. Так можно сказать?

– П-погробный? – вздрогнул Фандорин.

– Да, до самого гроба. А он ваш погробный должник. Вы ведь не только спасли его от смерти, но и уберегли от несмываемого позора. За такое у нас принято платить наивысшей признательностью, даже самой жизнью.

– На что мне его жизнь? Скажите ему «не за что» или как там у вас полагается и пускай идёт своей дорогой.

– Когда говорят такие слова и с такой искренностью, то потом не идут своей дорогой, – укоризненно сказал Сирота. – Он говорит, что отныне вы его господин. Куда вы – туда и он.

Коротышка низко поклонился и выставил вверх мизинец, что показалось Эрасту Петровичу не очень-то вежливым.

– Ну, что он? – спросил молодой человек, все больше нервничая. – Почему не уходит?

– Он не уйдёт. Его оябун погиб, поэтому он решил посвятить свою жизнь служению вам. В доказательство своей искренности предлагает отрезать себе мизинец.

– Да пошёл он ко всем ч-чертям! – возмутился Фандорин. – Пусть катится! Вот именно! Так ему и скажите!

Письмоводитель не посмел спорить с раздражённым вице-консулом и начал было переводить, но запнулся.

– По-японски нельзя сказать просто «катись», нужно обязательно пояснить, куда.

Если б не присутствие барышни, Эраст Петрович не поскупился бы на точный адрес, ибо его терпение было на исходе – первый день пребывания в Японии получался чрезмерно утомительным.

– К-колбаской, под горку, – махнул Фандорин рукой в сторону берега.

На лице настырного коротышки мелькнуло недоумение, но сразу же исчезло.

– Касикомаримасита, – кивнул он.

Улёгся наземь, оттолкнулся рукой и покатился под откос.

Эраст Петрович сморщился: ведь все бока отобьёт о булыжники, болван. Но черт с ним, имелись дела поважнее.

– Скажите, Сирота, можете ли вы порекомендовать надёжного доктора, способного произвести вскрытие?

– Надёжного? Да, я знаю очень надёжного доктора. Его зовут мистер Ланселот Твигс. Он человек искренний.

Странноватая рекомендация для медика, подумал чиновник.

Снизу доносился мерный, постепенно убыстряющийся шорох – это катился колбаской под горку, по булыжной мостовой, погробный должник Фандорина.

Набьют синяков

Булыжники дороги.

Тяжёл Путь Чести.

Совершенно здоровый покойник

– Ничего не понимаю, – объявил доктор Ланселот Твигс, сдёргивая скользкие, в бурых пятнах перчатки и накрывая раскромсанное тело простыней. – Сердце, печень, лёгкие в полном порядке. В мозгу никаких следов кровоизлияния – зря я пилил черепную коробку. Дай Бог всякому мужчине за пятьдесят пребывать в столь отменном здравии.

Фандорин оглянулся на дверь, за которой под присмотром Сироты осталась Софья Диогеновна. Голос у доктора был громкий, а сообщённые им анатомические подробности могли вызвать у барышни новый взрыв истерических рыданий. Хотя откуда этой простой девушке знать английский?

Вскрытие происходило в спальне. Просто сняли с деревянной кровати тощий матрас, постелили на доски промасленную бумагу, и врач взялся за своё невесёлое дело. Вокруг импровизированного анатомического стола горели свечи, Эраст Петрович, взявший на себя роль ассистента, держал фонарь и поворачивал его то так, то этак, в зависимости от указаний оператора. Сам при этом старался смотреть в сторону, чтобы, упаси Боже, не грохнуться в обморок от жуткого зрелища. То есть, когда доктор говорил: «Взгляните-ка, какой великолепный желудок» или «Что за мочевой пузырь! Мне бы такой! Вы только посмотрите!» – Фандорин поворачивался, даже кивал и согласно мычал, но глаза благоразумно держал зажмуренными. Титулярному советнику хватало и запаха. Казалось, эта пытка никогда не кончится.

Доктор был немолод и степенен, но при этом чрезвычайно многословен. Выцветшие голубые глазки светились добродушием. Своё дело выполнял добросовестно, время от времени вытирая рукавом потную плешь, окружённую венчиком рыжеватых волос. Когда же оказалось, что причина смерти капитана Благолепова никак не желает проясняться, Твигс вошёл в азарт, и пот полил по лысине в три ручья.

Через час, две минуты и сорок пять секунд (измучившийся Эраст Петрович следил по часам) он наконец капитулировал:

– Вынужден констатировать: совершенно здоровый труп. Это был поистине богатырский организм, особенно если учесть длительное употребление покойником высушенного млечного сока семенных коробочек Papaver somniferum. Ну, разве что в трахее следы въевшихся табачных смол, да небольшое потемнение в лёгких, вот видите? – (Эраст Петрович, не глядя, сказал «Oh, yes».) – Сердце, как у быка. И вдруг ни с того ни с сего взяло и остановилось. Никогда не видел ничего подобного. Видели бы вы сердце моей бедной Дженни, – вздохнул Твигс. – Мышцы были, как истончившиеся тряпочки. Я когда вскрыл грудную клетку, просто заплакал от жалости. У бедняжки было совсем слабое сердце, вторые роды надорвали его.

Эраст Петрович уже знал, что Дженни – покойная супруга доктора и тот решил собственноручно произвести вскрытие, потому что у обеих дочек тоже слабое сердце, в мать, и необходимо было посмотреть, в чем там дело – подобные болезни часто передаются по наследству. Выяснилось, что имеется средневыраженный пролапс митрального клапана, и, обладая этой важной информацией, доктор смог правильно организовать лечение своих обожаемых малюток. Слушая этот удивительный рассказ, Фандорин не знал, восхищаться ему или ужасаться.

– Вы хорошо проверили шейные позвонки? – уже не в первый раз спросил Эраст Петрович. – Я говорил: его, возможно, ударили в шею, сзади.

– Никакой травмы. Даже синяка нет. Только красное пятнышко чуть ниже основания черепа, словно от лёгкого ожога. Но этакий пустяк ни в коем случае не мог иметь сколько-нибудь серьёзных последствий. Может быть, удара не было?

– Не знаю, – вздохнул молодой человек, уже жалея, что затеял канитель со вскрытием. Мало ли от чего могло остановиться сердце заядлого опиомана?

На стуле висела одежда покойного. Эраст Петрович задумчиво посмотрел на вытертую спину кителя, на латаную рубашку с пристёгнутым воротничком – самым что ни на есть дешёвым, целлулоидным. И вдруг наклонился.

– Удар не удар, но прикосновение было! – воскликнул он. – Смотрите, вот здесь, отпечатался след п-пальца. Хотя, может быть, это рука самого Благолепова, – тут же сник чиновник. – Пристёгивал воротник, да и ухватился…

– Ну, это нетрудно выяснить. – Доктор достал из кармана лупу, присел на корточки возле стула. – Угу. Большой палец правой руки.

– Вы можете так определить на взгляд? – поразился Фандорин.

– Да. Немножко интересовался. Видите ли, мой приятель доктор Генри Фолдс, работающий в одном токийском госпитале, сделал любопытное открытие. Исследуя отпечатки пальцев на древней японской керамике, он обнаружил, что узор на подушечках никогда не повторяется… – Твигс подошёл к кровати, взял правую руку покойника, рассмотрел в лупу большой палец. – Нет, это совсем другой палец. Никаких сомнений… Так вот, мистер Фолдс выдвинул любопытную гипотезу, согласно которой…

– Я читал про отпечатки пальцев, – нетерпеливо перебил Эраст Петрович, – но европейские авторитеты не находят этой идее практического применения. Лучше проверьте, совпадает ли место, где отпечатался палец, с покраснением, про которое вы говорили.

Доктор бесцеремонно приподнял мёртвую голову с отпиленной верхушкой, согнулся в три погибели.

– Пожалуй, совпадает. Да только что с того? Прикосновение было, но удара-то не было. Откуда взялся ожог, непонятно, но, уверяю вас, от такой причины ещё никто не умирал.

– Ладно, зашивайте, – вздохнул Фандорин, сдаваясь. – Зря я вас обеспокоил.

Пока доктор орудовал иглой, титулярный советник вышел в соседнюю комнату. Софья Диогеновна подалась ему навстречу с таким выражением лица, будто ожидала чудесного известия – мол, батюшка вовсе не умер, это только что научно установил доктор-англичанин.

Покраснев, Фандорин сказал:

– Нужно было м-медицински определить причину смерти. Так положено.

Барышня кивнула, надежда на её лице померкла.

– И какая оказалась причина? – поинтересовался Сирота.

Эраст Петрович смущённо закашлялся и пробормотал запомнившуюся абракадабру:

– П-пролапс митрального клапана.

Письмоводитель уважительно кивнул, а Софья Диогеновна тихо, безутешно заплакала, будто это известие её окончательно подкосило.

– А что мне-то теперь, господин вице-консул? – срывающимся голосом спросила она. – Боюсь я тут одна. Ну как Сэмуси нагрянет, за деньгами? Нельзя ли мне у вас в присутствии переночевать? Я бы как-нибудь на стульчиках, а?

– Хорошо, идёмте. Что-нибудь п-придумаем.

– Я только вещи соберу.

Барышня выбежала из комнаты.

Наступила тишина. Лишь слышно было, как, насвистывая, работает доктор. Потом что-то шмякнуло об пол, и Твигс выругался: «Damned crown!», из чего Фандорин сдедуктировал, что англосакс уронил крышку черепа.

Эраста Петровича замутило, и, чтоб не услышать ещё какой-нибудь пакости, он затеял разговор – спросил, отчего Сирота назвал доктора «искренним человеком».

Тот обрадовался вопросу – похоже, молчание его тоже томило – и с удовольствием принялся рассказывать:

– Это очень красивая история, про неё даже хотели написать пьесу для театра Кабуки. Случилась она пять лет назад, когда Твигс-сэнсэй ещё носил траур по своей уважаемой супруге, а его уважаемые дочери были маленькими девочками. В клубе «Юнайтед», играя в карточную игру бридж, сэнсэй поссорился с одним нехорошим человеком, билетёром. Билетёр приехал в Йокогаму недавно, стал всех обыгрывать в карты, а кто обижался – вызывал на поединок, и уже одного человека застрелил насмерть, а двоих тяжело ранил. Билетёру за это ничего не было, потому что это называется «дуэль».

– А, бретёр! – догадался Фандорин, поначалу введённый в заблуждение непредсказуемым чередованием "р" и "л" в речи письмоводителя, во всем прочем абсолютно правильной.

– Ну да, билетёр, – повторил Сирота. – И вот этот плохой человек вызвал сэнсэя стреляться. Положение у доктора было ужасное. Стрелять он не умел совсем, и билетёр наверняка бы его убил, и тогда дочери остались бы круглыми сиротами. Но если бы сэнсэй отказался от дуэли, все от него отвернулись бы, и дочерям было бы стыдно за такого отца. А он очень не хотел, чтобы девочки его стыдились. И тогда мистер Твигс сказал, что принимает вызов, но что ему нужно пять дней отсрочки, чтобы подготовиться к смерти, как подобает джентльмену и христианину. А ещё он потребовал от секундантов, чтобы они назначили самую большую дистанцию, какую только разрешает дуэльный кодекс, – целых тридцать шагов. Билетёр с презрением согласился, но взамен потребовал, чтобы число выстрелов было не ограничено и чтобы дуэль продолжалась «до результата». Он сказал, что не позволит превращать поединок чести в комедию. Пять дней сэнсэя никто не видел. Стали говорить, что он тайком уплыл на корабле и даже бросил своих дочерей. Но в назначенный день и час он пришёл к месту дуэли. Кто был там, говорили, что он был немножко бледный, но очень сосредоточенный. Противников поставили в тридцати шагах друг от друга. Доктор снял сюртук, заткнул уши ватой. А когда секундант махнул платком, он поднял пистолет, тщательно прицелился и попал билетёру точно в середину лба.

– Да что вы! – воскликнул Эраст Петрович. – Вот это удача! Поистине Твигса Всевышний пожалел!

– Все в Сеттльменте тоже так думали. Но вскоре открылось, в чем дело. Управляющий стрелковым клубом рассказал, что мистер Твигс все пять дней провёл в тире. Вместо того чтобы молиться и писать завещание, он учился стрелять из дуэльного пистолета, причём именно с расстояния в тридцать шагов. Сэнсэй немножко оглох, но научился без промаха попадать в середину мишени. Ещё бы, ведь он израсходовал несколько тысяч зарядов. Всякий на его месте добился бы того же.

– Ах, какой молодец!

– Некоторые говорили, как вы. Но другие возмущались и ругали доктора за то, что это была unfair play[8]. Один молокосос, лейтенант французской морской пехоты, напился пьяный и стал при всех издеваться над доктором за трусость. Сэнсэй тяжело вздохнул и сказал: «Вы очень молодой и ещё не понимаете, что такое ответственность. Но если вы считаете меня трусом, я согласен с вами стреляться на тех же условиях» – и при этом так внимательно посмотрел морокососу в середину лба, что тот сразу стал совсем трезвый и извинился. Вот какой человек доктор Твигс! – с восхищением закончил Сирота. – Искренний человек!

– Как Пушкин и фельдмаршал Сайго? – невольно улыбнулся Эраст Петрович.

Письмоводитель торжественно кивнул.

Да, признаться, и Фандорин взглянул на вышедшего из спальни доктора иными глазами. Отметил в его внешности некоторые черты, не бросающиеся в глаза при поверхностном взгляде: твёрдую линию подбородка, неколебимую массивность лба. Очень интересный экземпляр.

– Зашит, заштопан, в наилучшем виде, – объявил доктор. – С вас, мистер Фандорин, гинея и два шиллинга. И ещё шесть пенсов за место в морге. Лёд в Йокогаме дорог.

Когда Сирота отправился за тележкой для перевозки тела, Твигс взял Эраста Петровича двумя пальцами за пуговицу и с загадочным видом произнёс:

– Я тут думал об отпечатке пальца и красном пятнышке… Скажите, господин вице-консул, случалось ли вам слышать об искусстве дим-мак?

– П-простите?

– Не случалось, – констатировал доктор. – И это неудивительно. О дим-мак мало что известно. Возможно, это вообще выдумки…

– Да что это такое – «дим-мак»?

– Китайское искусство Отсроченного Убийства.

Эраст Петрович вздрогнул и посмотрел на Твигса в упор – не шутит ли.

– Как это?

– Подробности мне неизвестны, но я читал, что есть люди, умеющие убивать и врачевать одним прикосновением. Вроде бы они умеют концентрировать некую энергию, собирать её в пучок и воздействовать этим пучком на определённые точки тела. Про иглоукалывание-то вы слышали?

– Да, слышал.

– Судя по всему, дим-мак оперирует теми же анатомическими знаниями, но использует не иглу, а обычное прикосновение. Я читал, что владеющий этим таинственным искусством способен вызвать острый приступ боли, или, наоборот, сделать человека совершенно нечувствительным к боли, или временно парализовать его, или усыпить, или убить… Причём не обязательно в момент прикосновения, а с отсрочкой.

– Я вас не понимаю! – воскликнул Фандорин, слушавший доктора с всё возрастающим недоумением.

– Я сам не понимаю. Это похоже на сказку… Но мне вспомнилась прочитанная история: как мастер дим-мак нанёс сам себе удар в некую точку и упал замертво. Не дышал, сердце не билось. Враги бросили его на съедение псам, а он через некоторое время очнулся живой и здоровый. Читал я и другую историю – про то, как одного китайского правителя поцеловал в ногу нищий. Через некоторое время на месте поцелуя появилось розовое пятно, а ещё через несколько часов царь вдруг упал мёртвым… Черт! – смутился доктор. – Я уподобляюсь болванам-журналистам, которые выдумывают про Восток всякие небылицы. Просто, пока я зашивал нашего приятеля, всё думал про след на шее, вот и вспомнил…

Трудно было представить, чтобы такой солидный и положительный человек, как доктор Твигс, вздумал дурачить собеседника, но и поверить в Отсроченное Убийство убеждённому рационалисту, каковым считал себя Эраст Петрович, было трудно.

– М-да, – вымолвил в конце концов титулярный советник. – На Востоке, конечно, много всяких явлений, не изученных европейской наукой…

На этом вежливом замечании мистический разговор и закончился.

* * *

С Твигсом распрощались на улице. Доктор сел на рикшу, приподнял шляпу и укатил. Двое туземцев укладывали на тележку тело бедного капитана, завёрнутое в простыню.

Эраст Петрович, Сирота и всхлипывающая Софья Диогеновна отправились в консульство пешком, потому что «ездить на живом человеке» Фандорин снова отказался, а письмоводитель и барышня тоже не пожелали барствовать, раз уж титулярный советник шествует на своих двоих.

У первого же фонаря вице-консула ждал сюрприз. Из темноты возник круглолицый якудза, про которого Эраст Петрович уже и думать забыл. Прижал руки к бокам, застыл в низком поклоне. Потом выпрямился и уставился на своего благодетеля суровым, немигающим взглядом.

– Я докатился до самой речки, – перевёл Сирота, глядя на разбойника с явным одобрением. – Какие ещё будут приказания, господин?

– До чего же он мне надоел! – пожаловался Фандорин. – Лучше бы ему тавро на лоб поставили! Послушайте, Сирота, мне теперь никогда от него не отвязаться?

Письмоводитель внимательно посмотрел упрямцу в глаза и покачал головой:

– Это человек слова. Единственный способ – приказать ему покончить с собой.

– Господь с вами! Ладно. Пусть по крайней мере скажет, как его з-зовут.

Сирота перевёл чиновнику ответ бывшего солдата банды Тёбэй-гуми:

– Его зовут Масахиро Сибата, но вы можете называть его просто Маса.

Эраст Петрович оглянулся на скрип колёс и снял цилиндр – возчики катили мимо тележку, на которой «совершенно здоровый покойник» отправился следом за доктором, в мертвецкую. В изголовье лежали ботинки и аккуратно сложенная одежда.

Вокруг суета,

Один лишь он спокоен,

Ушедший к Будде.

Искры на клинке катаны

– Трое сацумцев? Завёрнутые в тряпки мечи? Называли Окубо «собакой»? Это может быть очень, очень серьёзно! – озабоченно проговорил Доронин. – Тут всё подозрительно, а особенно то, что воспользовались катером. Это лучший способ попасть в самое сердце столицы, минуя дорожные посты и заставы.

Эраст Петрович застал Всеволода Витальевича дома, в левом флигеле консульства. Доронин уже вернулся с открытия благонравного заведения и последовавшего за ним ужина и теперь переодевался к Холостяцкому балу. Шитый золотом мундир висел на стуле, пухлая горничная-японка помогала консулу облачиться в смокинг.

Квартира начальника Фандорину очень понравилась: обставленная лёгкой ратановой мебелью, она весьма удачно сочетала русскость с японской экзотикой. К примеру, в углу на столике сиял замечательно бокастый самовар, сквозь стеклянные дверцы шкафа просматривались разноцветные графины с настойками да наливками, но картины и свитки на стенах были сплошь туземные, на почётном месте красовалась подставка с двумя самурайскими мечами, а через открытую дверь виднелась совершенно японская комната, то есть безо всякой мебели и с соломенным полом.

Туманные обстоятельства смерти Благолепова заинтересовали Всеволода Витальевича гораздо меньше, чем трое его ночных пассажиров. Фандорину такая реакция даже поначалу показалась чрезмерной, но Доронин объяснил причину своей тревоги.

– Что у министра много ненавистников, особенно среди южного самурайства, не секрет. В Японии политические покушения происходят почти столь же часто, как в России. Правда, у нас сановников убивают революционеры, а здесь реакционеры, но, как говорится, хрен редьки не слаще – обществу и государству равный вред что от левых зилотов, что от правых. Окубо – ключевая фигура в японской политике. Если фанатики до него доберутся, переменится весь курс, всё направление развития империи, и притом в крайне опасном для России смысле. Видите ли, Фандорин, министр Окубо – сторонник эволюции, постепенного развития внутренних сил страны под жёстким контролем правительства. Это дрессировщик, который щёлкает кнутом и не позволяет тигру вырваться из клетки. Тигр – это наследственная, глубоко укоренённая воинственность здешнего дворянства, а клетка – Японский архипелаг. Из-за чего развалился пресловутый триумвират трех туземных корсиканцев? Из-за вопроса о войне. Могущественная партия, которую возглавлял любимый герой нашего Сироты маршал Сайго, хотела немедленно завоевать Корею. Окубо тогда одержал верх над своими оппонентами, потому что он умнее и хитрее. Но если его убьют, неминуемо возобладают сторонники быстрого развития за счёт экспансии, поэты великой азиатской империи Ямато. Хотя на свете, ей-богу, и так уже слишком много империй – того и гляди все они пересобачатся между собой и вопьются друг другу в волосья стальными когтями…

– Постойте, – хмурился Фандорин, открывший было свою кожаную книжечку, предназначенную для сбора сведений о Японии, но пока ещё ничего не записавший. – А что России за дело? Ну, напали бы японцы на корейцев, нам-то что?

– Це-це-це, какие ребяческие речи, а ещё дипломат, – укоризненно поцокал языком консул. – Учитесь мыслить государственно, стратегически. Мы-то с вами уже давно империя, а империям, душа моя, есть дело до всего, что происходит на земном шаре. До Кореи тем более. Для японцев Корейский полуостров станет не более чем мостиком в Китай и Маньчжурию, а туда мы и сами давно уже целимся. Неужто не слышали о проекте создания Желтороссии?

– Слышал. Но мне эта идея не нравится. Ей-богу, Всеволод Витальевич, нам дай Бог в своих внутренних проблемах разобраться.

– Не нравится ему! – хмыкнул консул. – Вы на царской службе состоите? Жалование получаете? Так вот и извольте выполнять свою работу, а думать и отдавать приказы будут другие, кому это по должности вверено.

– Да разве можно не д-думать? Вы и сами-то не очень похожи на бездумного исполнителя!

Лицо Доронина стало жёстким.

– Тут вы правы. Я, разумеется, думаю, имею собственное суждение и по мере сил стараюсь доводить его до начальства. Хотя, конечно, иногда хочется… Впрочем, не ваше дело, – разозлился вдруг консул и дёрнул рукой, отчего запонка полетела на пол.

Служанка села на колени, подобрала золотой кружок и, поймав руку консула, привела манжету в порядок.

– Домо, домо, – поблагодарил её Всеволод Витальевич, и девушка улыбнулась, обнажив кривые зубы, ужасно портившие её довольно смазливое личико.

– Сказал бы ей кто-нибудь, чтоб улыбалась, не раскрывая губ, – не удержавшись, вполголоса заметил Фандорин.

– У японцев другие понятия о женской красоте. У нас ценятся большие глаза, а у них узкие. У нас форма зубов, а у них только цвет. Неровность зубов – признак чувственности, считается весьма эротичным. Как и оттопыренность ушей. Ну, а про ноги японских красавиц лучше вообще не говорить. От привычки к сидению на корточках большинство женщин здесь кривоноги и косолапы. Но есть и отрадные исключения, – прибавил вдруг Доронин совсем другим, ласковым тоном и улыбнулся, глядя поверх плеча Эраста Петровича.

Тот оглянулся.

В дверях японской комнаты стояла женщина в изящном бело-сером кимоно. В руках она держала поднос с двумя чашками. Белокожее улыбчивое лицо показалось Фандорину необычайно милым.

Женщина вошла в гостиную, бесшумно переступая маленькими ступнями в белых носках, и с поклоном предложила гостю чаю.

– А вот и моя Обаяси, любящая меня согласно подписанному контракту.

Эрасту Петровичу показалось, что нарочитая грубость этих слов вызвана смущением – Всеволод Витальевич смотрел на свою конкубину взглядом мягким и даже нежным.

Молодой человек почтительно поклонился, даже щёлкнул каблуками, как бы компенсируя доронинскую резкость. Консул же произнёс несколько фраз по-японски и прибавил:

– Не беспокойтесь, она по-русски совсем не знает. Не обучаю.

– Но почему?

– Чего ради? – слегка поморщился Доронин. – Чтобы она после меня вышла по контракту за какого-нибудь морячишку? Наши Нахимовы очень ценят, если «мадамка» хоть чуть-чуть умеет болтать по-русски.

– Вам-то не все равно? – сухо заметил титулярный советник. – Ей ведь нужно будет как-то жить и после того, как ваша к-контрактная любовь завершится.

Всеволод Витальевич вспыхнул:

– Я о ней позабочусь. Не нужно меня уж вовсе монстром представлять! Понимаю вашу шпильку, сам заслужил – не нужно было бравировать цинизмом. Если угодно знать, я эту даму уважаю и люблю. И она отвечает мне тем же, вне зависимости от контрактов, да-с!

– Так и женились бы по-настоящему. Что вам мешает?

Огонь, вспыхнувший было в глазах Доронина, погас.

– Шутить изволите. Сочетаться законным браком с японской конкубиной? Погонят со службы, за урон звания российского дипломата. И что тогда? В Россию её везти прикажете? Так она там зачахнет, от нашего климата и от наших нравов. На неё ведь там будут как на мартышку какую пялиться. Здесь остаться? Буду исторгнут из цивилизованного европейского общества. Нет уж, в одну повозку впрячь неможно… И так всё отлично. Обаяси от меня ничего большего не требует и не ждёт.

Всеволод Витальевич немного покраснел, ибо разговор всё дальше вторгался в сферу сугубой приватности. Но обиженному за даму Фандорину и того показалось мало.

– А если будет ребёнок? – воскликнул он. – О нем тоже «позаботитесь»? Иначе говоря, откупитесь?

– Не способен иметь, – осклабился Доронин. – Говорю об этом безо всякого стеснения, ибо половое бессилие здесь ни при чем. Совсем напротив. – Жёлчная улыбка стала ещё шире. – Смолоду, знаете ли, очень увлекался, как говорится, насчёт клубнички, вот и допрыгался до скверной болезни. Кое-как залечился, но вероятность обзаведения потомством почти нулевая – приговор медицины. Потому, собственно, и не сочетался законным браком с какой-нибудь благонравной девицей отечественного производства. Материнский инстинкт разочаровывать не желал-с.

Обаяси, видимо, почувствовала, что разговор принимает неприятное направление. Ещё раз поклонившись, так же бесшумно вышла. Поднос с чаем оставила на столе.

– Ну будет, будет, – прервал сам себя консул. – Что-то мы с вами очень уж по-русски… Для подобных задушевностей требуется либо давняя дружба, либо изрядная доза выпитого, а мы едва знакомы и совершенно трезвы. Посему давайте-ка лучше вернёмся к делу.

Приняв подчёркнуто деловитый вид, Всеволод Витальевич стал загибать пальцы:

– Во-первых, нужно рассказать обо всем капитан-лейтенанту Бухарцеву – я вам о нем говорил. Во-вторых, написать донесение его превосходительству. В-третьих, если Окубо прибудет на бал, предупредить его об опасности…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6